Текст книги "Иным путем. Вихри враждебные. Жаркая осень 1904 года"

– Если вы говорите о пресс-конференции, то при правильной подготовке к ней и умелом ее проведении, она может произвести ошеломляющий эффект. В вашем времени сие мероприятие нечто совершенно новое и не имеющее аналогов. Что же касается советов, то, как я уже говорила, о том, как все лучше сделать и как при этом себя вести, вам лучше посоветоваться с Ириной Андреевой и Александром Васильевичем Тамбовцевым.

– Отлично, – сказал Михаил, – но сейчас я хочу поговорить с вами о другом…

– Сандро, – император снова обратился к великому князю Александру Михайловичу, – с сегодняшнего дня ты становишься председателем правительства Российской империи. Работы у нас будет так много, что ее надо будет делить не на двоих, а на пятерых. Кроме того, Сандро, постарайся поскорее определить – кто из министров тебе будет нужен, а с кем лучше попрощаться – вежливо или не очень.

Наибольшее беспокойство среди подчиненных тебе министерств у меня вызывает министерство финансов. Пусть Витте и прячется от нас в Америке, но его дух витает среди стен здания на Мойке, где он так долго властвовал. Придуманные им «кредиты на плавания» и «вооруженный резерв» чуть было не довели наш флот до поражения в войне с японцами. – Михаил скрипнул от злости зубами. – У меня огромное желание взыскать лично с господ Коковцева и Плеске стоимость ремонта «Цесаревича», «Ретвизана», «Паллады», «Варяга», а также пожизненное вспомоществование семьям погибших моряков. Удерживает меня от этого шага только то, что господин Плеске доживает последние дни, а господин Коковцев находится под подозрением в причастности к заговору, в результате которого был убит мой брат. Большее деяние всегда поглощает меньшее, так что не будем торопиться. Хотя я слышал, что господин Коковцев хороший специалист в области финансов. Посмотрим, что покажет следствие. Если виновен – накажем, если нет – найдем для него другую работу.

И еще, я хочу приказать отлить большими буквами в бронзе и укрепить на фасаде здания министерства финансов доску, на которой будет запечатлена известная народная мудрость: «Скупой платит дважды». – Император вздохнул. – Но это, конечно, пока не самое важное. Хотя стоит сделать из всего произошедшего определенные выводы. Недопустимо, когда государством управляет бухгалтер. А при Витте так оно и было. Мой несчастный брат фактически самоустранился от решения важнейших вопросов, передав их на откуп случайным людям. При мне такого не будет. Так что, Сандро, предварительный доклад по новому Кабинету министров я жду от тебя сразу после Пасхи. Ну, скажем, в среду с утра. Сразу скажу – экзаменовать тебя я буду не один, так что продумай все до мелочей.

Михаил посмотрел на полковника Антонову.

– Теперь давайте решим вопрос с вами, уважаемая Нина Викторовна. Я знаю, что в вашем времени вы – полковник Службы внешней разведки. За заслуги, оказанные Российской империи в ходе расследования заговора против моего брата, спасения жизни моей матушки, подавления мятежа, я хочу поздравить вас с новым чином, сделав вас, Нина Викторовна, Свиты Его Величества генерал-майором. Также вы награждаетесь орденом Белого орла с мечами. Скажу, что это один из высших орденов Российской империи, и им награждаются чины не ниже четвертого класса Табели о рангах. И не зря девиз этого ордена: «Pro Fide, Rege et Lege» («За веру, царя и закон»).

Император открыл секретер и достал оттуда коробочку со знаком ордена, звезды и ленту ордена.

