Текст книги "Terra Nipponica: Среда обитания и среда воображения"

Состязание между Кукаем и Сюбином по вызыванию дождя

Жизненное пространство аристократа моделировалось таким образом, чтобы оно как можно больше походило на условия жизни отшельника-даоса, который пребывает среди гор и вод, делящихся с ним своей энергетикой. Кроме того, в саду произрастали растения, дарующие долголетие (в первую очередь это сосна и хризантема). Придворные, как правило, были слишком заняты служебными и личными делами, чтобы в действительности уходить в горы. Однако идеал жизни на природе (хотя бы и в старости) все равно присутствовал в их сознании. Хроники неоднократно сообщают о прошениях об отставках, в которых чиновники высказывают пожелания провести остаток дней среди «гор и потоков», однако в реальности это удавалось далеко не всем. Поэтому они создавали сады, которые представляли собой модель тех природных условий, которые удовлетворили бы самого взыскательного даоса.

В стихотворении, сочиненном во время осеннего пира в усадьбе принца Нагая по случаю возвращения на родину послов из Силла, сад принца прямо уподобляется обиталищу бессмертных даосов («Кайфусо», № 90).

 
На исходе осень – облака над государевым градом,
Горы-воды в принца усадьбе провожают осени свет.
Прозрачная роса на орхидее не пахнет,
Алый свет окружил хризантему, аромат источает.
Коротки нити вьюнка на ограде из камня,
Сосна высока – над вратами раскинулась.
Пришли – и сравнялись местами с драконом и фениксом,
К чему же искать обитель великих отшельников?
 

Таким образом, искусственно воссозданные в саду принца природные условия настолько хороши, что автор отрицает необходимость переселения куда-нибудь еще. В самом деле: в саду принца есть и очищающая роса, и продлевающие жизнь хризантемы с сосной. Их употребление с помощью взгляда позволяет приблизиться к дракону и фениксу. Это почетно и само по себе, но, кроме того, эти создания служат надежной защитой от любых вредоносных влияний.

Как это нам известно из других культурных традиций, жилище воспринималось как элемент, конституирующий личность. Показательно, что в Японии такую роль может играть сад. Он является неотъемлемой частью человека и его отражением, он запечатлевает хозяина и разделяет его судьбу. В стихотворениях «Манъёсю» (№ 167–193), оплакивающих наследного принца Кусакабэ (Хинамиси, 662–689), едва ли не главным объектом, который ассоциируется с покойным, является дворец и пруд с устроенным в нем островом (т. е. основная часть сада, именно поэтому для обозначения сада столь часто использовалось слово «сима» – остров). Сам дворец при этом называется Сима-но Мия (Островной дворец), он был основан еще Сога Умако. В одном стихотворении говорится: «Когда посмотришь на Ваш остров (сад), не остановить потоки слез» (№ 178). Другое гласит: «Взглянешь на камни на Вашем острове – заросли травою, которой раньше не было» (№ 181).

В отличие от «настоящей» природы, которая обладает независимой от человека полноценной жизнью, предоставленный самому себе сад деградирует, зарастает травой, что является свидетельством деградации самого хозяина. Крайним случаем деградации является смерть. Проходя мимо дома скончавшегося хозяина, близкий ему человек отмечает, что сад одичал (признаком этого являются разросшиеся метелочки мисканта), и слагает такое стихотворение:

 
Ты посадил лишь
Стебелек мисканта,
А он теперь разросся -
В чистом поле
Стрекочут цикады.
 

