Текст книги "Образ зверя"

IV

Механическая рука отозвалась с задержкой. Железный протез ударился о тумбочку, чужие пальцы сжались и разжались, как клешня в автомате с игрушками. Застрекотало оружие, и Ася, спасаясь, скатилась с кровати. Одеяло соскользнуло вместе с ней, обнажая Диму. Димин крик перешел в булькающий стон. Он сидел, ужаленный дюжиной пуль. Напряженное тело расслабилось, руки безвольно упали на смятые простыни, испачканные кровью – красное на белом. Дима, ее Дима, ее мужчина, ее радость – больше не человек, а сломанная игрушка.

Ася беззвучно заплакала. Мир вывернулся наизнанку: счастье превратилось в горе, жизнь – в смерть, голос – в тишину. В животе завертелась боль, но она не могла заглушить страдание от раны на сердце. Димы больше не было. Он никогда не обнимает ее, не пошутит, не скажет, какая она красивая. Не увидит их ребенка.

Длинный список дел, которые никогда не будут сделаны, разворачивался перед ее глазами, пока солдаты переминались с ноги на ногу, не решаясь убить девушку. Оружие дрожало в их руках, строгость ушла из глаз – теперь в них читалась растерянность. Ася была слишком красива, чтобы ее убивать – даже несмотря на искусственную руку. Каждый из них согласился бы с тем, что она не сделала ничего дурного. Более того, каждый был бы не прочь нарушить с ней закон. Зависть помогла им расстрелять бедолагу, но убить девушку оказалось труднее.

Следователь двинул ближайшего солдата кулаком в плечо.

– Ну, что залюбовались? Закатывайте губу и кончайте ее! Закон есть закон! – пролаял он с выражением отвращения на лице.

Солдаты неуверенно подняли автоматы.

– Живее! Живее! – шипел опер, вытягивая пистолет из кобуры на поясе. – Не заставляйте меня все делать самому. Ненавижу мокруху.

Его слова доносились до Аси откуда-то издалека. Их значение прояснилось не сразу, но когда это произошло, Ася вдруг испытала невероятную тягу к жизни. Ей стало тошно от мысли, что сейчас она, АФ-1554, Ася или Асечка, как ее называл Дима, – все-все, что она из себя представляет, – брызнет из дыры в голове и навсегда исчезнет, превратившись в грязь. Ася очень захотела жить – и это было одновременно и эгоистическое желание, и внезапно осознанное чувство ответственности за маленькую жизнь, зревшую внутри нее. Она должна выжить, чтобы родить ребенка, чтобы сохранить память о Диме, об их любви.

Путь к спасению оказался таким простым, что она едва не рассмеялась от облегчения. Пистолет, запертый в тумбочке, не спасет ее. Ее спасет слово. Одно-единственное слово. Слово, которое она ненавидела больше всего на свете.

– Ректор, – прошептала Ася.

Опер навел на Асю пистолет, выжидательно глядя на подчиненных – кто первый? Услышав, что Ася что-то произнесла, он дернул головой, поправляя прическу, и прищурился:

– Что? Что ты сказала?

– Ректор, – повторила Ася. – Я дочь ректора.

Следователь провел языком по губам и нахмурился. Он посмотрел на солдат. Все отвели взгляд, только один не прятался. Впрочем, ничего дельного, судя по всему, он сказать не мог: смотрел испуганно, будто вот-вот наложит в штаны.

Забавная ситуация, подумал следователь и улыбнулся. Опер закрыл один глаз и взвел курок. Ему предстояло принять непростое решение.

V

Петр вжался в стену. Сердце скачет бешеным галопом, голова пустая – ни одной идеи, как поступить. Странный человек на сцене, кровь на его одежде, окровавленный серп в руке, люди вокруг, склонившиеся в поклоне. Образы из кошмарного сна.

Беда в том, что это не сон.

