Текст книги "Игрушки (сборник)"

Он осторожно положил телефонную трубку на тумбочку, скривил губы и засеменил в коридор. Через минуту в комнату вошел Карчагин и взял трубку.

– Да, здравствуйте, Света, это Владимир Павлович. Да-да, вы уж меня извините, что так долго… Уже поздно, он останется у меня… нет, нисколько не стеснит… Да-да… извините еще раз… всего доброго. Волнуется, – глубокомысленно заключил он, положив трубку, и вздохнул.

Когда Карчагин вышел, Олег спросил:

– Как она узнала этот номер?

– Владимир Палч дал. Неудобно, блин, получилось.

– И часто она тебя проверяет?

– Бывает…

– Провинился?

– Ну кто из нас без греха!

Олег тоже сначала хотел остаться и пообщаться с интересными умными людьми, но потом вспомнил, что Дарья с Вадимом уехали к ее матери в деревню, а тетя Вера осталась дома одна и он не предупредил ее, что может задержаться надолго, а она обязательно будет волноваться, привыкнув видеть его каждую ночь дома.

Время близилось к часу ночи, он успевал на последний автобус.

Объяснив ситуацию хозяину и гостям, Олег быстро попрощался и выбежал на совершенно пустынную улицу. Немного попетляв, он отыскал-таки остановку. По спящему городу один ехал в автобусе.

Тихонько открыл дверь и вошел в квартиру. Тетя Вера спала на спине и потому сильно храпела. Олег на цыпочках, не зажигая света, ощупью пробрался в спальню, разделся и залез под одеяло. Под окном басовито и протяжно залаяла собака. Олег закрыл глаза.

XIV

Ночью он спал плохо: непрестанно ворочался с боку на бок. В полудремоте ему мерещилось, что тело его каким-то образом оказалось на черном, невидимом песке раскаленной пустыни; спасаясь от смертоносного жара, он двигал ногами, стаскивая с себя одеяло; проваливался на некоторое время в темноту и выныривал из нее на ослепительно белой снежной вершине; тело начинала бить противная дрожь, и он снова плотно укутывался в одеяло. Как только он терял ощущение пространства-времени, чей-то протяжный, но знакомый голос настойчиво звал его; он силился вспомнить этот голос, чтобы ответить или просто понять, кому это он понадобился в такое время, когда он не ощущает и самого себя: окончательно просыпался. Наступления утра он не заметил: он ощутил его светлое начало всем своим телом, не открывая глаз. Потом он внезапно уснул и так же внезапно проснулся от сильной головной боли. Не шевелясь, чтобы не вызвать рези в глазах, долго лежал с опущенными веками, бессмысленно пялясь в темноту, пока боль не отступила.

Несколько часов бесцельно шлялся по городу, подолгу стоял у огромных стеклянных витрин, тупо глядя на свое собственное мутное отражение, нехотя брел дальше, тяжело волоча ноги. На него, чертыхаясь, натыкались прохожие. Он останавливался, вслушиваясь в недовольные голоса, но, совершенно ничего не понимая, бессловесно двигался дальше. Нужно было хоть чем-то занять себя, спасаться от этой безысходности. Он почувствовал себя совершенно лишним в этом суматошном, бурлящем безудержной жизнью городе. Он не мог даже представить, как невыносимо одиноко и опустошенно будет чувствовать он себя без Олеси: без ее звонкого голоса, доброго взгляда удивительно живых глаз. Как сладкий сон таяли в его мутном сознании ее божественные черты. Внезапная мысль о потере ее навеки настолько сильно поразила его, что он ужаснулся этой навязчивой мысли, резко остановился, сильно тряхнув головой, и как ужаленный быстрым шагом направился домой, желая как можно скорее спрятать свой болезненный страх в стенах пустой квартиры.

Дома действительно никого не оказалось. Он и здесь стал бессознательно бродить из угла в угол, изредка останавливая рассеянный взгляд на стеклянной двери балкона, за которой для всех остальных людей сиял своей горячей необходимостью день, и который только ему нужно было как можно скорее скоротать, чтобы ночью забыть наконец и о своей непроходящей боли, и о себе самом.

