Текст книги "Когда наша не попадала"

Глава двенадцатая
Попали!

Ладья скользила по волнам, как с крутой горки. Ветер был только попутный, и даже океан разглаживал волны перед дубовым брусом. Ватажники шли домой, но печаль поселилась в их сердцах, ведь погибла сказка о великой Атлантиде.

– Что скажем мы князю? – мрачно спросил Спесь Федорович.

– Правду! – сказал, как отрезал, сусанин, не сводя глаз с курса.

– Плохая это правда, – не согласился атаман.

– Правда не может быть плохой или хорошей. Она может быть или не быть. Ты что же, атаман, князю правду боишься открыть?

– Не груби, – нахмурился Кудаглядов. – Не малое дитё князь наш, чтобы ему сказки рассказывать со счастливым концом. Но разве вправе мы лишать род людской красивой легенды о великих предках?

– А что в ней красивого, атаман? – Иван до сих пор стоял у борта, не отрывая глаз от простора, но сейчас повернулся к собеседникам. – Что может быть красивого в воспевании грабительских походов? Да, они могущественны. Но для чего они мощь свою использовали? Для завоеваний, для грабежа, для унижения других народов. И предопределена их гибель, потому что только свою кровь можно положить в фундамент счастья для других. Обратное невозможно!

– Значит, скажем всё! – хлопнул ладонью по палубе атаман и огляделся, – Что приуыли, братья? Эйрик, спой нам что-нибудь, только не своего сочинения!!

Скальд легко согласился, встал, подошёл к мачте и, запрокинув голову, затянул старую песню:

 
Вниз по матушке по Ре…
По Речке, – подхватил дружный хор.
По широкому раздолью,
По широкому раздолью… раздолью,
Поднималась непогода.
Поднималась непого… погода,
Погодушка немалая,
Погодушка немала… немалая,
Немалая, волновая.
Немалая, волнова… волновая,
Ничего в волнах не видно.
Ничего в волнах не ви… не видно,
Одна лодочка чернеет,
Одна лодочка черне… чернеет,
Только паруса белеют.
Только паруса беле… белеют,
На гребцах шляпы чернеют.
На гребцах шляпы черне… чернеют,
Сам хозяин во наряде,
Сам хозяин во наря… наряде,
В чёрном бархатном кафтане,
Уж как взговорит хозя… хозяин:
«Нуте, грянемте, ребята,
Нуте, грянемте, ребя… ребята,
Вниз по матушке по Речке.
Вниз по матушке по Ре… по Речке
Приворачивай, ребята,
Приворачивай, ребя… ребята,
Ко крутому бережочку!»
 

Спесь Федорович приосанился и гордо огляделся, услышав про хозяина.

– Что, в самом деле? – спросил сусанин.

– Что именно? – удивился атаман.

– К бережочку поворачивать? – терпеливо объяснил Гриць, посматривая за правый борт.

– Велика ты, сила искусства, – удивился Кудаглядов, рассматривая небольшой островок с неизменной пальмой. – Конечно, поворачивай, зачем спрашиваешь?

– Порядок должон быть. Сказано же – «ко крутому бережочку», а здесь яра-то совсем не видно.

– Зато камней в избытке, – дополнил Лисовин.

– А ништо, – лениво поправил его Гриць, поворачивая прави́ло. – Сейчас обойдём сторонкой, ибо чую я, что с другой стороны проход есть.

И точно, немного погодя берег разорвался, и перед ушкуйниками открылась просторная бухта в окружении песчаных берегов. В голубой воде отражалось небо, и прибрежные пальмы склонились над водой, с любопытством разглядывая облака.

– Место-то какое, – мечтательно протянул Лисовин. – Так и шепчет: остановись, отдохни…

– Вот здесь и заночуем! – распорядился атаман, повернувшись к сусанину.

– А местные-то, как? – поинтересовался Гриць, выглядывая путь. – Возражать не будут?

– Какие местные?

– А вон те, которые на берегу прыгают.

– На рыбалку, что ли, собрались? – спросил Михайло, из-под руки высматривая кого-то на берегу.

– Почему?

– Да палки в руках какие-то, удочки, наверное.

– Это копья, – холодно сказал Лисовин и потянулся за ножом.

– Ганнибалы, – хмуро константировал Геллер и стал разминать руки, сжимая и разжимая пудовые кулаки.

– Кто-о-о? – очень удивился атаман.