Петр смотрел на безумца, безумец смотрел на него. Петр начал вяло соображать. Ожидается, что он что-то ответит? Что тут вообще можно сказать? Отмочить какую-нибудь шуточку? Шутка – это всегда хорошо. Петр всю жизнь использовал шутки как щит. Чем страшнее тебе становится, тем шире улыбайся и болтай побольше – сумеешь сохранить лицо. Вот только ничего путного на ум не приходит – только какие-то глупости вроде «Привет! А мы тебя уже заждались!» или «Мы знали, что без тебя все равно ничего не начнется».

Путаные мысли прервал какой-то булькающий звук. Звук повторился, полетел к потолку, заскакал по залу, повторенный эхом. Смех. Громкий идиотский смех. Петр узнал голос – Гаврила, сын Ленки-молочницы, местный дурачок. Люди невольно обернулись на звук – испуганные, искаженные страхом лица. От всеобщего внимания Гаврила чуть замешкался, икнул, громко пустил газы, отчего расхохотался пуще прежнего. Мать положила ему руку на плечо, прильнула к уху, что-то тревожно зашептала.

Люди переводили напряженные взгляды от Гаврилы к безумцу на сцене и обратно. Человек с серпом бесстрастно смотрел куда-то поверх голов. Потом по лицу поползла жуткая невеселая усмешка. Он прыснул, испустил смешок и, сложившись пополам, визгливо загоготал. Люди начали облегченно переглядываться, тут и там мелькнули неуверенные улыбки.

Тишина тяжелой балкой обрушилась на зал. Незнакомец внезапно замолчал. Все разом стихли. Даже Гаврила-дурачок закрыл рот и глупо захлопал глазами.

– Что тут такого, вашу мать, смешного?

Голос тихий, вкрадчивый, жуткий. Петр почувствовал, что надо бежать, но ноги сделались ватными. Это сон, просто кошмарный сон, лгал он себе и не верил в свою ложь. Блеснул серп. Петр понял: если еще раз увидит, как кому-то пускают кровь, свалится в обморок, как девчонка.

– Что смешного? Что тут смешного, я сказал? – взвизгнул со сцены сумасшедший.

Он спрыгнул вниз, к людям, пнул отца Григория, сидящего у сцены и держащегося за голову, схватил за ворот охранника, приставил к лицу серп. Острие вжалось в щеку, выдавило капельку крови. Охранник в страхе издал бессвязный не то крик, не то стон.

– Кто тут вздумал надо мной потешаться? Признавайтесь, или ему конец!

– Да вон, Гаврила это, – дрожащим пальцем указал на сына молочницы второй охранник. – Ты это, полегче, мужик. Обо всем можно договориться по-хорошему.

– А если я не хочу по-хорошему? – сказал незнакомец, отталкивая охранника. Тот споткнулся о хнычущего священника и растянулся на полу.

Безумец заткнул серп за пояс и пошел через зал, выставив руки и кистями касаясь голов людей, как мальчик – колосьев пшеницы на поле. Перед Гаврилой и его матерью он остановился. Идиот бессмысленно водил глазами, а молочница дрожала, обнимая сына. Странная сцена – Гаврила был раза в два крупнее матери.

Незнакомец вытащил серп из-за пояса, присел на корточки и положил оружие на пол перед собой. Взял Гаврилу за подбородок, повернул его лицо к себе, заставляя мужчину сосредоточиться.

– Не трогайте его, пожалуйста! Он у меня один! Он хороший, просто умом не вышел…

Мать попыталась защитить сына – получила звонкий удар по лицу.

– Руки! – крикнул незнакомец.

Молочница замолкла, прижала ладонь к ушибленной щеке и с ужасом уставилась на обидчика. Соседи отводили глаза, трусили. Гаврила заплакал – понял, что его маму обидели.

– Ну-ну, ты же большой мальчик, – сказал безумец. – Не плачь. Давай знакомиться!

