Текст книги "Острова блаженных"

* * *

Наутро, пока Вячеслав еще спал, Лиана выскользнула из-под одеяла, оделась, бросила на мужчину прощальный взгляд, улыбнулась и ушла, прикрыв за собой дверь.

Больше она никогда не видела Вячеслава.

Лиана уходит, чтобы встретиться с нами на последних страницах этой книги. Тихо закрывая за собой дверь, она не подозревает, что только что стала частью чего-то большего.

Глава 6. Пересекающиеся прямые

Я вижу месяц бездыханный

И небо мертвенней холста;

Твой мир, болезненный и странный, Я принимаю, пустота!

О. Мандельштам

Мне когда-то казалось: все, что случается до восемнадцати лет, это пустяки.

Ф. С. Фицджеральд

У Игоря была мечта. Он жил с ней, сколько себя помнил. Эта мечта помогала ему; она была для него как путеводная звезда для моряка, как зеленый огонек для великолепного Гетсби. Эта мечта определяла его, без нее он не был бы тем, кем был.

Как и любая мечта, она была очень хрупкой. Мечта похожа на стакан виски на краю стола – обязательно кто-то пройдет и заденет его, достаточно легкого прикосновения халата или рубашки. Есть что-то завораживающее в этом миге крушения: стакан чуть-чуть скользит по столику, замирает на самом краю, как нерешительный самоубийца, – и падает вниз, разрушая магию целостности.

Мечты разбиваются беззвучно, но рождают печаль гораздо более сильную, чем разбитый стакан, пусть и наполовину полный.

Игорь с детства мечтал стать Великим. Непременно с большой буквы! Но не таким, как Гетсби, а таким, как Ньютон, Моцарт, Набоков. Возможно, как Муссолини, но это за неимением лучшего. Игорь мечтал стать кем-то, кто сможет навсегда переписать историю человечества. Кем-то, кто сделает свое имя нарицательным. Не имело значения, что к этому приведет: либретто оперы, новая упаковка для молока или роман, в котором прозвучит голос поколения, – что-нибудь, лишь бы быть не таким, как все.

Неясно, откуда у него появилась эта жажда. Родители его были самыми обычными людьми – две капли в сером море Советского Союза; два нелепых тела на каменистом пляже, когда это море испарилось под яростным солнцем истории.

Игорь старался узнать как можно больше, научиться всему, чему только мог, чтобы один из его навыков все-таки принес ему желаемое величие. Мечта его жила в нем, сколько он себя помнил, – возможно, как некий ген превосходства, который веками спит, проплывая сквозь поколения посредственности, чтобы наконец расцвести в ком-нибудь. Гениальность – результат упорной работы над врожденными склонностями.

Люди в равной степени одарены как достоинствами, так и недостатками. На фоне жажды величия и славы у Игоря развилась жуткая гордыня: абсолютная вера в себя и в свое превосходство над окружающими. Годам к пятнадцати Игорь не сомневался, что однажды станет знаменитым, и потому не видел никакого смысла в том, чтобы общаться с ровесниками: они были всего лишь серой массой, расходным материалом для таких, как он. По-видимому, точно таким же человеком был Родион Раскольников, раз в его голове родилась идея о право имеющих.

Гордыня юноши распространялась не только на сверстников, но и на родителей. С двенадцати лет он думал, что интеллектуально полностью перерос их. Может быть, так и было. Игорь обращался с родителями презрительно, едва замечал их. Они были у него в позиции прислуги, но эти добрые, мягкосердечные, тихие люди не возражали: они боготворили сына.

Из-за отсутствия навязанной дисциплины Игорь всегда делал то, что ему хочется. Любимейшим его времяпрепровождением были ночные прогулки. Особенно летом. Ночь действовала на него возбуждающе.

