Текст книги "Т-34. Выход с боем"

– Армия! – презрительно хмыкнул сержант.

– Бригада Бронислава Каминского, – последовало уточнение.

– Уже бригада! – фыркнул Ветлугин.

– Погоди, погоди, – сделал жест рукой Терцев. – Дальше, Вася.

Цаплин поведал, как на его родной Брянщине после прихода немцев для защиты населения от партизан была создана местная самооборона. Вскоре ее возглавил некий инженер из города Локоть Бронислав Каминский. С немецким командованием Каминскому удалось договориться о невмешательстве в дела так называемого Локотского самоуправления на условиях поддержания порядка собственными силами в тыловом районе 2-й германской танковой армии.

– Его поначалу поддерживали. Народу стало жить легче, – шмыгнул носом Васька.

– Ты говори, да не заговаривайся! – показал ему кулак Ветлугин. – Вся страна Отечественную войну с внешним врагом ведет…

– Тихо-тихо. А потом? – спросил внимательно слушавший Терцев.

– А потом понеслось, – махнул рукой Цаплин. – То каминцы режут партизан, то партизаны каминцев. И все грабят, жгут, расстреливают. Мы с Петькой в школе тогда учились…

При отступлении немцев друг Цаплина Петька Бажанов ушел с эвакуировавшимися вместе со своими семьями на территорию Белоруссии каминцами.

– Мне повестка в Красную армию, а дружок вот где отыскался, – подытожил Цаплин.

– Сволочуга у тебя дружок, Цапа, – сплюнул сквозь зубы Ветлугин.

– Он мой друг! – неожиданно резко дал отпор Васька. – Мы выросли вместе.

– Ага, – огрызнулся сержант и сделал кивок в сторону колонны у себя за спиной: – А это все отличные ребята с вашего двора!

– Найдутся и такие! – зло и упрямо проговорил Цапа. – Ты поживи между молотом и наковальней.

– Успокоились! – осадил их Терцев. – Всем досталось.

Пока что выходило, этот Петька Бажанов всех их спас, сам того не ведая…

Ветлугин с Цаплиным, тяжело дыша, смотрели в разные стороны. Капитан сжал зубы и молча играл желваками. Он всегда привык полагаться на боевое товарищество. Знал по опыту – только оно единственное действительно давало шанс уцелеть в боях и передрягах. Все остальное – пустая мишура трескучих слов. И как страшно – гораздо страшнее, чем идти под пули и снаряды, – становилось от того, что это товарищество готово было дать трещину при одном только появлении зловещего оскала внутреннего гражданского противостояния…

Выдохнув, Терцев произнес:

– Все – споры побоку. Думаем, как выпутываться. Для начала условимся, что и как мы говорим. И что не говорим.

Внимательно посмотрел на Цапу:

– Даже друзьям. Понял?

Васька утер нос и кивнул:

– Понял.

– Тогда так…

Стараясь не привлекать к себе внимания, пошептались коротко и быстро.

…Вторая остановка была в маленьком польском городке. Поставили танки и машины полукругом на площади перед костелом – все были как на ладони. Кругом ходили вооруженные каминцы. Снова осматривали технику. Отлучаться с площади запретили. Терцев заглянул только в полуподвальное помещение какой-то лавки, располагавшейся здесь же. В глаза бросился набор с тюбиками краски в деревянной коробочке. Такими рисуют художники. Капитану пришла в голову идея, как хотя бы косвенно подтвердить свою принадлежность к бронедивизиону, который они в глаза никогда не видали и из которого их якобы прислали на усиление сводной группы. Конечно, это вряд ли было бы весомым аргументом, но в их положении ничем не стоило пренебрегать. Быстро сходил к танку и вернулся с бутылкой коньяка.

Опешивший поляк в лавке долго не мог поверить, что ему предлагают отличный довоенный французский коньяк за коробочку с красками. А когда поверил, усердно кланялся и благодарил «пана».