Гаврила посмотрел на него пустыми глазами. Изо рта по небритому подбородку побежала слюна. В глазах копились слезы. Незнакомец взял его голову в ладони и приблизил к нему свое ухмыляющееся лицо.

– Меня Иса зовут, – сказал он. – Вообще-то это не мое имя, но я уже привык. А тебя как?

В глазах Гаврила блеснуло понимание. Влажные полные губы расползлись в широкой улыбке.

– Гав-ри-ла, – по слогам произнес идиот.

Иса потрепал его по щекам. Гаврила нахмурил брови, пожевал губами и произнес:

– Ты ма-му оби-дел. Пло-хой!

Иса фыркнул, подхватил серп с пола и поднялся на ноги.

– Будьте как дети! Смиренные наследуют землю! Дети – цветы жизни, и все такое прочее, – сказал он, широко расставив руки.

В этот миг несколько женщин из последних рядов вскочили и бросились к двери. Иса стрельнул взглядом, двери захлопнулись, беженки ударились в дверь и в отчаянии застучали по ней кулаками. Дверь не поддавалась, как будто снаружи ее подперли камнями.

– Куда это вы собрались? – возвысил голос Иса.

Женщины обернулись и вразнобой закричали:

– Выпусти нас! У нас дети! Мы ничего не сделали!

– Тс-с-с! – Иса приставил указательный палец к губам. – К чему весь этот шум? Я пришел вас судить. Очередь дойдет до каждого. Каждый виноват! За исключением Петра. Вот он – просто святой.

Безумец подмигнул Петру. Петр еще сильнее вжался в стену, выдавил вымученную улыбку. Поймал несколько подозрительных, недоверчивых взглядов.

Незнакомец вернулся к сцене, устало присел на нее, одна нога – на полу, другая болтается в воздухе.

– Хочу преподать урок, – начал Иса. – Урок милосердия. Вы вот тут молитесь, о чем-то просите, что-то предлагаете взамен. Но все не так устроено. Там, – Иса указал вверх, – нет ничего. Там только темнота. Такая же, как в ваших душах. Слова о доброте, братской любви – все это чушь. Вы все – жалкие лицемеры. А этот, – безумец плюнул в сторону проповедника, – просто шут гороховый. Не удивлюсь, если он потрахивает своего племянника. Вы звали кого-то, кто придет и спасет вас. Вот я и пришел. Я принес настоящее освобождение. Вы просили спасти вас? От чего? Чего вам не хватает? Вы живы, у вас есть еда, у вас есть одежда. Что вам еще нужно, вашу мать? – закричал Иса. – Я – ваше спасение! Я – это смерть.

С этими словами Иса приставил серп к лицу и улыбнулся. «Кошмар какой-то», – подумал Петр.

Несколько женщин заплакали. Петр увидел: в глазах мужчин тоже стоят слезы. Гаврила хрюкал – то ли плакал, то ли смеялся. Всюду – напряженные, бледные лица.

– Вот вам задачка, – сказал Иса громким театральным шепотом. – Я убью каждого мужчину в этом зале. Каждого! Кроме Петра, разумеется, – Иса отвесил Петру шутовской поклон. Петр сглотнул слюну. – Или же я перережу глотку Гавриле. Проявите же милосердие. У вас десять секунд. Тик-так, вашу мать.

Глава 3

I

Библиотека – большое приземистое здание с квадратными колоннами, серое, мрачное. Поверху по каменной крыше бежал когда-то богатый барельеф; время испортило его, обтесало каменные фигурки. Сейчас библиотека походила на мавзолей или гробницу, чем по сути и являлась: забытая мудрость, памятник достижений, которым нет места в изменившемся мире. Рядом стремились в головокружительную высь небоскребы, и их соседство превращало библиотеку в старую черепаху, вжавшуюся в землю, брошенную умирать в тени исполинских сосен-домов. На небольшой каменной площадке перед входом доминировал памятник древнему писателю. Хмурый бородатый старец сидел на камне в неудобной позе, напряженный, сосредоточенный предвестник беды.