В таком состоянии и застала его Дарья, пришедшая домой почему-то раньше обычного.

– Страдаешь? – бесцеремонно поинтересовалась она, чутко уловив его паршивое настроение.

В другой ситуации Олег непременно ответил бы ей что-то в том же духе или даже мягко огрызнулся, но сейчас он промолчал, пропустив ее едкое восклицание мимо ушей.

Дарья прошла в комнату, высыпала все содержимое своей кожаной сумочки на диван, замерла в раздумье, засунув указательный палец в рот, затем снова сгребла все свое необходимое женское богатство обратно. Видя, что Олег никак на нее не прореагировал, она уже громче добавила:

– Меня в кафе пригласили, пошли со мной…

Олега задела-таки ее настойчивость, и он повернулся к ней. Его ничуть не обескуражило то, что замужняя женщина приглашает его в кафе, – ничего не могло его в данный момент удивить. Он равнодушно смотрел в ее сверлящие смоляные глаза, от которых, казалось, невозможно было скрыть никаких тайных мыслей и желаний. У него не было ни малейшей охоты куда бы то ни было идти, но ее упрямые глаза настойчиво манили и звали. Иногда мы не можем вразумительно объяснить истинную причину тех или иных наших поступков, словно чья-то чужая воля заставляет нас принимать единственно правильное решение. И неожиданно для самого себя Олег сдался и ничуть потом об этом не пожалел.

Дарья и сама наверняка не понимала до конца, что появилась в комнате в самый подходящий момент, но она заметила замешательство Олега и прибавила строго:

– Пошли, пошли, помереть всегда успеешь!..

Дарья оказалась права: полумрак кафе успокоил Олега. Громкая бубнящая музыка притягивала к себе все внимание, не позволяя сосредоточиться на чем-то определенном. Ту же роль выполнял и небольшой вращающийся зеркальный шар под потолком, причудливо разбрасывая разноцветные огоньки прожекторов во все уголки довольно просторного зала. Олег предположил, что весело скоротать вечер Дарью пригласили ее близкие подружки, которые, по всей видимости, уже по ее замыслу, должны были развеять и его горе-печаль. Каково же было его удивление, когда к Дарье бесшумно подошел крепкий молодой человек с пышными кудрявыми волосами, звонко поцеловал ее в щеку и сел рядом. Лицо его Олег видел смутно, но с виду он казался моложе Дарьи.

– Осуждаешь? – вплелся в ревущую музыкальную какофонию ее приятный звонкий голос.

Олег отрицательно покачал головой. Не имел он никакого права, да и просто по-человечески не мог осуждать ее за естественное, вполне заслуженное желание любить и быть любимой. И этого немногого, чего непременно желает каждый нормальный человек на земле, даже в малой доле никак не мог дать ей вконец задавленный алкоголем Вадим, да и не желал дать, о чем очень скоро горько пожалеет. А Андрей оказался веселым парнем с редким чувством юмора, что, безусловно, скрасит серую однообразную жизнь Дарьи. Он растормошил неразговорчивого, заторможенного поначалу Олега, рассказывая без умолку то смешные истории, то анекдоты, и через некоторое время Олег уже широко улыбался, по-доброму завидуя его памяти и артистическому таланту.

– И ты здесь расслабляешься? – различил Олег за спиной уже слышанный где-то ранее голос.

Он насторожился, вспоминая ночной кошмар, и тут же узнал голос, зовущий его куда-то в неизвестность. Дыхание перехватило, и он медленно обернулся. За спиной, в короткой юбке, пышная, веселая, но без своих крупных очков стояла Вика.

– Можешь меня поздравить, – не дожидаясь, пока Олег опомнится, выпалила она, – я теперь студентка.

– Во сне? – не раздумывая, автоматически поинтересовался Олег. – У тебя же баллов маловато.

– Нет, наяву! – состроила недовольную гримасу Вика. – Платное отделение открыли, и я уже заплатила за первый год обучения. Вот так!

– Платное открыли? – удивленно переспросил Олег и вскочил как ошпаренный. – Надо же позвонить. Где записная книжка?..