– Вот, вручаю вам заслуженную награду. Прошу простить, что награждаю, так сказать, кулуарно, не в торжественной обстановке. Да, и еще – с завтрашнего дня я предлагаю вам приступить к выполнению обязанностей начальника моей личной канцелярии. Я рассчитываю, что вы поможете мне разобраться в тех людях, которые окружали моего брата. Умных и полезных надо оставить, заслуженных, но ветхих годами и хворых, от которых уже мало пользы, но которых не след обижать – отправить с почетом в отставку. Ну, а нечистых на руку и мздоимцев – выгнать вон. Я думаю, что вы меня поняли. Не спеша, но и излишне не мешкая, мы должны будем определить каждому государственному сановнику такое место, на котором он сможет принести максимум пользы и минимум вреда.

Что же касается ваших товарищей, а также сотрудников департамента полиции и жандармского управления, которые вместе с вами, Нина Викторовна, активно приняли участие в событиях «Третьего первого марта»… Я попрошу вас и господина фон Плеве подготовить списки для их награждения. Не будут забыты капитан Тамбовцев, советы которого в те трагические дни оказались просто бесценными, а также мадемуазель Андреева, поручик Бесоев и даже бывший смутьян и революционер Иосиф Джугашвили, которые рисковали жизнью во время их зарубежного вояжа.

Михаил перевел дух и улыбнулся.

– Теперь, господа, последний и тоже очень важный вопрос… Но сначала, Нина Викторовна, я хочу спросить вас – вы православная?..

– Да, ваше величество, – сказала Антонова. – Хотя в церкви случается бывать не так часто.

Молодой император облегченно вздохнул.

– Тогда я и моя невеста Масако просим вас стать ее воспреемницей. Ну, в общем, крестной матерью. А тебя, Сандро, соответственно, крестным отцом. Крещение состоится в соборе Спаса Нерукотворного Образа Зимнего дворца в среду, марта тридцать первого числа сего года. Учитывая, что в стране еще не закончился траур по моему бедному брату, все пройдет скромно, в присутствии лишь самых близких. На этом, господа, я бы хотел с вами попрощаться. Всего вам доброго…

5 апреля (23 марта) 1904 года, около полуночи.

Санкт-Петербург, Аничков дворец, покои вдовствующей императрицы.

Император Михаил II и вдовствующая императрица Мария Федоровна

Мать всхлипывала, прижавшись к груди своего младшего сына. Умная и гордая женщина, за свой твердый характер прозванная современниками «Гневной», впервые со дня смерти мужа почувствовала, что в Доме Романовых появился настоящий мужчина, хозяин, и она снова может побыть обыкновенной слабой женщиной. Николай, несмотря на свое старшинство, на роль такого хозяина не годился. Ну не его это было, не его.

Теперь у погибшего императора Николая остались четыре дочери сироты с ядом гемофилии в крови, поврежденная рассудком вдова, для которой Ники «только недавно вышел и сейчас вот-вот вернется», а также огромная страна, которую, пока это еще не поздно, надо было разворачивать на новый курс. Вдовствующая императрица оплакивала сиротство внучек и безумие невестки, а также то, что ее младшему сыну предстоит каторжный труд во имя России.

Выплакавшись, Мария Федоровна успокоилась и вытерла кружевным платочком глаза.

– Ты повзрослел, Мишкин, – сказала она, еще раз оглядывая императора с ног до головы, – мне много об этом говорили, а я не верила. Скажи мне, своей матери, что же будет дальше?

– Думаю, что все будет хорошо, мама́, – сказал император, опускаясь в кресло, – извини, я очень устал сегодня. И нога все еще побаливает. А теперь о нашем будущем. У нас есть шанс суметь решить все наши проблемы и сохранить в целостности и страну и династию. Жить, правда, придется скромнее и трудиться, как говорил мой прадед, император Николай Первый, подобно рабам на галерах. Но нам к скромности не привыкать – правда ведь? Да и к трудам тоже. Я ведь рассчитываю не только на себя, Сандро и наших помощников из будущего, но и на свою мать, в прошлом датскую принцессу Дагмар, умницу и красавицу.

– Мишкин, – улыбнулась Мария Федоровна, садясь в соседнее кресло, – а ты, оказывается, научился говорить умные комплименты дамам.