– Или каннибалы? – засомневался Володимир, но потом махнул рукой. – Какая разница! Вот только доберусь до берега, сразу все только бульоном питаться будут!

– Ну прямо как дети малые! – возмущенно всплеснул руками Спесь Федорович. – У нас ис-с-следовательская експедиция, повторяю, исследовательская! Незачем нам экспансии устраивать и чужие обычаи менять!

– Как же, прямо-таки все исследователи, – нехорошо нахмурился Геллер. – У меня тоже обычай есть – всех бить, кто меня и друзей моих обидеть норовит. Это священный завет, и поэтому я требую уважения к моему обычаю!

– Тихо вы, горячие нурги, – прикрикнул сусанин. – Ну-ко, Ваня посмотри, у тебя глаза молодые, кто это из-под пальмы выходит.

Иван всмотрелся и радостно воскликнул:

– Так это же царь! Значит, никого бить не надо.

– Какой ещё царь? – всё никак не мог успокоиться дядька Володимир, – Может быть, этого царя и надо в первую очередь…

– Вот как раз этого не надо, он нашу воду пил, – успокаивающе положил руку на плечо Геллера Михайло. – Помнишь, в акияне встретили, у него ещё девоньки на плоту были…

Дружный хохот поднял в воздух стаи птиц, и заставил танцоров на берегу уронить копья:

– Кто кого запомнил, а медведь – только девонек…

Солнце плавало в небе, явно собираясь нырнуть в океан и сладко заснуть. Попивая сладкую белую жидкость из расколотого ореха, атаман степенно беседовал с царём о временах и нравах. Засучив рукава снова, Геллер с топором в руках объяснял местным плотникам преимущества стального лезвия перед каменным. Те ахали и хватались за курчавые головы. Михайло, получив пару подзатыльников от атамана, сидел сейчас по пояс в воде и стоически терпел малышню, облепившую это чудо со всех сторон. Время от времени он морщился, но даже не стонал, даже когда пытливые исследователи пытались оторвать волосы, растущие, по их мнению, не там где надо. Волос было много, но ценителей прекрасного тоже хватало. Интернациональная черно-белая бригада заводила бредень, нашедшийся у хозяйственного Лисовина. Улов должен был получиться богатый. А Иван, взяв свою половинку ореха, прислушивался к неторопливой беседе наибольших. Рассказывал царь, причём не жалуясь, а просто делясь пережитым:

– Спасибо вам за воду, хватило нам её до этого острова. А здесь народ хороший, вождь со жрецом были не очень гостеприимные, но я им всё объяснил. Так что сейчас я и вождь, и жрец, чтоб споров не было. Старшая жена мальчика родила, наследник у меня есть. Вот только островов много, и на каждом свой хозяин, и не всегда мирный. Беда да и только, просто не знаю, как быть. Воевать не хочу, народу здесь негусто, чтобы ещё и убитых считать, а сидеть и бояться тоже неохота. Как, кстати, в моем прежнем царстве дела? Вы там были?

– Были. И дела там сейчас хорошо идут. Игру мы им поменяли, обычаи… хмм… тоже. Возвращаться не думаешь?

– Зачем? – пожал плечами царь. – Не могу я этих людей покинуть, поверили они мне. Может быть, сынишка, когда вырастет. А что вы за игру им придумали, расскажите.

– Михайло! – повернулся атаман и вдруг замер. По спокойной тихой воде к берегу скользил огромный чёрный плавник и метил именно туда, где плескались дети.

– Проклятье! – вскочил царь. – Опять эта рыба-людоед!! Опять…

У самого берега рыба вынырнула и, раскрыв пасть, полную белых зубов, устремилась на детей. Но на её пути поднялся комок, бугрившийся мускулами, и глухо прорычал:

– Пошла вон!

Врут все так называемые учёные о генетической памяти. Ничего не осталось у хищника, кроме наглости и жадности. На Царь-рыбу разевала она свою пасть, а здесь какой-то человек! Первый удар был с левой и, рассыпая зубы, рыбонька отлетела назад. Очумело тряхнула головой и вновь рванулась вперёд. Но Михайло уже размахнулся правой и ничего не пожалел для вразумления дурножадности. Долго, ох долго, летела хищница над морской водой. И когда упала, вздымая тучи брызг, то некоторое время лежала, раскинув плавники, приходя в себя.

– А что, царь? – громко спросил Спесь Федорович. – Если собрать все её зубы, да ещё те, что остались, хорошие наконечники на гарпуны будут?

