Текст книги "Принцип нечетности тапка"

Глава 3
Они рядом, когда нас нет

Заждан намыливал многофунциональный канат, на котором Хана втайне от мужа изредка сушила бельё.

– Я теряюсь в догадках, это он для меня мылит или сам будет, – сказал Шелег Мышу. – Неустойчивая в психическом отношении особь. Никогда не знаешь, с какой целью мылит канат. Слушай, а может его сдать, ну… позвонить в службу спасения и сказать, что он лишает своё тело жизни?

– Рационально придумано! Съест прощальный обед в семье и отправится в приют, – согласился Мыш.

Хана, как будто услышав Мыша, позвала Заждана обедать. Шелег уселся на люльку и мечтательно промурлыкал Малышу:

– Твоего биологического отца скоро увезут в приют. Ему там будет хорошо, намного лучше, чем здесь, с нами. О нём будут заботиться, кормить три раза в день с ложечки, гладить по голове. Ты же любишь, когда тебя гладят, Малыш? Он тоже любит, но остро недополучает этого в семье. А там им будут заниматься специально обученные люди, люди, знающие, как сделать ему хорошо. Они будут рассказывать ему сказки, не такие, как я. Мои сказки ему не нравятся. А от их сказок он будет плакать, смеяться, в восторге подбрасывать больничный колпак. В твоей жизни уход отца мало что изменит, он ведь не рассказывает тебе сказки. Другое дело если бы вдруг не стало меня. Малыш, хочу открыть тебе интимную тайну: если бы я не был котом, то твоя мать, несомненно, ушла бы от него ко мне. Ты бы тогда стал мне приёмным сыном. Но, на твоё несчастье, этого не произойдет. В обществе так много абсурдных ограничений. Могу тебя уверить, Малыш, что ни один работник ЗАГСа не пойдёт на то, чтобы в анкете твоей матери в графе имя и фамилия мужа записать «Кот Шелег». А звучит, кстати, очень благородно – Кот Шелег.

– Ты уже позвонил в службу спасения? – спросил Мыш.

– Забыл, заговорился тут с Малышом, пора звонить, – и Шелег набрал номер.

– Здравствуйте, – сказал кот диспетчеру, пытаясь придать голосу паническую нервозность. – Да, повторно, он опять намылил канат. Если вы срочно не приедете, его может с нами не стать. Только, пожалуйста, не присылайте пожарных, он боится огня и предпочитает повешение сожжению. Говорит Хана Шницельфильд. Да жена, уже пятнадцать лет с ним, как по острию ножа. Приходишь с работы и сразу – в ванную, в надежде на худшее! Разве так можно жить?! Вот и сейчас – рецидив, приезжайте скорей, он уже… уже…

Шелег вошёл в роль и стал в истерике рвать когтями шнур, потом отскочил от телефона и сказал Малышу:

– Скоро за твоим биологическим отцом приедут. Ты увидишь много незнакомых лиц. Эти люди никогда раньше не приходили к нам в дом, и, я надеюсь, больше не придут, это одноразовые люди, люди-памперсы.

Заждан лежал на диване с полузакрытыми глазами и сосредоточенно следил за процессом переваривания куриных котлет.

– Смотри, как безмятежно люстру созерцает, – обратился Шелег к Мышу. – Но ждать осталось совсем недолго, скоро люстра сменится для него вытянутыми неоновыми лампами, а классический набор нижнего белья – белой пижамой.

– Слушай, а давай, пока машину ждём, поиграем в кошки-мышки, чтобы время помучить, – предложил Мыш.

– Давай, а как в нас играют?

– Да очень просто. Ты идёшь в кухню за куском сыра, а я притворяюсь неживым, как тогда, помнишь? Ты подходишь ко мне и говоришь: «Бедная, бедная мышка, ещё десять минут назад бегала задорная, скакала, как оводом ужаленная, а сейчас падаль падалью». Потом расстилаешь сыр на полу и перекладываешь меня на кусок.

– Ну, расстелю я сыр, положу тебя, а дальше что?