– Мама́, – с легким поклоном ответил император, – это не комплимент, а всего лишь констатация факта. Я представляю, как вас всех шокировала моя предстоящая женитьба на японской принцессе. Но я ценю, что не услышал от тебя ни слова против. Масако-Мария совсем еще наивная девочка, к тому же попавшая в чужую для себя страну, и по отношению к ней я во многом чувствую себя не столько женихом, сколько старшим братом.

– Мишкин, – задумчиво сказала вдовствующая императрица, – а так ли уж нужна была тебе эта женитьба на японской принцессе?

– Нужна, мама́, очень нужна, – ответил Михаил. – В европейских королевских домах давно нарушен запрет жениться и выходить замуж за родственников, и там сейчас сплошь и рядом сочетаются браками с кузинами. Мой дедушка и твой отец, король датский Кристиан Девятый, не зря имел прозвище «Европейского тестя». Кровь Глюксбургов течет в жилах у большинства монархов Европы. Да и другие наши предки, начиная с Петра Великого, брали в жены исключительно европейских принцесс, а великих княжон выдавали замуж за иностранцев. Все это ведет к вырождению. Мама́, обрати внимание – сколько среди европейских монархов и их наследников больных и умственно неполноценных. Я хочу, чтобы мои дети были умные и здоровые.

Так что, мама́, женясь на Масако, я, с одной стороны, с точностью исполняю букву всех имеющихся на этот счет статей Закона о престолонаследии. А с другой стороны, я буду думать над разумным изменением правил, чтобы потом моим потомкам не пришлось искать себе законную пару среди балерин и купчих.

– Ох, Мишкин, – тяжело вздохнула Мария Федоровна, – неужели все так безнадежно?

– Не знаю, мама́, – пожал плечами император, – но посоветовавшись со знающими людьми, я склонен считать, что деградация европейских монархий и переход ко всякого рода демократиям имеет в основном причиной именно биологическое вырождение правящих классов, погрязших в лени и разврате. Нам тоже надо будет что-то делать с нашим дворянством, подавляющее большинство которого в принципе не желает служить или заниматься чем-либо полезным. Это опасно. Мне очень этого не хочется, но, похоже, что исходя из государственных интересов, придется превратить всех дворян-бездельников в мещан. Конечно, сделать такое можно будет только тогда, когда власть моя укрепится, а из всех преданно служащих будет создана опора трону. Но сделать это надо будет обязательно.

– Это же жестоко, Мишкин, – укоризненно сказала Мария Федоровна. – Эти люди не сделали тебе ничего плохого.

– Но и хорошего тоже ничего не сделали, – парировал император. – Россия не может быстро развиваться и при этом кормить два миллиона бездельников. Ревизия положения дел в Дворянском банке – это будет одно из первоочередных моих поручений, данных Сандро. Кто кому и сколько должен, какое имущество в залоге и какова платежеспособность заемщика. И все это раздельно, по состоящим или состоявшим на государственной службе и бездельникам, словно мотыльки порхавшими между Ниццами и Баден-Баденами. За все надо платить, мама́.

– Не знаю, – печально вздохнула вдовствующая императрица, – наверное, ты прав. Но это значит, что придется резать по живому.

– Хирург, мама́, бывает, что тоже режет по живому, – ответил император, – но тем самым он спасает жизнь больного. Если он бессилен или не успел, то вслед за ним приходит патологоанатом, который начинает резать уже по мертвому, составляя посмертный эпикриз. Я видел такую бумажку, объясняющую причины гибели Российской империи, и в этот раз всеми силами хочу избежать летального исхода. Добрый Ники тогда и сам с семьей погиб, и двадцать миллионов его подданных отправились вслед за ним на тот свет. Ты меня понимаешь, мама́?