Он стал лихорадочно хлопать себя по карманам и, когда наконец нашел то, что искал, издал победный клич и выпрыгнул из-за стола.

– Ненормальный, – услышал он за спиной сочувственный голос Дарьи и со всех ног помчался на телеграф звонить Олесе.

ХV

Три долгих часа Олег томился в институтской аллее, ожидая приезда Олеси: пинал ногами легкие, не желающие далеко отлетать конфетные обертки, приминал блеклые, мужественно пробившиеся меж стыков плит длинные худые травинки, поминутно глядя в сторону остановки, где непременно должна появиться Олеся со своим отцом. Олег попытался представить внешность ее отца. А так как дети должны обязательно походить на своих родителей, если, конечно, их родство кровное, то воображение живо нарисовало ему высокого стройного темноволосого красавца с выразительными чертами лица, иначе как же могло явиться на свет такое незабываемое, волнительное чудо, как Олеся. От этих мыслей сердце Олега учащенно затрепетало, и он впился глазами в дрожащую знойным воздухом даль, желая как можно скорее увидеть предмет своего обожания.

И она наконец появилась: легкая, стройная, быстро и грациозно идущая по тротуару, выбивая высокими каблучками из пыльного потрескавшегося асфальта звонкую отрывистую дробь. Она спешила навстречу своей судьбе, невольным участником которой и теперь уже неотъемлемой частью ее стал и Олег, как и она, неожиданно явившаяся ослепительным лучом света в его размеренной спокойной жизни, стала вечной спутницей памяти земного его бытия. Отец ее, идущий сзади с черной пузатой дорожной сумкой, был ниже дочери почти на целую голову, с учетом высоты ее каблуков. И когда они подошли почти вплотную, Олег разочарованно увидел, что разыгравшееся воображение его на этот раз сильно подвело: короткие рыжеватые волосы, торчащие в разные стороны, приплюснутый длинноватый нос, тонкие, плотно сжатые губы, желтоватое лицо и совершенно равнодушный взгляд слегка прищуренных серых глаз, отчего морщинки становились глубже, выдавая предпенсионный возраст.

Олеся представила отца, который медленно, нехотя протянул Олегу свою мягкую влажную руку. По тому, как Олеся нервно сжимает и разжимает тонкие длинные пальцы, становилось ясно, что она волнуется. Но из-за чего? Из-за Ее встречи с Олегом или встречи Олега с отцом?..

Олег еще раз вкратце пересказал Василию Ивановичу (так звали отца Олеси) то, о чем он сообщил ей вчерашним вечером по телефону. Потом они зашли к ректору за необходимыми бумагами. Василий Иванович открыл коричневую филенчатую дверь в кабинет ректора и остановился, пропуская вперед Олесю. Но она перед самой дверью бросила вдруг в сторону Олега короткий испуганный взгляд, не желая, видимо, оставлять его в одиночестве дожидаться их в пустом мрачном коридоре, так как за дверью делать ему было совершенно нечего и с распростертыми объятьями его там никто не ждал, отошла к окну. Отец молча пожал плечами и вошел в кабинет один, не удостоив Олега даже взглядом, словно теперь его присутствие здесь абсолютно никого не интересовало. Олеся оперлась обеими руками на подоконник и отрешенно смотрела куда-то в одну точку. Олега всегда тяготила подобная неясность своего положения: уйти он не мог, и не только потому, что может своим внезапным уходом обидеть Олесю, а и потому, что не представлял даже на мгновение, что Олеся может исчезнуть из его теперешней, наполненной новым смыслом и желаниями жизни. Он смотрел сбоку на ее взволнованное, непостижимо красивое и кажущееся сейчас недоступным лицо, освещенное мягким светом, пробившимся сквозь гущу разросшихся под окном акаций, с выкрученными ежедневной тягой к свету худыми ветками. Он мог бесконечно долго любоваться ее обворожительно стройной фигурой и неотрывно смотреть в ее добрые, широко распахнутые миру в минуты радости глаза. Ему казалось, что все на свете он сможет выдержать и пережить только ради того, чтобы это божественное существо дарило миру свою красоту и душевную щедрость. Теперь он знал совершенно точно, как выглядит Муза и почему иногда творческие люди необъяснимо круто меняют уклад всей своей прежней жизни и начинают безудержно – на последнем дыхании – творить, творить, творить… Так рождаются неповторимые шедевры; так неожиданно рождаются дети; так рождается и милосердно даруется смертным бессмертная любовь…