В одну из летних ночей Игорь – шло шестнадцатое лето его жизни – скользнул мимо спящих родителей, задержался в коридоре, чтобы накинуть ветровку, нечаянно задел тумбу с обувью, дверка распахнулась, и неаккуратно сложенная обувь посыпалась на пол. Шум разбудил мать, и она оторвала голову от подушки, нахмурилась, привыкая к темноте.

– Сынок, это ты?

– Ага, – бросил Игорь. – Спи давай.

– Ты куда это?

– Тс-с-с, – зашипел Игорь, – отца разбудишь.

– Поздно уже…

– Мам, не начинай! Сейчас вернусь.

Мать знала, что спорить с Игорем бесполезно. Если ему чего-то хочется, то он этого непременно добьется. Помешать ему – устроить скандал, а завтра на работу. В конце концов, он уже взрослый, и к этим прогулкам пристрастился уже давно. Раньше ничего плохого не случалось, значит и сегодня все будет хорошо. Решающими аргументами, конечно, были дрема и нежелание вставать с кровати.

– Ладно, – протянула мать. – Только аккуратнее.

Дверь тихо закрылась, дверной замок щелкнул, но женщина этого не услышала – заснула, как только голова коснулась подушки. Говорят, что материнский инстинкт заставляет женщин тревожиться, когда их дети в опасности. По-видимому, в этот раз он заснул вместе с женщиной.

Игорь вырвался из старого подъезда, пропахшего сыростью, навстречу ночи.

Ночь спрятала Путевой. Мир казался таинственным и загадочным, а деревья, редкие цветы, трава, – все, что росло, – испускали сильный, пьянящий аромат. Так пахнут восторг и безумие. Машин почти не было, люди спали, свернувшись в своих бетонных клетках. Спал пес на крыше гаража.

Было прохладно. Бледный месяц едва проглядывал сквозь тяжелые тучи. Едва-едва моросил мелкий теплый дождь. Игорь надеялся, что он не усилится, потому что это грозило испортить ему прогулку. Он посмотрел на пса, устроившегося на крыше гаража через дорогу, – издалека похожего на гнездо огромной птицы. Если польет дождь, это разбудит пса, – и эта мысль обрадовала Игоря. Он будет не одинок в своем разочаровании.

Юноша свернул на пустую детскую площадку, немного покачался на качелях, задумчиво глядя под ноги, потом соскочил с качелей, вернулся на дорогу и пошел дальше.

Размышляя о своем будущем величии, он не заметил меловые полосы на асфальте. Полосы, по-видимому, символизировали дождь, но линии почему-то пересекались. Эти полосы были настолько привычными, что взгляд цеплялся за них, но сознание отсеивало информацию, отправляя в самый дальний угол.

Дождь зачастил, Игорь неосознанно пошел быстрее – в глубь Путевого.

Иногда жизнь кажется прямой линией, что соединяет две точки, – наикратчайший путь от рождения до смерти. И эти жизненные прямые накладываются друг на друга. Одни точки принадлежат только двум прямым, другие – тысячам. Жизнь – это набор отрезков от одного пересечения до другого.

Переломный момент в жизни Игоря наступил, когда его прямая пересеклась с двумя другими. Точки пересечения – самое важное; жизнь каждого из нас берет начало в такой точке.

Игорь жил в безнадежном месте – на Путевом проезде на севере российской столицы.

Путевой – атмосферное место. Там живут разные люди: одинокие, опустившиеся, сумасшедшие, забытые всеми. Среди прочих, кто оказался без вины сослан в этот медвежий угол, была сумасшедшая по имени Ира.

Ира жила здесь со своей матерью. Она бродила по Путевому так давно, что никто уже не помнил, сколько ей лет. Даже самые древние старушки не помнили, жила ли она здесь всегда, с момента первой панельной застройки района, или откуда-то переехала. Сколько же лет было ее матери?

Ира всегда чудила: говорила сама с собой, кричала на прохожих. С недавних пор любимое занятие Иры – предсказывать погоду. Летом она разноцветными мелками рисовала на асфальте снежинки, зимой – яркое солнце. Возможно, иногда ей было грустно, и она чертила косые полосы дождя.