– А дальше, ты демонстративно отвернешься, и будешь считать до тысячи, только глаза свои кошачьи не открывай. Если будешь считать медленно, я успею вместе с сыром спрятаться в дыру за стенкой и буду там его с аппетитом пожирать.

– А я, что в это время буду делать я?

– Ты будешь ходить по квартире, с задором запрыгивать на холодильник, залезать под диван и приговаривать: «Ай, хвостатый, ах да мышин сын, спрятался, как в лампу древний джин». Вот такая интересная игра в кошки-мышки.

– А кто в неё побеждает?

– Никто не побеждает, это игра не имеет целью насладиться проигрышем друга. Она для тех, кто хочет с интересом провести время, а не потешить своё звериное эго. Я уверен, что ты не из тех, кто получает удовольствие от превосходства над другими, – пафосно заявил Мыш.

– Не из них, – согласился кот. – Но лучше я пойду к Малышу сказки добрые рассказывать, не обижайся, ладно?

– Я не обижаюсь, просто хотелось время с интересом и пользой провести, пока машину ждём.

Шелег вскочил на спинку люльки и пощекотал нос Малыша кончиком хвоста. Тот раскрыл глазищи и засмеялся.

– Ты знаешь, Малыш, сколько сказок рассказано про великих котов? И представить себе не можешь. Есть сказки добрые, а есть злые, некотолюбивые. Вот, к примеру, садистская сказка об унижении говорящего кота, умного и тонкого зверя, привязыванием цепью к дереву. Твоему биологическому отцу эта история нравится. Ты не мог не заметить, как он недвусмысленно на меня смотрит, вертит цепочку от часов и подхихикивает, читая по слогам: «Златая цепь на дубе том…». Но его скоро заберут от нас. Придут люди в белых халатах, посадят в машину и увезут в большой дом без окон и дверей. Я уже вызвал грузчиков, – сказал Шелег расплывшись в улыбке. – Странно, почему их всё ещё нет. Если не приедут через двадцать минут, опять позвоню в диспетчерскую голосом твоей матери и скажу достойно, без истерических ноток: «Он уже висит. Теперь его может спасти только чудо. И вы это чудо нам подарите. У него кроме меня, вдовы, остался ещё маленький ребёнок, ребёнок-сирота. Повешенный должен быть вынут из петли, вынут ради ребенка. Если вы воспитывались в детском доме, если ваши родители умерли задолго до вашего появления на свет, то вы обязаны меня понять». Потом я зарыдаю, зарыдаю так, что твой биологический отец, Малыш, перевернётся на живот. Я уверен, что диспетчер расчувствуется, и реаниматоры в халатах с сетью незамедлительно приедут. А пока у нас есть двадцать минут для сказки. Итак, о чём мы с тобой вели захватывающий монолог? Да, конечно, о жестокой участи кота, кота-интеллигента. О судьбе одарённой, незаурядной личности, посаженной обществом на цепь. О соотношении свободы и необходимости, необходимости быть понятым. А я… я бы сорвал с себя цепь, порвал бы её на звенья и… русалку бы эту, когтями её, чешую с неё вон, – Шелег ощетинился и зашипел. – Посадить на цепь, как собаку, надеть намордник, а сверху, в насмешку, девку чешуёвую. Это даже циничней, чем банки к хвосту привязать…

Малыш спал, подложив кулачок под правую щёку.

– Общепринятое заблуждение, что во сне мы не слышим звуков. Если спящему много раз шептать одно и то же слово, то он, когда проснётся, будет его помнить. Я не буду читать тебе во сне эту злую сказку, чтобы ты не посадил меня на цепь когда вырастешь.

Мы изменим сюжет, сделаем сказку доброй и жизнеутверждающей, захеппуем её энд! – Шелег задумался и принялся тихо мурлыкать ямбом, сбиваясь на хорей. – У лукоморья дуб зелёный… зелёное дерево можно оставить, златая цепь… тоже можно не убирать, но надо исключить возможность обвивания ею шеи кота-интеллигента.

Малыш перевернулся на другой бок, показывая этим, что согласен с котом.