– Грузите апельсины бочками, – сказал Таш.

– Братья Карамазовы, – хихикнула Таша.

Близнецы стояли у лестницы и глядели на памятник снизу вверх, кутаясь в плащ с капюшоном. Редкие в этой части Сердца пешеходы скользили по ним взглядом и в ужасе отшатывались – мало кто выносил присутствие близнецов без отвращения. Таши считали это естественным и давно привыкли. Не всякий разглядит красоту в безобразном, ровно как и наоборот.

– Я предпочитаю «Бесов».

– Потому что ты идиот.

– Как тебе не стыдно! Мы же с тобой бедные люди…

– Униженные и оскорбленные.

– Мы должны друг друга поддерживать!

– Скажи еще, что у тебя слабое сердце.

– А как же! Как у любого игрока.

– Значит, и у меня тоже…

– Конечно, ты же мой двойник!

Таши рассмеялись и поднялись по лестнице. Внутри библиотеки было темно. Затхлый запах, плесень, старая бумага. Дряхлая библиотекарша подковыляла к стойке, когда Таши позвонили в звонок. Повозилась с очками, висевшими на шнурке на шее, протерла их, подышала на стекла и водрузила на нос.

– Чего вам?..

Охнула, глаза за очками расширились, старушка подалась назад.

– Не бойтесь, – пожал плечами Таш. – Мы близнецы. Очень редкий случай. Две головы – одно тело. Мы привыкли, что на нас реагируют…

– Болезненно, – подобрала слово Таша.

– Может быть, вы о нас передачу видели по телевизору. Про нас часто крутят сюжеты в разных передачах о…

– …неестественном, – сестра снова закончила фразу. – И мы были, наверное, на всех шоу, которые идут в прайм-тайм.

Брат кивнул в знак согласия.

– К-кажется, припоминаю, – чуть оживилась библиотекарша. – На Центральном вас видела.

– Ага, мы были в гостях у Чахлого…

– На «Чудо-Барабане»…

– «Кто хочет стать богаче» с Палкиным, ну и так далее.

Лицо старушки прояснилось. На смену отвращению пришло осторожное любопытство – Таши перечислили все ее любимые передачи.

– Да-да, замечательно! – ответила библиотекарша, вливая в дежурную улыбку толику теплоты. – Так чем могу помочь?

– Нам нужно в компьютерный зал, – сказал Таш.

– Что конкретно вас интересует? – И принялась перечислять – монотонно, как автомат. – Газеты и журналы? Цифровые копии? Архив блогов? Примитивные игровые системы?

– Нам нужно посмотреть старые карты.

Старушка стрельнула глазами куда-то за плечо Таши, губы задрожали и вытянулись тонкой ниточкой.

– С какой целью интересуетесь?

Таши переглянулись.

– Мы историки-любители, – сказал Таш.

– Помимо наших прочих талантов, – протянула Таша.

– Хотим написать книгу по истории мира до Перемены.

– У нас есть отличные книги по истории, которыми вы сможете воспользоваться, – взволнованно затараторила старушка. – И книги можно взять с собой. Вам так будет удобнее. Пометки можно сделать, копии…

– Мы пишем что-то вроде вольной истории, – махнул рукой Таш. – Нам было бы достаточно посмотреть электронную карту…

– Одним глазком, – прищурилась Таша.

– Тыкнуть туда, сюда. Что было там, что было здесь.

– Чтобы не перепутать море с пустыней, понимаете?

– Да, очень точное сравнение.

– Могу принести несколько хороших географических карт. У нас есть несколько отличных экземпляров пятого-шестого столетия до Перемены, – бубнила старушка, пряча глаза.

– Стоп, – Таш хлопнул ладонью по стойке. – Давайте серьезно. Нам нужно в компьютерный зал. – Проговорил медленно, разделяя слова. – Если это вопрос денег, то у нас их много.

– Много! – округлив губки, повторила Таша.