Остановка «Путевой проезд, дом 28» была центром ее мироздания. Если она не чертила свои странные погодные знаки, то бродила вокруг – всегда в одной и той же пуховой розовой куртке, зимой и летом. За годы куртка истерлась и покрылась пятнами. Вряд ли кто-то когда-то пытался отмыть ее или отстирать. Из-под куртки выглядывал воротник серого вязаного свитера. Ноги скрывали длинная серая юбка и валенки. На голове – небрежно повязанный белый платок.

Люди не любили Иру, и Ира платила им той же монетой. Местные дети издалека выкрикивали оскорбления и бросались в нее камнями, палками или снежками, но почему-то никогда не попадали. Иногда она бегала за ними, и они с веселыми криками рассыпались во все стороны.

Старухи на лавочках у подъездов, эти недоброжелательные привратники, шептались, что у Иры было два аборта, после чего ее стерилизовали. Больше похоже на сюжет из любимой старушечьей передачи с Малаховым, но ведь истина всегда где-то рядом?

Любой, кто встречал Иру и видел эти ее пустые коровьи глаза навыкате, чувствовал, что где-то в глубине прячется нечто – злобное и первобытное.

Может быть, Ира знала о людях что-то такое, что отвращало ее от них? Может быть, эти ее рисунки мелом на асфальте – не глупая примитивная погодная волшба, а апокалиптические картины всемирного потопа, метеоритного дождя, огня с небес?

Если эти рисунки были предсказаниями, то время от времени они сбывались.

Дмитрий Анатольевич сидел за кухонным столом. Нежданно-негаданно (вспоминается школьная доска и написанные на ней мелом слова – аккуратным почерком, с расставленными ударениями и подчеркнутыми в проблемных местах буквами) наступил самый важный день в жизни, а Дмитрий Анатольевич был слишком погружен в себя, чтобы это осознать.

Так часто бывает: самые важные события происходит в самых непрезентабельных декорациях.

Единственная лампочка в люстре светила яростным белым светом, как в морге, безжалостно высвечивая убогую обстановку. Старый холодильник; плита, расчерченная полосками жира; ветхие полки, схоронившие тарелки с отбитыми краями.

Скатерть на столе была испачкана и смята, на ней тут и там лежали хлебные крошки. В нескольких местах на ровной поверхности виднелись ножевые раны. Нож тоже лежал здесь, перепачканный в варенье, будто в крови.

Дмитрий Анатольевич смотрел на крошки с гримасой ненависти и отвращения. Он встал со стула, ладонью собрал крошки (как его в детстве учила мама), сделал шаг к мусорному ведру и немного помешкал, выбирая для них место. Ведро было забито: вскрытые и смятые упаковки, яичная скорлупа, пакет с молоком, большая пустая бутылка «Кока-Колы», а на ее дне – черная капля с алым отливом. Дмитрий Анатольевич перевернул широкую ладонь и посыпал мусор крошками – торжественным, ритуальным жестом. Эти крошки были больше, чем просто остатки еды, – сегодня они стали символом.

Дмитрий Анатольевич смотрел вокруг и видел доказательства. Он не мог понять, как же он не замечал этого раньше. Чувствовал, что мысли его путаются, а сознание двоится: он одновременно верил и не верил этим доказательствам.

Ведь раньше так не было… И куда все делось, куда все ушло?

Дмитрий Анатольевич уже привык сам себя называть по имени-отчеству, но так было не всегда. Когда-то он был Димой, когда-то в его жизни было меньше забот. Наверное, все в его жизни пошло под откос, когда он решил пойти работать в милицию. Работа тяжелая, образ милиционера испорчен недобросовестными людьми. Дима пошел туда с амбициями: он личным примером хотел показать всем, что такое честь и долг.

