Текст книги "Знаменитые клады России"

Наполеондоры под ногами!

Бывают, всё же бывают у кладоискателей маленькие радости! Иногда, случается им своё, особое счастье. Не в непролазные болота приходится лезть, не продираться сквозь густой лесной бурелом, обвешавшись всяческими тяжестями, и не спускаться в подозрительные подвалы с подгнившими деревянными стропилами. Примерно раз в пять лет доводится им поработать в почти паркетной обстановке, с удобствами. В такой благодати мне довелось поработать осенью 2003 года. Расследовалась старинная история, эпиграфом к которой мог бы послужить вот такой коротенький, но значимый абзац.

«По приказу императора батальон императорской гвардии поздней осенью 1812-года эскортировал повозку, доверху нагруженную дубовыми бочкам. Гвардейцы отвечали за неё головами. Повозка была тяжела, и пало несколько лошадей. Другие повозки были уже покинуты. Неожиданно распространилась страшная весть, казаки близко. Одну бочку разбили прикладами и 50.000 наполеондоров (или миллион франков) исчезли в карманах, но разве всё унесёшь? Опасность удвоили силы. Лома и лопаты вгрызлись в мёрзлую землю. Вскоре драгоценная поклажа исчезла в яме»…

Вот как живописно и напряжённо было описано некое давно минувшее приключение, случившееся некогда в далёкие – предалёкие годы. Заметка была опубликована в «Неделе» № 2 за январь 1967-го года.

Но давайте теперь посмотрим, где же происходили описанные выше события. Да и были ли они на самом деле? Возьмём в руки наш особый кладоискательский телескоп, смотрящий сквозь время и пространство, и направим его в сторону… благословенной Венеции. Удивлены? А я ничуть. Всевозможные версии и легенды о местах захоронения наполеоновских кладов приходят даже из столь удалённых от России мест.

Итак, я начинаю. В архивах Министерства Иностранных дел России сохранилось частное письмо некоей высокопоставленной особы, имевшей косвенное отношение к событиям 1812-го года. Этой загадочной дамой была супруга генерал-адъютанта П.Д. Киселёва. Зимой 1838 года, будучи на отдыхе в Венеции, она обратилась к находившемуся там по делам службы русскому послу в Австрии Татищеву. По словам дамы, ей в силу стечения обстоятельств, стало известно о том, что где-то в Минской губернии зарыт многомиллионный клад. Киселёва рассказала Татищеву, что её муж не придаёт значения её словам, но она уверена в достоверности этих сведений и берётся отыскать бочки с золотом. По распоряжению вице-канцлера Нессельроде виленскому генерал-губернатору князю Долгорукому было направлено указание – «Чтобы со стороны местного начальства оказано было генеральше Киселёвой всякое содействие к отысканию помянутого клада».

– М-да, – может недовольно пробурчать иной читатель, – тоже мне легенда! Да таких легенд пруд пруди. Тоже мне приводятся ориентиры для поисков – «Где-то в Минской губернии»! Этак, можно написать, что где-то на Колыме есть золото! Кто же не знает, что оно там есть? Да и вообще! По таким скудным приметам, да ещё происходящим от какой-то сумасбродной генеральши, начать что-либо искать может только очень наивный человек или откровенный дурак!

Да, в словах моего оппонента много нелицеприятной правды. Может быть, её даже целых 95 %. Но давайте всё же попробуем вместе с Вами «размотать» оставшиеся пять процентов, и всё же хотя бы примерно определить, какие именно события имела в виду русская патриотка г-жа Киселёва. Бог даст и мы сможем попытаться отыскать всё ещё не найденный клад.

И для этого мы рассмотрим некоторые моменты из официальной переписки, мемуаров и сохранившихся писем самой генеральши. И, прежде всего, вспомним один неоспоримый факт. Известно, что кроме московских и иных трофеев в первом императорском обозе находились и фургоны с казной всей французской армии. Фактически в составе экспедиционных войск двигался госбанк на колёсах. Основное содержимое этого банка составляли золотые монеты наполеондоры достоинством в 20 франков, и серебряные монеты достоинством в 5 франков. Вес одной золотой монеты, был равен 9,451 грамму, а серебряной несколько более. Это было, во-первых, жалование солдат, офицеров и генералов всей громадной армии Наполеона, во-вторых, наградные деньги, и в третьих, часть захваченных в процессе войны трофеев.

