Текст книги "Образ зверя"

Юля, младшая жена Петра, умирала. Она простудилась, всю неделю ее лихорадило, и привычные средства не помогали. Наверное, когда-то в прошлом, со всеми доступными тогда лекарствами и таблетками, болезнь можно было вылечить дня за три. Но таблетки закончились давным-давно, еще до того, как Петр родился на свет. Оставалась рассчитывать на подручные средства, и вместе с другими женами Петр хлопотал над умирающей. Дети толпились у входа, с тревогой следили за изменениями в состоянии больной. Среди детских мордашек выделялись лица пятерых ее сыновей – такие бледные, будто из них выкачали всю кровь. Петр кормил Юлю супом с ложки, несмотря на трясущиеся от старости руки. Жены предлагали помощь, но он отказал. Для него это казалось принципиально важным. Делай малые добрые дела, если не смог предотвратить большое зло.

Юля почти не приходила в себя. Она мучилась от жара, никого не узнавала и время от времени принималась бормотать что-то неразборчивое, то и дело срываясь на хохот или визг. Петр несколько раз присутствовал при этом и, к своему ужасу, в звуках, которые она издавала напополам с бранью, услышал имя Исы.

В тот день что-то изменилось. Юля вела себя тихо, взгляд был почти осмысленным. Она вдруг подняла руку, остановила Петра, и тот так и застыл, не донес до ее рта очередную ложку.

– Спасибо, я наелась.

Это было так неожиданно, и Петр улыбнулся – обрадовался, что жене лучше. Может, болезнь наконец уйдет? Глаза заслезились: Петр смотрел на Юлю и видел всех женщин, угодивших в ловушку вместе с ним.

– Оставьте нас, пожалуйста, – слабым голосом сказала Юля. – Мне надо кое-что сказать мужу.

Петр кивнул, предчувствуя недоброе. Женщины, кто с тревогой, кто с любопытством, глянули сначала на Юлю, потом на Петра, и послушно вышли за дверь.

Когда Юля и Петр остались вдвоем, улыбка на ее лице погасла.

– Петя, я должна кое-что тебе рассказать.

Сердце Петра зашлось.

– Он приказал мне не говорить, но я знаю, что скоро умру. И не хочу молчать. Смерть – это спасение от него. Там он меня не сможет найти.

Петр не разделял уверенности жены. Он молча сидел у ее кровати и ждал, когда Юля продолжит.

– Однажды, когда ты ночевал у другой жены, Иса пришел ко мне. – Голос слабый, но фразы быстрые, энергичные. Казалось, женщина отдает последние силы, чтобы поскорее выговориться. – Мне не спалось. Было уже очень поздно. Луна за окном. Красная, большая, как пиявка. И я смотрела на эту луну, не могла отвести взгляд. Открыла ставни, подставила лицо ветру. И тут, гляжу, от луны протянулся луч. И по нему будто идет человек. Прямо по лучу – можешь себе представить? – наподобие лестницы. И лесенка эта, этот луч, упирается прямо в мое окно. Мне стало так страшно. Я – ни жива ни мертва – прыгнула в кровать, спряталась под одеялом. Натянула его по самые глаза, смотрю, что будет дальше. Окно не закрыла с перепугу. Но встать уже не могу – страшно. И, представляешь, вижу: в окно вползает Иса. Он заговорил со мной, тихо и ласково. Сказал, что я ему должна уступить, потому что у него, как у всякого, есть потребности. Я молчала, потому что ничего не могла сказать от страха. Он сначала говорил ласково, а потом начал угрожать. Сказал, что убьет меня, тебя, всех остальных. Я так и не смогла ему ничего сказать.

Юля надолго замолчала.

– Что было дальше? – Петру с большим трудом удалось заставить себя сказать это.

– Сам знаешь! – взвизгнула вдруг Юля.

– Один из сыновей – от него? – дрожащим голосом сказал Петр.

– Нет, – мертвым голосом ответила Юля. – Он взял меня так, чтобы я не могла родить.

– Почему ты не сказала об этом раньше? – спросил Петр, чувствуя, что срывается.

Юля молчала.

– Почему ты не сказала раньше?! – закричал Петр.

Юля снова не ответила.