Все, чем мы являемся, когда вырастаем, – это стебли, проросшие из семян, заброшенных в наши души в детстве. Эти семена можно назвать обстоятельствами, только слово «обстоятельства» лишено поэзии.

Отец Димы постоянно изменял матери, а потом совсем некрасиво разорвал отношения, с помощью влиятельных друзей отнял квартиру. Это двойное предательство отца – он одновременно отказался и от жены (как от женщины), и от сына (как от наследника) – больно ударило по мальчику, несмотря на то, что на момент развода ему было всего пять лет и он еще мало что понимал. Такая рана не затягивается, и насмешка алиментов только усиливает ее. Нуждаться и жить на деньги человека, с которым не хочешь иметь ничего общего, – тяжелый крест, о чем мама регулярно напоминала Диме. Дима с мамой жили у бабушки, пока та не умерла.

Дима рано повзрослел. Он поклялся себе, что никогда не поступит так, как отец; он пообещал, что будет защищать людей, а не ранить их. Он думал о карьере врача, но пришел к выводу, что эффективно лечит людей только хирургия. Но резать людей скальпелем значит ранить их. Потому Дима заинтересовался милицией. Как еще помогать людям? В России нет чудес, здесь не водятся радиоактивные пауки, способные укусом превратить в сверхчеловека.

Все решено – милиция. Там Дима превратился в Дмитрия Анатольевича.

Как водится, рутина службы оказалась совсем не тем, что рисовало воображение. Больше бумаги, чем людей и реальной помощи. Болото, а не чистый источник. Со временем Дмитрий Анатольевич стал циничным и смеялся над тем идеалистом, которым когда-то был.

Какое-то время единственной отдушиной была жена. Он спешил домой, чтобы провести вечер с любимой женщиной. Любовная лихорадка давно прошла (на самом деле, еще в институте, где они познакомились), но остались симпатия, дружба, привязанность. А потом ушли и они, и Дмитрий Анатольевич жил с женой, как сосед. Участились ссоры, из всех мелочей на них смотрел дьявол. Отношения – как часовой механизм, если не следить за заводом, он останавливается; он так или иначе остановится, но так хотя бы возможна некоторая отсрочка.

Ребенок не раскрасил их жизни, только прибавил проблем. Иногда, размышляя о жизни, Дмитрий Анатольевич думал, что понимает отца, на которого так смертельно обиделся в детстве. Дети – это лишние хлопоты, и лучше уж совсем без них, чем с ними. Но он любил дочь – или убеждал себя в том, что любит.

Наступила преждевременная осень жизни; жизнь обратилась унылой осенней дорогой, заваленной мертвыми листьями. Дмитрий Анатольевич все глубже погружался в депрессию, все меньше замечал мир вокруг себя.

Но сегодня он пригляделся, и то, что он увидел, ему совсем не понравилось.

Жена ему изменяет.

Как может она приходить с работы позже, хотя он задерживается на несколько часов? Почему дом в таком беспорядке? На что она тратит столько времени? Уж точно не на свою бухгалтерскую работу – всем известно, что бухгалтер скорее умрет, чем уйдет с работы на минуту позже. И нельзя сказать, что домашние дела были для нее ужасным бременем. Быт – это, конечно, бремя, но, судя по обстановке, она его успешно сбросила.

Дмитрий Анатольевич осознал это внезапно. Он просто пришел домой и увидел эти крошки на столе.

Дмитрий Анатольевич не помнил, как провел три последних часа. Он и не знал, что прошло столько времени. Мир вдруг исчез в ослепительной вспышке ярости, сквозь которую прорывались страшные образы измены. Дмитрий Анатольевич видел свою жену с другими мужчинами: ему грезилось, что она отдается одному, другому, нескольким. Все демоны, что дремали в душе этого человека, насторожились, прислушались, склонив уродливые рогатые головы, и, услыхав панические крики, с улюлюканьем и гоготом вырвались из своего мрачного изгаженного угла и принялись бесноваться в его голове. Он настигал изменницу и бил, душил, насиловал. Она боролась, проигрывала, умирала, воскресала и умирала снова. Он уничтожал тысячи ее любовников, он убивал детей, которых она производила от нечестивых совокуплений десятками. Дети, хилые, жалкие ублюдки, кричали от ужаса, сражались за свои жалкие жизни, умоляли его прекратить, называли его папой. Но скоро все было кончено. Он стоял на одинокой бесплодной земле, окруженный мертвыми змеями и увядшими розами. И эта бесплодная земля была одновременно его убогой кухней.