– Да, Мишкин, понимаю, – ответила Мария Федоровна. – В случае крайней необходимости император должен проявлять твердость, жертвуя частным ради блага России и ее народа. Сын мой, знай, что ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь.

– Я знал, что ты меня поддержишь, мама́, – ответил Михаил. – И еще. Унаследовав от Ники императорский трон, я не отказался от этого брака. И на это есть вторая, политическая причина. Было бы крайне полезно через соплеменников моей будущей жены привить нашему служилому сословию хотя бы частичку самурайского духа, когда «долг тяжелее горы, а смерть легче перышка». Слепой фатализм нам, конечно, противен. Но вызывает уважение то, как японские моряки шли на бой против «кораблей-демонов» с заранее предсказуемым результатом.

По мирному договору Япония лишена права содержать военный флот и значительную сухопутную армию. После моей свадьбы я планирую пригласить всех желающих соотечественников моей будущей супруги на русскую службу с сохранением чина и без ограничений в карьере. Учитывая разницу в численности русского и японского населения, наше служилое дворянство растворит в себе самураев не больше чем за два-три поколения. Нам нужны эти люди, их упрямство и трудолюбие, способность жить и творить перед лицом безжалостных стихий, их отвага и чувство долга. Обращение в православие смягчит эти качества, избавит от ненужной жестокости, после чего все мы станем еще сильнее.

– Наверное, ты прав, Мишкин, – немного помолчав, сказала Мария Федоровна, – но чем я тебе могу помочь?

– Мама́, – сказал император, – Я попрошу тебя отнестись к Масако, как к родной дочери. Девочке надо дать возможность как можно быстрее освоиться в русской среде. А еще я рассчитываю на твою помощь в деле налаживания неформальных контактов с Данией. Да, именно так. Это дело воистину государственной важности.

Я не зря предупреждал, что наш союз с Германией может оказаться недолговечным. Мы должны всегда помнить о том, что могут дружить люди, но не государства. Тут свои правила игры. Но для тебя я скажу следующее. Постарайся конфиденциально сообщить своему отцу, а моему деду, королю Дании, что в случае возможного германо-датского конфликта я, твой сын, поддержу не союзную нам сейчас Германию, а родину моей матушки. Для успешного противостояния любому вторжению, будь то нападение британского флота или агрессия со стороны южного соседа, мы должны помочь нашим датским родственникам удержать под своим контролем хотя бы остров Зеландия, включая и столицу королевства. А для этого нам необходимо получить землю под базы и береговые батареи. Все должно быть оговорено тайно, так, чтобы об этом знали лишь особо доверенные нам лица. Ты справишься, мама́, с этим? Ведь дело сие, как говорит наш новый знакомый, господин Ульянов, архинужное и архиважное?

– Да, Мишкин, – кивнула Мария Федоровна, – я справлюсь.

– Ну, вот и хорошо, – сказал император, – я на тебя надеюсь, мама́, ты у меня самая лучшая и самая умная на свете.

– Спасибо на добром слове, сынок, – кивнула вдовствующая императрица, и в уголке ее глаз что-то блеснуло.

– Всегда буду счастлив порадовать тебя, мама́, – сказал Михаил, вставая. – Позвольте пожелать вам, ваше величество, спокойной ночи, и разрешите откланяться. Уже поздно, а завтра у меня будет еще один тяжелый день.

6 апреля (24 марта) 1904 года, утро. Санкт-Петербург,

«Новая Голландия», Главное Управление государственной безопасности.

Капитан Тамбовцев Александр Васильевич

– Доброе утро, Владимир Ильич, – я пожал руку несостоявшемуся вождю мирового пролетариата. – Как вам спалось на новом месте?

– Неплохо, неплохо, – потер руки Ильич, – у вас тут неплохие апартаменты, ничуть не хуже европейских гостиниц.