Рассчитано это жалование было примерно на полмиллиона человек. Кроме того, платёжные средства в монетарном виде предназначались для обеспечения прочих войсковых потребностей, как-то: наём жилья, ремонт подвижного состава, покупку фуража для бесчисленных лошадиных табунов, организацию лечения раненых и.т.д. Вся эта многомиллионная масса денег двигалась на 48 пронумерованных капитальных фургонах, причём порядок их движения был определён специальным приказом императора. Каждая повозка, имеющая больший номер, была обязана двигаться вслед за повозкой с меньшим номером. Только так следовало поступать возницам и никак иначе. Всё же деньги, сами понимаете. Требуется глаз да глаз за их сохранностью! В финансовых вопросах, как нигде, должен был поддерживаться образцовый порядок. И так всё и было, до определённого момента…

Но в силу стечения всем известных трагических обстоятельств и значительных людских потерь, основная, я бы даже сказал, подавляющая масса этих денег в столице России роздана по назначению не была. И при отступлении Наполеона из дымящейся Москвы все 48 банковских фургонов, единой колонной, не допуская в свои ряды прочие экипажи, потянулись к западным границам нашей Родины. И здесь до поры до времени всё было нормально, однако так долго продолжаться не могло.

Я уже упоминал в предыдущих главах, что от стен Смоленска до реки Березины, императорскую казну охраняли Баденские гренадеры, не столь пострадавшие в предыдущих сражениях. Но так случилось, что именно с того момента, как гренадеры приняли на себя заботу над ценностями, и начались самые значительные их утраты. Первое упоминание о захоронении монет из казны связано с белорусской деревней Немоница. Остатки бочонков с одного из фургонов были зарыты в дубраве у дороги. Выбрано было удобное место между трёх дубов, и безутешный казначей даже вколотил свой тесак в один их них. Рукоятка его, как удалось выяснить гораздо позже, точно указывала на яму с бочками. Надо думать, и он мечтал как-нибудь при случае вернуться за спрятанным имуществом. И что удивительно, ведь вернулся же! Много лет спустя, в деревне Немонице появился, плохо говорящий по-русски иностранец, который сходу предложил крестьянам хорошее вознаграждение за указание дуба, из которого торчит рукоять кинжала.

Второе упоминание о захоронении именно части казны связано с селением Селищи. Поскольку этому событию когда-нибудь будет посвящена специальная глава, я останавливаться на этом вопросе не буду.

Короче говоря, о судьбе всей казны армии императора можно судить по воспоминаниям корпусного казначея Дювержье из первого корпуса маршала Даву. Вот что он пишет в своих воспоминаниях.

«Мой фургон, запряженный семью лошадьми, продвигался довольно хорошо. 9-го декабря в полночь я был в двух лье (8 вёрст) от города Вильно. Другой фургон № 48 перевозивший два миллиона франков золотом застрял на дороге в снегу по самые ступицы. За ночь из тринадцати наших лошадей (моих и № 48) умерло (замёрзло) семь. Утром были присланы лошади из Вильно, и фургон № 48 был вытащен из снега и поставлен на дорогу. Этот фургон, последний по счёту, оказался единственным дошедшим до места назначения. Мой же фургон остался на месте. Он был ограблен по очереди французами и казаками. Я прибыл в Вильно 10-го декабря.

Очень характерная запись для тех дней и очень показательная. Следовательно, можно сделать обоснованный вывод о том, что почти вся казна иноземного воинства была оставлена на территории России. Другой вопрос, что же сталось со всем этими ценностями? Теперь-то мы точно знаем, что с ними случилось. Часть из этих денег была расхищена самими солдатами коалиционных войск. Часть попала к лихим казакам Платова и Дениса Давыдова и исчезла в их бездонных карманах, постепенно перекочевав в кошельки попутных трактирщиков. Ещё одна часть была всё же спрятана тем или иным способом. Судьба этих денег тоже известна. Основную их часть отыскали впоследствии, причём основную роль в их отыскании принадлежит тем, кто их хоронил. То есть самим французам. Но какая-то часть их была найдена много позже, уже современными кладоискателями. И только небольшая часть золотых и серебряных кружочков всё ещё ждёт своего «освободителя» из земляного плена.