Из кабинета бесшумно вышел Василий Иванович со свернутыми листами бумаги в руках и вывел Олега с Олесей из задумчивого оцепенения громким возгласом:

– Пошли!..

Коротким путем, через дворы, Олег повел их в ближайшее отделение сбербанка. Шли молча. Никто не хотел нарушать молчания пустыми разговорами в тот момент, когда решается дальнейшая судьба Олеси, только длинные перекошенные тени вздрагивали от встречи с обочиной тротуара и бесследно исчезали, терялись за серыми, потрескавшимися стволами акаций. Олег шел сбоку, изредка отставая и искоса поглядывая то на Олесю, то на ее отца. На месте вдруг оказалось, что заплатить за обучение можно будет только завтра с утра. Олеся, успокоившаяся было и изредка улыбающаяся, снова стала печальной и замкнутой. Олегу было больно смотреть на нее. Только на лице Василия Ивановича не дрогнула ни одна жилка, и он проговорил совершенно спокойно, но твердо:

– Ты будешь учиться, а заплатить можно и завтра. Но я не хочу, чтобы ты плакала, как в прошлом году.

– Но ведь заплатить можно только завтра, – дрогнувшим голосом сказала Олеся, – значит, сегодня нам придется уехать.

Олег прикусил губу: он терялся в догадках об истинной причине взволнованности Олеси. Из того, что только что сказал отец и о чем она даже мельком не проговорилась при общении с ним, следовало, что и в прошлом году при поступлении ее постигла неудача. Но в прошлом году платного отделения еще не было, а значит, и выбор был тоже невелик. Но на этот раз руководство института, как и многие другие высшие учебные заведения, решилось-таки повысить образованность настойчивых абитуриентов за их собственный счет. И Олеся по вполне понятной причине волновалась, что уже завтра это решение может измениться, причем не в ее пользу.

– Ничего страшного, – так же спокойно ответил Василий Иванович, – завтра приедем пораньше.

Олеся безнадежно взглянула на отца широко раскрытыми, блеснувшими глазами и виновато опустила голову.

Олег лихорадочно думал, кусая губы, как спасти положение, а положение было действительно непростое: профилакторий закрылся на какой-то непредвиденный ремонт, и там, кроме вахтера, никого не было, но Олегу нестерпимо хотелось, чтобы Олеся осталась. Мысли путались в голове, и он готов был уже пригласить Олесю к себе на квартиру, чего, безусловно, не поняла бы тетя Вера, как вдруг вспомнил о Галине Васильевне Фроловой, профессоре, у которой он писал курсовую работу, бывал дома и, естественно, знал домашний телефон. Жила она одна, и Олег был почти уверен, что она не откажет приютить Олесю всего на одну ночь.

– Идемте со мной, – быстро и решительно сказал Олег и направился к телефонной будке, оказавшейся как нельзя кстати на другой стороне улицы.

Олеся с отцом переглянулись, но послушно двинулись за ним.

«Только бы она была дома, только бы была дома», – все время твердил про себя Олег.

Телефон работал. Галина Васильевна ответила почти сразу же, как только он набрал номер.

– Галина Васильевна, здравствуйте, это Олег Марков, помните такого?

– Конечно помню, такого трудно забыть, – ответила она и хрипло засмеялась.

– Галина Васильевна, – продолжил Олег, заметив во все глаза наблюдающую за ним Олесю, – одному хорошему человеку нужен ночлег всего на одну ночь.

– Какого пола этот хороший человек?

– Женского.

– Что ж, привозите, хоромы у меня не царские, но не обижу, разместимся.

– Спасибо большое, Галина Васильевна, – почти прокричал Олег и повесил трубку.