Дело в том, что когда «Новую Голландию» готовили к размещению нашего ведомства, с господами Плеве и Ширинкиным заранее было оговорено, что в ней будут предусмотрены места для проживания на территории острова особо охраняемых персон, при этом не являющихся арестантами. Разной степени комфортности камеры для таких клиентов, как Азеф, Гапон и Лопухин, располагаются в подвале и полуподвале. А на верхних этажах находятся кабинеты сотрудников ведомства и «квартиры» особо охраняемых персон. Именно там во время мятежа укрывалась великая княгиня Ксения Александровна с детьми. И именно там, помимо Ульяновых, квартировали сейчас полковник Зубатов, инженер Тринклер, Иосиф Джугашвили и прочие, как говорят в таких случаях, официальные лица.

– Очень приятно это слышать, Владимир Ильич, – сказал я, – должен заметить, что во время мятежа в ваших нынешних комнатах проживали старшие сыновья великого князя Александра Михайловича. Так что делайте выводы.

– Неужели? – живо переспросил Владимир Ильич, оглядываясь в моем кабинете, и тут же резко сменил тему: – А у вас тут необычно. Приходилось в бытность мою помощником присяжного поверенного бывать в разного рода полицейских и судейских присутственных местах.

– Так мы же, Владимир Ильич, – улыбнулся я, – ни то и не другое. Ни к обычной полиции, ни к суду мы никакого отношения не имеем. Тем более что иные времена – иные вкусы. Наша задача не схватить и покарать преступника, а предотвратить преступление, заранее направив нужного человека на путь истинный… Мы, можно сказать, не лечим болезнь, а предотвращаем ее.

При этих словах Владимир Ильич неожиданно помрачнел.

– Да-с, Александр Васильевич, – сказал он, – как жаль, что вы не явились к нам восемнадцать лет назад. Тогда бы мой старший брат скорее всего остался жив. Вчера сама вдовствующая императрица сказала мне, что в его деле, несомненно, наличествовала провокация полиции. А я ведь помню, что тем делом занимался лично господин Дурново.

– Разумеется, – ответил я, – смерть Александра Ильича и его товарищей не принесла никому пользы. Насчет провокации – не знаю, в том следствии я не участвовал. Но, скорее всего, Мария Федоровна знала, что говорила. Что же касается господина Дурново, то тогда он действовал в меру своего разумения и согласно общепринятым понятиям. К тому же здесь немало потрудился тогдашний министр внутренних дел граф Толстой. Что же касается господина Дурново, то сегодня он нужен нам для того, чтобы не произошло более тяжкое преступление – война между Россией и Германией. Если вы действительно хотите добра русскому народу, то ради этой цели должны простить Петру Николаевичу смерть своего брата.

– Даже так? – сказал Ильич. – Ну что ж, если кровопролитие, которое вы собираетесь предотвратить с помощью господина Дурново, как я понимаю, вполне реально…

– Более чем реально, – сказал я, – да и, как вы правильно заметили, изменить уже содеянное мы не можем. Можно лишь помочь человеку искупить старый грех, пусть он об этом даже и не подозревает.

– Занятно, – с иронией сказал Ильич. – Александр Васильевич, а у вас голова по утрам не кружится от такого могущества?

– Нет, не кружится, – ответил я. – И сияния над головой не замечал. Как и чесотки в лопатках от прорезающихся крылышек. Тем более что могущества никакого особого и нет. Зато есть ответственность за все, что было, за то, будет или могло быть.

– Хорошо, Александр Васильевич, – вскинул голову Ильич, – давайте закончим этот разговор, тем более что я уже дал обещание с вами сотрудничать. Но сперва позвольте мне задать вам всего лишь один вопрос…

– Ради бога, – сказал я. – Я готов ответить на любой ваш вопрос, который вы мне зададите.

Ильич снова ехидно прищурился.

– Александр Васильевич, ведь если господин Дурново с вашей помощью сумеет предотвратить войну с Германией и союзной с ней Австро-Венгрией, то никогда не произойдет та самая Октябрьская социалистическая революция, а партия большевиков не придет к власти. Так почему же я вам должен помогать?