– Нет-нет! – старушка всплеснула руками, глазами указала на экран. – Запрет сверху, – тихим, могильным шепотом.

– Да мы же только одним глазком, – надула губки Таша.

– Не могу, миленькие, – прошептала старушка. – Пощадите. Расстреляют же меня.

– Да мы всех купим, – отмахнулся Таш. – Вас, солдат, всех этих чиновников. Мы все это здание можем купить. Весь этот город. Не бойтесь! Вам ничего не угрожает.

Старушка свела брови.

– А его, – указала на экран, – тоже купите?

– Его, может, и нет, но того, кто за него принимает решения – точно.

Библиотекарша затрясла головой, отпрянула от стойки и быстрым жестом очертила на теле символический квадрат. «Верующая», – поморщился Таш.

– Да что вам, сложно, что ли? – совсем по-детски спросила Таша.

– Уходите, сейчас охрану позову, – зашипела старушка.

– Так мы вашу охрану купим.

– Вот уж кого точно можно купить, – фыркнула Таша.

– Всех не купите! – потрясла кулаком. – Меня не купите! Пошли вон отсюда!

Таш примирительно поднял руки:

– Стоп! Стоп! Стоп! Мы же не ругаться с вами пришли. У всего есть своя цена. Назовите.

Старушка сжала губы, сложила руки на груди и демонстративно отвернулась.

– Просто назовите свою цену. Каждый чего-нибудь хочет. Хотите, внуков ваших обеспечим до старости.

– У меня нет внуков.

«Прогресс! Идет на переговоры, – подумал Таш. – Чуть-чуть, и расколем».

Таш подмигнул сестре.

– Молодость? Новое тело? Да все что хотите! Мы сказочно богаты! Подумайте – мы всего-то хотим взглянуть на карту.

– Это очень выгодное предложение, – поддакнула Таша.

– Новое лицо, новое тело, новые документы. Мы можем все! – напирал Таш.

– Все, – промурлыкала Таша.

– Все, – убедительно кивнул Таш.

– Мы как добрый Дедушка Мороз, – Таша потрепала брата за щеку.

– И Снегурочка, – брат ответил ей тем же.

– Подумайте, нам проще нанять мордоворотов, чтобы они разнесли здесь все, чем исполнять ваши желания.

– Мы в любом случае получим то, что нам нужно.

– Всегда получаем.

– Но мы добрые.

– Угу.

– И любим делать добрые дела.

– Просто обожаем.

Взгляд библиотекарши метался от близнецов к экрану за их спинами. Брови сдвинуты, в уголках губ – тень улыбки.

II

Урс твердо смотрел в глаза богу. Тот все еще улыбался. Раньше эта улыбка казалась Урсу загадочной, полной тайного смысла, как улыбка Моны Лизы. Сегодня он видел за ней только равнодушие и пустоту. Что-то изменилось в самом Урсе. Куда-то пропал восторг, испарилось благоговение. Он будто увидел себя со стороны: человек-медведь на колченогом стуле перед равнодушным экраном в пыльном чулане. Возможно, если бы разговор начался иначе, Урс так и не решился бы сказать то, что собирался.

– Я завязываю, – сказал Урс, замедляя речь, чтобы придать словам вес.

Улыбка бога на мгновение померкла, преобразилась в ухмылку. Левый угол рта приподнялся, к нему от носа протянулась резкая морщина.

– Устал? – спросил бог, добавляя в голос сочувствие.

Урс медленно кивнул. Вопрос кольнул борца, он посчитал его неискренним.

– Я уже старый.

– Тебе тридцать пять, – сказал бог, укоризненно приподнимая левую бровь, отчего на лбу проступили неровные морщины.

– Хочу уйти как легенда. Не хочу проиграть.

Бог посмотрел в сторону, взгляд медленно полз поверх Урса.

– Ты в хорошей форме, – сказал бог.

– Это случится – рано или поздно. Кто-нибудь побьет меня.