Петр навис над ней и снова прокричал свой вопрос ей в лицо.

Женщина закрыла глаза, улыбнулась и, не глядя, плюнула Петру в лицо. Это окончательно вывело его из себя. Он отвесил ей пощечину, потом еще одну и еще. Голова моталась по мокрой подушке туда-сюда.

– Шлюха! – в отчаяньи крикнул Петр и выбежал из комнаты. Слюна, растекаясь по щеке, жгла огнем.

Глава 10

По слухам, Иса на днях должен был появиться в «Седьмом небе». Павел пояснил: поскольку персона важная и возможны всякого рода провокации, информация о его передвижениях держится в строгой тайне. Павел, как гостеприимный хозяин, предложил гостям комнату. Не ту каморку, где они беседовали, – Павел называл ее рабочим кабинетом, – а настоящее свое жилище за станцией. Раньше там находилась диспетчерская и хозяйственные помещения, которые использовал персонал метрополитена. Теперь там жили люди.

– Может, поднимемся на поверхность? – сказала Таша. – Я тут ослепну скоро.

– Уже ночку заночевали здесь, заночуем еще. Не хочется второй раз за вход платить, – сказал Таш.

– Мы вроде не бедствуем.

– Мы не бедствуем, потому что умеем экономить.

Таша только вздохнула.

Жилье Павла не поражало роскошеством. Это была достаточно просторная, но пустая комната. Из удобств – собственная ванная с душем. Из обстановки – диван, стол, пара стульев, кресло и холодильник. Единственное украшение – странная картина на голой стене. Таши сразу же подошли к ней.

– Что-то это мне напоминает, – сказала Таша.

– Определенно. Но как-то неясно. Как будто я читал об этом, а своими глазами не видел, – сказал Таш.

– Глубоко копаете, уважаемые, – усмехнулся Павел. – На картине – мертвый бог.

– Похоже на Достоевского. Что-то такое было, кажется, в «Идиоте».

– Не знаю, – сказал Павел. – Тут, под землей, книги появляются редко. Да и темно читать.

Урс, заинтригованный, тоже придвинулся к картине. На ней было изображено голое мертвое тело, прикрытое набедренной повязкой. Мертвеца отличала невероятная худоба, кости проступали под кожей, казалось, вот-вот проткнут ее. На руках и на ногах – круглые черные раны. Кожа на вытянутом скуластом лице натянута, как будто перед смертью несчастный долго голодал. Волосы растрепаны, бородка пожухла. Глаза в страхе распахнуты, рот кричит: я мертв, а должен жить.

– Не похож, – пробормотал Урс.

– Да уж, – протянул Таш, – от такой картины последней веры лишишься. Откуда она у вас?

– Подарок Исы, – пожал плечами Павел.

– Оригинал? – поднял брови Таш.

– Черт его знает. Вряд ли. Но мне нравится, эффектно.

– Не то слово. Особенно в вашей обстановке.

Павел усмехнулся.

– Я имел в виду, – уточнил Таш, – что у вас здесь как в монашеской келье.

– Это Христос? – спросил Урс.

– Кто-кто? – удивился Павел.

– Позволь мне, – встрял Таш. – Напомню: многоуважаемый Урс является не только непревзойденным бойцом, но и убежденным телевером. Истинная вера или, как ее называют в народе, «телеверие» – это сложное синтетическое учение, основанное на Новом Завете, однако признающее не все его части. Поэтому традиционная христианская Библия – в списке запрещенных книг.

Заскучав, Павел пошел к холодильнику и принялся сервировать стол. Таш, наслаждаясь звуком собственного голоса, продолжил разъяснения. Хозяин изобразил на лице заинтересованность и время от времени вежливо угукал. Урс слушал и разглядывал картину.

– Телеверие по-своему трактует откровение Иоанна Богослова. По их мысли, Божье Царство уже насупило, и город, что сейчас над нами, – это Сердце Господнее.

– Звучит логично, если отталкиваться от противного, – сказал Павел, хлопнув дверцей холодильника. – Потому что здесь, внизу, у нас срань господня.