– Ну вот, – развел облегченно руками Олег, – Олеся может остаться и переночевать у профессора…

Здесь следует отвлечься и показать, как живут в нашей богатейшей стране умнейшие и достойнейшие люди. Когда впервые Олег переступил порог квартиры Галины Васильевны, он был просто шокирован увиденным. Из крохотного темного коридора Галина Васильевна завела его в зал, по размерам больше походивший на кухню, и усадила в старинное кресло, вытертое до такой степени, что невозможно было разобрать первоначальный цвет обивки. Пока Галина Васильевна копалась в заваленном книгами, тетрадями, газетами сером бездверном шкафу напротив, Олег принялся с любопытством осматривать комнату: не каждый день тебя приглашает к себе домой профессор. Рядом с креслом стоял бледно-желтый трехногий стол, справа, у стены, маленький черно-белый «Рекорд» 40–50-х годов выпуска, темно-коричневое, потерявшее прежний блеск фортепиано, прикрытое вязаной салфеткой, на которой стояла фотография в лакированной рамке круглолицего серьезного человека в форме майора милиции. Выше ее, на стене, висела фотография под пленкой покрупнее еще молодой, смотрящей прямо перед собой женщины, вся грудь которой была увешана орденами и медалями. Олег присмотрелся повнимательнее и узнал в женщине на пожелтевшей фотографии хозяйку квартиры; позже он узнал, что Галина Васильевна всю войну прошла от первого до последнего дня. Выцветшие, кое-где почерневшие по углам обои говорили о том, что не один десяток лет в квартире не делался ремонт. Но квартира была жива и в ней не бил удушливо в нос запах, часто присутствующий в жилье одиноких стариков. Другой запах наполнял эту маленькую квартиру – сладковатый запах старых книг, много лет любовно собираемых и оберегаемых. Потом Галина Васильевна показала другую комнату, все четыре стены которой до самого потолка были заняты книжными полками. Олег ойкнул от удивления, не найдя более подходящих слов. Она напоила его чаем, подобрала кучу статей по интересующей его теме и даже подарила несколько научных журналов, сказав, что они обязательно пригодятся ему в работе. Уходил от нее Олег ошеломленный и воодушевленный, не переставая удивляться силе духа этой женщины, пережившей великую войну…

– И хорошо, – согласно кивнул Василий Иванович, – а я тоже вот о чем подумал: коли все так удачно сложилось, то мне завтра здесь и делать-то нечего, вы, Олег, можете поставить закорючку в бумаге за меня, ведь это обычная формальность, если вы, конечно, не возражаете?

– Да я не возражаю, – замялся Олег, – если вы мне доверяете…

– Доверяю, доверяю, – не дал договорить ему Василий Иванович.

Лицо его снова нисколько не изменилось. Он только как-то печально взглянул на Олега, и Олег вдруг почувствовал, что отец ее думает совсем не о том, о чем сейчас говорит. Совсем о другом болит его душа, что заставляет быть таким каменным и спокойным его лицо.

– Спасибо вам, Олег, за помощь, – оторвавшись от своих сокровенных мыслей, негромко сказал он и крепко пожал Олегу руку. – Времени еще мало, сходите куда-нибудь, а я поеду домой.

Олег был готов за эти слова кинуться ему на шею и благодарно расцеловать, но Василий Иванович молча протянул ему сумку с вещами и, не оглядываясь, зашагал к остановке. Возможность остаться вселила в Олесю надежду на успех, и она снова была жизнерадостна и прекрасна.

XVI

Олег решил сводить Олесю в пельменную, которую их мужская троица давно заприметила и облюбовала: недорогая, уютная, что небогатым и непривередливым на разносолы студентам было как раз на руку, да ко всему еще и обитая изнутри натуральной сосновой вагонкой и увешанная расшитыми на старинный лад красными петухами длинными рушниками. Приятная негромкая музыка, свежие горячие пельмени со сметаной, еще теплые кексы, посыпанные густо сахарной пудрой с ванилью, обожаемые Олегом, улыбчивые повара, – все это благотворно воздействовало не только на аппетит, но и на настроение постоянных посетителей, просиживающих за массивными прямоугольными столами до самого закрытия кафе.