Терцев понятия не имел, какие были приняты опознавательные знаки в подразделении, куда их занесли очередные превратности военной судьбы. Мелькнули смутные картины из воспоминаний детства времен Гражданской войны. Может, дневная стычка Цапы и Ветлугина натолкнула сейчас именно на них. Он был совсем маленьким, но именно в детстве лучше всего врезается в память все яркое и необычное. Те солдаты-кавалеристы до их деревни в Тамбовской губернии успели только дойти, постоять день и уйти обратно. Но всем мальчишкам запомнились их разноцветные гимнастерки, цветные погоны и фуражки, какие-то нашивки на рукавах. Тут вон тоже у всех нашивки. А что же было у тех солдат? Терцев даже прикрыл глаза, пытаясь вспомнить. А когда вспомнил, заскочил на машину с коробочкой красок. Под недоуменные взгляды товарищей быстро нарисовал на левой стороне башни три с двух сторон сходящиеся книзу под углом друг к другу полоски – внутри белую, затем синюю и красную. Получилось не очень ровно, но зато хорошо заметно.

– О! – воскликнул Цапа. – У нас такой флаг на городской управе висел.

– Значит, попали в цвет, – проговорил Ветлугин и понимающе кивнул Терцеву с одобрением.

11

После еще одной дозаправки, пройдя форсированным маршем по шоссе и миновав мост через широкую реку, поздней ночью колонна втянулась в предместья большого города. Где-то в центре раздавалась стрельба, иногда ухали разрывы ручных гранат. В темном августовском небе плясали отблески пожаров от горящих зданий. Впрочем, на городской окраине, где их разместили, было относительно спокойно. «Тридцатьчетверки» загнали под насыпь большого железнодорожного моста. Тут же разместили и машину снабжения. Экипажам было разрешено отдыхать до рассвета.

– Где мы? – крутил головой Цапа.

– Говорят, Варшава, – отозвался Ветлугин.

А потом со стоянки исчез Васька. Обеспокоенные Терцев с Ветлугиным, сменяя друг друга, весь остаток ночи дежурили по очереди в танке с заряженным орудием и пистолетами в руках. Цапа вернулся с первыми лучами солнца. Притащил с собой серую затасканную немецкую парку и как ни в чем не бывало принялся устраиваться спать на решетке моторного отделения. На него с шипением накинулся Ветлугин:

– Ты где шлялся?!

– К Бажану ходил, – по-школярски переделывая фамилию друга в прозвище, невозмутимо отозвался Цаплин.

Не успел Терцев сделать выговор бойцу за самовольное отсутствие, как сержант набросился на минометчика, хватая его за грудки:

– Говори, сдал нас?! Продал своих?!

– Да ты что, Ветлуга?! – отшатнулся Васька.

– Оставь, – разнимая, встал между ними Терцев.

Цапа неожиданно сел на корме танка, обхватил голову руками и заплакал. Совершенно по-детски, навзрыд. Ветлугин, остывая, смотрел на его вздрагивающие худенькие мальчишеские плечи и уже только хмурился, молча и явно смущенно.

Неожиданно развернув к танкистам заплаканное лицо, по которому он, оставляя разводы, размазывал слезы грязными кулаками, Васька отчаянно выкрикнул:

– Вы свои! И он свой! Что мне – разорваться?!

Терцев нагнулся, обнял Цаплина за плечи. Вместо выговора стал успокаивать его, как ребенка:

– Свои, конечно, все свои.

Да они и были почти дети – что Цаплин, что этот Петька Бажанов.

Взяв себя в руки и утерев нос, Цапа сообщил, обращаясь к Терцеву:

– Говорил, как с вами условились. Узнал: фронт почти за Варшавой, на том берегу Вислы. В городе у поляков восстание. Нас пригнали его подавлять.

Приподняв парку с брони, Цапа продемонстрировал маузеровский карабин и нацепленные на ремень подсумки с патронами к нему:

– А еще вот!

Терцев с Ветлугиным переглянулись. Капитан ободряюще проговорил:

– Да ты молодец! В разведку сходил, сведения и трофеи принес!

И добавил чуть другим тоном:

– Только без разрешения больше так не делай.

Минометчик шмыгнул носом и, посмотрев на капитана исподлобья, чуть улыбнулся:

– Есть!