Таш хохотнул и продолжил:

– Самое интересное – бог телеверов. Это Христос, чье славное пришествие состоялось в результате катастрофических событий Перемены, но явившийся не в своем традиционном виде, на облаке, в хитоне и сандалиях, а воплотившийся в последнего Президента той страны, столицей которой когда-то было Сердце. Логика простая: если бы Христос явился в своем истинном облике, его бы не узнали и приняли за шарлатана. А так – всякая власть от бога и так далее. Удобно – не надо перестраиваться, портреты вождя и так по всему Сердцу развешены. И в один прекрасный день он в доказательство своей божественной сути переместился прямиком в интерлинк, откуда теперь следит за всем, что происходит в Сердце. Это чудо произошло при четырех свидетелях. Их, разумеется, он вскорости призвал к себе.

– Ух ты! А я и не знал всех этих тонкостей. Я родился под землей, у нас здесь свои боги. Преимущественно, мертвые, – Павел махнул рукой в сторону картины. – Я знал, что наверху много церквей и есть экран, с которого вещает местный король, навроде нашего, Крысиного. – Хозяин покачал головой. – Все это, конечно, звучит крайне убедительно. Как сказка для умственно отсталых детей.

– Не будем задевать чувства нашего друга, – сказал Таш, кивая Урсу.

Урс кивнул в ответ: все в порядке.

– Раз вера нашего друга сильна и моим богохульствам ее не сломить, я продолжу, – Таш прокашлялся. – Время от времени возникают всякие ересиархи и мракобесы. Они утверждают, что бог на экране – это всего лишь компьютерный муляж, которым управляет куча операторов в интересах олигархической верхушки. Всплывают фотографии с закрытых похорон бога-президента и так далее. Такие вещи жестоко караются. Вообще, новый бог часто ведет себя не по-христиански. Отсюда и запрет Библии. Зато отношение к смерти стало каким-то более здоровым, что ли: смерть подается как поощрение.

– В сраной дыре, которую мы называем жизнью, это и правда поощрение, – сказал Павел. – Черт с ней, с религией. Давайте есть.

– С удовольствием, – сказала Таша. – Никогда не знаешь, когда удастся поесть в следующий раз. Правда, братец?

– А выпить есть? – хмуро сказал Урс, опускаясь на стул.

– Как раз хотел предложить, – сказал Павел. – Одну минутку.

Хозяин скрылся за неприметной дверцей, которую гости поначалу не разглядели.

Павел принес две откупоренные бутылки вина и поставил на стол, где доживали свои последние мгновения деликатесы: козий сыр, толстые палки колбасы и три спелых помидора.

– Стаканов нет, извините, – сказал Павел. – Придется пить из бутылок. Они все – ваши. Какой-то там хрен знает какой год после Перемены. Наслаждайтесь. Таш, ничего, что вам бутылка одна на двоих? Могу принести еще?

– Сестре меньше достанется, – рассмеялся Таш.

– Эй-эй! – запротестовала Таша.

– А вы что будете пить? – спросил Таш хозяина.

– Водочку!

Откуда-то из-за дивана как по волшебству появилась початая бутылка водки.

– Ну, за встречу! – провозгласил хозяин.

– И за богов! – провозгласил Таш.

– За живых и мертвых!

Урс поднял бутылку и отсалютовал картине. В несколько мощных глотков ополовинил бутылку и стукнул ей по столу. Схватил сыр, чтобы закусить, и угостился щедрым куском.

Лицо бойца скривилось:

– Фу, ну и гадость! Как будто не сыр, а козье дерьмо.

– Что поделать? – отдуваясь после водки, сказал Павел. – Деликатесы почти всегда оказываются редкостной дрянью.

Таш основательно отпил из своей бутылки и передал сестре. Сестра с благодарностью приложилась к горлышку.

Вдруг близнецы вздрогнули, выронили бутылку, и Таша протяжно рыгнула. Бутылка покатилась по полу, расплескивая содержимое. Таш удивленно посмотрел на Урса, поперхнулся и повалился на спину, увлекая сестру за собой.

– Отрава… – булькнул кто-то из близнецов.

Урс вскочил, отбросил стул в сторону. Боец собирался броситься на хозяина, но ноги сделались слабыми, он оступился и рухнул на стол, сметая тарелки с едой.

– Эй! Готовы! Уносите их! – сквозь туман донесся до Урса голос хозяина.

