Текст книги "Игрушки (сборник)"

XVII

Олег обычно быстро проходил мимо множества вытянутых почти в рост человека зеркал по обеим сторонам раздевалки. Но сегодня, усевшись в середине деревянной лакированной скамейки у самого начала черной витой металлической лестницы на второй этаж почти на час раньше оговоренного с Олесей времени, он впервые заметил, что входящие в институт студенты зеркалами отправляются назад к выходу, а уходящие – наоборот. Создавалось ощущение обратной перемотки кинопленки, а ведь как сильно иногда хочется отмотать назад хоть небольшой промежуток времени, решительным движением вырезать его из жизни и выбросить в корзину для мусора, как неудавшийся дубль молодого и неопытного на житейские коллизии режиссера. Олег напряженно, тревожно всматривался в лица разновозрастных студентов, а точнее – студенток, пытаясь отыскать, уловить хоть какие-то малейшие черты живого, тончайшего образа Олеси. Он поднялся и посмотрел в окно. Утро выдалось сырое и пасмурное. Тихий, но довольно продолжительный дождик, прошедший под утро, приятно остудивший напитанный жарой воздух, совсем не исчез, а превратился в мягкое сырое, занявшее все пространство кругом облако не тумана, а скорее пара. И лишь небольшие бесформенные лужицы на почерневшем от влаги асфальте матово поблескивали под окутанными белесой вуалью тополями, резко вздрагивали и искажались от падавших в них с намокших деревьев крупных капель воды и снова замирали безучастно и умиротворенно.

Плащи и легкие куртки беспрестанно исчезали за перегородкой, сброшенные с плеч плавными грациозными движениями, а еще не запыленный воздух наполнялся терпким запахом духов, лосьонов, помад, дезодорантов, и умноженная в несколько раз зеркалами армада симпатичных личик и ножек торопливо двигалась к предбаннику, ведущему на второй этаж и в длинный, тоже с рядом прямоугольных зеркал узкий гулкий коридор, соединяющий два учебных корпуса.

Олег прошел дальше вглубь коридора, прислонился к холодному косяку стены и стал рассматривать маленький необычный уголок природы, втиснутый кем-то очень рассудительным и находчивым в бесполезно пустующий промежуток коридора под лестницей. Посаженные в горшки неизвестные Олегу растения с широкими и длинными бледно-зелеными листьями были обложены со всех сторон разноцветными гладко-овальными камнями, размером от куриного яйца до футбольного мяча. Но никто из проходивших мимо не удостаивал это загадочное творение рук человеческих своим драгоценным вниманием, словно разноцветный причудливый уголок этот находился не на Земле, а на другой, немыслимо далекой безжизненной планете, где некому оценить необычность его красоты. И Олег наверняка и сегодня тоже прошел бы мимо него, но ожидание, ожидание чего-то нового, волнительного в жизни, для чего не можешь пока еще подобрать подходящих слов, делает человека гораздо внимательнее ко всему окружающему миру, чтобы навсегда запомнить мимолетные явления и черты этого изменчивого мира, сопутствующие волнительному ожиданию непредвиденно хороших перемен в жизни.

Основной утренний поток студентов схлынул, и Олег снова обратил свой проницательный взор на входную дверь, через которую спокойно шествовали теперь или окончательно опоздавшие, или идущие со знанием дела дорабатывать в читальный зал курсовые и контрольные работы студенты.

Своей обычной быстрой качающейся походкой, взъерошенный, как будто только что пробудившись ото сна, в темно-синей ветровке в дверях появился Дробинин. Увидев Олега, он круто повернул в его сторону, на ходу перебросил тоненький пакет в левую руку, а правую вытянул вперед для приветствия, растопырив короткие толстые пальцы.

– А ты чего здесь в такую рань? – удивился он, широко раскрыв покрасневшие от недосыпания глаза. – Ты ж все сдал?

– Я по личным делам, – спокойно ответил Олег.

– По личным?.. Так у тебя встреча тут назначена? Вот это да-а-а! – расплылся в улыбке Дробинин, чуть не прилепив к носу особенным образом выгнувшуюся кверху верхнюю губу, крепко тряхнув Олега за плечо. – Ух как хочется на нее взглянуть хоть одним глазком. Познакомишь?..

– Познакомлю, – согласился Олег, – если только пообещаешь не отбивать и не кадрить дивчину.

– Я только одним глазком, – умоляюще собрал губы в трубочку Дробинин и лукаво прищурил правый глаз.

– Вот так и будешь знакомиться с одним открытым глазом, – назидательно проговорил Олег и погрозил Дробинину пальцем.

Тот снова широко расплылся в улыбке и стал тискать Олега своими крепкими ручищами.

За пламенными объятиями друзья не заметили, как к ним бесшумно подошла Олеся и громко поинтересовалась:

– Не помешаю?

Олег с трудом оторвал от себя цепкого Дробинина и повернулся на знакомый голос.

– Не помешала? – улыбнувшись, переспросила Олеся.

– Да что вы! – опомнился первым Дробинин, поправляя ветровку.

В маленькой черной шляпке, сдвинутой на затылок, с выбившимся озорно из-под нее вьющимся каштановым локоном, отмеченным Олегом еще в первую их встречу, коротком легком плаще и светлых кроссовках Олеся стала как-то сразу меньше, миниатюрнее, так грубо одежда скрыла ее воздушность и грациозность.

У Дробинина челюсть невольно поползла книзу. Олег незаметно пнул его в бок. Тот сразу же приосанился, плотно сжав губы.

– Познакомься, Олеся, это Олег.

– Еще один Олег? – шутливо переспросила она.

– Еще один. Нас много – Олегов, и никуда от нас не деться, – нарочито серьезно проговорил Олег, делая воздушный реверанс в сторону Дробинина.

– Много, много, – почти не разжимая губ, подхватил Дробинин, низко склонив голову.

Олеся заливисто засмеялась, проявив две маленькие ямочки на щеках.

Видя, что Дробинин просто пожирает Олесю своими хищными глазами, отчего лицо ее зарозовело, Олег решил спасать положение и выводить его из неожиданного оцепенения.

– Ты не передумал еще долги Родине отдавать? – громко спросил он.

Дробинин нехотя перевел на него взгляд и сказал коротко: – Уже ушел.

Но сам тем временем не сдвинулся с места.

– Ну и мы пойдем, – решительно подытожил Олег и тронул Олесю за руку, тихонько подтолкнув ее к выходу.

Когда Олеся отвернулась, Дробинин поднял кверху большой палец и многозначительно потряс им в воздухе, выражая тем самым свое крайнее восхищение увиденным. Он так и простоял неподвижно на одном месте, пока они не растворились за дверью…

Олеся торопилась, крепко взяв Олега под руку. Без каблуков она стала ниже ростом и как-то по-детски беззащитной. Олег понимал ее нетерпение заплатить поскорее за обучение и наконец-то облегченно вздохнуть: я студентка. Он не хотел торопиться, но все-таки покорно семенил рядом, часто поглядывая вниз, чтобы не наступить Олесе на ноги.

– Как спалось у профессора? – склонив голову и заглядывая ей в лицо, поинтересовался Олег.

– Кажется, хорошо, – немного подумав, ответила Олеся и, прижавшись к его плечу, зашептала, хотя рядом никого не было:

– Она будет меня ругать.

– За что это она такую хорошую девочку будет ругать? – так же шепотом подыграл ей Олег.

– Она велела мне утром чаю попить, а я сбежала.

– За это я бы тоже тебя поругал, потому что старших нужно слушаться.

– Я исправлюсь, честное слово, – твердо пообещала Олеся, потрепав руку Олега.

И Олег почувствовал вдруг, как хорошо и легко становится у него на душе от общения с Олесей. Он заметил, что и она стала более раскованно вести себя с ним. Он еще боялся признаться себе в том, что их дружеские отношения перерастают во что-то большее, гораздо ближе, чем простая дружба. Но он не мог взять и ни с того ни с сего прямо спросить об этом Олесю. Он скрывал свое тайное желание разобраться в ее чувствах и твердо решил не торопиться, чтобы не ошарашить ее своим внезапным вопросом, не растоптать в одно мгновение ее уважения и доверия к нему. Ведь чувства не вырастают на пустом месте, хотя и кажется порой, что не нужно никаких слов, а достаточно одного только взгляда, чтобы с предметом своего обожания возлюбить и весь грешный мир, благодаря Бога за эту встречу, прекрасно понимая, что просто так в этом мире ничего не дается.

И на вокзале, провожая Олесю домой, он был на удивление спокоен и говорлив. Олеся взяла с него клятвенное обещание, что он обязательно позвонит ей и непременно встретит на осенней сессии. Она коротко поцеловала его в губы, отчего Олег ошалело застыл на месте и долго еще простоял так неподвижно, тупо улыбаясь вслед исчезнувшему вдали автобусу…

XVIII

Прошло лето с вечными хлопотами и заботами, прошло незаметно и тягостно. Сентябрь ознаменовался частыми, долгими и шумными дождями, отчего будни превратились в темные и невыносимо однообразные. Листва почти вся уже облетела, и полуголые ветки кособоких кленов напротив дома нервно вздрагивали, лишенные своего пестрого наряда раньше всякого срока отравленной, загаженной атмосферой. Влажный воздух вплывал в открытую форточку не чистым пахучим, как в пору его детства, озоном, а какой-то кладбищенской сыростью, свойственной ранней весне. Разбредающиеся в такое ненастное, сырое время мысли настойчиво возвращались к воспоминаниям, не желающим выходить за пределы комнаты и дома. Он подолгу лежал теперь в постели с открытыми глазами, исступленно глядя на произвольно выбранный участок потолка. Воспоминания об Олесе не уходили, не растворялись в глупых надеждах и мечтах, отчего становилось все мучительнее просыпаться по утрам не в спальне своего родного дома, а в институтской аллее среди огромной поляны сказочных ландышей, чувствовать спиной нервную дрожь от нежного прикосновения ее прохладных волос, настойчивое, но мягкое пожатие руки, теплое ровное дыхание и с упоением целовать ее припухлые детские губы. Из каких неизведанных и недоступных чувственных глубин проявляются эти особенные чувства, совершенно самостоятельно, без всякого волевого участия, чтобы ошарашить, сбить с толку, поразить своей мощью и непредсказуемостью, как будто это твое второе «я» решительно вызывает тебя на решающий мучительный поединок чувств и страстей, ни спрятаться от которого, ни избежать невозможно. Может быть, это самая жестокая, но благодатная кара за наши грехи, за наше равнодушие к собственной жизни.

XIX

В город Олег приехал довольно рано. Октябрьское утро выдалось сухим, но прохладным. Он аккуратно захлопнул входную дверь и тут же остро ощутил какую-то необычную тишину и пустоту в квартире, поставил на пол сумку с вещами, включил матовый светильник, висящий рядом с дверью на толстом, загнутом кверху гвозде, и осмотрелся. Вещей на вешалке висело меньше обычного, на столе перед зеркалом не валялось никакой мелочи, вроде ключей, расчесок, косметики и многого другого, что должно находиться на глазах постоянно. Он нерешительно заглянул в соседнюю комнату: и там было все убрано и неприкасаемо расставлено на свои места. Смутная тревога стала нарастать в нем, нехорошие, пугающие мысли, посетившие его почти сразу же, как только он переступил порог квартиры, стали торопливо заполнять все его сознание: обои на стенах были те же самые, в мелкий бледно-розовый цветочек, мебель стояла на тех же местах, что и прежде, – значит, ремонта в квартире не делали, но он остро чувствовал, что что-то не так стало теперь в этой небольшой угрюмой квартире, оживавшей безрадостным смехом лишь в редкие, почитаемые всем народом праздники. Почему-то затаив дыхание, как будто вторгаясь без разрешения на чужую запретную территорию, он медленно открыл тонко и жалобно запищавшую дверь платяного шкафа и тут же наконец понял, что именно его встревожило: в комнате не было вещей Дарьи. Со стены исчез толстый ковер, привезенный молодым вместе с приданым.

Олегу стало не по себе, хотя Дарья и была ему абсолютно чужим человеком, но его обуяла какая-то смутная досада, словно это его ни с того ни с сего бросила жена, позарившись на другого, более благонадежного и давно уже примеченного ею. «К этому все и шло», – с горечью подумал он, припоминая вечер в кафе, еще раз окидывая беглым взглядом комнату, словно надеясь, что зоркие глаза его обнаружат хоть малейшую деталь прежней семейной жизни, окончательно теперь разрушенной решительным уходом Дарьи. «Сгинет теперь Вадим», – подумал Олег и лег на диван. Встал он сегодня рано, но спать не хотелось, только какая-то непривычная усталость от длительной поездки сделала тело вялым и безжизненным. Он прикрыл глаза, и тело, лишившись притяжения земли, поплыло куда-то в пустоту, где непозволительно смело властвуют только безудержные мысли и чувства. Теряя постепенно ощущение времени, увлекаемый все дальше и дальше в спокойную бессознательную бездну, он вдруг услышал громкий хлопок в прихожей и резко вскочил с дивана. Сознание еще не вернулось к полному ощущению реальности, но в голове мелькнула и тут же исчезла безнадежная, но единственно разумная мысль: «Дарья что-то забыла забрать…»

Олег выглянул в коридор. Чернее тучи на пороге стояла тетя Вера. Темные круги под глазами и глубоко врезавшиеся морщины, сразу же превратившие ее в древнюю старушку, говорили о мучительном перебаливании ею случившегося горя. За ее спиной, гладко, до синевы выбритый, с редкими черными усиками и, что самое удивительное, совершенно трезвый, угрюмо возвышался Вадим, как будто внезапный уход жены нисколько не смутил и не разочаровал его, а наоборот – вернул к жизни. Вадим застыл, не решаясь обойти стоявшую впереди мать. А тетя Вера некоторое время безучастно смотрела остекленевшими безумными глазами на опустевшую вешалку, потом моргнула и перевела взгляд на Олега. Глаза ее увлажнились, и она громко безутешно зарыдала, захлебываясь слезами и часто сотрясаясь грузным обмякшим телом:

– Олег, хоть ты нас не бросай!

Вадим виновато опустил прояснившиеся глаза в пол, не двигаясь с места. Олег ступил в прихожую, и тетя Вера, уронив безвольно руки, рухнула к нему на грудь.

XX

Горе всегда приходит именно тогда, когда его совершенно не ждешь, когда до последнего момента упорно не веришь, что что-то плохое, страшное, нарушающее привычное восприятие действительности может случиться с тобой, грубо и жестоко выбивая из жизненной колеи, ведь ты не вор, не убийца, не желаешь откровенно и открыто величайшего зла всему необъятному миру или отдельным его особям, хотя, конечно, бывают тягостные минуты озлобленности на кого-то или на что-то, мешающие жить спокойно, без перенапряжения, когда упорно не хочется видеть вину в неожиданно происшедшем только в себе самом, потерянном и необоснованно забытом. Но такая озлобленность быстро проходит, сердце смиряется с осознанной теперь мелочью обиды или утраты, ведь жизнь продолжается и нужно жить дальше, учась на собственных ошибках, иначе все труднее и труднее станет отличать хорошее от плохого, сиюминутное от вечного, великое от бездарного. Олег искренне жалел тетю Веру, что уход Дарьи болезненно и обидно сразил в самое сердце ее безмерную материнскую любовь к сыну, безрассудно плывущему по все сужающейся для него реке времени. Как часто сложившаяся или складывающаяся жизнь наша представляется нам единственно возможной и неопровержимо правильной, и как горько мы убеждаемся потом в том, что можно было повлиять на свою драгоценную жизнь одним только небольшим усилием воли, что нельзя равнодушно плевать на нее с высокой колокольни. И тогда все пошло бы совсем иначе. Трудно сказать, как отреагировал Вадим на уход жены, но уже тот факт, что он протрезвел, говорил о многом.

Как мог Олег попытался поддержать и успокоить тетю Веру какими-то общепринятыми словами и фразами, потому что Вадим отстраненно вяло ходил по квартире как пришибленный, не говоря ни слова, только иногда глухо мычал, глядя на плачущую мать, не зная или не находя подходящих слов, чтобы притупить ее материнское горе, вызванное его скотским поведением, хотя в большей степени оно касалось именно его…

В конце следующей недели закончится последняя его сессия, и тогда останется только приехать в конце декабря, перед самым Новым годом, получить долгожданный диплом. За день до этого должна будет приехать Олеся. Олег ни на секунду не забывал об этом, волновался, а тут еще добавилось неожиданное горе тети Веры, которую он больше жалел, чем непутевого Вадима, хотя, может быть, вовсе и не Дарья была предназначена ему Богом в качестве второй половинки, и он теперь сполна платил за свою безрассудность и. недальновидность. Нельзя безрассудно уповать только на волю судьбы или случая. И мы сами куем свою судьбу, подаренную нам Создателем как программа-минимум, а величина вектора в положительную или отрицательную сторону зависит только от нас, от нашего терпения и усердия…

Олег ушел незаметно, грустный и молчаливый, узнать расписание автобусов и немного отвлечься. Он пошел пешком, хотя идти было довольно далеко, и вдруг вспомнил, что и сам не слишком-то задумывался о течении собственной жизни. Он жил, работал, заочно оканчивал институт, но не было большой радости от этого, не чувствовал он глубокого удовлетворения от своей жизни. И что хорошего сделал он за свои двадцать восемь лет? Раньше он об этом даже не задумывался, не считая нужным, но теперь, с появлением Олеси, он как-то особенно остро стал ощущать окружающий мир, любые перемены в нем и с интересом замечать малейшие перемены в себе. Он не представлял теперь жизни без Олеси, так сильно запало ему в душу сказанное вполне осознанно «пусть лучше мне будет хуже, чем кому-то другому». Он думал, что и сам мог бы произнести такие значимые для него слова, но не произнес, потому что, скорее всего, не познал еще себя самого так глубоко, как это смогла сделать Олеся. Он постоянно думал о ней, мечтал, но представить ее в роли жены почему-то не мог, как ни старался, словно мысль эта была совершенно лишней, неуместной и даже вредной, преступно манящей ежедневной возможностью видеть и всецело обладать предметом своего обожания и воодушевления, но в то, что от этого будет лучше, он почему-то не верил…

XXI

Солнце уже скрылось за двухэтажное белокаменное здание автовокзала, и все обширное пространство платформ, накрытых широкими бетонными плитами, скрывающими людей от зноя и сырости, окунулось в серую тень, отчего какая-то смутная тревога, поселившаяся в нем с самого первого дня приезда, не оставила его даже волнительным ожиданием Олеси. Ему казалось, что вот сейчас она легко выпорхнет из автобуса, мило улыбнется ему – и все дурные мысли тут же раз и навсегда покинут его ставшую слишком впечатлительной голову. Но автобусы приходили и уходили, а Олеси все не было, и он уже стал подумывать, что что-то нехорошее задержало ее или, что того хуже, – она вообще не приедет. Он отвернулся и стал спиной к выстроившимся в ряд автобусам, остановив взгляд на почерневшей от времени покатой крыше вокзала. На одной ее стороне, прямо у самого края, сгрудились нахохлившиеся разномастные голуби, спрятав маленькие головки в мягких перьях, как будто чувствовали приближение ранних холодов, не желая терять драгоценное тепло покрывающегося к зиме прослойкой жира тела. Олег не чувствовал посвежевшего окружающего воздуха, он вообще ничего не чувствовал: он теперь был весь сплошное ожидание…

Олеся показалась совсем с другой стороны, откуда никак не ожидал увидеть ее Олег. В маленькой черной шляпке, коротком бежевом осеннем пальто и черных джинсах, с темной дорожной сумкой, она появилась с правой стороны вокзала, поднялась на высокую пешеходную платформу и медленно пошла навстречу Олегу, замершему у самого края этой платформы. Подойдя к самому ее краю и как-то вяло улыбаясь, Олеся развела в стороны руки. Олег обнял ее обеими руками за талию и опустил вниз. Скованная осенней одеждой она стала казаться миниатюрной сказочной Дюймовочкой. Она доверчиво прижалась к Олегу, как ребенок, ищущий защиты от жестокого, грубого и несправедливого мира. Сердце Олега учащенно забилось, и он даже закрыл от волнительного удовольствия и счастливо сбывшегося ожидания глаза.

Олеся мягко отстранилась и негромко спросила:

– Давно меня ждешь?

Олег задумался на мгновение и так же негромко ответил:

– Может быть, всю жизнь…

Олеся подняла на него потухшие печальные глаза, и Олег увидел, что они вот-вот исказятся уже готовыми вырваться наружу слезами.

– Идем, – сказала Олеся, протягивая Олегу сумку.

Он взял сумку и спросил:

– Что-то случилось?

Олеся моргнула, и крохотная слезинка скатилась по щеке.

Олег снова прижал ее к себе, уже сильнее, чтобы она окончательно не разрыдалась.

– Расскажи, что произошло? – настойчиво, но мягко попросил он.

Олеся всхлипнула, повернула голову набок и нехотя заговорила:

– С отцом у нас проблемы. Я хочу, чтобы он ушел.

– Пьет? – спросил Олег первое, что само собой пришло ему в голову.

– На маму он кричит, оскорбляет ее.

– Я, конечно, не специалист в семейных делах, – начал неуверенно Олег, – но практически все люди ссорятся, ругаются, иногда даже дерутся, но потом, образумившись, мирятся и живут долго и счастливо.

– У нас счастьем и не пахнет, – сказала печально Олеся и тяжело вздохнула, покачивая головой. – Все началось еще летом. На работе у него какой-то праздник отмечали, выпили там, конечно, домой пришел он поздно, навеселе, чего раньше за ним не замечали. Взахлеб, плохо выговаривая слова, рассказал маме, что они заспорили на работе о предначертанной судьбе для каждого человека, но к общему мнению не пришли и решили разрешить спор у местной гадалки: есть у нас такая баба Галя, я мимо ее дома даже ходить боюсь. Как-то неестественно тихо всегда у ее дома, как на кладбище. Так вот, она сказала отцу, что мама вовсе не его судьба и что на нем какой-то приворот. Раньше он был веселый, разговорчивый, а с того злополучного дня стал вялым и хмурым, точно его подменили, к соседке нашей одинокой стал захаживать, а сейчас и ночует у нее – маму позорит.

– Выходит – не по своей воле: приворожили его, значит, не специально он куролесит, – попытался вступиться за отца Олег, и вовсе не из-за мужской солидарности. – Я видел его, и мне показалось, что он хороший человек.

– Был хороший, – с горечью сказала Олеся.

– Ему помочь нужно, Олеся, он ведь сам не понимает, что творит.

– Не верю я ни в привороты, ни в заговоры, – твердо и резко сказала Олеся. – Он просто повод нашел, чтобы нас бросить.

– Напрасно ты не веришь, Олеся, – многозначительно проговорил Олег, – в жизни много бывает такого, что ни в сказке не прочитаешь, ни в страшном сне не увидишь.

– Я не могу больше так жить. Я только хочу, чтобы он ушел.

Она положила руки Олегу на плечи и уткнулась головой ему в грудь.

Олег отыскал под шляпкой ее прохладные волосы и погладил их, не в силах больше ничем помочь.

– От судьбы не уйдешь, – одними губами прошептал Олег.

Олеся услышала и подняла голову.

– Давай куда-нибудь от нее уйдем, хотя бы в кино?

– Давай уйдем, – согласился Олег, – «Пятый элемент» сейчас идет, говорят – неплохой фильм…