– Надо поменять третью строчку, – и Кот шёпотом, чтобы не разбудить Малыша, продекламировал:

 
Златая цепь на дубе том…
Мы занесём цепочку в дом,
Чтоб цепь, сползая, ненароком
Не обвила тугим потоком,
Лишая права на потом.
Русалка милая, упрёком,
Скребётся чешуёвым боком,
В лучах луны прекрасен лик,
И кот под дубом, думами велик,
Глаголет истины, пророком.
 

– В творчестве этого, столь известного среди вас непрозаика, можно найти немало абсурдных сюжетов, – снова перешел на прозу Шелег. – И русалка на ветвях – только один из них. Вдумайся, Малыш, в смысл этих слов: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…» Во-первых, не разберёшь – мгновенье чу́дное или чудно́е, а, во-вторых, когда внезапно являются… ты помнишь, как Карлсон возник на крыше перед двумя грабителями в простыне? Они подумали что Карлсон – привидение, и страшно перепугались. Я, когда смотрю эту сцену, катаюсь по полу и кончиком хвоста вытираю слёзы смеха. А с гением чистой красоты ещё смешнее. Я в энциклопедии часто наталкиваюсь на портреты гениев и могу заявить тебе безапелляционно: среди них нет красивых. Не дай бог тебе развиться в гения! Впрочем, за тебя я не волнуюсь, зная, кто твой биологический отец. Как ни стараешься замутить генетическое прошлое знаниями, оно всё равно пробьётся, вылезет через подшёрсток этикета грязным словом или глупой шуткой. Никуда не денешься от этих генетических кодов. Вот твой дедушка… хорошо, что он умер. Если бы он до сих пор жил, я бы ушёл, ушёл на улицу навсегда. На улице, кстати, уже целую неделю март. Март, Малыш, – особое время не только для котов. Время, когда мурлычешь на капель, – сказал Шелег мечтательно. – Вот и непрозаик ваш тоже, про «чудное мгновенье» наверняка в марте намурлыкал. Мне лично понятна природа его романтического порыва. Знаешь, как негой от лап до хвоста продирает! В марте хочется стонать прекрасное, – и Шелег, закрутив хвост, спрыгнул с полога и бесшумно удалился в кухню. На кухне стояли холодильник, раскладной обеденный стол и Хана. Сковородка брызгала маслом, брызги попадали на фартук неказистой женщины.

– Жалко её, так и не раскрылась ни как личность, ни как женщина, и не раскроется, если… пора звонить, срочно звонить, – и Шелег набрал номер службы спасения.

– Это третий повторный вызов, звонит вдова повешенного, это случилось пять минут назад. Я ещё не успела привыкнуть к новому семейному положению. Я буду ещё долго по привычке писать «замужем», – и Шелег зарыдал в трубку. – У него получилось только с третьей попытки. Да, язык наружу, пульс уже не прощупывается, нигде не прощупывается, я везде проверяла, и на руке тоже. Это не помехи на линии, это рыдает его сын-сирота, последние минуты прощания с биологическим отцом. Ему через три месяца будет год, но он всё понимает, очень развитый ребёнок, тонкая натура, и я не удивлюсь, если через какие-нибудь полгода он нежными музыкальными пальчиками-бутылочками дотянется до клавиш фортепьяно. В интеллигентных семьях это не из ряда вон выходяще. А сейчас он рыдает, а может, смеётся. У него так потешно вывалился язык. Нет, не у ребёнка, у его бывшего отца. Я не могу с вами больше разговаривать, у меня истерика, у меня только что скончался муж. Завтра проснусь одна в холодной постели, одна… – и Шелег опять зарыдал. – Я закажу надгробную плиту с надписью «Он бы мог уйти от нас не сегодня» и поставлю дату. Кстати, как ваша фамилия? Я бы хотела выгравировать на плите и ваше имя, как работника, явившегося косвенной причиной его преждевременного ухода. Так как вас зовут?

Малыш засмеялся в колыбели.

– Вот слышите, никогда не знаешь, он рыдает или смеётся. У него так потешно вывалился язык, у отца. Приезжайте скорей, сами увидите, – Шелег положил трубку и спрыгнул с дивана. Малыш продолжал смеяться, лукаво глядя на Шелега любящими глазами.