– Ты это, извини, – положил ему руку на плечо Ветлугин.

Заходил ротный, объяснял экипажам общую ситуацию и задачи, поставленные перед группой. Посмотрел на трехцветные полосы на башне их «восемьдесят пятой». Покивал с понимающим видом, но ничего не сказал. К середине дня у них уже сложилась более-менее понятная картина происходящего вокруг. Они находились на юго-западной окраине польской столицы. Колонна по предместьям обошла блокированный немцами город, в котором уже больше недели шло вооруженное восстание, поднятое польскими патриотами. Советско-германский фронт находился совсем рядом. Однако стремительно прошедшая с боями Белоруссию и часть Восточной Польши в ходе летнего наступления 1944 года Красная армия остановилась перед этой водной преградой. Противостоявшие ей германские войска спешно укрепляли свою оборону, проведя на некоторых участках ряд успешных контрударов. Рассчитывавшие взять власть в свои руки перед приходом Красной армии поляки оказались в тяжелом положении. Против них немцы осуществляли полицейскую операцию, к которой были привлечены самые различные формирования. К тому же не было единства и в стане самих восставших. Разные политические группы преследовали различные цели. В итоге на улицах лилась кровь, гибли мирные жители, город превращался в развалины квартал за кварталом.

Сводные части каминцев вели бои в варшавском районе Охота. Боевые действия носили с обеих сторон крайне ожесточенный характер. Танкам было приказано поддерживать ушедшую вперед пехоту. Вместе с другими «тридцатьчетверками» они выдвинулись на разрушенные улицы польской столицы. Терцев приказал загнать танк в подворотню с обвалившимся сводом. Задрав ствол, высадили два оставшихся бронебойных снаряда поверх крыш. Дальше капитан машину не повел, решив имитировать поломку. Цапа с Ветлугиным по очереди выходили на вылазки в развалины. Вернулись с подобранными автоматами, патронами, гранатами. Сложили все внутрь танка. Сержант притащил снятый с убитого каминца немецкий мундир с нашивкой «РОНА» на рукаве. Стащил с себя вконец изорванный и развалившийся комбинезон. Остался в промасленных советских галифе, стоптанных ботинках и грязной полуистлевшей нижней рубахе. Кивнув на нарисованную на танке эмблему из трехцветных полосок, проговорил, просовывая руки в рукава кителя:

– Маскироваться, так по полной…

И защелкнул бляху с орлом на ремне.

К вечеру вернулись на исходные позиции под насыпь. Терцев понимал, что нужно прорваться на другой конец города. Но через центр это было сделать невозможно. Бросить танк и идти к полякам не видели смысла. Если и не поставят сразу к стенке, то, скорее всего, опять угодят в немецкий плен. По всему было видно, что, несмотря на накал боев, восстание обречено. А у них стояла цель выбраться именно к своим.

Надо было опять делать ставку на машину. Внимательно изучив карту, Терцев решил уходить из города сначала на север. И потом уже поворачивать на восток. Там начинались лесные массивы. И, судя по собранной информации, тянулись до притоков Вислы, за которыми уже стояли советские войска. Впрочем, так далеко сейчас загадывать не имело смысла.

Ветлугин раздобыл фильтры и масло для их «тридцатьчетверки». Нашлись у каминцев и снаряды для 85-миллиметрового танкового орудия. Полным боекомплектом обзавестись не удалось, но наполовину пополнились. Когда повстанцы закидали бутылками с горючей смесью в узком переулке одну из «семьдесят шестых», Ветлугин с Цапой после боя сняли с нее пулемет и притащили несколько десятков снаряженных дисков к нему.

– А это довесок, – закинул в боевое отделение сержант большую сумку, набитую патронами россыпью.

Вскоре в одной из атак был потерян и второй Т-34—76. Поступил приказ использовать танки в уличных боях более осторожно.

А у них дело упиралось в топливо.

– Пусто, – развел руками снабженец в «полуторке».

– Как воевать? – обратился Терцев к ротному в немецкой форме.