– Владимир Ильич, – ответил я, уже несколько выходя из себя, – революция та была достаточно случайной. Существовало несколько моментов, когда все висело на волоске. Играть в игры с такими малыми шансами на победу и с таким риском потерять всё – это, извините, не по мне. К тому же победа большевиков была не настолько уж и бесспорна, ибо по окончании Гражданской войны, которая началась сразу же после той революции, партия большевиков в очередной раз раскололась на сталинистов и троцкистов. И первые уничтожили вторых. Как реально такое происходит, вы должны знать, вспомнив историю Великой Французской революции.

– Троцкисты и сталинисты? – удивленно поднял брови Ильич. – Сталинисты, как я полагаю, это по будущему псевдониму товарища Кобы – нашего общего знакомого, Иосифа Джугашвили. А вот кто такие троцкисты?

– Фракция будет названа по псевдониму их вождя, – сказал я, – сторонника мировой революции Льва Троцкого. Вам этот человек известен под фамилией Бронштейн.

– Как же, как же, – сказал Ильич, – припоминаю такого. Да, кстати, я ведь тоже сторонник мировой революции…

– Думаю, что скоро вы перестанете быть сторонником этой химеры, – сказал я, – это миф, морок, тот самый горизонт, который недостижим. Как только европейские империалисты почуют угрозу своим жизненным интересам, они совсем незначительно поделятся с европейским же рабочим классом результатами своего колониального грабежа, чем купят своих пролетариев с потрохами. Точно так же, между прочим, как результатами грабежа делились со своим пролетариатом их далекие древнеримские предшественники. Дадут народу хлеба и зрелищ, а уж те в долгу не останутся – всё слопают. Ведь в сознание белого европейца, независимо от его имущественного положения, легко внедряется идея о его расовом превосходстве над негром, китайцем, индусом, турком или латиноамериканцем… Решала же всерьез протестантская церковь такой вот животрепещущий вопрос: американские индейцы – они вообще люди или нет.

– Так что, – продолжил я развивать свою мысль, – пролетарская солидарность работает у европейских пролетариев только на голодный желудок. Получив же свою долю от колониального грабежа, германские, французские, британские и американские рабочие тут же забудут об этой самой солидарности и будут поддерживать свои буржуазные правительства. Для нас же, русских, положение выглядит совсем по-иному. Мы все народы воспринимаем равными себе, и там, где русский решает, кому и как жить, все будет строиться на равных основаниях, независимо от национальности.

Для большинства нашего народа неприемлем въезд в рай на чужом горбу, если вам будет угодна такая аналогия. Поэтому мы единственные, кто всерьез пытался построить социализм, причем строили его не только для себя, но и для разного рода братьев наших меньших, свесивших ножки и ехавших в счастливое будущее, сидя на нашей шее. На этой самой интернациональной помощи мы, Владимир Ильич, и надорвались. Себе чуть-чуть, а трудящимся Африки и Азии, избравшим некапиталистический путь развития, щедрой рукой «помощь» в строительстве нового общества. А те потом нам за это кусок дерьма в кулечке…

Расстегнув нагрудный карман куртки, я вытащил из него свой партбилет и протянул их Ульянову-Ленину:

– Вот, Владимир Ильич, полюбуйтесь – ношу с собой, как память о тех великих и прекрасных временах.

– Что это? – спросил Ильич, протягивая мне руку – видимо, желая подержать этот раритет из будущего и поближе познакомиться с ним.