«Неужели?.. не может быть… он всё понимает. Это из-за моих сказок, буду впредь рассказывать ему обычные детские про Дюймовочку, Колобка, и эту… Золотую Рыбу».

Малыш повернулся на бок, подоткнул кулачёк под щёку и уснул. В Комнате Смеха истерически закричал Заждан.

«Приехали, – мелькнуло в голове кота, – не служба спасения, а срочный похоронный сервис». И действительно, возле входа в дом стояла машина с надписью: «Мы рядом, когда вас нет».

– Я жив, – орал Заждан, – прекратите вводить в меня консерванты, ещё не лето, я и без химии продержусь до похорон два-три дня! Почему вы решили, что я умер, я лично так не считаю! Человек может находиться на грани жизни и смерти долгие годы, и у вас нет права лишать меня этого пограничного состояния. Мне ещё предстоит совершить великое, вписать своё имя в книгу рекордов Гиннеса, не надо колоть, больно!

В углу тихо всхлипывала Хана. Ей не хотелось вновь вступать в неупорядоченные связи с мужчинами. Но как ещё по-другому из тысяч найти одного, своего, родного, такого, как бывший муж?

– Я хочу знать, кто вам сообщил о моём пограничном состоянии, – не умолкал Заждан, – я нахожусь в нём уже много лет, почему именно сегодня? Кто назначил мой уход на 8 марта, кстати, сегодня Женский день, а я не успел купить своей вдове цветы, прекратите колоть меня в лицо, я не заказывал акупунктуру! Хана, зачем ты вызвала их, неужели ты не могла иначе? Женщина в счастливом браке может пойти на многое, но ты!.. Ты перешла границу!

– Я не звонила, – шептала, всхлипывая, Хана.

– А кто, кто тогда звонил? – Он перевёл взгляд на ухмыляющегося Шелега. – Это он, точно он! Хана, ты можешь исполнить первое посмертное желание мужа?

– Конечно, – ответила, продолжая всхлипывать, вдова.

– Принеси из комнаты Малыша новый топор с красной ручкой, я им ещё ничего не рубил, ни деревца посаженного вражьей рукой, ни… – и он опять посмотрел на Шелега.

– Хочет забрать меня с собой, – шепнул Шелег Мышу, – в Египте в эпоху Тутанхамона фараоны забирали в гробницы самых любимых животных.

– Я очень польщен, – вежливо сказал он Заждану, – но кто тогда будет рассказывать Малышу сказки?

– Хана, неси топор, быстрей неси, а то уйдёт, – вопил Заждан. Санитары слушали безучастно.

– Дайте мне подготовиться, привести себя в порядок, мне нужен костюм, не могу же я отправляться в последний путь в трусах и одном тапке. Второй – вон там под потолком котом висит, будет правильней сказать из-за кота, потому, что кот пока не висит. Жуткое животное, должен я вам сказать. Нарочно не говорит по-человечески, играет бессловесную тварь, – и он кивнул в сторону Шелега. – Представьте, он моему сыну сказки про аннигиляцию и ядерный распад рассказывает. И что из него вырастет? Нет, не из кота, кот взрослый, я про сироту. Уверен, что вам в детстве не рассказывали такие сказки, иначе бы вы не стали тем, кем являетесь – санитаром, и не простым санитаром, а санитаром-могильщиком. На вас обществом возложена ответственность, которую не возложили бы на неуравновешенного медработника с неустойчивой психикой.

Шелег спрыгнул со стула, подошёл к санитару, и потёрся о его ногу, преданно урча.

– Хороший, – сказал тот, поглаживая зверя. – У меня тоже был кот, он, правда, потом пропал. А ты на него похож – и лап у тебя четыре, и хвост, и спина, и два глаза, ну вылитый Снежок. Я знаю, что тебя здесь не любят, особенно этот, повешенный, – и санитар кивнув в сторону Заждана.