Так что, генеральша П. Д. Киселёва была права, клятвенно утверждая, что знает, где зарыт один из таких фургонов. Вспомним кое-какие подробности, связанные с её столь уверенным заявлением. Не забыли ещё, где она впервые обнародовала свою смелую гипотезу? Правильно, в Венеции. Но почему именно там? Не догадываетесь? А мне-то как раз всё предельно ясно. С Березинской переправы и далее до современного Вильнюса вся казна охранялась и конвоировалась итальянской королевской гвардией, под командованием принца Евгения Богарне (1781–1824 гг. Сын Жозефины и Александра Богарне, пасынок Наполеона 1, носил титул Вице-король Италии).

И вполне могло так случиться, что один из бывших офицеров королевской гвардии и поведал прекрасной генеральше о собственноручно закопанных сокровищах. Да, конечно, тут возможны всяческие вариации. Возможно, он совершенно ничего не рассказывал госпоже Киселёвой лично. Возможно, он просто делился воспоминаниями о боевой юности со своим малолетним племянником, сидя за столиком в Венецианской харчевне. Госпожа генеральша в это время просто сидела за соседним столиком. К тому же, она прекрасно знала итальянский язык, а ветеран был слишком громогласен.

Так или иначе, но, суммировав вышеозвученные материалы, мы с большой долей уверенности можем заявить, что описанный генеральшей эпизод мог случиться только на одном достаточно небольшом по протяжённости отрезке пути, запруженной отступающей армии Наполеона. И отрезок этот мало того, что относительно невелик, но и довольно чётко определён географически. Он тянется от западных окрестностей города Молодечно до границы с Литвой.

Почему он располагается именно там? Почему мародёрство и погромы не начались ранее? Всё дело в том, что полный развал в армии агрессоров начался после того, как горячо любимый всеми французский император попросту бросил остатки своих войск на произвол судьбы. А случилось это роковое событие именно тогда, когда он достиг Сморгони. Взглянем скорее на современную карту. Местечко Сморгонь, судя по всему находится примерно в 30 км. от Молодечно. И на всём этом промежутке были растянуты войска великой армии, или то, что от них оставалось. Я понятно объясняю? Да? Вот и прекрасно.

Вы чувствуете, кстати, как сильно мы продвинулись в своём расследовании? Район поисков, если пока и не обозначен с точностью до километра, то уже достаточно сужен. Ай, да генеральша, ай, да… впрочем, что-то я не то пишу. Виноват, исправлюсь. Но пойдём дальше, время не ждёт.

Исходя из общепринятых соображений и изучения всех доступных материалов, мы теперь можем утверждать, что на всём длинном пути от города Красного, что на Смоленщине и до Вильно французы в разных местах, особенно вблизи основных транспортных путей, закопали 47 фургонов золотых и серебряных монет, из так называемого «Первого золотого обоза». Некоторые исследователи скопом считают, что каждый из них перевозил порядка 350 кг драгоценного груза. Соответственно и делают несколько скоропалительный вывод о том, что по всей длине этого пути закопано примерно 16 тонн монет из драгметаллов. Но у меня на сей счёт не столь оптимистичные прогнозы.

Дай-то Бог, чтобы в земле до сих пор сохранилась хотя бы пятая часть утраченного богатства. Но даже за такую скромную кучку многие из нас готовы совершать просто немыслимые подвиги. 10–20 миллионов долларов на дороге не валяются! Ой, прямо каламбур какой-то получился. В действительности они (эти миллионы) валяются вовсе не на дороге, а около неё. Вот там их и следует искать. Для успешного продвижения очередного поискового проекта нам сталось только сузить данную довольно длинную дорогу до совсем маленького отрезка. А для этого продолжим наши теоретические поиски.

Разумеется, большую часть до сих пор не найденных сокровищ зарывали в лесах и оврагах, чтобы максимально затруднить их поиски преследователям, и, как правило, осуществлялись такие действия там, где разбивались бивуаки, или случался особенно большой падёж лошадей. Обратимся вновь к воспоминаниям непосредственных участников тех событий. Казну и обоз с ранеными офицерами от реки Березины сопровождал офицер королевской гвардии Цезарь де Ложье. Он, к счастью, вёл дневник, и дневник этот сохранился. Прочитаем некоторые выдержки из него.

«28 ноября. Зембин. Из остатков итальянского войска император сформировал авангард, который должен был конвоировать КАССУ, а также раненых генералов и офицеров.

1 декабря. Илия. Французский авангард, состоящий из остатков корпусов Евгения Богарне и маршала Даву, прибывает в Илию.