Что он сделал со своей жизнью? Его нечистые на руку коллеги устраивали свое жилье гораздо лучше. Но ведь не мужское это дело – обставлять жилье и подтирать пыль. Мужское дело – зарабатывать деньги, чтобы женщина их тратила. Дмитрий Анатольевич считал, что получает достаточно денег. На что их тратила его жена? Чем она занималась? Покупала себе дорогое нижнее белье, чтобы подогревать похоть своих любовников? Или, может быть, она тратила их на отвратительные приспособления для совокуплений?

Стоп. Если разобраться, может быть, еще рано обвинять ее? Может быть, она просто ленится убирать эти чертовы крошки? Может быть, в последнее время не все у них было гладко, и она так же подавлена, как и он? Рано рубить с плеча… Но где тогда ее носит?

Дмитрий Анатольевич бросился к мобильному телефону, набрал номер. Долгие гудки. Только он собрался сбросить, чтобы позвонить снова, трубку сняли.

– Добрый вечер, – вежливый голос. Очень молодой голос. Голос молодого мужчины. – Вам нужна Лиза, не так ли? К сожалению, она сейчас занята. Не может подойти.

– Чем она занята? – очень тихо спросил Дмитрий Анатольевич.

– Прошу прощения, я неточно выразился. Она недалеко, но говорить не может. У нее рот занят.

С диким ревом Дмитрий Анатольевич запустил телефоном о стену. Телефон развалился, крышка отвалилась, аккумулятор заскочил за стол. Дмитрий Анатольевич ударил кулаком по столу, боль от удара немного отрезвила его, и он упал на четвереньки, чтобы собрать мобильный.

Когда все детали сложились в телефон, Дмитрий Анатольевич попытался его включить, но тот показал низкий заряд батареи и умер. Почему он так быстро разрядился? Был ли он заряжен? Не показалась ли ему все это? Конечно, показалось! Кто бы посмел так говорить с ним?..

Дмитрий Анатольевич на своей маленькой кухне походил на дикого зверя, запертого в клетке. Если бы кто-то наблюдал за ним из-за окна, то непременно уловил бы сходство с разъяренным львом. Правда, львы злятся без всякой причины, от скуки. Звери похожи на людей, когда им скучно; люди похожи на зверей, когда им больно.

Так человек-зверь метался по своему дому, который стал для него тюрьмой. Он и был тюрьмой – маленькая клетка в старом панельном доме на Путевом проезде, предназначенном для скорого сноса. Зверь бесновался в человеке, человек бесновался в клетке – быть может, дождь тому виной? Тяжелые капли стучали в окно.

Из омута забвения и ярости Дмитрия Анатольевича вывел звонок в дверь. Он узнал этот долгий, требовательный звук. Так звонила жена.

Звонок звонил, но Дмитрий Анатольевич не спешил открывать. Он прошел в ванную, ополоснул лицо в холодной воде. Демоны отступили, на время заползли обратно в свой темный угол. Говорят, демоны боятся воды.

Звонок смолк. Ключ заскрежетал в замке. Дверь открылась. Дмитрий Анатольевич вышел из ванной и встретился взглядом с женой. Посмотрел на нее и вдруг понял, как же сильно он обманулся. Как он мог так жестоко ошибаться? Как мог подозревать ее? Разве могла она предать его – после всех этих лет? Разве смогла бы она так открыто смотреть на него, так искренне улыбаться ему?

– Привет, дорогой!