– Всё сместилось в доме Иплонских! – заорал тот. – Всё поставлено с головы на четыре мохнатые лапы! Я не хочу жить в этом мире кривых зеркал! В мире, в котором лживые коты подавляют гуманоидов! Хана, где мой новый топор, где ты, где вы с топором, наконец, я не могу больше ждать! Я не хочу больше жить! – вопил Заждан.

– А ты и не живёшь. Раз был вызов, тебя уже нет с нами, повесился ты, – сказал санитар. – Видишь, в протоколе записано: “Температура повешенного в момент замера была равна 35 градусам по Цельсию. Насильственная смерть явилась следствием тяжёлого эмоционального состояния трупа, вызванного хроническим алкоголизмом”.

– Я не пью! – истошно заорал Заждан, даже в праздники, даже на Новый Год, ни водки с пивом, ни портвейна с коньяком, как все! Я с бокалом шампанского под бой курантов засыпаю у телевизора! Знаете, какие передачи на Новый год после поздравления президента интересные бывают, а я…, я их никогда не видел, и теперь не увижу уже, – и по его небритой щеке стекла слеза.

В комнату вошла растерянная Хана. В одной руке она держала мокрый от слёз платок, в другой не держала топор. Женщина опустилась на стул и заплакала. Шелег запрыгнул ей на коленки и в блаженстве закрыл глаза.

– Хана, где топор, неужели не нашла? – спросил, теряя надежду, Заждан.

– Нет, не нашла, – соврала она и, чтобы скрыть лживое выражение глаз, быстро прикрыла их платком.

– Как же это, этого не может быть. Я помню, как сам положил его остриём к стенке. Ручка красная литая, не топор, а гильотина, произведение искусства.

Шелег лизнул Хану в мочку уха и нежно прошептал: “Я люблю тебя, люблю искренне, но платонически”. Хана нежно улыбнулась и погладила Шелега. Заждан не говорил с ней так даже до замужества, и женщине остро не хватало романтики.

– Вы видите, он ей шепчет на ухо, и она улыбается. Вы думаете, что он по-кошачьи говорит, – обратился Заждан к санитарам. – Вы полагаете, что моя жена – дурочка, умалишённая? Вовсе нет! Она – нормальная среднестатистическая женщина, такая, как все, ничего выдающегося.

Хана опять заплакала.

– Скоро его увезут, и ты никогда больше не будешь плакать, – промурчал Шелег.

– Вот опять, – заорал Заждан, – опять вдову зомбирует! Да перестаньте же, наконец, колоть этими галлюциногенами, они пагубно на меня действуют, вы делаете из меня животное, превращаете меня в кота, мяу-у-у-у-у-у. Если кот может говорить по-человечески, то почему я, труп человека, не могу мяукать, это несправедливо, мяу-у-у-у-у-у, мур-р-р-р-р-р. А вы меня на машине с мигалкой перевозить будете на красный свет? – поинтересовался он вдруг у санитара. – Меня ещё никогда не возили на спецмашинах с сиреной на красный свет, хотелось бы хоть напоследок с ветерком прокатиться, мяу-у-у-у-у-у. Все стоят, а ты, не тормозя, через перекрёсток, даже дух захватывает. Я в период гормонального созревания мечтал стать водителем скорой помощи, но судьба распорядилась иначе, с котом мы теперь, – Заждан посмотрел на Шелега и заунывно замяукал.

– Слушай, а может он и вправду действующий, просто, психически неадекватный. Остановка дыхания, повреждение нейронов, и, как следствие, развитие симптомов смерти, – сказал санитар напарнику. – Может, в виде исключения, зарегистрируем ложный вызов?

Глава 4
Паспорт умершего

Заждан, манерой заламывать руки, был похож на мать санитара-могильщика, и этим вызывал его симпатию.

– Давай попробуем, хоть это и идёт вразрез с инструкцией, – согласился второй. Ему тоже был симпатичен Заждан.

– Мы с Мишей могли бы зарегистрировать тебя умалишённо живым, – обратился санитар к Заждану. – Но для этого нам придётся составить акт непринятия трупа, в котором будут указаны причины, на первый взгляд, противоречивого диагноза: «Труп жив». Ты видишь этот маленький листик с печатью и подписью официального лица? Это свидетельство о твоей смерти. Здесь синим по кремовому написано: «Имя и фамилия трупа – Заждан Шницельфильд», «Дата смерти – Восьмое марта, три часа, двадцать четыре минуты по среднеевропейскому времени».