2 декабря. Мы (итальянская гвардия) сделали мучительный 12-и часовой переход (32 км.), нигде не отдыхая, боясь быть обойдёнными, и в 11 часов утра 2 декабря приходим в Молодечно. Этот безумный переход довершил расстройство наших полков. Много способствовало этому и медлительность нашего движения, вызванная необходимостью эскортировать КАЗНУ и раненых генералов и офицеров. На полдороге у селения Селищи, Евгений Богарне остановил колонну и написал императору, который был ещё позади, о том, что здесь происходит. А что здесь происходило? Дорога шла большей частью лесом, и вдоль всей дороги по её сторонам на всём протяжении горели бивуачные костры, и множество отставших солдат грелось возле них. Так как многие полки сведены на нет, то маршал Ней собрал знамёна этих полков и с офицерами послал их – молодой гвардии, сопровождавшей императора. На последнем переходе у сельца Селищи, Наполеон приказал сломать их навершия в виде орлов на знамёнах и закопать их».

(Отметим про себя, что орлы те были золотыми, и было их примерно двадцать штук. Стоимость же каждого из них, на данную минуту, никак не менее четверти миллиона долларов. Согласитесь, что отыскать ныне такой трофей – дорогого стоит!)

Но возвратимся скорее к дневнику Ложье.

«3 декабря. Молодечно. Выполняя приказ императора, Евгений Богарне отправил по направлению к Вильно всю КАССУ (вернее будет сказать всё, что от неё к тому времени осталось), все экипажи с остатками московских трофеев, больных и раненых. Приблизительно в одной миле от Беницы, на этот обоз, бандой казаков Ланского, состоявшей человек из 600, было сделано нападение. (Ланский Сергей Николаевич в 1812 г. командовал тремя уральскими казачьими полками. Умер от раны в 1814 г.).

Охрана обоза была слишком ничтожна, её едва хватило на то, чтобы прикрыть только одну часть всей вереницы (скорее всего, прикрывали только КАЗНУ). Казаки ворвались туда, где не было вооружённых солдат, но скоро были обращены в бегство и в тот день уже не появлялись».

Ага. Что-то, кажется, начинает проясняться. Уж не это ли нападение, спланированное и организованное полковником Ланским, имела в виду наша разлюбезная генеральша? А что? Уж слишком много фактов сходится здесь буквально в одну точку. Тут и измождённый обоз, тянущий из последних сил телеги с КАССОЙ. Тут и храбрецы итальянцы, грудью стоящие на его охране. Тут и тот роковой момент, когда коалиционная армия уже начала рассыпаться, причём, даже не на разрозненные подразделения, а просто на отдельных смертельно измученных людей, уже почти утративших веру в спасение. Да тут ещё и случившееся грандиозное нападение казаков!

Стало быть, именно здесь, в этой точке, расположенной между деревнями Беница и Марково, произошло то знаменательное событие, о котором шла речь в самом начале главы. Скажем больше, участок поисков определён ещё более точно. Ведь написано же, что атаке казаков обоз подвергся в тот момент, когда находился от Беницы на расстоянии примерно одной сухопутной мили (1,6 км.). Именно здесь перепуганная охрана спешно зарывала подведомственные ценности, не рассчитывая отстоять их в схватке с превосходящими силами противника.

Известно, что после отражения сокрушительной атаки, обоз всё же сумел отойти в Беницу, где и заночевал. Это было 3-го, а 4-го декабря туда же прибывает главная квартира императора и Наполеон остаётся ночевать в имении графа Закаля. Авангард армии в ту ночь ночует в Марково, а в Молодечно остался арьергард под командованием маршалов Нея и Виктора. Это, объединённое одним желанием – выжить, перемешавшееся скопище людей, едва передохнув в ночь на 5-е декабря, тоже начинает выдвигаться вслед за мчащимся к границе Наполеоном. Отставать нельзя, ибо отставших от основной массы войск ждёт только неминуемая смерть. Вот что пишет в мемуарах граф Хохберг.