– Это партбилет, – сказал я, – документ, удостоверяющий мою принадлежность к Коммунистической партии Советского Союза, вашей партии, товарищ Ленин. Выдан 17 апреля 1984 года. Не действителен из-за роспуска партии и в связи с распадом Советского Союза после августа 1991 года. Не взяв штурмом высоты коммунизма, мы откатились обратно в капитализм. Попав сюда, мы решили, что пойдем иным путем…

Ленин осторожно, словно сапер неразорвавшуюся гранату, взял из моих рук красную книжицу с надписью «Коммунистическая партия Советского Союза» на обложке. На внутренней стороне он увидел свой профиль и поморщился. Потом Ильич полистал партбилет, прочел записи, сделанные в нем каллиграфическим почерком. Так же осторожно он закрыл его и вернул мне. Было видно, что в мозгу этого весьма неглупого человека происходит какая-то сложная работа, по своей важности сравнимая разве что с процедурой запуска атомного реактора.

– Да, товарищ Тамбовцев, – сказал Ильич после некоторого молчания, – я и не думал, что вы лично были свидетелем всему тому, о чем рассказываете.

– О нет, – сказал я, – не всему я был свидетелем, не такой уж я и старый. А застал я только конец коммунистической партии, когда разница в положении советского трудящегося и сытого европейского рабочего класса при развитом империализме стала совсем уж неприличной. Сдайтесь, кричали нам, прекратите ваш дурацкий эксперимент, и у вас все тоже будет так же хорошо и сыто, как у нас…

– Разумеется, вас обманули? – сухо поинтересовался Ленин.

– Разумеется, – подтвердил я, – обманули. Но разве объяснишь это голодным людям, выстаивающим длиннющие очереди, чтобы купить себе обыкновенной колбасы или килек в томате. Потом новое правительство уже буржуазной России прощало многомиллиардные долги так называемым развивающимся странам. Впрочем, они реально их и так никогда не смогли бы оплатить. И это при том, что самой России никто и не собирался прощать ни одного цента долга.

– Да, невеселая история, – задумчиво сказал Ильич и добавил: – А теперь, как я понимаю, вы решили строить социализм с царским лицом… Увидели, так сказать, единственный выход.

Своим фирменным жестом, заложив большие пальцы за проймы жилета, Ленин задумчиво прошелся по кабинету взад-вперед. Мысль эта захватила его целиком, кипела и требовала выхода в работу.

– С предыдущим «хозяином Земли Русской» у вас вряд ли что-нибудь получилось бы, – сказал он таким тоном, каким врач объясняет пациенту – когда тот должен помереть и почему. – Не наш это был человек, совершенно не наш. И изменить его вы вряд ли могли, уж мне ли было не знать – нечему там было меняться.

– Да, – подтвердил я, – Николаем Александровичем мы, скорее, грамотно манипулировали, подавая ему абсолютно правдивую информацию в точно рассчитанные моменты для получения нужной нам реакции. Но его смерти мы не желали. Скорее, он сам подставился под террористов, видя, что становится тормозом и угрозой для России, которую он все же по-своему любил. Может быть, вы не в курсе, но ранее он уже несколько раз пытался соскочить с государственной колесницы, и останавливала его лишь неоднозначность этого решения и боязнь смуты. А тут смерть от рук убийц смыла все грехи и сделала императора Николая мучеником. Примерно так же поступил и его дед, который словно сам напрашивался на смерть от бомб первомартовцев, нарушив все существующие правила поведения охраняемого лица при теракте…

– Да?! – изумился Ильич. – Это неожиданный поворот. А я и не знал. В европейских газетах о деталях покушения писали мало. Но все же с ним у вас шансов не было совсем. Разве если бы вы действительно нашли способ, при котором Николай смог бы незаметно уйти в тень. С новым же хозяином, я думаю, вполне можно попробовать. Да, вполне. В нем очень сильно ощущается ваше влияние, и, не зная о том, кто этот человек, можно легко решить, что он один из вас. Есть в нем что-то такое – революционное.

Ленин снова и снова измерял шагами кабинет из конца в конец.