Кто-то утверждает, что у рыб нет ушей, может быть, он и прав. Только вот кипела вода за хвостом черной рыбы с большим белым пятном, когда летела она из бухты, не разбирая дороги. Может быть, к зубному врачу торопилась?

– Хорошая мысль, – одобрил идею царь. – Но не будем за ней гоняться, нам хватит и того, что уже есть. Сейчас прикажу собрать.

– Это правильно, но… Михайло!!! Немедленно иди сюда!!!

Иван обернулся, гадая, что так встревожило атамана, и успел заметить, что за малышней прибежали, в основном, старшие сестрёнки. Что и говорить, атаман был мудр! А потом был пир горой, танцы, песни, и молодая царица бережно передала Спесю Федоровичу своего сына, что-то быстро щебеча на своём языке. Царь улыбнулся и перевёл:

– Мы просим, чтобы гости и друзья наши дали ребёнку второе имя. Пусть в веках останется память о сильных и поэтому добрых людях.

Кудаглядов держал мирно спящего ребёнка и боялся даже вздохнуть. Руки, привыкшие к тяжести весла, к ухватистой рукоятке ножа, неловко держали маленького человека, доверчиво сопящего в сладком сне. Малыш не боялся лежать в этих неумелых, но надежных ладонях, ведь они просто не в силах обидеть его.

– Змий, – подал предложение Непейвода. – Мудрый Змий, а не аспид подколодный. Тот, который учил и помогал первым людям.

– Летающий? – скептически приподнял бровь Лисовин.

– Летающим может быть только Толич. Тот, что не бог, а герой, – добавил веское мнение волхв.

– Тогда пусть пернатый будет, – добавил Геллер и ответил на недоуменный взгляд атамана. – Не помешает.

– Значит, Монтесума Пернатый Змий, – покатал имя на языке цар, и утвердительно склонил голову. – Пусть будет так! Спасибо, друзья.

Холодало, и даже океан, как-то незаметно ставший морем, перестал баловать ватажников яркими красками и весь посерел. Но светло было на душе у мореходов, и пусть тучи скребли по волнам грязными пузами и холодный дождь загонял в духоту подпалубного пространства, но ведь с каждым гребком весла, с каждым дуновением ветерка ближе и ближе становилась родная Река, родной дом. Иван зябко кутался в подаренную на прощанье царём яркую накидку, но по-прежнему стоял рядом с зевающим сусаниным. Пусть и не хватило ему зимней одежды, никто ведь не рассчитывал на его участие, но волновал волхва близкий запах родной реки, и как был рад парень, когда Гриць негромко пробурчал:

– Вот оно, устье. Кричи, паря, кричи громче, пусть радуются люди!

Над стылым простором, над седыми шапками усталых волн пронесся звонкий крик:

– Река!

И сдернули шапки ватажники, и отвернулся, скрывая слезу, атаман – они дошли. Уже стыл лёд возле берегов, когда ударили весла по воде, но, испив первый глоток студеной воды из поданной братины, низко поклонился Спесь Федорович:

– Спасибо тебе, матушка, что дождалась нас. Позволь дойти до града нашего, и не потревожим мы тебя более до новой весны.

Милостива была Река, да и как же иначе, чай, не чужие ей люди просили. Снег укутал землю, когда, разбивая лёд пешнями, подвели ватажники усталую свою ладью к берегу. Ткнулся брус в замерзший песок, и облегченно скрипнули доски обшивки. Путь окончен. Закипела неотложная работа, из зимовального сарая тащили канаты, бревнышки, и бежал честной народ от изб, на встречу долгожданную. Заскрипел ворот, и «морской конь» медленно стал выползать из речной воды. И весело носился вокруг подросший щенок, громко лая на обжигающий лапы снег. Поработала ладья достаточно, теперь пора на покой, до новой весны, до новых странствий. А на Ивана налетел одновременно смеющийся и плачущий вихрь по имени Марья. Ударили девичьи кулачки в молодецкую грудь, и гневные слова обожгли уши. Но улыбнулся парень и сомкнул объятия на девичьей талии. Что слова, они улетят, а губки красные останутся. Задохнулась девушка от поцелуя крепкого и, немного отдышавшись, устроилась поудобнее в объятиях.

– Ты спешил?

– Конечно, спешил, радость моя! Только о тебе и думал, только к тебе и стремился!