«В три часа утра 4 декабря мы двинулись к Молодечно, куда и прибыли к полудню, и неприятель нас не тревожил. В два часа после полудня неприятель атаковал дивизию Жирара. До самого вечера мы находились под сильной канонадой русских. Чтобы не вступать в бой, маршал Виктор велел нам выступать в полночь 5-го декабря. Мы шли по большой дороге из Минска в Сморгонь. Ночью мы нагнали главный штаб итальянского Вице-короля, который ещё не выступил дальше, и нам пришлось ждать на морозе, пока он не очистит квартиры. Затем нам сказали, что ещё не продвинулись фургоны с трофеями, взятыми из Москвы, как, например, крест с Ивана Великого и другие вещи из Кремля. И мы опять должны были ждать. Обиднее всего, что часть этих вещей всё равно погибла в непродолжительном по времени пути, а их остатки возле Вильно. (Бедные трофейщики, видимо, никак не могли прийти в себя, после атаки Ланского).

Утром 5-го декабря Наполеон с главной квартирой выступил из Беницы в местечко Сморгонь, куда и прибыли в два часа пополудни. Мороз в те дни доходил до 20-и градусов. Туда же выступил обоз с казной и остатками московских трофеев. А русские в тот день заняли Молодечно и преследовали арьергард до деревни Марково. В тот день русские взяли в плен 2500 солдат и 30 офицеров, и отбили у французов 24 орудия и 30 зарядных ящиков! Вечером в Сморгонь прибыли войска авангарда и там же остановился тот обоз, что вёз КАЗНУ всей армии. В 10 часов вечера Наполеон покинул армию и уже никаких приказов отдавать не мог. После Сморгони, начиная с 6 декабря, всякая дисциплина исчезла окончательно, и теперь каждый заботился только о сохранении своей жизни».

Как я уже писал ранее, до Вильно дошёл только один фургон с КАЗНОЙ из 48-и, вышедших из обугленной Москвы. По некоторым сведениям, в столицу современной Литвы втащился лишь небольшой обозик, с остатками захваченных в России трофеев. Большая же их часть, была ранее отбита казаками, либо захоронена до этого счастливого момента.

Давайте теперь подведём некоторый итог нашим предварительным изысканиям. Начали мы с Вами с невразумительной просьбы некоей малоизвестной генеральши, а закончили тем, что с большой точностью установили место, где 3-го декабря 1812-го года были закопаны как минимум 7 бочонков золотых наполеондоров. Но что-то подсказывает мне, что одними этими бочонками дело не обошлось. Угроза полного разгрома и пленения была слишком велика, и прятали всё, что ни попадя, и этим занимались все, кто мог держать в руках лом или лопату. Возможно, часть спрятанного имущества потом смогли вытащить обратно, но в том хаосе, который творился во время атаки, о многом могли просто не вспомнить.

Самый общий подсчёт спрятанного богатства может начинаться со скромной суммы в три с половиной миллиона долларов и далее простираться только в сторону увеличения. Жаль, что в этой книге я не успею рассказать о результатах наших поисков по данной программе, но очень надеюсь, в следующих переизданиях нашей замечательной и познавательной книги мы сообщим Вам о них.

Трое в лодке, не считая водки

(или живой эпизод российского кладоискательства)

Приключения, связанные с поисками старинных кладов, давно заняли прочное место в мировой литературе, но в российской прозе данная тема отражена слабо, вернее будет сказать, не отражена совсем. Максимум маленькая заметочка в районной газете, о найденном в огороде досужего пенсионера горшочке с серебряными копейками, или небольшой сборник кладоискательских легенд и старых баек, мало интересных широкой читательской аудитории. Почему же так сложилось? Почему на Западе есть и «Копи царя Соломона» и «Остров сокровищ» и «Сердца трёх», а у нас нет ничего даже отдалённо похожего, хотя на нашей-то земле в отличие от большинства прочих земель, таятся клады поистине уникальные. Возможно, всё дело в том совершенно особом духе российского охотника за удачей, который, в общем и целом, чужд тому высокому духу романтики, который окутывает подобные истории в других странах. Наш доморощенный кладоискатель ставит перед собой несколько иные, нежели чем на алчном Западе задачи, да и достигает их довольно-таки своеобразными способами.

Впрочем, судите сами. В этой небольшой статье я как можно более достоверно опишу события, которые происходили со мной в начале лета 2000-го года и думаю, что наши уважаемые читатели сами разберутся достойны ли они пера современного Вальтера Скотта или Конан Дойля.