Дмитрий Анатольевич промолчал, пытаясь совладать с чувствами. Его душили слезы любви, радости и раскаяния. Он пошел к ней, расставив руки, чтобы обнять.

– Ой, я забыла дверь в коридоре закрыть, сейчас… – сказала Лиза, отстраняясь, чтобы вернуться.

Дмитрий Анатольевич отшатнулся и ногой задел зонт, стоявший тут же, в прихожей. Этот зонт он подарил жене прошлой осенью, потому что сентябрь выдался очень дождливым, а ей нужно было довольно долго идти от гаража, где она ставила свою новую машину. Зонт тихо скользнул по стене и лег на пол. Лиза его не заметила.

– Постой, – сдавленным голосом сказал Дмитрий Анатольевич.

Лиза вопросительно взглянула на мужа.

– Там же дождь идет?

Дождь усиливался. Под ногами захлюпало. Волосы намокли, упали на глаза. Мир превратился в полотно импрессмониста, все смешалось, оползло, поплыло.

Игорь бросил взгляд через плечо, посмотрел на крышу гаража, мысленно прощаясь с псом. Пес уже скрылся. Мальчик бежал по лужам мимо огромных уродливых серых домов и думал, с каким бы удовольствием он разнес здесь все к чертовой матери, если бы кто-нибудь одолжил ему динамит. Он часто думал об этом, особенно в серые пасмурные дни, когда эти дома кажутся огромными надгробными плитами, установленными в память о погибшей цивилизации. В какой-то степени так и было – дома были возведены Советской империей для своих рабов; затем империя пала, и рабы обрели свободу.

Разрушение, – думал Игорь, совсем по-детски перескакивая лужи, – отличный путь к известности и величию, ничуть не хуже, чем любой другой. Прославился же Чарли Мэнсон. Только это нужно обогатить идеологической базой: превосходство белой расы или, например, очищение матушки земли от стекла и бетона.

Игорь знал, что в доме через дорогу, напротив продуктового магазина, кто-то сломал железную дверь. Дверь выглядела скверно – так, будто это были врата ада после визита Христа. Игорь решил забежать в подъезд, чтобы переждать дождь. На остановке сидеть не хотелось: он видел, что там расположились какие-то парни, красные сигаретные глазки хищно смотрели в ночь. Игорь не был настроен заводить новые знакомства, поэтому направился прямо к искореженным адским вратам.

Так он совершил главную ошибку в своей жизни.

– Да, там дождь.

Дмитрий Анатольевич смотрел на жену. По его мнению, она всегда злоупотребляла косметикой – так было и сейчас. Ярко-красная губная помада, сильно накрашенные глаза. Укладка. О доме она явно заботилась меньше, чем о своем внешнем виде.

Если на улице дождь…

– Но ты ведь, – слова давались Дмитрию Анатольевичу тяжело, казалось, будто каждое нужно выталкивать изо рта языком, – ты ведь совсем не промокла. – Дмитрий Анатольевич приложил руку к голове и слегка похлопал, показывая, что укладка должна была растрепаться, потом спустил руку ниже, на лицо, и провел ладонью вниз, намекая на растекшуюся косметику.

Жена посмотрела на него как-то быстро и странно, и взгляд ее скользнул на потолок. Этот взгляд все решил. Сердце Дмитрия Анатольевича оборвалось. Жену подвез к дому любовник.

– Да, – сказала она. – Я шла под зонтом.

– А зонт где? – тихо спросил Дмитрий Анатольевич.

– Знаешь, такая глупость вышла, – сказала она с фальшивой улыбкой. – Там сильный ветер был. Ты же сам знаешь, какой тут ветер бывает, – темп ее речи ускорился. – Спица сломалась, и я его в мусорку выбросила. Жалко, конечно, любимый зонтик. Хочешь, сходи, посмотри.

Дмитрий Анатольевич посмотрел вниз. Лиза посмотрела на мужа, сделала шаг вперед и, проследив за взглядом мужа, увидела зонт.