(«Кокинсю», № 8S3)

Ранние письменные источники содержат лишь фрагментарные сведения об устройстве садов. Первое известное нам теоретическое осмысление садового искусства содержится в сочинении Татибана-но Тосицуна (1028–1094). Он принадлежал к высшей аристократии, был внуком Фудзивара Митинага и сыном влиятельнейшего политика Фудзивара Ёримити (992–1074), но его взяли в семью Татибана в качестве приемного сына. Тосицуна служил начальником отдела, занимавшегося строительством и ремонтом дворца (сюри-но дайбу). Свои соображения о разбивке садов Тосицуна изложил в середине XI в. В период Камакура трактат был известен как «Тайная книга садов» («Сэндзай хисё»). В XVII в. трактат назвали «Сакутэйки» («Записи об устройстве садов»). Под этим названием сочинение известно и сегодня. Оно дает нам достаточно полное представление не только об устройстве садов, но и об их «идеологии»[212]212
  В своей работе мы пользовались следующим изданием: Сакутэйки. Кодай тюсэй гэйдзюцу рон. Токио: Иванами, 1973. Серия «Нихон сисо тайкэй». С. 223–247. Далее указания на страницы по этому изданию приводятся в круглых скобках.


[Закрыть]. В этом трактате нашли отражение и некоторые буддийские представления, но в своей основе его содержание определяется геомантическими идеями, восходящими к более раннему периоду и прочно вошедшими в традицию.

Ко времени написания трактата высшие аристократы проживали в одноэтажных усадьбах, имевших обобщенное название «спальные дворцы» (синдэн-дзукури). Участки имели квадратную форму (мерой площади служил 1 квадратный тё, т. е. квадрат 120 на 120 м), были окружены глинобитной стеной, покрытой двускатной крышей. На востоке, западе и севере имелись ворота. Парадными считались восточные или западные ворота. Главное жилое помещение (синдэн) возводилось в северной части усадьбы. Вход в главное помещение находился с южной стороны здания. От главного здания по направлению к югу отходили крытые галереи, которые соединяли главное здание с другими строениями. Сад с прудом (в пруду непременно имелся остров), ручьями и деревьями располагался в южной части усадьбы. Таким образом, усадьба в своих общих чертах строилась в соответствии с теми же самыми геомантическими принципами, что и столица, окруженная с трех сторон горами и реками, протекавшими к югу от нее. Для строительства столицы, однако, специально подыскивали подходящее природное место, усадьба же была делом целиком рукотворным.

И столица, и усадьба представляли собой в плане квадрат. Как уже говорилось, согласно китайским космологическим представлениям, Небо имеет форму круга, а Земля – квадрата. Таким образом, земельный участок, предназначенный для проживания, представлял собой «копию» земли. Божества могли защищать «малую землю» только в том случае, если копия была точной, если она была ориентирована таким же образом, как и «большая земля». Геомантические требования, предъявляемые к столице, распространялись и на усадьбу, микрокосм был как бы уменьшенным клоном макрокосма – дело было не столько в размере, сколько в принципе. Однако, как отмечает Тосицуна, для того чтобы суметь создать идеальный микрокосм, совершенно недостаточно простого наблюдения за естественной природой – необходимо знание определенных правил, без которых невозможно устроить «правильный» сад (с. 243), безопасный для жизни и продлевающий ее.

Автор «Сакутэйки» отмечает, что сведения о разбивке садов передаются устно (тайно). Это объясняет тот факт, что, несмотря на достаточно длительную историю садоустроительства в Японии, сочинение Тосицуна является первым из известных нам трактатов по устройству сада (при этом в нем все равно есть указания, что определенные сведения относятся к тайной традиции и потому автор утаивает их от читателя). Помимо устной традиции сведения о садах (конкретно речь идет о водопадах, с. 233) можно найти и во многих китайских сочинениях. Таким образом, Тосицуна прямо указывает, что работает в рамках богатой традиции, которой он и следует.

Тосицуна учит, как должен быть устроен сад в усадьбе аристократа. Из его сочинения следует, что создание сада не является делом произвольным и подчинено строгим правилам. Это связано с общей концепцией сада. Его главная функция заключена в том, чтобы защитить хозяина от вредоносных духов и обеспечить ему долгую и счастливую жизнь. Правила разбивки сада в изложении Тосицуна походят на руководство по строительству крепости (данное сравнение имеет право на жизнь еще и потому, что трактат уделяет особое внимание камням). Если же крепость будет построена без соблюдения правил садово-фортификационного искусства, хозяина ждет незавидная судьба. «На установку камней существует много запретов. Если нарушить хотя бы один из них, хозяин будет постоянно хворать и в конце концов распрощается с жизнью, а само место придет в запустение и станет обиталищем для демонов и духов». «Нельзя располагать плоские камни, обратив их [концом] на северо-запад. Если сделать так, амбары будут стоять пусты, слуги и скот не войдут в дом. Нельзя также, чтобы ручей тек в северо-западном направлении. Счастье и удача, что обретаются в доме, будут унесены потоком». «Ручей следует направить с востока в сторону дома, чтобы он вытекал на юго-западе и уносил вредоносную ки-энергию… В таком случае домашних не постигнет проклятие, они не заболеют кожными и заразными хворями» (с. 238–242).