Итак. В девяносто пятом или девяносто шестом году мне случилось добираться из Вязьмы в Смоленск на стареньком, донельзя перегруженном рейсовом автобусе. Как раз позади меня сидели двое местных жителей – пожилой мужчина в очках и с давно не подстригавшейся бородой и мальчик лет десяти – одиннадцати, по-видимому, его внук. В автобусе было тесно, жарко и противно пахло бензином. Кроме того, его немилосердно трясло на каждом ухабе и казалось, что при очередном толчке он вообще развалится на составные части. Мальчик, поначалу сидевший довольно спокойно, вскоре начал беспокойно крутиться, молотить сандалиями по спинке моего сиденья и что-то нудно канючить у деда. Тот в свою очередь, чтобы как-то отвлечь его от неизбежных тягот пути, принялся рассказывать тому всевозможные истории, наверняка черпая их из своей собственной биографии. Рассказав о личных похождениях, дед плавно перешёл к изложению историй услышанных им давным-давно, видимо ещё от своего деда.

– А вот ещё Васюнь, послушай какую сказку, – наклонялся он к самому уху внука, давая понять, что его слова строго конфиденциальны и разглашению не подлежат. Когда наполеоны отступали в восемьсот двенадцатом году из Москвы, они ведь и здесь проходили тоже. Ага. И бабка Аграфена ещё давно сказывала мне, что когда их войско проходило за Смоленском, то их главный маршал приказал сбросить свою золотую карету прямо в Днепр, в пучину, чтобы никому она, значит, не досталась.

– А кому, кому чтобы не досталось-то, – буквально взвился на сиденье сильно заинтересованный внук.

– Дак, наверное, нашим казакам, – обескуражено развёл руками дед. Ими ещё атаман Платов командовал…, кажется. А место это тайное называлось Сырое Коренье, – добавил он загробным голосом, видимо для пущей убедительности.

Разговор их сразу же перекинулся на легендарного атамана, потом на не менее легендарного Левшу, а я всё думал о сброшенной в реку карете, гадая, сохранилась ли она до наших времён, или её уже достали. Вернувшись из поездки в Москву, я первым же делом купил карту Смоленской области и, вооружившись лупой, принялся рассматривать ту местность, по которой протекал Днепр после Смоленска. Каково же было моё изумление, когда я вскоре действительно наткнулся на название Сырокоренье, принадлежащее небольшой деревне, расположенной на левом берегу реки.

– Ага, – обрадовался я, – да старикова легенда и в самом деле не лишена исторической подоплёки.

Изучив впоследствии доступную мне литературу, я окончательно убедился в том, что корпус маршала Нея действительно некогда угодил в гибельную ловушку, попав в своеобразный капкан между нашими войсками и полузамёрзшим Днепром. Переправа французских войск на другой берег по ещё крайне слабому льду была по-своему трагична, и об этом написали многие участники тех событий. Попытавшись первоначально переправиться по броду у Сырокоренья, они попали под яростный огонь казачьих пушек и, понеся значительные потери, отступили. Им оставалась единственная возможность – двигаться вдоль реки, стараясь найти для перехода полоску более или менее крепкого льда. И я поначалу полагал, что таких участков ими было найдено несколько. И соответственно отступавшими французами были предпринято несколько попыток, перебраться на правый, спасительный берег. Одни из этих попыток наверняка были более удачны, другие менее. И, видимо в число последних затопленных предметов попала и личная карета самого маршала. Она, скорее всего, ушла на дно при попытке переправить её через достаточно широкую в тех местах реку.

– Надо полагать, – думал я, – что ценностей в той карете везли немало, и именно вес тяжело гружёной повозки поспособствовал тому, что она провалилась под лёд, унеся с собой в пучину и упряжку лошадей и возницу. Мне оставалось осуществить в общем-то совсем немногое – отыскать утонувшее транспортное средство вместе со всеми сокровищами. Но, как водится у нас на Руси, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Собственно оно и не делалось, вплоть до того момента, пока я в очередной раз не остался без работы. Надо сказать, что к этому времени случай свёл меня ещё с одним искателем приключений, который к тому же водил дружбу с директором крупного магазина, торгующего туристским снаряжением. Вот тут-то я и вспомнил об утонувшей карете. А, вспомнив, предложил своему новому знакомому попытаться найти её. Поначалу он отнёсся к моей идее откровенно скептически, поскольку район поисков был слишком обширен, но я предложил несколько упростить нашу задачу, условно разделив её на две части. На первом этапе я брал на себя обязательство самостоятельно обследовать пространство между деревнями Сырокоренье и Воришки (ныне стыдливо именуемые Варечки). Мне почему-то представлялось, что, пройдя пешком по берегу Днепра, я чисто визуально выявлю наиболее удобные места для переправы через достаточно широкую реку.