Тот поскреб подбородок:

– Сегодня отдыхайте. Завтра поедем на немецкую базу ГСМ. Я буду вас сопровождать.

Это не входило в планы капитана, но он лишь кивнул в ответ.

Они все втроем возились с машиной, когда почувствовали, что на них смотрят. Терцев поднял глаза – перед танком стоял худощавый офицер лет пятидесяти в немецкой форме с русскими погонами и кокардой национальных цветов на фуражке. В одну из петель по борту его мундира была наискось продета под застегнутую пуговицу георгиевская ленточка. Офицер смотрел на трехцветный наугольник на башне их танка.

– Лихо! – произнес офицер одобрительно.

Оглядел танкистов, снова перевел взгляд на башню, улыбнулся и, повернувшись, пошел дальше своей дорогой.

12

Гауптман Курт Штиглер, высунувшись по пояс из командирского люка, привычно раскачивался в такт плавному движению своей «пантеры». Руди вел, как всегда, идеально, а машина была в отличном техническом состоянии. Впрочем, тоже как всегда – иначе нельзя! Огляделся – за ним следовала вереница новеньких, недавно полученных с завода танков. После успешного прорыва из окружения в феврале 1944 года их отвели на отдых сначала на территорию Восточной Пруссии. Ему даже удалось получить отпуск и съездить домой, в родной Бранденбург. Все сложилось удачно – танк встал на капитальный ремонт. Проводили большие работы, но уезжать навестить семью можно было смело. Ведь он вполне доверял опыту своего водителя, да и всего экипажа, безусловно, тоже. О ремонтниках не шло и речи – это были настоящие профессионалы своего дела. По возвращении в часть весь остаток весны и начало лета они усиленно занимались боевой подготовкой – было необходимо подготовить новые экипажи и обкатать полученную технику. Увы, не ту, что следовала сейчас за ним. Те «пантеры», такие же новенькие, почти все были потеряны в ходе начавшегося в конце июня русского наступления в Белоруссии. Как всегда, экипаж Штиглера проявил высочайшее мастерство и профессионализм в тех боях. Но перевес на стороне противника был слишком значительным. Прежде всего перевес количественный. Впрочем, надо отдать должное – кое-чему русские научились. И, к сожалению, следовало констатировать некоторое снижение уровня подготовки немецких танкистов. Собственно, многие танки были ими потеряны отнюдь не в безвыходных ситуациях. Но ничего не поделать – качество всегда начинает страдать при увеличении количества. Это закон. Главное, соблюдать разумные пределы и равновесие.

Из Белоруссии вытащили буквально остатки их танкового батальона. Тем не менее нашли возможность дать им так необходимую передышку, не бросать снова в бой. Хоть и обстановка на фронте была тяжелой. Танкисты отдыхали в районе Модлина. Здесь опять ими была получена новая партия техники. Собственно, «пантеры» из этой партии и молотили сейчас гусеницами за ним следом. Штиглер с неудовольствием отметил сразу еще большее ухудшение в качестве подготовки экипажей. Что ж, придется над этим поработать. И они работали. Пока русских останавливали на подступах к Висле, гауптман натаскивал на танковом полигоне западнее Варшавы экипажи батальона. Не всегда для вклада в общую победу ведут одни только бои – необходимо и поделиться своим опытом. Сейчас они возвращались к месту своей дислокации в районе Модлина.

Тут еще эти события вокруг Варшавы. Хорошо хоть у армейского командования все-таки хватило влияния не привлекать к наведению порядка в столице польского генерал-губернаторства регулярные части вермахта. Можно себе представить, как тяжело было отстаивать армейскому руководству свои позиции в свете последних событий, связанных с покушением на фюрера. Но ничего – удалось! Подавление беспорядков на имперской территории – это исключительно полицейские мероприятия. Пусть подобные операции проводит ведомство Гиммлера. Пусть, если желают, привлекают кого угодно, хоть всякий сброд – ходили слухи, что его в настоящий момент как раз полным-полно в бывшей польской столице. А они сейчас пройдут мимо нее. Потому что задача солдата – сражаться с врагом на фронте.