В небольшом по объему тексте трактата (в современном научном издании – 23 страницы вместе с комментариями) содержится не менее 25 обещаний несчастья в случае несоблюдения правил устройства сада. И наоборот, соблюдение правил ведет к удаче (10 случаев). Таким образом, сад выступает в качестве как своеобразного оберега, так и подателя счастья. Композиция сада должна обеспечить выполнение этих задач. Сам трактат имеет адресатом людей, однако собственно сад является текстом (трехмерным заклинанием или посланием), адресованным природным духам – как вредоносным, так и добрым. При этом чрезвычайно важно, к какой системе идеологических координат принадлежит хозяин. Сказав, что ручей должен вытекать в юго-западном направлении, автор уточняет, что он может вытекать и на востоке участка, но в этом случае это будет обозначать распространение буддийского вероучения с запада на восток. Таким образом, устройство сада может обусловливаться не только «объективным» (однозначно толкуемым) устройством мира, но и верованиями хозяина, который по существу является основополагающим элементом сада.

Пространство за пределами сада, который описывает Тосицуна, является достаточно агрессивным по отношению к человеку. Чтобы избежать несчастий, следует всегда быть настороже, воспитывать в себе «оборонное сознание». Эта враждебность хорошо прослеживается и по стилю жизни как самого государя, так и аристократов. Если в период Нара они еще обладают определенной двигательной активностью, то в период Хэйан (особенно во вторую его половину) эта активность стремительно падает. Аристократы мало путешествовали и старались как можно реже покидать пределы своей усадьбы и столицы. И дело не только в их «пассивности» или же лени – всякое появление вне пределов хорошо защищенной от дурных влияний усадьбы означало риск подвергнуться «нападению» злобных божеств или духов. В связи с этим существовало множество «запретов на направления» (катаими) – детально разработанной системы правил, регулирующих поведение человека в пространстве и времени. Эти правила были зафиксированы в китайских сочинениях, их применение и трактовка находились в компетенции оммёдзи (онъёдзи) – профессиональных астрологов, календаристов и гадателей. Строгое соблюдение правил, касающихся расположения (перемещения) объектов (построек, предметов и людей) в пространстве и времени, было характернейшей чертой эпохи. На государственном уровне этими вопросами, как уже отмечалось, ведал астрологический отдел министерства двора. В приватной жизни элита прибегала также к услугам частных специалистов. Они толковали знамения, природные явления, давали рекомендации по поводу «счастливых» и «несчастливых» для какого-нибудь дела дней, определяли маршрут следования, советовали, как избежать ритуального загрязнения, болезней и порчи[213]213
  Подробнее см.: Трубникова Н. Н., Бачурин А. С. История религий Японии. М.: Наталис, 2009. С. 174–183, 273–281; Бачурин А. С. Запреты на направления (катаими) в период Хэйан//История и культура традиционной Японии. М.: РГГУ, 2008. С. 59–97.


[Закрыть].

Не будет преувеличением сказать, что без гадателя образованный (знатный) человек не мог ступить и шага. Именно гадатели определяли поведенческую тактику человека – они указывали даты, подходящие для того или иного дела, запрещали нахождение в той или иной точке пространства. В такой ситуации лучше всего чувствовали себя люди состоятельные, которые могли проводить ночи не в основном месте проживания, а в другой усадьбе, которая в данный день не находилась в запретном (неблагоприятном) секторе пространства. По этой же причине достаточно часты были и ночевки в домах друзей и родственников.