Мертвый бог – последнее, что увидел Урс, прежде чем потонул в темноте.

Солдат вывел Андрея из камеры. Первым делом он завел руки волхва за спину и щелкнул наручниками. Браслеты больно впились в запястья. Андрей промолчал и только поморщился, чтобы не навлечь на себя новые неприятности. Андрей тепло улыбнулся Марку и Асе, когда прошел мимо. Нос Марка напоминал картофелину. На лице мальчика застыла гримаса страха. Пусть накануне Марк убил десять человек, он все еще оставался ребенком и, как любой ребенок, нуждался в поддержке и утешении. Ася выглядела бодрее, только глаза влажно блестели в темноте.

Поднялись по лестнице, потом пошли темными пустыми коридорами с голыми обшарпанными стенами. Мимо мелькали комнаты, заваленные всяким хламом: ветхой мебелью, битой посудой и остатками еды. Солдат хорошо ориентировался в полумраке, по-видимому, часто ходил здесь и выучил дорогу.

Зал, открывшийся Петру, отличался от комнат, оставленных позади, размером и масштабом беспорядка. Так же темно, те же разбросанные повсюду кучки одежды и протухшие объедки. Тихо жужжали мухи. На полу мелом были выведены замысловатые фигуры: звезды, круги и многоугольники.

Посреди запустения и темноты горел огонек: за большим столом в свете толстой свечи сидел человек. Из бумаг, как из сугроба, торчала бутылка; по соседству с ней устроился стакан. Также на столе стоял компас – по-видимому тот, что солдаты отняли у Андрея. Человек что-то увлеченно писал левой рукой и, не отрываясь от бумаги, нетерпеливым жестом приказал солдату уйти.

Андрей остановился на приличном расстоянии от левши и разглядывал его единственным глазом. Левша несколько раз отрывался от письма и, будто не замечая присутствия Андрея, начинал шептать, перебирая пальцы на правой руке, подсчитывая что-то.

– А, черт! – прошипел он вдруг, схватил стакан, откинулся на стуле и сделал глубокий глоток. Поморщившись, он бросил стакан на пол. Тот не разбился – перевернулся на бок и закатился под стол.

– Пишу поэму, – пояснил он. – Дьявольски трудная задача! Никак не могу подобрать удачную рифму. Вот, послушай, – левша откашлялся и продекламировал, – «Смешалось все, и времени не стало. // Кто вывернул у бытия сустав? // Как будто выпало нам бедствий мало, // И что с того…» И дальше никак! «И что с того, что он не прав?» Кто такой этот он? Ерунда какая-то, даже не в размер. И рифма… Сустав, состав, пророкотав, погран, мать его, застав!

Поэт ударил кулаком по столу и злобно уставился на Андрея. Недружелюбное, хмурое, пропитое лицо с большими черными мешками под глазами. Жесткие черные усики над губой. Вьющиеся волосы, темные, как вороново крыло, в полном беспорядке. Черная рубаха – слишком большая для скрывавшегося под ней тщедушного тела.

– Кто ты такой? – угрюмо поинтересовался левша. – Что у тебя с глазом?

– Случай на охоте.

– Охотник, значит. А звать тебя как?

– Андрей.

– Андрей, – повторил поэт. – Ну а я Лавей. В рифму, а?

Андрей пожевал губами. Он старался тщательно подбирать слова: от причуд этого человека зависела жизнь внука, Аси и его собственная.

– Скажи, Андрей, дерьмовые у меня стихи? – Лавей закинул ноги на стол. – Немного здоровой критики не помешает. Мои солдафоны ничего не смыслят в поэзии. Мне с ними скучно. А ты явно человек поживший. Тебя украшают шрамы. Ты должен разбираться в таких вещах.

Андрей попытался не попасться в ловушку и ответил дипломатично. Если бы Марк услышал сейчас дедушку, он бы удивился, насколько изменилась его манера речи.

– Боюсь, мое мнение не представляет ценности. Там, откуда я родом, нет книг. Мы живем охотой и стараемся не повторить ошибок прошлого. Насколько я понял, поэма, которую вы пишите, – о трагических событиях Перемены. Значит, мы с вами делаем одно и то же дело. Смотрим в грядущее, но не забываем о минувшем. Так что тему вы однозначно выбрали полезную.