Топливозаправщики ожидали их в этот раз на стационарно оборудованной базе. Заправка проходила быстро и четко, как всегда. Штиглер даже несколько раз включал секундомер, проверяя натренированность действий экипажей. В их деле мелочей не бывает – в зоне своей ответственности нужно прилежно следить за тем, как функционируют все части многообразного и сложного организма под названием «танковые войска рейха». И всегда делать работу хорошо и качественно. Он остался доволен своими замерами…

Гауптман выбрался из танка, прошелся, разминая ноги. А это что такое? Сбоку у навеса стояла русская «тридцатьчетверка». Вокруг суетились какие-то оборванцы, выкатывая бочки с топливом. Неужели немецкий экипаж трофейного танка? Да это же позор, если так! Сам того не замечая, Штиглер ускорил шаг, подходя к русской машине. Увидел нарисованный на башне трехцветный знак – символ давно не существующей русской государственности. Не немцы – прекрасно! Вероятно, какой-то восточный батальон. Жалкое зрелище представляли эти мечтатели на фоне великих задач, которые решал в этой войне германский рейх. Штиглер как офицер еще мог понять тех, кто сражался под этим знаменем в прошлую войну. Но все остальные – ведь они, безусловно, предатели по букве военной присяги. А к предателям можно испытывать только презрение. Резко развернувшись, он зашагал обратно к своей «пантере». И увидел русского танкиста, который стоял напротив ее борта, уперев взгляд в нанесенные на броню две когтистые кошачьи лапы, тянущиеся друг к другу. Этот знак экипаж Штиглера начал использовать еще в Африке – это был их собственный, уникальный символ. Как своего рода герб боевого братства, если угодно…

Русский повернулся и встретился с гауптманом глазами. Штиглер узнал его – это был тот самый пленный советский капитан, которого он допрашивал в феврале 1944-го после боя под Ольшаной. Правда, весьма изменившийся – надо полагать, лагерь наложил свой тяжкий отпечаток. По всей видимости, капитан его тоже узнал. Откровенно говоря, Штиглер был сейчас разочарован. Этот капитан произвел на него тогда очень сильное впечатление. И тем, с каким профессионализмом провел тот февральский бой в Черкасском котле, и как держался потом на допросе. Не думал, отметил про себя Штиглер, что он сломается и изменит своей присяге. Отчего-то вдруг захотелось, чтобы это было не так. Но факты говорили сами за себя. А утраченная честь восстановлению не подлежала. Штиглер отвернулся и прошел мимо. Капитан проводил его взглядом и направился к своей «тридцатьчетверке»…

Заправившись, «пантеры» одна за другой выезжали на дорогу. Гауптман натренированным взглядом привычно проверял, чтобы между ними строго соблюдались предписанные уставом интервалы для движения в походной колонне…

13

Утром поехали на немецкую базу. Она располагалась сразу за городом. Ротный долго объяснялся на ломаном немецком, показывал какие-то бумажки. Волокита тянулась около часа. Бумаги наконец подписали. Танкисты терпеливо ждали все это время. Потом им указали, что можно забирать – они выкатили бочки с дизельным топливом. Параллельно к стоявшим во дворе топливозаправщикам подъезжала немецкая техника, в том числе и танки. Терцев случайно скользнул взглядом по борту ближайшей «пантеры» и непроизвольно вздрогнул. На ее броне были нарисованы две когтистые кошачьи лапы. Капитан подошел поближе. Сразу вспомнился их бой под Ольшаной, погибшие ребята, начало плена. Он повернулся и встретился взглядом с немцем. Это был тот самый танкист, который допрашивал его тогда, в феврале 1944-го. Терцев был готов поспорить, что немец его тоже узнал. Чуть задержавшись, смерил русского взглядом, исполненным глубокого разочарования и презрения. И направился к своей машине.

«Уходить, немедленно! Сегодня же!» – стучала в голове у Терцева мысль, когда он возвращался к «тридцатьчетверке». В ее баках теперь снова плескалось топливо.