Итак, я незамедлительно отправился в путь. От Москвы до Смоленска доехал на скором поезде, а от него до станции Гусино на местной электричке. Далее мне предстояло идти пешком. Дойдя до моста над Днепром, я несколько минут простоял посредине его, с надеждой и внимательно всматриваясь в несущуюся подо мной тёмную воду. Решимость моя, при виде столь бурного потока, была несколько поколеблена, но отступать от задуманного, проделав столь долгий путь, я был не намерен. Через час я оказался на окраине деревни Варечки, именно в том месте, где (судя по литературным источникам) более или менее успешно переправилась основная масса французов. Отсюда мне предстояло двигаться вверх по течению на протяжении примерно семи километров.

Вооружившись блокнотом и авторучкой, я неспешно прогулялся по краю речного склона, оценивая его крутизну, а так же и длину пути, по которому некогда могли скатываться французские повозки. Ведь вполне понятно, что со слишком высокого склона повозки могли так разогнаться, что наверняка проломили бы лёд прямо у берега. Следовательно, спуск мог происходить только там, где спуск к реке был либо невысок, либо достаточно полог. К счастью на всём участке пути довольно утомительного пути таких относительно удобных мест встретилось совсем немного, вернее будет сказать они мне почти не встретилось. Те немногие участки, которые хотя бы в малейшей степени отвечали моему представлению о месте для переправы, всё равно были крайне неудобны. Во всяком случае, лично я бы там переправляться не стал. И только тогда, когда я добрёл почти до самого Сырокоренья, то увидел место, приспособленное для переправы просто идеально. Но ведь я уже знал, что здесь французам переправиться не удалось и, карета даже случайно очутиться в пространстве между Сырокореньем и Алексеевкой просто не могла. Пришлось остановиться и предаться раздумьям, мысленно перенесясь в те далёкие времена.

Известно из истории отечественной войны 1812 года, что тот момент для двигающегося в арьергарде французской армии корпуса маршала Нея был воистину отчаянный. Его отрезали от основных сил, сумевших прорваться к городу Красный, и заставили резко свернуть на север в поисках обходных путей. О том, чтобы спокойно переправить через только-только замёрзший Днепр многочисленные повозки с добычей и ранеными речь уже не шла, им нужно было думать о том, чтобы спасти хотя бы боеспособные части. Возможно, что именно тогда в войска и поступил приказ маршала сбрасывать в реку всю мало-мальски тяжёлую поклажу? Однако просто посталкивать возки, пушки и телеги с обрыва они тоже не могли. Берега Днепра на этом отрезке столь высоки и круты, что поклажа, со сбрасываемых вниз телег просто-напросто рассыпалась бы по ухабистому и сильно заросшему склону, даже не достигнув воды. Кроме того, я видел, что большая часть речных склонов покрыта лесом и, следовательно, все телеги застряли бы там уже на первых метрах!

Решительно развернувшись на сто восемьдесят градусов, я, позабыв об усталости и голоде, двинулся обратно к Варечкам. Теперь я уже искал не места возможных переправ, а те места, где можно было удобно скатить повозки в реку, просто и без особых затей. Очень кстати я вспомнил и вычитанный мною где-то эпизод, в котором один из участников тех далёких событий вспоминал о том, что в Днепр были специально сброшено и несколько оставшихся без тяги пушек. Казалось, моя задача сильно облегчалась. Пушки в те далёкие времена были весьма массивны, и отыскать их скопление, даже с поверхности воды, даже под слоем ила было делом пусть и трудным, но вполне выполнимым. Привлекала меня и цена пушек. Цветной металл, даже в виде лома, имел в те годы солидную стоимость.

Возвратившись из рекогносцировочного похода домой, я рассказал о своих соображениях своему новому знакомому и мы вместе принялись за интенсивные поиски соответствующей нашим задачам аппаратуры. Поиски, к счастью, были недолгими. Магазин «Мир приключений», незадолго до этого открытый на Ленинском проспекте, любезно предоставил в наше распоряжение прибор «Джемини–3», позволяющий обнаружить металл аж на шестиметровой глубине. Оставалось сделать совсем немногое – выбрать подходящее время и съездить с ним к двум подозрительным участкам реки и прозвонить их с помощью иноземной техники. Подходящий случай представился только в июне 2000-го года.