Любое хоть сколько-то отклоняющееся от ежедневной нормы «поведение» природы вызывало тревогу и требовало немедленного истолкования. Когда в усадьбе Фудзивара Митинага увидели радугу, был вызван придворный гадатель Абэно Ёсихира. В результате гадания он вынес успокоительный вердикт: данная радуга – явление «естественное»[214]214
  Мидо кампакуки, Тёва, 4–6 (вставной) -10 (1015 г.).


[Закрыть].

Главная задача устроителя сада – точно такая же, какую ставили перед собой строители любых объектов (включая столицу): достичь состояния, когда божества четырех направлений находятся в состоянии бдительности, когда «активированы» их защитные функции. Четыре божества – это небесные охранители четырех сторон света. Напомним, что это сине-зеленый дракон (восток), белый тигр (запад), феникс (юг), черная черепаха-змея (север). В идеальном с точки зрения безопасности пейзаже водный поток дракона должен протекать к востоку от дома, дорога белого тигра находиться на западе, фениксовый пруд – располагаться на юге, черепаший холм – к северу. Поскольку в реальной природе такое расположение сыскать затруднительно, то, как указывает Тосицуна, можно заменить указанные объекты соответствующими растениями (например, ива, катальпа, багряник, кипарисовик), которые будут исполнять ту же самую защитную функцию и обеспечат не только здоровье и долголетие, но и получение достойного ранга и соответствующего жалованья. Расположение деревьев должно быть согласовано со сторонами света и временами года. «Деревья с цветами» (прежде всего имеются в виду, видимо, сакура и слива), т. е. деревья, ассоциирующиеся с весной, следует сажать на востоке, а клены (их багряные листья соотносятся с осенью) – на западе (с. 243–244).

Автор призывает к тому, чтобы устроитель сада брал пример со «знаменитых мест» (мэйсё), т. е. таких мест, которые получили широкую известность (прежде всего потому, что были воспеты в поэзии). Поскольку Тосицуна считает нужным воссоздавать эти «известные места» на приусадебном участке, который призван обеспечивать безопасность хозяина с помощью геомантии, это свидетельствует о его признании того, что «настоящие» мэйсё в полной мере соответствуют этим требованиям. О том, что такое копирование действительно происходило, свидетельствует, например, стихотворение «Кокинсю» (№ 852), в предисловии к которому сообщается: хозяин сада воссоздал в нем пейзаж отдаленной бухты Сиогама (совр. преф. Миядзаки).

Однако речь идет не о механическом копировании. «Перебирая в памяти мэйсё из разных провинций, следует остановиться на [наиболее] интересных, располагать камни [и устраивать сад], исходя из общего подобия, но при этом [сделать сад] более понятным» (с. 224). Переводя на современный язык, Тосицуна говорит, что в саду, этом антропогенном создании, природу следует освободить от ненужных подробностей, природные закономерности должны быть явлены здесь в наиболее концентрированном и «обнаженном» виде (еще более концентрированном, чем в случае с «природными» мэйсё), начала Инь (вода) и Ян (камень) должны находиться в максимально сбалансированном состоянии. Поскольку камень и вода являются основными элементами сада, Тосицуна обозначает сад именно таким образом – сансуй («горы и воды»).

Подражая «знаменитым местам», следует иметь в виду и следующее обстоятельство. Сад моделирует идеальную природную среду – идеальную с точки зрения защитной функции. Поэтому, «подражая знаменитым местам, откажитесь от имен тех, что пребывают ныне в запустении. Если скопировать такое заброшенное место перед домом, будет плохо» (с. 240).

Трактат начинается со слов: «Когда собираешься расставлять камни, прежде всего определись с общим замыслом» (с. 224), что свидетельствует о приоритетности камня по сравнению с другими садовыми элементами. Таким образом, понятия «расставлять камни» и «устраивать сад» являются синонимичными. Автор приводит классификацию камней (стоячие, лежачие, большие, малые, одиночные, групповые, убегающие и т. д.) В качестве особой разновидности «камня» упоминается и искусственная насыпная горка. Лежачих (горизонтальных) камней должно быть больше, чем камней вертикальных. Вертикальные камни часто группируются по три, по своей высоте они должны соответствовать скульптурному изображению буддийской Триады – высокий камень (Будда) в центре, более низкие (два бодхисаттвы) – по бокам. Триада имеет свойство защищать от злых духов.