– Не виляй. Это содержание. А я спрашиваю про форму.

Андрей слишком долго тянул с ответом и мысленно отругал себя. Почему бы просто не сказать что-то лестное? «Отличные стихи, господин! Может, прочитаете еще?»

Лавей откинулся на стуле и рассмеялся.

– Да брось! Не бери в голову. Знаю я, что стихи дерьмовые. С поэтами нынче туговато, так что у грядущих поколений просто нет выбора. Будут изучать историю по моим виршам! В этом прелесть быть в чем-то первым – производишь дерьмо, а годы делают из него драгоценность. А на самом деле дерьмо так и осталось дерьмом, просто потомки из уважения к возрасту боятся это признать. Репутация – это время и несколько восторженных дураков.

Андрей настороженно смотрел на поэта. Его показное добродушие не вызывало доверия.

– Я бы предложил тебе сесть, но так уж тут заведено. Посетителю должно быть неудобно. Мужчины – стая волков. Дашь слабину, проявишь слабость, и кто-то более молодой и дерзкий уже норовит откусить тебе задницу. Одному подложил подушку под голову, другого угостил конфеткой, третьего поцеловал на ночь – и все, власть ушла от тебя, вихляя задом. Старую потаскуху не удержишь лаской – только силой. А у меня тут полный дом головорезов, вооруженных до зубов. В то время как я располагаю только ручкой. Но это они боятся меня, а не я их. И ты сейчас стоишь тут и стараешься выглядеть спокойным, хотя на самом деле готов обделаться от страха. Я прав? Не отвечай, знаю, что прав. Как ты думаешь, в чем секрет?

Андрей понял: Лавею не нужен собеседник. Все его вопросы – риторические. И потому просто стоял, глядя в болезненное лицо с темной полоской усов под носом.

– Вот в чем разгадка! – Лавей продемонстрировал Андрею ручку. – Слово – самое сильное оружие. Представь-ка на минутку вот что. Я сейчас достаю бумажку, что-то пишу на ней и зову своего помощника. Отдаю эту бумажку ему и приказываю доставить ее одному из моих головорезов. Что дальше? А дальше может быть все, что угодно. Например, мне принесут стакан воды. Или застелют мне кроватку. А, может, трое или четверо моих ребят спустятся в подвал к твои друзьям и… Бах! Бах! Бах! – Лавей развел руками. – Сила слова! Смекаешь?

Андрей кивнул, чувствуя, как в животе шевелится страх. Он попал в ужасную ситуацию и не понимал, как из нее выбраться. Лавей – чудовище, и теперь он, его внук и Ася в полной его власти. В доме, полном головорезов.

Что делать? Броситься на Лавея? Со скованными руками у Андрея нет шансов. Он только превратит плохую ситуацию в ужасную и спровоцирует скорую расправу над Асей и Марком. Умолять? Рано. Лавей не высказал явную угрозу. Оставалось только одно – ждать. И импровизировать.

Тем временем поэт-разбойник перешел к сути:

– Я позвал тебя, потому что мне скучно. Идеи для поэмы иссякли и больше не льются из моей головы, как из рога изобилия. Да и все остальные постояльцы, увы, исчерпали себя. Ты как подарок судьбы! – Лавей улыбнулся. – Ты будешь приходить ко мне, когда я тебя позову, и рассказывать истории. Из своей жизни, из чужой, настоящие или выдуманные. Ты же старый, у тебя за спиной целая жизнь. Ты мне расскажешь, как обстоят дела за Полосой, как вы живете, кто вы такие, во что верите. Я хочу знать все! В мельчайших подробностях! Я хочу написать энциклопедию нашей новой жизни, понимаешь? У меня тут есть еще парочка гостей из областей по соседству. Тоже из-за Полосы, но не такие чудные, как ты. – Лавей кивком указал на одежду Андрея. – Они уже немного истощились, так что ты подвернулся мне под руку как раз вовремя. Но заруби себе на носу: если мне не понравится твоя история, если она меня огорчит, не заинтригует или окажется какой-то невразумительной брехней, последствия будут плачевными. Не только для тебя, но и для твоих друзей. – Лавей подался вперед. – Из вас троих я выбрал именно тебя, потому что не верю, что мальчишка сумеет рассказать хорошую историю, а женщина и подавно. Женщины должны заниматься совсем другими делами. – Лавей подмигнул. – Но я не негодяй и не кровопийца. Поверь мне, Андрей. Если мне понравятся твои истории, я награжу тебя. Я осыплю тебя знаками внимания как любимую жену. И тогда мы расстанемся лучшими друзьями. Я отпущу вас на волю, и вы сможете идти на все четыре стороны. – Лавей послал Андрею воздушный поцелуй. – Ну все, сегодня я уже слишком пьян для работы. Достаточно. Охрана! Верните гостя на место.