Дмитрий Анатольевич наклонился, суставы хрустнули. Он выпрямился с зонтом в руке и молча показал его жене.

– Дима, да это был другой…

Дмитрий Анатольевич наотмашь ударил жену зонтом по лицу. Спица впилась в нарумяненную щеку и прорвала кожу. Женщина вскрикнула и отшатнулась.

Дмитрию Анатольевичу показалось, что все стены вокруг рухнули, и он снова стоит на бесплодной земле, а вокруг него ползают змеи и с неба падают желтые цветочные лепестки. Он почти поверил. Он хотел верить в лучшее. Он хотел быть обманутым, он жаждал обмануть сам себя. Демоны выскочили из его ушей, ноздрей и рта и закружились вокруг, обзывая его и глумясь над ним. Несколько демонов уселись на плечи и приставили свои мерзкие склизкие руки к его голове, изображая рога. Дмитрий Анатольевич с отвращением сбросил их, кинул зонт в самую кучу нечисти и побежал в большую комнату, где в нижнем ящике шкафа металлическим сном спал его служебный пистолет. Он выхватил ящик, тот выскочил из пазов, Дмитрий Анатольевич бросил его на пол, схватил пистолет и быстрым машинальным движением вбил в него обойму.

Лиза на мгновение остолбенела, приложив руку к кровоточащей щеке. Все происходило слишком быстро. Вдруг муж бросил зонт куда-то в сторону, зонт ударился о входную дверь и отскочил. А потом муж исчез. Лиза сделала два неверных шага по прихожей. Она была в сапогах на высоких каблуках, передвигаться ей было неудобно.

Она услышала металлические звуки и поняла, что муж ее перезаряжает пистолет. На нее накатил ужас. Первая мысль была не о себе, а о дочери. Где она? Что он с ней сделал? А потом животный страх и инстинкт самосохранения возобладали, и она выскочила из квартиры, открывая телом двери. Слава богу, что она не закрыла коридорную дверь.

Вопя от ужаса, она побежала вниз по лестнице, едва не потеряла равновесие, но устояла. Ей нужно было преодолеть пять этажей. Страх гнал ее вперед. Она бежала, не помня себя. Страховала себя, расставив руки в стороны и опираясь о стену или хватаясь за поручень.

Никто из соседей не выглянул, чтобы поинтересоваться, что происходит.

Последние пять ступеней она преодолела одним прыжком, но перед самым выходом нога ее подвернулась, и она рухнула на дверь, ударившись лбом о холодную железную пластину.

Сзади – тяжелый топот и громкое хриплое дыхание.

Игорь подошел к двери и взялся за ручку. Ему послышался какой-то шум по ту сторону. Вдруг по двери изнутри кто-то ударил. Игорь нахмурил брови, глядя на дверь. Видимо, соваться туда не стоит.

Поздно. Жизненные прямые Игоря, Дмитрия Анатольевича и Лизы неминуемо близились к точке пересечения.

Лиза удержала тело от падения, навалилась на дверь и выскользнула в ночь. Дверь раскрылась нараспашку, ударилась о стену и повисла на петле, как оторванная конечность на сухожилии.

Перед Лизой, мешая проходу, застыл какой-то испуганный промокший мальчик. Она стремительно повернулась и увидела в темноте подъезда мужа. Мерцающая старая лампа выхватила его из темноты. Глаз прищурен, рука вытянута. Он целился в нее. Раздался грохот выстрела. Женщина схватила в охапку незнакомого мальчика, боком развернулась и подставила его под огонь, выкупая свою жизнь за счет чужой.

Игорь почувствовал, как его закружило, сорвало с места. Вдруг обожгло грудь. Мир стих, шум дождя отдалился. Все как-то вмиг поблекло. Он посмотрел перед собой и в свете мерцающей лампы увидел мужчину с пистолетом в старом, ветхом подъезде. Как в кино.