Стихия воды представлена в трактате в трех проявлениях: пруд, ручей, водопад. По каждому из этих проявлений приводятся характеристики технического порядка. В пруду непременно должен находиться остров или острова. Они соединяются с берегом мостиком. На острове может быть устроена площадка для музыкантов. Перед заполнением пруда водой на его дне расставляют камни, верхушки которых должны высовываться из воды. В связи с этим пруд не следует копать глубоким. Ручей впадает в пруд и вытекает из него, уклон должен быть достаточным, чтобы слышалось журчание. По течению ручья устраивают водопады (приводится их подробная классификация, основанная на характере падения воды).

Сад должен воссоздавать определенный тип пейзажа. Поэтому в зависимости от создаваемого рельефа, постановки камней, их формы, растительности и т. д. Тосицуна выделяет несколько типов садов: морское побережье, речной, горный ручей, болото (стоячая вода), «тростниковое письмо» (скорописный стиль, оставляющий впечатление некоторой небрежности). Однако настоящий мастер комбинирует различные стили, чтобы создать впечатление «естественности». Естественность же состоит в многообразии. На островах тоже устраиваются разные ландшафты (горный, луговой, лесной и т. д.).

Сад, о котором говорит Тосицуна, – пространство не только приватное, но и публичное. В связи с этим подчеркивается, что от главного здания до берега пруда должно иметься известное расстояние, предназначенное для церемоний. Для усадьбы размером 1 тё это расстояние определяется 6–7 дзё, т. е. приблизительно 18–21 м. Однако в тех усадьбах, где может появиться император, это расстояние увеличивается до 8–9 дзё – предполагается, что императорские церемонии являются более масштабными. Для буддийских храмов и синтоистских святилищ расстояние до пруда может быть меньше – 12–15 м (с. 224). Это пространство должно быть свободно от камней и насаждений, чтобы с внутренней веранды дома (т. е. с севера) можно было без помех наблюдать за прудом (югом). Напомним, что та же самая идея представлена и в устройстве столицы, где находящийся на севере император обозревает столицу (страну).

В японской культуре концепт «взгляда», «смотрения» имеет чрезвычайно большое значение. Взгляд способен «присваивать» предмет, интериоризировать его. В случае с садом мы встречаемся с проявлением этого убеждения. Такой сад требует тщательного рассматривания, что становится эквивалентом медитации. Тосицуна приводит слова божества Фудо Мёо (санскр. Ачаланатха)[215]215
  Фудо Мёо (буквально «светлый неподвижный государь») – одно из высших существ буддийского пантеона в Японии, один из четырех охранителей сторон света – изображается в виде грозного воина. Поскольку он считался охранителем южного направления (а Япония, равно как и Индия с Китаем, согласно буддийской топографии, расположена к югу от мировой горы Сумеру), это придало ему особую популярность в Японии. Определение «неподвижный» указывает на его непобедимость. Подробнее см.: Трубникова Н. Н., Бачурин А. С. История религий Японии. М.: Наталис, 2009. С. 305–309.


[Закрыть] о том, что увидевший его тело достигнет просветления, а поскольку водопад – вместилище его тела, то лицезрение водопада приводит к просветлению (буддийские жития действительно фиксируют такие случаи). Поэтому следует постоянно смотреть на водопад (с. 233). Тосицуна советует придать пруду форму черепахи или журавля (считаются символами долголетия и мудрости). Тогда вода будет вбирать в себя их свойства (с. 241). В японских садовых прудах не купаются, на них смотрят, и этот взгляд, а вместе с ним и человек тоже напитываются долголетием.