– Послушайте, у моего внука сломан нос, – сказал Андрей. – Может быть, у вас есть лекарь? Я буду…

Лавей прервал волхва неопределенным жестом, который мог означать что угодно.

Уходя, Андрей заметил картину на стене. Темнота не позволяла рассмотреть детали, но сюжет угадывался: на длинном полотне лежал мужчина, скованный сном или смертью.

Петр почти завершил свой труд. Про себя он называл его Правдой. Упаковку ручек он нашел в доме торговца Ильи, того самого, кто давным-давно продал ему кусок козьего сыра. Теперь в доме торговца жила одна из жен Петра: после первого визита Исы население поселка уменьшилось вдвое, и большая часть жилья пустовала. Не все ручки писали, но четырех пригодных для письма оказалось достаточно. Бумагу найти не удалось. Пришлось довольствоваться старыми книгами. Пять книг среднего размера, в которых забытые авторы рассказывали истории читателям, сгинувшим много лет назад, обрели вторую жизнь. Исписанные мелким почерком Петра поверх напечатанного текста, они стали первым жизнеописанием человека, называвшего себя Исой.

Решение описать все события, связанные с Исой, окончательно сложилось, когда Петр ушел с похорон Юли. Обида, ненависть и протест клокотали в нем. Он вдруг понял: однажды земля проглотит всех, кто помнит, как Иса ворвался в их жизни – кот, скользнувший в мышиную нору. Останется только ложь, которую Иса заставил его проповедовать.

Петр не верил, что Иса преследует какую-то благую цель. Маньяк говорил что-то о спасении мира. Даже если так, методы его были ужасны. Что бы там ни говорили, цель никогда не оправдывает средства. Никто не может и не должен ставить себя выше человеческой жизни. Мир, который надо спасать ценой крови, не имеет права на спасение.

Петр писал днями и ночами. Он не знал, что будет делать с Правдой, когда допишет ее. Он писал для себя, спорил с собой, оправдывал и высмеивал свои поступки. Книга стала для него чем-то вроде путеводной нити, ведущей сквозь лабиринт, в котором он заблудился. Петр писал о своих мечтах, которые пошли прахом, и тут же признавался, что ни о чем не мечтал. Он рассуждал о любви и прощении, не до конца понимая ни то, ни другое. Он размышлял об Исе и рисовал его дьяволом во плоти, садистом и извращенцем. Иногда он склонялся к противоположному: Иса – тот бог, в котором всегда нуждалось человечество: страшный, непонятный и эффективный. Люди ленивы, лживы, циничны и непочтительны, и наказание, отложенное до абстрактного посмертия, не страшит их. Только молчаливое присутствие грозного безжалостного божества за плечом заставит их соблюдать законы, которые они сами придумали.

Петр строчил, не перечитывая, изливая на страницу душу, и неуклюжий торопливый почерк местами едва читался. Книга получилась путаной и противоречивой, пестрела ошибками – не книга вовсе, а последнее и единственное орудие Петра в его необъявленной войне с Исой.

Книга, биография, евангелие – слова потеряли цену и были звуками, за которыми изредка скрывались понятия, – «Правда», как он ее назвал, наполнила Петра странной уверенностью. Поставив последнюю точку, он почувствовал: вот оно – главное дело его жизни. Он преодолел трусость. Он больше не боится смерти.

Что делать с написанным, Петр не знал. Спрятать? Показать кому-то? Да, наверное, когда-нибудь. А пока пусть Правда лежит и ждет своего часа на самой дальней и пыльной полке в чулане, куда никогда не заглядывают его жены.