– А почему по среднеевропейскому? Мы же в другом часовом поясе живём? – удивился умерший.

– В другом, на два часа опережаем Европу, – гордо сказал санитар. – Но бумага официальная, и в ней указывается среднеевропейское время. Её можно переводить на другие языки. Кстати, заверенный нотариусом перевод считается документом и в других странах.

– А, понятно, это теперь моё удостоверение личности вместо паспорта. А штампы о пересечение трупом границы где ставят? Тут вкладыш, наверное, есть, покажите, мне интересно.

– Да, это твой главный документ – паспорт неживого. Но если мы с Мишей признаем тебя ложно умершим, то свидетельство придется ликвидировать, а ты им и воспользоваться-то не успел, обидно это, – сказал санитар, изучая бумажку. – Может оставим всё как есть? Надо уметь во всём видеть позитивную сторону. Даже песня есть такая на английском: «Олвейз луук эт зе брайт сайд оф лайф».

– А что это означает? – поинтересовался Заждан.

– То, что я только что сказал – смотри на позитив, умей находить хорошее в плохом.

– И что же такого хорошего я могу найти в своей собственной смерти?

– На работу ходить не надо, вставать ни свет ни заря, зубы чистить, бриться. Знаешь, как я бриться не люблю – сдираешь с себя волосы вместе с кожей! А одеколон этот щиплющий? В общем, советую тебе подумать.

– А можно мне перевернуться на живот? У меня спина затекла.

– Переворачивайся и отвечай на вопросы прямо, без кошачьих воплей, – разрешил Миша. – Это вдова нас вызвала?

– Нет, не она, у нас уже много лет непрекращающееся взаимопонимание. Это он, – и Заждан показал рукой на Шелега.

Шелег сидел и нарочито мяукал нечеловеческим голосом.

– У ваших родственников по женской линии галлюцинации бывают? – продолжил расспросы санитар, стараясь не смотреть на зависший под потолком тапок.

– У нас в семье и без женских галлюцинаций весело. Посмотрите на люстру, вы видите под ней тапок. Это – объективный тапок, мой тапок, а никакая не галлюцинация. И не пытайтесь себя обмануть, он там, – и Заждан с хрустом вытянул указательный палец правой руки в направление мнимой плоскости.

– Он летает – значит существует, – вещал Заждан. – Мы часто отмахиваемся от очевидного, как от назойливой мухи. Я, лично, воспринимаю тапок, как предмет обстановки, как шкаф, диван или люстру. Но если к нему в полете присоединится носок, я буду некоторое время удивлён. Когда в Париже строили Эйфелеву башню, многие недальновидные критики были против. Они не понимали, что к башне привыкнут, и через каких-нибудь десять лет она станет символом Парижа наряду с Мулей Вруш, Монмартом и Полями Елисея. Вы, кстати, бывали в Париже? Очень советую побывать, незабываемые ощущения, мяу-у-у-у-у-у, – романтично протянул Заждан.

– Вызывай “дрезину”,– сказал Миша второму санитару, – классический случай.

– И даже к жизни возвращать не будем? – спросил тот, раскручивая длинный шнур дефибриллятора. – У нас ведь отчёт о проделанной работе потребуют. Задирай майку на голову и переворачивайся на спину, – приказал он Заждану.

Заждан недовольно перевернулся и натянул на глаза майку.

– Правильно, тебе на это лучше не смотреть. Миш, а какой вольтаж выставлять будем – тысячу или десять тысяч Вольт? – спросил санитар.

– Не помню, давно не дефибриллировали. Давай десяткой закоротим для убедительности, – предложил Миша. – От десятки не только пограничники, но и просроченные вскакивают. Электричество – великая сила. Упорядоченно перемещающиеся, невидимые корпускулярно-волновые споры вселенной, они освещают наши жилища, возвращают в тела наши бессмертные души.