Уйти в тот же день не сложилось. На обратном пути они попали в польскую засаду. Первым выстрелом из фаустпатрона по ним промахнулись. От второго Ветлугин успел увернуться. Заливисто ударили автоматы со стороны развалин. По танковой броне защелкали пули. Взмахнув руками, замертво упал с танка ротный. Прикрываясь крышкой откинутого верхнего люка, Терцев обернулся назад.

– Врубай заднюю! – скомандовал Ветлугину.

Расшвыривая кирпичи, «тридцатьчетверка», окутанная облаком пыли, укрылась за полуразрушенной стенкой какого-то здания. Задраив люки и приникнув к смотровым приборам, оглядели улицу перед собой. На той стороне быстро перемещались короткими перебежками фигуры польских повстанцев. В их руках Терцев разглядел гранаты.

– Цапа, справишься с пулеметом?

– Да!

– Бей над головами!

Несколькими длинными очередями заставили нападавших залечь. Авось отстанут, подумалось капитану. Но поляки оказались упрямыми – перегруппировавшись, начали обход с фланга. Грохнул за бортом разрыв осколочной гранаты. Конечно, ею танк не возьмешь. Но нанести повреждения вполне возможно. Другие противотанковые средства у поляков, по-видимому, закончились.

Терцев в очередной раз отметил, насколько же уязвимы танки в условиях городского боя, особенно без прикрытия пехоты. Но что же делать? Назад не уйти, там стенка дома. Впрочем, надо посмотреть получше, что у них вокруг. Он осторожно снова приоткрыл верхний люк. И в этот момент сзади грянуло дружное и раскатистое «ура». Его русское происхождение Терцев ощутил какой-то генетической памятью или связью, что ли. Даже вздрогнул внутренне. Капитан огляделся. Обтекая танк с двух сторон, мимо них наступали солдаты в германской форме без погон. За их цепью в рост шел худощавый офицер с русскими погонами на немецком кителе. Тот самый, что накануне разглядывал трехцветные полосы на башне их машины. Рядом с офицером, держа винтовку наперевес, шагал здоровенный казак с наполовину седой бородой в таком же мундире и заломленной набекрень кубанке. Не прекращая движения, офицер ободряюще подмигнул Терцеву. Из-за угла дома ударил польский пулемет. Контратаковавшая цепь залегла в десяти метрах перед танком. Нужно было выяснить, как выводить «тридцатьчетверку» из каменной западни.

– Сидите в машине! – крикнул капитан внутрь боевого отделения. – Васька, прикрывай. Лупи поверх голов!

– Есть!

Щелкнув взведенным «вальтером», Терцев вывалился из верхнего люка и, скатившись по кормовой броне, прижался к кирпичной кладке с правой стороны танка. Снова огляделся. С этого места толком ничего не было видно. Распластавшись на земле, пополз между развалинами вперед, работая локтями.

– Петька! – выкрикнул Цаплин, приникнув к смотровой щели. – Бажан!

И метнулся наверх, откидывая башенный люк.

– Куда ты, дурак?!!! – заорал Ветлугин. – Убьют! Назад!!!

Из своего люка сержант отчетливо видел, как Цаплин спрыгнул с танка и рванул вперед. Прямо навстречу свистевшим пулям. Подскочил к лежавшему на земле и пытавшемуся подняться парню, закинул его руку себе на плечо. Вдвоем, опираясь на винтовку, они двинулись в обратном направлении. Толкнув люк от себя, Ветлугин тоже оказался на земле. Схватил обоих пацанов за шиворот, ускоряясь, потащил их назад к танку. Они все втроем уже почти добрались до машины, когда с другой стороны улицы дробно простучала пулеметная очередь. Сержанту обожгло бок, и рукам вдруг стало сразу тяжело. Не обращая внимания на стекавшую от пояса в штанину кровь, Ветлугин затащил мальчишек за броню. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что все кончено. Они так и лежали ничком рядом с обожженными краями пулевых отверстий на спинах. Сержант сжал зубы с таким скрежетом, что показалось, будто они превратятся в мелкую крошку…

Вернулся Терцев. Огляделся, все моментально поняв. Вдвоем они закинули тела Цапы и Бажанова на решетку моторного отсека. Кинув быстрый взгляд на перепачканные кровью руки Ветлугина и быстро намокавшую полу его кителя, распорядился:

– Лезь в башню!