Колокольчиками, слышными только парню, рассыпался в воздухе смех кицунэ, но не было в том смехе злости, только светлая печаль. Легкий румянец тронул щеки волхва, но никто не заметил этого. А кто заметил, тот промолчал. В медвежий тулуп закутан был сусанин, но когда возле его ноги прозвучало тихое «Мяу», легко согнулся мужик. На ладонь, покрытую мозолями, тихо залезла маленькая пуховая серенькая кыся и долго обнюхивала бугристую кожу.

– Ты чья такая будешь? – недоуменно проворчал Гриць и, дождавшись в ответ только лизанья маленьким язычком в нос, смущенно закряхтел: – Может быть, ко мне пойдёшь жить? Богатств не обещаю, бобыль я, но сыта будешь…

Сверкнули зелёные глазки и удовлетворенно заурчал большой котище, державший в зубах пушистую варежку.

– Баян! – вскинулась Маша, – Немедленно отпусти псяку, ей ходить надо!

«Варежка» недоуменно открыла один глаз, покосилась на хозяйку, зевнула и заснула вновь. Она уже ходила сегодня! Но застряла в снегу, а дядя Баян большой, ему не тяжело.

Резко остановился пёс возле здоровущего кота. Что-то давно забытое всплыло из глубин памяти, даже не его, а бесчисленных поколений предков. Что-то огромное с клыками, не умещающимися в пасти, но храбр был гордый греческий пёс, предупреждающее рычание, как предвестие грозы, выкатилось наружу. Опять зевнула маленькая «рукавичка» и осуждающе взглянула другим глазком на хулигана. «Ты храбр и глуп! Это же дядя Баян, он тут главный! Извинись, а то вырасту и не буду с тобой бегать по цветущему лугу!»

Радостный шум вокруг легко перекрыл чей-то знакомый голос:

– И де вас так долго носило? Мы таки давно всех ждём, а их всё нет и нет!

Повернув голову, Иван увидел обнимающегося с атаманом Бориса и успел заметить, как вздрогнул Михайло и как расступившийся народ пропустил двух женщин с какими-то свёртками в руках.

– Майкл… Мишель…

И радостно взревел медведь, и слабо пискнули женщины, взметённые в воздух на крепких руках. Но даже радостный рёв перекрыли два возмущенных таким обращением детских крика. И бережно опускал на землю матерей Михайло, и становился на колени, прося детей простить его, что не смог успеть раньше. И смеялся Борис, отвечая на вопросы:

– Не мог же я оставить вас, бедных людей, без мировой закулисы? Вот и пришлось весь жидомасонский заговор взять на себя, потому что Шмуль, который кожи мнёт, такие слова знает, что даже его кожи краснеют! А детям без папы совсем плохо, так что девушек я с собой взял. А князь ваш ох хитёр, прям-таки не знаю кто! Так мне и сказал: «Мировая закулиса, значит? Вот и начинай, будешь у меня с иноземцами разбираться, купцами да послами». Так что, братцы, идём-ка мы к князю, а честный пир да свадебки пусть подождут маленько.

Воцарилась тишина в зале, и испил атаман из кубка дорогущего, что сама княгиня подала.

– Вот оно как… – прервал молчание старый волхв и подошел к Ивану. Долго на него смотрел, потом обнял и сказал, как отрезал:

– Не ученик ты боле! Весной пойдёшь в лес, поклонишься Дубу в ножки, да и возьмешь посох волховской. А там подходи, всегда помогу, чем смогу.

Нижайший поклон отвесил волхв Иван своему учителю, и князь, повернувшись ко всем, негромко сказал:

– Вот оно значит, как сложилось… Много рассказывал Борис про этих «попаданцев», как славно они режут по живому, перекраивая жизнь прошлых времен под свои интересы. А вы вот прошлись по временам и народам, везде помогая тем, кто просил об этом. Что же придётся и нам быть попаданцами и смело кроить будущее, чтобы могли жить в нём люди.

– А как?

– Просто. Мы будем просто жить по чести и по совести. Растить детей, учить их, потому что будущее создается сейчас, и мы в ответе за то, каким оно станет! Запиши это Борис, и историю странствий мореходов запиши, чтобы помнили люди, как жить нельзя.

– Всё запишу, – на удивление серьезно ответил Борис. – И начну я книгу эту словами: «Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться. И никогда кривда и ложь не заменят честь и правду. На том стояла и стоять будет во веки веков земля наша!»