Олег усадил Олесю за свободный столик, подальше от входа, заботясь, чтобы ее не тревожили снующие взад-вперед проголодавшиеся и уже успевшие подкрепиться посетители, а сам почти бегом отправился за пельменями. Настроение у него было прекрасное: хотелось петь, шутить, делать приятные глупости. Он заказал двойные порции, и пока шустрые повара в длинных розовых фартуках и задорно сдвинутых набекрень пышных чепчиках готовили свое фирменное блюдо, он развлекал их байками. Пельмени еще не сварились, а они уже покатывались со смеху и махали на него руками. Чтобы окончательно не надорвать животы, его обслужили вне очереди, быстро загрузив довольно вместительный поднос, и он, как опытный официант дорогого элитного ресторана, уже через несколько минут важно нес перед собой окутанные жарким облачком пара пельмени, не забыв и про румяные кексы и про компот из сушеных яблок. Олеся, конечно же, ничего не слышала, но видела всю эту картину, а он уже не мог остановиться и, бережно разгружая поднос, отвлекся на него только на минуту; потом небрежно отодвинул поднос на край стола, плюхнулся на деревянный стул, больше похожий своими размерами и крепостью на уличную скамейку, и тут же стал рассказывать в мельчайших подробностях, как разозлившиеся инструкторы безжалостно выбрасывали из самолета не желавших самостоятельно совершить этот героический поступок парашютистов-новичков. Олеся напрочь забыла о своих тревожных мыслях и теперь часто смеялась над его бесконечными историями. Глаза ее стали большими, светлыми и нежными, точно она боялась упустить малейшие эпизоды из восхитительного выступления Олега. А он все шутил и дурачился, обжигаясь пельменями, вкуснее которых никогда еще не было в его жизни.

Посетителей становилось все меньше. Серая тень стала ближе подбираться к их столику. Его тарелка давно опустела; Олеся же, осилив свою только наполовину, забыла про нее, отодвинув в сторону. Она во все глаза продолжала смотреть на Олега, слушать журчащий его голос, и взгляд ее становился все глубже и нежнее.

Олег остановился, только когда выключили музыку. Он непонимающе огляделся кругом и с горечью сообразил, что кафе закрывается.

– Я тебя заболтал? – спросил он.

Олеся улыбнулась, слегка прищурив глаза, и покачала головой.

Олег взглянул на часы и, не отрываясь от них, проговорил: – Галина Васильевна любит пунктуальность.

– Тогда идем? – робко спросила Олеся и поднялась из-за стола…

Галина Васильевна стояла перед распахнутой настежь дверью в белой вязаной кофте и черной расклешенной юбке до колен, опершись о дверной косяк, когда они поднялись на третий этаж, и курила. Коротко подстриженные, с редкими темными пучками седые волосы, взбитые на макушке мелкими кудряшками, придавали ее сухому, жилистому телу еще больше роста. Испещренное глубокими морщинами худое смуглое лицо было спокойно, правая рука слегка дрожала, крепко сжимая в длинных прозрачных пальцах дымящуюся папиросу. С войны она курила только «Беломор», не признавая никаких других папирос и сигарет.

Олег вежливо поздоровался и представил ей Олесю.

– Ну что ж, Олег, вы можете теперь ехать домой, – четко выделяя каждое слово, сказала Галина Васильевна, потушив папиросу и бросив ее в стоящее у двери железное ведро, – а вы, Олеся, пойдемте со мной: буду знакомить вас с моим жилищем. – Да не волнуйтесь вы, Олег, – добродушно добавила она, увидев, как Олег застыл в нерешительности, – не обижу я вашу девицу-красавицу.

Он хотел что-то ответить и попрощаться с Олесей, но Галина Васильевна махнула на него рукой и захлопнула дверь…

Ему очень понравилось, как выразительно Галина Васильевна произнесла «вашу девицу-красавицу», так что он, забыв про лифт, вприпрыжку побежал вниз по лестнице пешком.