– Кончай философствовать, подключай дефибриллятор, хи вилл би бэк! – Санитар пронзительно заржал.

– А если не сдюжит? Это, по-моему, больше, чем на электрическом стуле, – усомнился Миша, – ты не помнишь, какое там напряжение подавали?

– Не помню точно, но, по-моему, больше десятки, – ответил санитар.

– На электрический стул подавалось напряжение всего в 800 Вольт. Этот вид казни заменили на более гуманный – внутривенную инъекцию. Я не рекомендую подавать десять тысяч – сгорит, лучше вколите тиопентал, панкурониум, в смеси с хлоридом калия, конечно. Я надеюсь, у вас аптечка с ядами имеется, – Шелег пристально посмотрел на Мишу янтарными глазами.

Миша подёргал мочку уха. Он не мог поверить в реальность происходящего. Санитар-могильщик уже привык не обращать внимание на тапок и Творога, но кот… не слышать его у санитара не получалось.

– Домяукался, бдительность потерял, болтун, сейчас тебя санитары, вместо меня, на живодёрню отвезут. Я же говорил, что кот говорящий, а вы не верили! – орал Заждан.

– Финита, опускай майку, бессмертный! – сказал санитар.

– Что уже отфибрилисовали? – без тени истерики поинтересовался Заждан. – А я и не заметил. У меня, когда кровь из пальца брали – тоже вначале нервничал. А потом отвлёкся на медсестричку, у неё халатик с разрезом был, и укола не почувствовал.

– Слушай меня внимательно, командир летающего тапка. Дефибриллировать мы тебя не будем. Вызов я отменил, но, если ты будешь травить это благородное говорящее животное, мы вернёмся. Стоит коту набрать номер службы и сказать диспетчеру, что он Хана, вдова самоубийцы-неудачника, как мы приедем незамедлительно. И знай, отмены вызова больше не будет, – значимо произнёс Миша.

– Я всё понял, начальник, я его уже люблю, – и Заждан с нежностью посмотрел на Шелега.

Тот соскочил со стула, подошёл к Мише и преданно потёрся о его ногу.

– Ты, если что, сразу звони, – обратился Миша к коту, – номер тот же. Скажешь диспетчеру, чтобы прислал нас. Ладно, задержались мы у вас, время уже позднее.

Миша погладил Шелега по спине, и санитары вышли из дома, громко захлопнув за собой входную дверь.

Шелег подошёл к Заждану.

– Я надеюсь, что твоё нынешнее место в семейной иерархии тебе понятно, – сказал кот, гордо подняв хвост.

– Понятно, начальник, – отрапортовал Заждан и по привычке натянул майку на лицо.

– Опусти майку и слушай меня, широко распахнув глаза. Я буду делать из тебя высокоорганизованную личность. Ты прекратишь смотреть футбол, будешь по утрам в дýше насвистывать Вильгельма Рихарда Вагнера, при тусклом свете свечи зачитываться Гете. Перед тобой откроется новый мир, мир, который был скрыт от тебя мечущимися телевизионными фигурками. Духовная слепота отступит под натиском интеллекта, моего интеллекта. Мы будем по вечерам собираться, ты, я, Малыш, и, как принято в интеллигентных семьях, дискутировать, обсуждать за куском сыра и блюдечком молока насущные проблемы человечества и отдельной личности, говорить о музыке, поэзии, искусстве. Мы будем задавать друг другу вопросы, спорить, но не для того чтобы доказать свою правоту, а чтобы понять оппонента.

– А как Малыш будет задавать вопросы, он же не говорит ещё?

– Вначале, я буду спрашивать за него, но, уверен, что вскоре он сам сможет участвовать в дискуссиях.

– Понятно, учитель, – подобострастно кивнул Заждан.

– То-то же, каждый должен знать своё место, встречают по одежке, а провожают… дефибриллятор, тиопентал, – Шелег гордо распушил хвост.

– Я не буду, я буду стараться, не надо меня больше провожать.

– Проверим, на слово поверить не могу, – сказал кот.

– А можно я с вами учиться буду? – спросил Мыш. – Я тоже хочу разрастись в высокоорганизованную особь.