– Я думаю, что можно попробовать, – наконец, сказал он. – Начать надо будет с теоретического обоснования. Без теории мы с вами будем просто слепы. Кроме того, нужно будет посмотреть, кто из товарищей найдет в себе силы перейти на нашу сторону, а кто станет непримиримым врагом… И все же европейский пролетариат – это такая большая сила. Не хотелось бы нам ограничиваться пределами Российской империи.

– Для европейского пролетариата и прогрессивной интеллигенции, – сказал я, – мы должны предложить два выхода. Первый и основной – это переехать в Россию, и вместе с нами, под руководством императора Михаила Второго строить самое справедливое государство на Земле. Второй путь, по которому мы должны идти без особого фанатизма – это организация в европейских странах демонстраций, поддержка непримиримых профсоюзов и подготовка восстаний пролетариата. Вряд ли у нас что-либо из этого получится, но простой народ должен знать, что мы за него, что поможет нам в случае войны. Ибо, что русскому плохо, то немцу смерть.

– Но самым главным для нас, – закончил я свою мысль, – должна стать сама Россия и ее народ. Ибо преимущества социалистического способа хозяйствования бесспорны, человеческие и природные ресурсы, имеющиеся на территории одной шестой части суши огромны, и, опираясь на эту экономическую мощь, наши армия и флот однажды вышибут из-под европейских империалистов их колониальные подпорки. И тогда мы посмотрим, кто кого будет соблазнять куском колбасы.

На сей оптимистической ноте моя встреча с Владимиром Ильичом Ульяновым-Лениным была завершена. Он пошел писать теоретическое обоснование в нашу ведомственную библиотеку, где в числе прочего имелась и литература из будущего. А я продолжил свою текущую борьбу с врагами России.

Со дня на день, или даже с минуты на минуту, в нашем подвале ожидалось пополнение. В Стокгольме сотрудники русской военной разведки, которым были приданы несколько наших специалистов, сумели отловить знаменитого полковника Акаши, военного атташе Японии в Шведском королевстве, продолжившего тайную борьбу и после капитуляции Японии. Теперь доставка полковника в наше распоряжение зависела лишь от ледовой обстановки в Ботническом заливе, что, естественно, было лишь делом времени. Весьма недолгого времени. Получив в руки полковника, мы сможем начать «потрошить» основных фигурантов, после чего в наших руках окажется фактически вся информация об убийстве Николая II и попытке государственного переворота.

6 апреля (24 марта) 1904 года, полдень.

Санкт-Петербург, Зимний дворец, Малахитовая гостиная.

Вдовствующая императрица Мария Федоровна, принцесса Масако и епископ Николай

Вдовствующая императрица Мария Федоровна сидела на золоченой софе, обитой малиновым бархатом, и задумчиво смотрела в окно, выходящее на Неву. Лед еще был крепок, хотя днем на улице уже пригревало не по-зимнему. Императрица размышляла о своей судьбе, богатой на события, как приятные, так и не очень. Совсем недавно страшная смерть настигла ее старшего сына Ники. Произошло это среди бела дня в самом центре столицы Российской империи. А вот младший сын, ее любимый Мишкин, отправившись на войну, побывал в бою, был ранен, но живой вернулся домой, да не один вернулся, а с невестой.

Все российские императоры женились на представительницах иностранных королевских домов. «Самодержец не должен жениться на своих подданных», – не раз говаривал суровый император Николай I. Его сын, тесть Марии Федоровны, император Александр II, вздумал нарушить завет отца и после смерти своей супруги сочетался браком с княгиней Екатериной Долгорукой. У Романовых существовало поверье: Долгорукие несут смерть в их семью. Так и случилось – императора убили бомбисты-нигилисты.

А вот ее Мишкин смог удивить всех. Он привез с войны необычную невесту. Нельзя, сказать, что она была не ровня Романовым – японская императорская фамилия считалась одной из самых древних правящих династий мира. Правда, принцесса Масако не была православной. Но это было делом вполне поправимым – достаточно невесте сына было принять таинство Крещения, и последнее препятствие к ее браку снималось.