Итак, собственно сад, который описывает Тосицуна, предназначен преимущественно для рассматривания. Главная точка смотрения фиксирована и располагается на веранде дома. В связи с этим устройство сада должно быть таково, чтобы он выглядел должным образом именно издали и с определенного возвышения. «Если положить много камней в излучине ручья, то это будет выглядеть неплохо для того, кто находится рядом. Однако если смотреть издали, камни будут выглядеть безвкусно. Смотрение вблизи неуместно. Нужно устанавливать камни так, чтобы они выглядели достойно при смотрении несколько издали» (с. 235).

Сад представляет собой текст, требующий правильного написания и адекватного считывания. Создать такой текст могут только люди избранные. Тосицуна сетует, что в его время таких знатоков не осталось. А потому при переделке жилой усадьбы в храм Бёдоин (1052 г.) не нашлось людей, которые могли бы удовлетворительным образом устроить сад, и тогда хозяин виллы и храма всемогущий регент Фудзивара Ёримити был вынужден взяться за дело сам (с. 243).

В данной истории обращает на себя внимание не только жалоба на отсутствие квалифицированных специалистов, но и то, что в качестве такого специалиста выступает управленец высшего ранга. Иными словами, знающий, как управлять государством, знает, как управлять садом, потому что оба этих вида деятельности являются однотипными, требуют одних и тех же знаний. Недаром Тосицуна ссылается на следующие слова «некоего человека»: «При создании сада следует расставлять камни с тщанием. Земля – это правитель, вода – это подданный. Поэтому вода бежит, когда дозволяет земля, вода останавливается, когда земля останавливает ее. Другой человек говорит, что гора – это государь, вода – это подданный, а камень – это помощник. Поэтому гора помогает воде, она струится, следуя [форме горы]. Когда гора слаба, вода разрушает ее. Это все равно как подданный, который восстает против государя. Гора слаба, если нет надежных камней. Государь слаб, когда у него нет помощников. Гора сильна камнями, государь держится на помощниках. Поэтому, создавая сад, следует непременно помещать там камни» (с. 234).

Растительность в саду или возле дома также требует правильной кодировки и дешифровки и может выступать в качестве социального маркера. Так, дерево софоры японской (эндзю) следует сажать у дома министра. Ива должна расти перед воротами – знак высокого положения владельца дома.

Эстетика имеет в предлагаемой Тосицуна концепции сада подчиненную роль. В некоторых случаях Тосицуна пишет о том, что тот или иной элемент сада хозяин может устроить по своему разумению, но это касается только частностей. Высказывая свое видение ситуации, он расставляет приоритеты следующим образом: «Нужно располагать камни, следуя за мастерами прошлого, учитывая желания хозяина дома и сообразуясь с собственным вкусом» (с. 224).

Таким образом, японский сад в своем первоначальном значении имеет к «чистой» эстетике весьма опосредованное отношение. Японский садовник, точно так же как и японский государь, боится природного пространства, дикой природы, которая наполнена вредными для человека флюидами. В реальной природе крайне мало мест, которые изначально соответствуют требованиям безопасности. Часть из них является мэйсё. В связи с этим, для того чтобы должным образом защитить себя, садовник вынужден выстраивать искусственное пространство из имеющихся природных элементов, располагать их в правильном порядке, строить из них крепость. Количество этих элементов крайне ограниченно, садовник стремится не к усложнению картины, а к ее решительному упрощению. Ни о какой «гармонии с природой» (приспособлении к ней) не идет и речи, садовник стремится к созданию целиком рукотворной среды обитания. Недаром Тосицуна энергично возражает против такого подхода, когда садовник «просто наблюдает за природой», не зная существующих в традиции «запретов» (правил), потому, что «наблюдение» способно порождать только копии природы, – той природы, которая несет в себе столько опасностей. И только соблюдение закрепленных в традиции «запретов» способно обеспечить человеку безопасность. Предоставленная самой себе, природа будет представлять угрозу. В связи с этим пруд должен быть неглубоким, в противном случае обитающие там рыбы вырастут чересчур большими и превратятся во вредоносных для человека существ. Благодаря своей вписанности в традицию настоящий садовник знает все опасности, которые таит неокультуренная среда обитания, поэтому он является покорителем и преобразователем природы, но не всей природы, а только того пространства, которое окружает дом. Модель идеальной природы, представленная в садах, очищена от «лишнего», это природа преображенная и «дистиллированная», отстиранная от грязи и очищенная (зачищенная) от вредоносных духов.