К ним подобрался худощавый офицер в сопровождении бородатого казака.

– Уходим по улице вправо! – перекрикивая шум выстрелов, прокричал ему разведавший дорогу Терцев. – Мы прикроем броней!

Офицер кивнул. По цепи полетела отданная команда.

Через верхний люк вслед за Ветлугиным Терцев забрался в танк.

– Ты как? – кинул на ходу расположившемуся в кресле заряжающего сержанту.

– Пустяки – царапина! – последовал ответ.

Капитан пробрался на место водителя и сел за рычаги. Взревел двигатель. Сбив часть кирпичной стенки, «тридцатьчетверка» выскочила на улицу. Прикрываясь танковым корпусом, за ней бегом отступала стрелковая цепь…

Они стояли во дворе красивого и совершенно целого особнячка на окраине польской столицы. Перед ними был свежий могильный холмик. Терцев долго сам копал одну могилу на двоих. Перевязанный Ветлугин пытался помочь, но капитан отстранил его, указав в сторону укрытой за домом «тридцатьчетверки»:

– Отлежись. Ты нужен живой и здоровый.

Теперь сержант стоял рядом с капитаном. И пацанов положили тоже рядом, как они и погибли в бою.

Начинал моросить дождик. Подняв глаза наверх, Ветлугин спросил куда-то в небо:

– Интересно, кто-нибудь за все это ответит?

– Не на этом свете, – отозвался капитан. И, встретившись глазами с товарищем, добавил: – Те, кто действительно во всем этом виноват, здесь не ответят никогда. Все переврут, перепишут и уйдут от ответа. Но ответ держать все равно придется. Каждому за себя.

– Они его уже дали, – кивнул на могилу Ветлугин.

– Да, – спокойно подтвердил капитан. – А мы еще нет. Пойдем…

К ним навстречу из дома шел худощавый офицер в сопровождении бородатого казака.

– Давайте раненого в дом.

Терцев с Ветлугиным переглянулись. Танк стоял рядом. Чуть помедлив, капитан кивнул.

– Проводи! – распорядился офицер.

– Слушаю! – отозвался казак.

Они задержались во дворе вдвоем.

– У вас какое было звание в Красной армии? – неожиданно спросил офицер.

– Капитан, – не стал ничего придумывать Терцев.

– Я начинал в этом чине Великую войну, – задумчиво проговорил худощавый и чуть улыбнулся. Затем произнес: – Разрешите пригласить вас на рюмку чая, капитан.

…Ветлугину как следует обработали рану и сменили повязку.

– Да ерунда, – чуть морщась, отмахивался сержант. – Я эту дырку пальцем заткну. И все будет хорошо.

После ужина раненого отправили спать в соседнюю комнату. Терцев отметил, что выход из нее в коридор приходился как раз у входной двери дома. Удачное расположение.

На улице уже стемнело. Они сидели за столом втроем – Терцев, худощавый офицер и бородатый казак. От разговора, который тянулся весь вечер, у капитана было ощущение, будто он передвигается по минному полю.

– А какое отношение имеет нынешняя драка двух усатых упырей к войне за мою родину? Моя война без них началась, не на них и закончится, – наклонившись над столом, гудел бородатый казак. – Я сторону в своей войне не менял и не меняю.

– Все остальное – смена декораций, – пояснил офицер с убежденностью. – Они не заменят нашу главную войну.

– Ничего себе, декорации! – не смог совладать с вырвавшимся возгласом Терцев. – По каждой семье паровым катком война прошлась. Без малого, думаю, миллионы уже полегли.

– Да, это, безусловно, трагедия, – кивнул худощавый. – Точнее, ее следующий акт. Но, к сожалению, вы путаете причину и следствие.

– Расскажите это тем, кто своих близких потерял. А таких в стране большинство.

– Вы знакомы с творчеством Марка Твена, капитан? – неожиданно спросил офицер.

– Да, – живо отозвался Терцев.