Пришло понимание: это точка, это конец. Все мечты о величии, все блестящее будущее были только лицом на воде. Вот она, его жизнь, – мечты и глупая случайная смерть. Кто эти люди? Он их даже не знает. Зачем он жил? Какой во всем этом смысл? А как же книги, которые он не дочитал? Что теперь будет с его родителями? А фильм про супергероев, который он так ждал? Он выйдет только в следующем году…

Навалилась ужасная усталость, как будто он не спал несколько дней. Вдруг жизнь – это бодрствование души, а смерть – это сон? Тогда он не спал пятнадцать лет.

Сознание начало гаснуть, он тонул в темноте, которая приходит, когда мы закрываем глаза. Напоследок он оценил иронию судьбы. Судьба – это злобный джинн из сказок Шахерезады; все наши мечты исполняются, но извращенным, ужасным образом. Он не стал великим при жизни, как мечтал, но умер, как великий.

Великий Гетсби.

В рот хлынула соленая грязная вода.

Стакан разбился, виски разлилось.

Мальчик упал, и Дмитрий Анатольевич пустил еще несколько пуль вслед убегающей жене. Та споткнулась и растянулась в луже. Он вышел под дождь, переступил через тело подростка и пошел к женщине, которую когда-то любил. Когда-то эта женщина сделала его счастливым. Эта женщина родила ему дочь. Куда это все ушло? Как это все случилось? С чего все началось?

Сегодня он сам разрушил ячейку общества, в которой находился. Он мог бы обвинить в своих поступках демонов, которые роились у головы, залезали острыми раздвоенными языками в уши и лезли в глаза, но это было бы лицемерием. Ему хотелось убивать. Охотиться на людей – так же просто и весело, как и диких животных. Дмитрий Анатольевич любил охоту, он каждый август ездил с друзьями в лес. Знал ли он, что однажды он будет охотиться на собственную жену? Где-то на краю сознания он был уверен: да, знал. Некоторые вещи неизбежны. Людей нужно наказывать. И единственное достойное наказание – смерть.

Дмитрий Анатольевич заплакал. Он стоял под дождем, и дождевые капли мешались с его слезами. Он смотрел на тело жены. Он так хорошо знает, как это тело выглядит без одежды. Очень жаль, что это знает не только он.

Он выстрелил еще раз, прямо в гущу волос. Поднял голову к небу и закричал. Это был крик смертельно раненного зверя. Нет ран болезненнее, чем те, что задели сердце.

Подростки на остановке, напугавшие Игоря, заслышав крик и выстрелы, решили убраться подобру-поздорову.

Дмитрий Анатольевич в недоумении поводил головой. Демоны куда-то пропали. Да, конечно, демоны боятся воды. Проклятый дождь. Если бы не этот дождь, Дмитрий Анатольевич принял бы ложь жены, и все было бы, как прежде.

Нет, не было бы.

За несколько часов до прихода жены он своими руками задушил собственную дочь, поставил жирную точку в ее маленькой жизни. Дочка билась под милой детской подушкой с маленьким розовым пони, а пони весело смотрел на Дмитрия Анатольевича и улыбался. Теперь, когда демоны ушли, он помнил это отчетливо.

Он приложил пистолет к левому виску. То, что заставляло Дмитрия Анатольевича мыслить и страдать, с большим ускорением вылетело из дыры в правом виске и расположилось на старой некрашеной ограде и бетонном блоке, который совершенно не к месту стоял здесь.

Три тела лежали на мокрой земле, а дождь яростно лился на них, как будто бы хотел скрыть злодеяния, в которых был повинен.

В паре домов от злосчастного двора, где разыгралась трагедия, на пересекающихся на асфальте меловых линиях, символизирующих, как думали прохожие, дождь, стояла женщина в старом розовом пуховике. Тело ее сотрясалось. Со стороны нельзя было сказать точно, плачет она или смеется.

Люди умирают, а боги живут.