– Можно. В дискуссии, как в хоре – чем народу больше, тем громче, – разрешил Шелег.

– Тогда и Хану в группу взять можно, – предложил Заждан. – А то я оторвусь от неё в развитии, и она перестанет интересовать меня, как личность. Я, конечно, телом буду продолжать с ней жить из чувства долга, благородства и жалости, но душой потянусь к женщинам тонким и развитым. И чтобы это не случилось, мы должны развиваться вместе.

– Неглупо сказано, – похвалил Шелег, – стали пробиваться первые зачатки здравого смысла. Воистину, страх – двигатель прогресса. Если так и дальше пойдёт, будешь стихи сочинять, и не хуже, чем этот ваш живодёр с русалками.

– Что, прямо сам буду писать «Златая цепь на дубе том, и днём и ночью…»?

– Если ты ещё раз упомянешь цепь, я таки наберу номер службы, – сказал Шелег и грозно распушился.

– Извините, учитель, а о чём мы тогда сочинять будем, если не про цепь? Я неискушён в стихосложении. Стих про цепь – единственный, который я дочитал до конца.

– Стихи можно писать про всё… про всё, что видишь.

– А что я вижу? Ровным счётом ничего. Ну, люстра, комната, таракан и тапок под потолком, а больше ничего. Я очень сомневаюсь, учитель, что сам Пушкин смог бы написать про это не в прозе. Конечно, когда у него на дереве мартовская русалка мечется, то слова сами рифмой складываются, а тут даже прозой не хочется.

– Сегодня восьмое марта, давай сделаем Хане приятное хоть раз в году, напишем ей стихи к празднику, – предложил Шелег.

Малыш улыбнулся.

– Видишь, даже он понимает, что писать надо. Бери карандаш и лист.

Заждан побежал в кухню и вскоре вернулся с разлинованной ученической тетрадкой и обгрызанным карандашом.

– Я готов записывать за вами, учитель, – сказал он с поспешной готовностью.

– Тоже мне, Левий Матвий, – ухмыльнулся Кот и стал декламировать:

 
Весна, не просто время года,
Не просто почек набуханье,
Пчёл ранних сонное летанье,
Прозрачные ручьи…
Смотрел как будто в воду…
Восьмое Марта, – праздник мирозданья,
Высоких чувств, Шанеля мода.
Без женщины не вижу продолженья,
Пуста без мёда жизни сота.
 

– Записал? – спросил, кот.

– Да, учитель, по буквам, точь-в-точь, как вы соблаговолили произнесть. И вы полагаете, учитель, что я когда-нибудь смогу не задумываясь вымяукивать из себя подобное?

– Конечно, и намного лучше. В твоей речи уже пробиваются аристократические нотки. А стихи эти – очень плохие, но я не мог от твоего имени насочинять шедевр. Перепиши аккуратно на чистый лист, вложи его в конверт, напиши “моей жене посвящается” и положи Хане на подушку. Она будет в таком сильном эмоциональном шоке от прочитанного, что, наверняка, начнет склонять тебя к телесной связи. Тебе возможно покажется странным, но у женщин духовное и физическое начала неотделимы, не то, что у нас, носителей хромосомного набора ХУ. Мы будем проходить эволюционные истоки и причины различий в поведения индивидуумов разного пола на одном из ближайших занятий. А пока, прими сказанное на веру, и не огорчай жену в праздник, не игнорируй её порыв. Помни, что ты сам его вызвал написанным мной стихом.

– Не буду, учитель, я теперь во всём буду вас слушаться.

– Хорошо. Пойду рассказывать Малышу сказки, а вы с Мышом готовьтесь к первому занятию. Тема урока “О трех превращениях Заратустры”. Он, кстати, был трижды женат. Правда, этот биографический факт к теме урока отношения не имеет.

Шелег соскочил со стула и пошёл в комнату Малыша.

– А кто такая Заратустра, и что это за три её превращения? – спросил Мыш Заждана.

– Да откуда я знаю, надо идти готовиться, – ответил тот и, посадив Мыша в нагрудный карман рубашки, пошел в библиотеку.