– Если говоришь о поражении, уже проиграл, – поморщился бог.

– Тот, кто побьет меня, станет звездой.

– Само собой, – кивнул бог.

– А ведь он может быть дураком.

Бог рассмеялся, тихо и коротко.

– А ты, значит, умник.

– Я умею считать, – сказал Урс.

Бог чуть склонил голову, пожевал губами, оценивающе глядя на бойца. Казалось, он размышляет над значением его слов. В серых глазах бога вспыхнули искорки интереса, но скоро погасли. Бог отвел взгляд и принялся рассматривать аккуратные ногти.

– Чем займешься, когда уйдешь на покой? – спросил он будничным тоном.

Урс недоверчиво посмотрел на экран. Осознал вдруг, что ему обидно. Он надеялся, бог возразит ему, попробует отговорить. Он ждал гнева, сочувствия, чего угодно, но только не равнодушия.

– Попробую зажить, как нормальный человек.

– Как это? – усмехнувшись, спросил бог.

– Что? – Урс непонимающе нахмурил брови.

– Как это – как нормальный человек? Как себе представляешь?

– Дом, семья, дети, – неуверенно перечислил боец.

– Маленькие медвежата, – сказал бог с издевательской интонацией. После паузы добавил: – Работу будешь искать?

Урс нахмурился сильнее. Он привык к рутине: к вялому, серому, ничем не заполненному существованию между боями. Желание начать новую жизнь давно зрело в нем, но не оформилось ни во что конкретное. Вопросы о будущем, в котором не было боев, поставили его в тупик. Работа? Что он умеет делать? Ничего – только избивать людей на ринге.

– У меня много денег, – сказал Урс, чтобы что-то сказать.

– Это пока ты один. Жена, дети – для этого нужно много денег. Ты уверен, что у тебя их достаточно?

Урс никогда не оценивал семейную жизнь, никогда ее не планировал. Он знал, что богат, но реальная цена денег ему была неизвестна. Сам он жил очень скромно. Сколько стоит образование? Необходимое лечение? Новая, более просторная квартира?

– А с супругой определился?

В голове возник образ Лизы. Лиза – такая доступная и такая невероятно далекая. Любит ли она его или просто лжет, чтобы он снова и снова приходил к ней с деньгами?

– Сможешь с ней ужиться?

Урс знал, что не сможет, не простит ей ее прошлое, но гнал от себя эти мысли. Он купил Лизу, и сделал это уже много, много раз, значит, сможет выкупить ее насовсем, навсегда, как дорогую куклу. Но разве любовь – это то, что можно купить?

– Простишь ли ее?

Урс вскинул голову и с тревогой посмотрел на бога – он знает. Знает все: про Урса, про Лизу, про то, чем она занимается. Боец попытался вернуть лицу бесстрастное выражение. Ну конечно знает! Урс же сам ему все рассказал. Может быть, поэтому бог так спокоен? Уверен, что все будет так, как он скажет? Рассматривает Лизу как рычаг воздействия?

– Да, – ответил Урс, гордо вскинув подбородок.

– На все вопросы? – вкрадчиво сказал бог.

– На все.

– Я заплатил достаточно, чтобы начать все…

– Тс-с-с! – оборвал его бог и предостерегающе поднял вверх указательный палец; затем сплел пальцы и погрузился в размышления.

Урс терпеливо ждал, считая секунды. Девятнадцать секунд спустя бог нарушил тишину:

– Скоро к тебе обратятся с одним предложением.

Урс придвинулся поближе, чтобы слышать лучше.

– Прими его.

Бог подмигнул, и экран погас.

Чулан погрузился в полумрак, подсвеченный экранами поменьше, транслировавшими зеленые прямоугольники.

Урс хлопнул себя по коленям, почувствовав, к собственному удивлению, боевой азарт. Он только что перешагнул невидимую черту, запустил какой-то механизм, который либо раздробит его своими шестернями, либо разобьет сковывавшие его оковы и подарит свободу.