Он прочитал несколько книг этого американского писателя. А в прошлом году, находясь на излечении в госпитале после ранения, даже смотрел фильм, поставленный по одной из них. Удивительно, но в воюющем СССР в тяжелый 1942-й военный год, когда решалась на полях сражений судьба страны, был снят полнометражный фильм по историческому роману «Принц и нищий». Его демонстрировали раненым.

– «Если вы заметили, что вы на стороне большинства, это верный признак того, что пора меняться», – процитировал собеседник.

– Мудрено, вашбродь, гутарите, – скривился казак.

– А капитан поймет, – не оборачиваясь к казаку, проговорил офицер и пристально посмотрел на Терцева: – Так вот, большинство всегда не право!

Терцев молчал, в задумчивости глядя в разбитое окно поверх голов собеседников.

– Большинство было не право в семнадцатом году. Не право и сейчас!

«Так чего же нам немцев хлебом-солью встречать надо было в сорок первом?!» – чуть не вырвалось у капитана вслух. Но он вовремя вспомнил о роли, которую сейчас играл. Вместо этого проговорил раздумчиво:

– Все сложно…

– Отговорки для мягкотелых! – прогудел казак.

– А я никогда дома на печи не отсиживался! – все-таки огрызнулся Терцев, задетый за живое. – И не надо мне тут…

– Вижу-вижу, – примирительно поднял руку офицер. – Поэтому с вами и разговариваю. Кто на печи сидел, моя хата с краю – за теми прямо на дом в итоге и пришли…

И, в свою очередь поглядев в открытое окно, проговорил с горечью:

– Вот такие и есть большинство. К сожалению…

Поразмыслив некоторое время, Терцев вынужден был, пожалуй, в этом согласиться с собеседником. Кивнул молча.

– Так вот, – сделал заключение офицер, – если бы сохранилась национальная Россия, не было бы ни Сталина, ни Гитлера.

– Сослагательное наклонение в истории не уместно, – привел Терцев фразу, подходившую к услышанному утверждению.

– Согласен. Но тогда не надо говорить о безвинных жертвах. Виноватых без вины не бывает. Это самое большинство привело в конечном итоге к власти таких злодеев. В основном – своим бездействием. Нынешняя война – прямое порождение того, что случилось четверть века назад. В ней нет ни одной правой стороны.

Откинувшись на спинку стула, худощавый пристально глядел на собеседника, оценивая произведенный эффект.

Наплевав на то, как в данной обстановке будут восприняты его слова, Терцев отчеканил в ответ:

– Это война Отечественная. Весь народ поднялся.

Офицер усмехнулся презрительно:

– Моя Отечественная война закончилась Брестским миром в марте 1918-го. Кстати, его заключили те, кто сейчас объявил Отечественную войну. Как говорится, единожды солгав… Или, вы полагаете, такими вещами можно вот так запросто манипулировать? Ложь все равно выплывет. Особенно политая таким количеством крови. С тех пор я воюю с предателями Родины.

– Весь народ – предатели? – с усмешкой, за которой едва удавалось сдерживать злобу, тихо переспросил Терцев. – Вам не приходило в голову, что большинство просто сделало другой выбор? И сражается за него?

Собеседник развел руками:

– Не вопрос! Тогда платите по счетам! Цену озвучить или сами видите?

Терцев громко втянул ноздрями воздух. На это он промолчал. Он давно жил и привык к реальности, в которой стоять за ценой было не принято.

– А я заплачу за выбор свой, – устало закончил худощавый.

– Мы сторону не меняем! – прогудел свое казак.

– Чья возьмет, догадываетесь? – В глазах Терцева заблестели огоньки.

– Конечно! – без тени сомнения проговорил офицер. – Когда тевтонские дуболомы к своему вековому стремлению на Восток теперь еще добавили расовые бредни, они и в этот раз подписали себе приговор. С нами так нельзя.

«С нами!» – мысленно отметил Терцев. Вспомнился Малеев – произнесенные сейчас слова были очень созвучны тому, как отзывался о противнике старший лейтенант. Сам собой возник следующий вопрос: