Текст книги "Terra Nipponica: Среда обитания и среда воображения"

Глава 1
Большая страна из восьми островов

Обильная земля на крайнем востоке

Первые сколько-то пространные письменные тексты японская культура начинает порождать в начале VIII в. Большинство из них были созданы при непосредственном участии государства – сотрудников его аппарата. Это своды законов, хроники, поэтические антологии. Появлялись и тексты, созданные по частной инициативе (поэтические, исторические, буддийские). По этим текстам мы и можем судить о том, что происходило в стране и в сознании ее обитателей.

Разумеется, следует отдавать себе отчет в том, что носителями письменной культуры являлся весьма ограниченный круг людей, связанных с государством чиновничьей службой. Это были сами чиновники (их количество составляло приблизительно 10 тыс. человек) и буддийские монахи, которые в то время расценивались как сотрудники государственного аппарата (высших иерархов назначал император, монахи имели специальные ранги, совершали ритуалы, направленные на обеспечение порядка в государстве и природе). Это был тот круг людей, который оказывал повышенное влияние и на весь строй японской жизни, и на его интерпретацию.

VIII–X века – это время создания и расцвета централизованного государства, когда китайские управленческие и мировоззренческие идеи прорастают на японской почве. Государственная жизнь строилась в соответствии с детально разработанным и скроенным на китайский лад законодательством, целью которого было создание формализованной и полностью предсказуемой социальной среды обитания. Поэтому это государство нынешние историки часто именуют государством законов (рицурё кокка).

Под китайскими идеями следует понимать малорасчлененный на отдельные учения комплекс идей, которые пришли непосредственно из Китая. Это была амальгама из конфуцианских, даосских и буддийских представлений, обрядов, церемоний, практик. С помощью языка, выработанного этими системами, описывалась среда обитания древних японцев. Следует иметь в виду, что влияние буддизма было поначалу в этом отношении наименьшим. Получивший распространение в Японии с середины VI в., буддизм в VIII в. вошел значимой частью в состав официальной идеологии, но его комплексные представления о пространстве долгое время оставались не слишком востребованными в государственной жизни.

В то время, о котором идет речь, указанные идеологические системы редко воспринимались как противоречащие друг другу. Буддийский монах Кукай (774–835) в 797 г. описал спор трех воображаемых оппонентов, представляющих буддизм, конфуцианство и даосизм в своем трактате «Три учения указывают и направляют» («Санго сиики»)[3]3
  Ку: кай (Ко: бо-дайси). Три учения указывают и направляют. Санго: сиики/Перевод Н. Н. Трубниковой. М.: Издатель Савин С. А., 2005.


[Закрыть]. Разумеется, победителем в споре выходит буддист, однако в действительности мы наблюдаем более сложную и неоднозначную картину, когда для достижения своих целей государство и человек прибегали к средствам, которые имеют различное происхождение. Древние японцы стремились не столько к чистоте учения, сколько к его эффективности.

Строительство хорошо отлаженного административного аппарата, увеличивающийся контроль над населением, его обыкновениями и привычками сопровождались разрастанием территории, реально подведомственной центру – столице Нара с располагавшимся там императорским дворцом. Земля находилась в собственности государства, которое наделяло ею подданных (требуя взамен службы и выплаты налогов), контроль над провинциями был достаточно прочным, хаято (племена на Кюсю) были замирены в начале VIII в., эмиси (протоайнов) удавалось теснить к северу. Управленческие и мобилизационные возможности государства демонстрировали положительную динамику, в стране осуществлялись крупномасштабные проекты, требовавшие высокой степени подчинения, мобилизации и кооперации (строительство столиц, возведение крупнейшего буддийского храма Тодайдзи, прокладка сети крупных дорог, связывавших центр и периферию, и т. д.). Обмен посольствами с материковыми государствами (Китай, Силла и Бохай) имел регулярный характер.

Источники содержат множество свидетельств, указывающих на активное вмешательство государства во все области жизни всех слоев населения. Государство присваивает время подданных (заставляет чиновников являться на службу); собирает налоги; внедряет отработочные повинности; оказывает помощь пострадавшим от стихийных бедствий и эпидемий; регулирует социальные, семейные и земельные отношения; обучает крестьян передовой агротехнике; внедряет грамотность; приказывает, каким божествам молиться; предписывает правила поведения и соблюдение тех или иных ритуалов и церемоний и т. д. Это «вмешательство» расценивалось как проявление руководящей воспитательно-образовательной роли государства (государя) по отношению к подданным, которые часто именуются глупыми или неразумными «детьми», нуждающимися в воспитании, наставлении и присмотре. Государь при этом исполняет роль отца и матери одновременно.

Подведомственные государю чиновники берут с него пример. В сообщении хроники «Сёку нихонги» («Продолжение анналов Японии», 797 г.)[4]4
  Характеристику и историю создания «Сёку нихонги» см.: Мещеряков А. Н. Хроника «Сёку нихонги». Свиток 1. Политическая культура древней Японии//Orientalia et Classica. Труды Института восточных культур и античности. Выпуск VII. М.: РГГУ, 2006. С. 7–65.


[Закрыть] содержится некролог (жизнеописание)[5]5
  О жанре жизнеописаний в древней Японии см.: Родии С. А. Антология «Кайфусо»: история, политика и поэтика. История и культура Японии 5//Orientalia et Classica. Труды Института восточных культур и античности. Выпуск ILIX. М.: РГГУ, 2012. С. 25–41; Он же. Буддийские мотивы и жизнеописания монахов в «Кайфусо» // Orientalia et Classica. Труды Института восточных культур и античности. Выпуск LI. М.: РГГУ, 2013. С. 48–68.


[Закрыть] образцового чиновника, радеющего о благе «глупого» народа. Управитель провинции Тикуго по имени Мити-но Кими Обитона «для поощрения хозяйственных занятий народа составил руководство, учил землепашеству. В его руководстве содержатся подробные рекомендации, как в межах [рисовых полей. – A.M.] выращивать фруктовые деревья и овощи, а также о том, как выращивать кур и свиней. Время от времени он объезжал [подведомственные ему земли], и если обнаруживался человек, который не следовал его указаниям, он немедленно наказывал его. Вначале старики и молодые невзлюбили его и тайно злословили на его счет. Однако после того как они собрали урожай, не было ни одного, кто бы не испытывал радости»[6]6
  Сёку нихонги, Ёро, 2-4-11 (718 г.).


[Закрыть].

Возрастание государственной мощи и уверенности (самоуверенности) в своих силах прямо сказывалось на оптимистическом (или же достаточно сбалансированном) восприятии жизни, по крайней мере таком, каким мы можем наблюдать его по письменным текстам, порожденным государством. Несмотря на начавшееся распространение буддизма, жизнь не воспринималась как страдание и юдоль печали. Здесь было место радостям и горестям, встрече и прощанию. Люди молились о продлении жизни, смерть воспринималась не как избавление от горестей мира, а как утеря радостей жизни. Неурожайный год сменялся урожайным. После засухи благодаря усердным молитвам непременно проливался дождь. Все процессы в обществе и природе мыслились как познаваемые и принципиально подверженные контролю. Когда гадание показывает, что должна случиться засуха, император Дзюнна (786–840, на троне 823–833), опираясь на прецеденты в китайской истории, уверенно заявляет: «Добродетельность непременно побеждает проклятие, добро уничтожает бедствие». Поэтому, для того чтобы избежать засухи, он объявляет о ряде благотворительных мер, которые призваны задобрить Небо и повлиять на природные силы[7]7
  Нихон коки, Тэнтё, 2-4-7 (825 г.).


[Закрыть]. Когда на морском побережье вдруг появляются камни необычной формы и никто не знает, как истолковать это явление, император Ниммё (810–850, на троне 833–850) простодушно распоряжается на всякий случай провести буддийские и синтоистские обряды, которые – он уверен! – заведомо «превратят [потенциальные] бедствия в счастье»[8]8
  Сёкунихон коки, Дзёва, 6-9-17 (839 г.).


[Закрыть].

Китайское влияние затрагивает прежде всего элиту. В связи с этим в придворной жизни господствует китайская картина мира. В самом общем виде она выглядит следующим образом. Основными компонентами мироздания являются Небо, Земля и Человек. Безличное Небо представляется высшей инстанцией, управляющей всеми делами и процессами, происходящими на Земле. Небо предъявляет человеку определенные морально-этические требования, которые он должен выполнять. Если эти требования соблюдаются, тогда Небо устраивает так, что Земля (обиталище людей) приходит в гармоничное состояние, удобное и благоприятное для проживания человека. В противном случае Небо выражает свое недовольство и Земля приходит в «возмущение». Его проявлениями являются засухи, проливные дожди, бури, землетрясения, неурожаи, пожары, болезни, мятежи и т. п. Задача состоит в том, чтобы правильно истолковать эти знаки, определить их причину и принять меры (как практические, так и ритуальные) по исправлению недостатков в своем поведении. Таким образом, триада Небо-Земля-Человек образует комплекс, в котором человеку отводится активная роль – ведь именно его поступки способны вызывать ту или иную реакцию природы. После длительной серии землетрясений император Дзюнна говорит о том, что подобные бедствия не происходят сами собой, их причина коренится в людях[9]9
  Нихон коки, Тэнтё, 5-7-29 (828 г.).


[Закрыть].

В этих условиях не возникает вопроса о возможности или даже необходимости «покорения природы». Однако можно влиять на нее через действия, которые «ублажают» высшие силы. Небо предстает как главная из этих сил. Если отвлечься от хозяйственного аспекта использования природы, то она – чуткий индикатор, по которому судят о том, насколько удовлетворены высшие силы поведением людей и насколько «правильно» устроена жизнь данного сообщества. Природа не имеет самостоятельной воли и независимого бытия, она сотворена божественными силами и управляется ими. Поэтому «поведение» природы – это в конечном счете поведение божественных сил.

В государстве и обществе выделяются группы населения, на которые возложена обязанность (или же которые присвоили эту обязанность) по осуществлению наблюдения за Землей и коммуникации человека с Небом, другими божественными силами, – это астрологи, гадатели, геоманты, синтоистские жрецы, буддийское духовенство. Но верховной инстанцией в этом отношении является император со своим двором. Именно он обладает наибольшими потенциями для того, чтобы умилостивить Небо и иные божественные инстанции. Эксперты делают свои предложения, но окончательное решение остается за императором.

В японской картине мира верховная власть (император) связана с природной средой обитания намного прочнее, чем на Западе. Генезис верховной власти имел в Японии религиозную основу, император – это не военный предводитель, а верховный жрец, его основная функция – обеспечение плодородия, что достигается установлением с помощью ритуальных методов контроля над поведением природы и природным временем (чередование времен года, дождей и вёдра, холода и тепла, предотвращение стихийных бедствий и т. д.). Подобный менталитет свойствен многим традиционным обществам и, вероятно, имел в Японии местное происхождение. Однако конкретное формулирование обязанностей (ответственности) правителя по обеспечению плодородия и минимизации последствий стихийных бедствий сформировалось в значительной степени под прямым интеллектуальным влиянием Китая, который в течение длительного времени выступал для Японии в качестве культурного донора[10]10
  О специфике верховной власти в древней Японии см.: Мещеряков А. Н. Японский император и русский царь. Элементная база. М.: Наталис; Рипол классик, 2004.


[Закрыть].

Что думали древние японцы о той земле, на которой они живут? Для человека, перешедшего к оседлому образу жизни и занявшегося землепашеством, земля – это главный ресурс для пропитания. Поэтому главные параметры, по которым он оценивает землю, – это плодородие, размер, обширность. Предназначение земли – быть полем, объектом сельскохозяйственной деятельности. Считали ли древние японцы свою землю достаточно большой, обильной и плодородной, чтобы удовлетворялись их потребности?

Мифы синто, зафиксированные в сводах «Кодзики» (712 г.) и «Нихон сёки» (720 г.), повествуют о происхождении Японских островов. При этом космологическая часть повествования восходит к китайскому памятнику «Хуайнаньцзы» (середина II в. до н. э.). В самом начале «Нихон сёки» сообщается: «В древности, когда Небо-Земля были не разрезаны и Инь-Ян не были разделены, мешанина эта была подобна куриному яйцу, темна и содержала почку. И вот чистое-светлое истончилось-растянулось и стало Небом, а тяжелое-мутное удержалось-застряло и стало Землей… И тогда между Небом и Землей возникло нечто. По форме оно напоминало почку тростника. И оно превратилось в божество»[11]11
  Нихон сёки. Анналы Японии/Перевод Л. М. Ермаковой и А. Н. Мещерякова. СПб.: Гиперион, 1997. Т. 1. С. 115.


[Закрыть].

Затем следует рассказ о рождении божеств и создании территории собственно Японии – речи о создании других земель и стран не идет (следует также иметь в виду, что остров Хоккайдо и архипелаг Рюкю не входили тогда в состав японского государства). Эти мифы имеют уже местное происхождение. Согласно этим мифам, боги Идзанаги и Идзанами создают в море страну Оясимакуни. Этот термин обычно переводится как «восемь больших островных стран» или «большая страна из восьми островов»[12]12
  Кодзики. Записи о делах древности / Перевод Е. М. Пинус, Л. М. Ермаковой, А. Н. Мещерякова. СПб.: Шар; Гиперион, 1994. Т. 1. С. 41–42; Нихон сёки. Анналы Японии / Перевод Л. М. Ермаковой, А. Н. Мещерякова. СПб.: Гиперион, 1997. Т. 1. С. 117–121. О термине «оясима» см.: Симонова-Гудзенко Е. К. Япония VII–IX веков. Формы описания пространства и их историческая интерпретация. М.: Восток-Запад, 2005. С. 179–185.


[Закрыть]. В различных вариантах мифа перечень этих островов-стран несколько различается и под словом «остров» (сима) может пониматься не только собственно остров, но и определенная часть суши. В стихотворении знаменитого поэта Какиномото Хитомаро провинция Ямато (т. е. «сердце» японской государственности, там была расположена столица Нара) прямо именуется островом («Манъёсю», № 255; вариант этой песни см. в антологии «Синкокинсю», № 899)[13]13
  Антология «Манъёсю» была составлена во второй половине VIII в. Ее русский перевод см.: Манъёсю / Перевод А. Е. Глускиной. М.: Восточная литература, 1971. Антология «Синкокинсю» составлена в 1205 г. Русский перевод см.: Синкокинвакасю: японская поэтическая антология XIII века/Перевод И. А. Ворониной. М.: Корал клаб, 2001. В связи с тем что для данной работы нам требовалось максимальное соответствие переводов оригиналу, за исключением специально оговоренных случаев, мы цитируем источники в своих переводах.


[Закрыть]. Мифы не выделяют Хонсю в качестве отдельного острова, на его территории располагаются несколько «островов», т. е. крупных территориальных единиц. Это свидетельствует о том, что наполнение термина «сима» в древности и в нынешнее время было разным. Показательно, что если в текстах, отсылающих к мифу (акту творения), Япония обозначается как «восемь островов», то в текстах, описывающих историческое время, «восемь островов» могут превращаться в «восемь (т. е. множество) провинций». Именно так именуют подданные подвластную императору Камму (737–806, на троне 781–806) территорию, на которую распространяется его светоносность[14]14
  Нихон коки, Энряку, 13-8-13, 785 г.


[Закрыть]. В таком именовании отражена материковая, а не морская (островная) составляющая образа Японии.

Боги создают острова (части суши), из которых состоит Япония. Однако люди в лице чиновников проводят административные границы вовсе не обязательно по границам островов. Два из трех самых крупных островов (Хонсю и Сикоку) не представляли собой самостоятельных административных единиц. Нынешний остров Кюсю обычно называли Цукуси, он входил в состав административной единицы (округа), известной как Сайкайдо. Кюсю могли также именовать как «Девять провинций и два острова»[15]15
  Сёку нихон коки, Дзёва, 2-12-3 (835).


[Закрыть], где под островами понимались Цусима и Ики. Таким образом, сам Кюсю (точно так же, как Хонсю и Сикоку) не воспринимался как остров. Эти острова предстают таковыми, лишь будучи нанесенными на географическую карту страны или мира, древние же японцы исходили из непосредственного визуального впечатления, а для него Хонсю, Сикоку и Кюсю были слишком велики, чтобы они воспринимались как кусок суши, окруженный морем.

Границы каждой провинции (их число временами менялось, но неизменно составляло несколько больше 60) находились внутри островов. Что до более крупной территориальной единицы – округов (до), то их границы могли не совпадать с географическими границами островов (Хонсю) и даже «переползали» через них (так, в округ Нанкайдо входили не только четыре провинции Сикоку, но и остров Авадзи, и провинция Кии, находившаяся на Хонсю). Принятое в Средневековье обозначение Японии как страны 66 провинций и (всего!) двух островов (Ики и Цусима) также показывает относительность понятия «островная страна» применительно к территории древней Японии.

Можно по-разному трактовать содержание понятия «оясима», но в любом случае остается фактом, что оно несет в себе энергию созидательного мифа и имеет исключительно положительные смыслы, связанные с большим размером и плодородием. Именование Японии «великой страной восьми островов» было закреплено в ритуалах поставления на престол, когда в интронизационных указах она называется именно таким образом, а ее свойством объявляется обильность. Так, государь Момму (683–707, на троне 697–707) ставит своей задачей «сию страну, обильную Поднебесную, обустраивать и умиротворять, народ Поднебесной ласкать и миловать» (перевод Л. М. Ермаковой). Обильной страной называет Японию и государыня Гэммэй (661–721, на троне 707–715)[16]16
  Синто – путь японских богов. СПб.: Гиперион, 2002. Т. 2. С. 134–135.


[Закрыть].

В древности Япония часто именовалась также как Тоёакицусима – Остров (острова) богатых урожаев, Тоёасихара мидзухо-но куни (Страна обильных тростниковых равнин и удивительных колосьев риса). Сельскохозяйственное плодородие японской земли вряд ли нуждается в дополнительных комментариях. Что до тростника (аси), то его значимость определяется, видимо, тем, что японский тростник отличается необычайно быстрой вегетацией и может поэтому служить метафорой обильности и порождающих сил земли. Роль тростника видна уже в упомянутом креационном мифе. В его поздней неканонической версии тростнику также отводится первостепенная роль. В 849 г., когда буддийские монахи поздравляли императора Ниммё (810–850, на троне 833–850) с сорокалетием, в их «адресе» упоминается о том, что божество Сукунахико при обустраивании японской земли первым делом сажает там тростник и осоку (сугэ) и с тех пор в Японию каждый год приходит весна[17]17
  Сёку нихон коки, Касё, 2-3-26 (849 г.).


[Закрыть].

Характеристики территории Японии неизменно имели в древности превосходные степени. Так, бог-демиург Идзанаги характеризует Японию (Ямато) как «страну спокойных заливов» (т. е. как страну замиренную), «страну тысяч узких копий» (т. е. страну мужественных воинов). Именно потому, что эта страна прекрасна, божество Ниниги примечает ее и спускается на нее с Неба[18]18
  Нихон сёки. Анналы Японии/Перевод Л. М. Ермаковой и А. Н. Мещерякова. СПб.: Гиперион, 1997. Т. 1. С. 194; Кодзики. Записи о деяниях древности / Перевод Е. М. Пинус, Е. М. Ермаковой, А. Н. Мещерякова. СПб.: Шар, 1994. Т. 2. С. 196–197.


[Закрыть].

Еще одно древнее именование Японии – Стрекозиные острова (Акицусима). Поскольку стрекоза уничтожает вредных для урожая и человека насекомых, она имела в японской культуре исключительно положительные коннотации. Так, согласно своду «Нихон сёки», первоимператор Дзимму, взобравшись на гору и обозревая страну, восклицает: «Ах, какую прекрасную страну я получил!» Он сравнивает ее очертания со стрекозой и нарекает Стрекозиными островами. В более позднее время такое именование получает дополнительное подкрепление: стрекоза проглатывает слепня, который вознамерился ужалить самого императора Юряку (традиция датирует его правление 456–479 гг.)[19]19
  Нихон сёки. Анналы Японии/Перевод Л. М. Ермаковой и А. Н. Мещерякова. СПб.: Гиперион, 1997. Т. 1. С. 194, 350–351; Кодзики. Записи о деяниях древности/Перевод Е. М. Пинус, Е. М. Ермаковой, А. Н. Мещерякова. СПб.: Шар, 1994. Т. 2. С. 96–97.


[Закрыть]. Уподобление территории Японии стрекозе встречается и в поэзии «Манъёсю». Во втором стихотворении этой антологии государь Дзёмэй (593–641, на троне 629–641) оглядывает страну со священной горы Кагуяма и тоже находит ее прекрасной:

 
Много гор
В стране Ямато…
Но вот поднялся
На Кагуяма – Небесную гору
И окинул взглядом страну:
В долине
Дымки́ поднимаются вверх,
Над морем чайки летают.
Хороша страна Акицусима,
Страна Ямато.
 

В этом стихотворении император восхищается зажиточностью своих подданных (всюду вьются дымки от очагов, на которых готовят сытную пищу) и обширностью подведомственной ему территории (он видит не только сушу, но и море). Остается добавить, что Кагуяма расположена в нынешней префектуре Нара, которая не имеет выхода на побережье, а высота горы составляет всего 152 м. Разумеется, никакого океана с ее вершины в действительности не видно, но от этого воображаемая страна не становится ни меньше, ни хуже.

Во всех вышеперечисленных случаях смотрящий на страну (божество, император) оглядывает ее сверху (с горы, с Неба). Впоследствии подобную операцию будут проделывать уже самые обычные люди с помощью географической карты.

Итак, синтоистский миф и связанная с ним поэзия характеризуют территорию Японии как большую, а ее землю как плодородную. Такое понимание находит подтверждение и в историческом времени. Исторические хроники, составители которых были хорошо начитаны в китайских исторических и натурфилософских сочинениях, свидетельствуют о частом обнаружении в VIII – начале X в. благоприятных знамений, которые служат указанием на добродетельность государя, его гуманность и правильное понимание тех задач, которые ставит перед ним Небо. Считалось, что счастливые знамения посылает само Небо, они могут появляться только при праведном государе. Если государь праведен, тогда и его земля хороша. Таким образом, характеристики земли не являются неизменными, они напрямую зависят от качеств государя. Поэтому его подданные кровно заинтересованы в том, чтобы их государь обладал свойствами, которые любезны Небу.

К благоприятным знамениям относили альбиносов – животных и птиц (черепахи, олени, кони, лисицы, мыши, ласточки, вороны, голуби, гуси, фазаны, воробьи), черную лисицу, красную ворону, лошадь с раздвоенными копытами, «чудесного коня» (вороной или голубой с белой гривой и хвостом), многоцветные «чудесные» облака, «чудесный (дарующий здоровье) источник», «сладкую росу», стебель риса с двумя колосьями, стебель проса с рисовым колосом, «удивительные» тыквы и лотосы, дарующий долголетие гриб «маннэнтакэ», «чудесный ветер» (ураган), посланный божествами на корабли мятежников. В начале нового года государю непременно демонстрировали такие природные объекты, которые считались счастливыми знамениями. Обнаружившему их полагались подарки, повышение в ранге. Поскольку «чудесные облака» имели свойство рассеиваться и непосредственно продемонстрировать их было невозможно, для большей наглядности и убедительности императору могли подносить их рисунок[20]20
  Сёкунихон коки, Дзёва, 2-12-1 (835 г.).


[Закрыть].

Считалось, что благоприятные знамения могут появляться только при благодетельном государе. В этом «счастливом» случае прежний девиз правления мог меняться на новый. Такое переименование отражает убеждение, что государь контролирует линейное, историческое, человеческое время, является его «хозяином». Провозглашение девизов считалось привилегией императора и его должностной обязанностью. Календари с указанием девиза составляли при дворе, потом их распространяли по учреждениям и провинциям.

Обличая мятежника Тайра-но Масакадо (?-940), который провозгласил себя новым императором, источник тем не менее оговаривает, что он все-таки не осмелился ввести при своем дворе должности летописца и составителя календарей. При отъезде же (скорее, бегстве) настоящего малолетнего государя Антоку (1178–1185, на троне 1180–1185) его опекуны решают взять с собой не только императорские регалии (меч, зеркало, печать), но и клепсидру, причем в суматохе они позабыли вовсе не часы, а меч[21]21
  Повесть о доме Тайра / Перевод И. Львовой. М.: Художественная литература, 1982. С. 405, 329.


[Закрыть]. Знание календаря – привилегия настоящего правителя, знающий календарь повелевает и миром. Поэтому во время интронизации среди символов императорской власти, которые придворные держат в руках, имеются не только печать, меч, ключи, почтовые колокольцы, но и детали от клепсидры[22]22
  Мидо кампакуки, Тёва, 5-1-29 (1016 г.).


[Закрыть].

Девиз правления представляет собой род заклинания, призванного обеспечить или же отразить благополучное событийное наполнение времени. Так, в указе императрицы Гэнсё (680–748, на троне 715–724) говорилось: «7-го дня 9-й луны этого года человек из левой части столицы по имени Ки-но Иэ преподнес белую черепаху». Далее эксперты сверились с китайскими книгами, согласно которым в случае, если «сын Неба обладает чувством сыновнего долга, с Неба спускается дракон, на земле появляется черепаха», а «если государь ко всем относится ровно и не присоединяется к кликам, если он уважает пожилых и не теряет старых друзей, если добродетель его разлита повсюду, тогда появляется чудесная черепаха». На этой основе государыня делает вывод: «А потому знаем, что [белая черепаха] – это чудесный дар Неба и Земли, для страны он – благоприятное знамение высшей степени. Искренне полагаем, что добродетели Нашей мало, чтобы заслужить такой чудесный знак. Принцам крови, принцам, министрам, сановникам, всем чиновникам надлежит также радоваться этому чудесному знамению»[23]23
  Сёку нихонги, Еро, 7-10-23 (723 г.).


[Закрыть].

Девизы правления вводятся в начале VIII в. (три девиза VII в. были введены задним числом). В «благополучных» VIII–IX вв., когда возможности центра по контролю над страной были весьма значительными, не наблюдается ни одной смены девиза под влиянием неблагоприятных знамений. Впервые смена девиза правления под влиянием неблагоприятных знамений (наводнения и болезни) фиксируется в 923 г., затем мы наблюдаем весьма частую смену девизов по аналогичным причинам. «Зависимость» верховной власти от природных явлений и катаклизмов (понимаемых как знаки свыше) сохраняется на всем протяжении японской истории вплоть до начала вестернизации (модернизации). Эта зависимость выражается в том, что девизы правления достаточно часто изменяются под влиянием благоприятных или неблагоприятных природных знамений. С 697 до 1867 г. трон занимали 85 правителей. Количество же девизов составляет 240.

Смена девиза была обязательной в случае интронизации, но на протяжении одного правления девиз мог меняться несколько раз под влиянием природных (реже социально-антропогенных) факторов. Уговаривая императора Ниммё сменить девиз правления ввиду обнаружения чудесной черепахи, левый министр Минамото Токива напоминает ему о том, что долг императора – наблюдать за знамениями и реагировать на них с помощью изменения календаря (девиза правления)[24]24
  Сёку нихон коки, Дзёва, 15-6-8 (848 г.).


[Закрыть].

Общеоптимистический настрой элиты в период древности соотносится с представлением о богатстве японской земли полезными (подземными) ископаемыми. В VIII в. фиксируется три изменения девизов правления, связанных с обнаружением полезных ископаемых – золота (два случая) и меди. В указах, посвященных обнаружению полезных ископаемых, неизменно подчеркивалась изобильность японской земли. Так, по случаю обнаружения меди в указе государыни Гэммэй говорилось: «И вот донесли Нам, что в стране обильной, где Мы правим, в земле Мусаси, в стороне восточной, мягкий красный металл сам собой наружу явился. И мыслим Мы божественной сутью своей, что это сокровище, явленное изволением богов дарующих, на Небе пребывающих, на Земле пребывающих»[25]25
  Сёку нихонги, Вадо, 1-1-1 (708 г.). В данном случае использован перевод Л. М. Ермаковой. См.: Норито. Сэммё. М.: Наука, 1991. С. 141.


[Закрыть].

В Китае обнаружение полезных ископаемых не считалось благоприятным знаком и не приводило к смене девиза. Однако в Японии дело обстояло по-другому. Общий настрой эпохи приводил к тому, что японцы того времени были склонны обнаруживать в природе преимущественно благоприятные знамения.

Таким образом, земля Японии считалась в то время (в отличие от сегодняшнего дня) весьма богатой и благодатной. На этой земле часто обнаруживаются благоприятные знамения, число которых значительно превышает количество знамений неблагоприятных. Это воспринималось как свидетельство того, что правящая династия пользуется покровительством высших существ, которые благоволят ей. Японцы не позиционировали свою островную страну как отличающуюся дурным климатом, подверженную стихийным бедствиям, как маленькую или ущербную. Все названия Японии и ее характеристики подчеркивали положительные свойства ее территории.

Уверенность в достоинствах своей земли коррелирует с представлениями о том, что в Японии процветает конфуцианство – основа «правильной» государственности. В записи официальной хроники «Сёку нихонги» за 704 г. сообщается, что китайские чиновники в разговоре с японским посланником Авата-но Асоми якобы так отзывались о Японии: «Нам часто доводилось слышать, что за Восточным морем лежит великая страна Ямато. Еще ее называют страной Конфуция, люди там богаты и веселы, там хорошо соблюдается церемониальность. Видим, что и ты хорош обликом и одеждой»[26]26
  Сёку нихонги, Кэйун, 1-7-1 (704 г.).


[Закрыть]. Гордились японцы и тем, что синтоистские божества и будды оберегают территорию страны. Государственные ритуалы их почитания и благодарения были нормой времени.

Итак, древние японцы положительно оценивали качества территории, на которой они проживают. Однако на море, окружающее сушу, они смотрели совсем по-другому. Если оценивать ситуацию в целом, то японская элита решительно «отгораживается» от моря, в ее воображении море предстает как среда грозная, страшная и малодоступная для освоения. Море – это источник опасностей: штормов, бурь, цунами, тайфунов. Поэтому налоговые поступления для их лучшей сохранности власть предписывала доставлять не морем, а сушей[27]27
  Сёку нихонги, Рэйки, 1-5-14 (715 г.).


[Закрыть]. При упоминании моря представители элиты рисовали в своем воображении не гладь, а бурные волны. Назначение в состав посольства в Китай зачастую воспринималось чиновником как настоящее бедствие. И это можно понять – ведь слишком часто дело кончалось кораблекрушением. Окруженные морем, японцы не сумели (или не захотели) создать надежные корабли, предназначенные для дальнего плавания в открытом море. В официальной, письменной культуре территория Японии – это «маленький материк», «остров» спокойствия посреди бушующей стихии. Несмотря на то что территория Японии состояла – как нам представляется из нынешнего дня – из островов, в общем и целом страна (ее правящая элита) позиционировала себя не как «морское» и рыболовецкое, а как «материковое» и земледельческое государство.

Стихия моря текуча, люди, с ним связанные, находятся в постоянном движении и хуже поддаются контролю (подсчету и налогообложению). Рыбная ловля – это разновидность охоты с ее ограниченно прогнозируемыми результатами, что противоречит основным установкам земледельческого государства на предсказуемость жизни. Кроме того, рыбаки имеют дело с убийством живых тварей, а это не вписывалось в буддийскую мораль. Когда в стране объявляли «дни очищения» (скажем, в случае болезни императора) и запрещалось убиение живых существ, такие распоряжения имели в виду в первую очередь рыбаков (правда, параллельно отдавался благоразумный приказ о снабжении их в эти дни продовольствием)[28]28
  Нихон коки, Дайдо, 4-4-28 (809 г.); Конин, 1-7-26 (810 г.).


[Закрыть].

Все, кто связан с морем, и всё, что с ним связано, обладали в государственной системе ценностей более низким статусом, чем имеющее отношение к земле и земледелию. «Просвещенное» государство активно регулирует земельные отношения и жизнь земледельцев, но море избегает этой участи. Рыбаки более свободны от хватки государства, и его чиновные представители считают жизнь рыбаков ущербной, обыкновения рыбаков грубыми и «некультурными», язык непонятным, морскую рыбу менее престижным продуктом потребления, чем рыба пресноводная. В «Повести о дупле» («Уцубо (Уцухо) моногатари», вторая половина X в.) описывается великолепный подарок, представлявший собой декоративный столик с морским пейзажем: по морю из серебра плывет золотая лодка, в которой находится вовсе не морская живность, а предназначенные для перекуса карпы и караси, т. е. рыбы пресноводные[29]29
  Повесть о дупле. Уцухо моногатари/Перевод В. И. Сисаури. СПб.; М.: Петербургское востоковедение; Наталис; Рипол классик, 2004. Т. 1. С. 262.


[Закрыть].

В изображении малой престижности всего «морского» играли свою роль и чисто религиозные представления. В устройстве буддийского рая есть суша и пресные водоемы (реки и пруды), но море там отсутствует. В буддийском дискурсе людские страдания привычно уподоблялись морю-океану. Все ритуалы очищения (как синтоистские, так и буддийские), практиковавшиеся элитой, имеют дело только с пресной водой. Пресная вода по определению чиста и потому смывает любое загрязнение. И она смывает это загрязнение в море, которое, таким образом, является резервуаром для «сточных вод». В одном из синтоистских молитвословий (норито) относительно ритуальной грязи и прегрешений говорится, что «унесет их с собой в Великого Моря равнину // богиня Сэорицухимэ, что пребывает // в стремнинах рек стремительных, // что падают, низвергаясь, // с гребней высоких гор, низких гор»[30]30
  Норито. Сэммё/Перевод Л. М. Ермаковой. М.: Наука, 1991. С. 112.


[Закрыть].