В описаниях садов, с которыми мы встречаемся в письменных свидетельствах, представлен, как правило, весьма короткий список растений, он намного короче, чем в реальной природе. В «Сакутэйки» упоминается 16 видов растений. Этот список практически полностью совпадает со списком растений, зафиксированных в придворной поэзии. Точно так же как и в поэзии, в саду отсутствуют плодоносящие растения и деревья. Это еще раз свидетельствует о том, что японский сад не имеет никакого отношения к «утилитарным» (пероральным) ценностям. Несмотря на то что реальная природа Японии обладает огромным растительным многообразием, поэты и садовники того времени стремились не к многообразию, а к его решительному сокращению, что соответствовало их представлениям об устройстве мира и «гармонии». Такое совпадение неудивительно – ведь каждый аристократ обладал домом и садом, каждый сочинял стихи. И садоводство, и поэтическое сочинительство были проекцией одних и тех же ценностей и установок. Недаром поэту пристало сочинять стихи, обратившись лицом к саду. Знаменитый поэт Сётэцу (1381–1459) с похвалой отзывался о своем предшественнике и непререкаемом авторитете Фудзивара Тэйка, который во время сочинительства, будучи тщательно одет, открывал южные раздвижные перегородки своего дома и смотрел в южную сторону (в сторону сада), т. е. вел себя так, как поступали придворные во время поэтических сборищ в государевом дворце[216]216
  Сётэцу моногатари. Токио: Кадокава гакугэй сюппан, 2011. С. 82.


[Закрыть]. Все действующие лица тогдашней культуры устремляли свой взор на юг. При этом император повелевал страной, садовник – земными флюидами, поэт – словами. Все они были озабочены долголетием и держали оборону от энтропии.

Ки-но Цураюки сделал такую подпись на ширме, подаренной супруге Фудзивара Токихира по случаю ее пятидесятилетнего юбилея в 915 г.:

 
В моем доме
На ветвях сосны
Расселись журавли,
Напоминающие
О тысячелетнем снеге[217]217
  Цураюки сю дзэнсяку//Кадзама сёбо. 1998. № 14. С. 82.


[Закрыть].
 

В этом стихотворении мы наблюдаем нагромождение символов, выражающих пожелание долголетия: сосна, журавль, вечный снег. Показательно, что Цураюки ведет речь от первого лица. Поскольку ширма находится, естественно, в доме владельца, то эту речь, наблюдая за своим садом (его живописной копией), ведет именно супруга Токихира, Цураюки лишь «подсказывает» ей нужные слова. И именно ее сад, а не сад самого Цураюки является для хозяйки подателем долгих лет жизни.

Японский садовник стремился к полностью предсказуемому пространству. Растительный мир в нем представлен не «ненадежными» цветами, а деревьями, поскольку дерево занимает строго фиксированное положение в пространстве. При этом дерево в японском саду не выращивали (из семени или из саженца) – взрослое дерево выкапывали в каком-либо другом месте, доставляли в будущий сад, укореняли и ухаживали за ним (как правило, подрезая ветки, и не давая ему возможности вырасти дальше). Поэтому сад мало менялся с течением времени, он появлялся сразу в своем окончательном (запланированном) виде и не разрастался. Но камень отвечает требованию предсказуемости и прочности еще в большей степени, чем дерево. Он не только раз и навсегда занимает отведенное («положенное») ему место, но и остается почти неизменным независимо от времени года. Он не подвержен влиянию погоды, ее «капризам». Он «равнодушен» по отношению к перепадам температуры, холоду и жаре, ливням и бурям. Намоченный дождем, он высыхает. Снег на его поверхности неизбежно тает. Описанный Тосицуна сад выражает прежде всего идею стабильности, а не изменчивости. Эта идея была созвучна идеологии «государства законов», которая стремится к максимальной формализации отношений внутри государства. Если все законы безукоризненно выполняются, то невозможны и никакие случайности.