Текст книги "Иным путем. Вихри враждебные. Жаркая осень 1904 года"

Для текущих нужд у капитана цур зее Оскара фон Труппеля оставалась только «Герта». Но верная своим союзническим обязательствам Россия пообещала прикрыть германские владения на Тихом океане эскадрой базирующихся на Окинаву крейсеров.

Команды «Кайзерин Августы», «Виктории Луизы», «Фреи», «Винеты», «Ганзы» ждала торжественная встреча в Вильгельмсхафене, ливень наград, повышения по службе, почести и восторженные улыбки юных фройлян. Часть немецких моряков, раненных в сражении у Формозы, отправятся домой вместе с русскими ранеными с крейсера «Баян» на борту плавучего госпиталя «Енисей».

В поход должны будут выступить транспорт «Колхида» со всем своим грузом на борту, спасательно-буксирное судно «Алтай» и спасательный морской буксир СБ-921. Ну, и танкеры, куда же без них. Император Вильгельм в привычных для него выражениях горячо заверил своего русского собрата, что он лично проследит за приличным поведением голландского поставщика нефти. За этим заявлением читалось, что «дядюшке Вилли» нравится и сама Голландия, и ее богатые заморские колонии. Но это так, к слову.

А по сути, все дело заключалось в том, что по получении такой команды начать поход немедленно никак не представлялось возможным. «Колхида» и «Адмирал Кузнецов» находятся в Фузане, и для того, чтобы достичь точки сбора, даже после немедленного получения приказа им потребуется никак не менее тридцати часов.

Приказав подать к борту катер, адмирал Ларионов оделся, собрался и, сунув в карман послание императора, направился на флагманский «Петропавловск» посоветоваться… Адмирал Алексеев, кстати, очень любит подобные моменты, когда человек, не признающий его главенства и управляющий страшными орудиями войны, в то же время признает его старшинство, накопленную с годами мудрость, организационный талант, опыт, полученный в многочисленных плаваниях, и умение ориентироваться в дворцовых интригах.

Кстати, адмирала Алексеева порадовало известие о том, что вся безобразовская шайка-лейка, включая адмирала Абазу – его злейшие недруги и недоброжелатели – загремели в камеры «Новой Голландии», и в отношении них ведется следствие по делу о государственной измене. Из их компании удалось выйти сухим из воды лишь великому князю Александру Михайловичу, который вовремя сориентировался и оказался на стороне нового императора.

У парадного трапа «Петропавловска» адмирала Ларионова уже ждали. Вахтенный офицер отдал честь, матросы взяли винтовки на караул, после чего гостя сопроводили на мостик, где под натянутым тентом для адмиралов был накрыт столик. Там же Алексеев с нетерпением ожидал гостя из будущего.

– Добрый день, Виктор Сергеевич, – приветствовал он адмирала Ларионова, – что привело вас ко мне в столь ранний час? Неужели вы получили известие, которое изменит наши с вами планы? Вы ведь сегодня утром собирались выходить в поход, а мы, попрощавшись с вами, были уже готовы выбирать якоря и потихоньку возвращаться в Фузан.

– Планы меняются, Евгений Иванович, – сказал адмирал Ларионов, доставая из кармана послание императора Михаила. – Вот, только что получил из Петербурга. Читайте, там есть и то, что касается лично вас.

– Дайте, дайте, – нетерпеливо произнес адмирал Алексеев, доставая из кармана своего адмиральского мундира очки. Нацепив их на нос, он стал внимательно изучать полученную сегодня утром бумагу.

– Да-с, – сказал он, дочитав послание императора до конца, – с волею монарха нам спорить нельзя! Хотя, конечно, приказ этот меня, мягко говоря, не обрадовал. Последний современный броненосец, и тот у меня забирают…

– Не прибедняйтесь, Евгений Иванович, – улыбнулся адмирал Ларионов, – у вас еще остается пять далеко еще не устаревших и сильных броненосцев, да три британских трофея, да два японских подранка. Я вам могу гарантировать, что в ближайшие годы все внимание европейских морских держав будет приковано к морям вокруг побережья Старого Света, и не одна из них не сможет прислать сюда флот, превышающий ваши возможности. Вы мне лучше скажите, откладывать мне начало похода или нет. «Колхида» и «Адмирал Кузнецов» смогут подтянуться сюда не ранее чем через тридцать часов.

– А зачем, собственно, откладывать? – пожал плечами Алексеев. – Моря к северу от здешних вод полностью очищены от неприятеля. Отдавайте команду – пусть выбирают якоря и выходят. Какая у них возможная крейсерская скорость?

– Двадцать пять узлов они смогут держать неограниченно долго, – сказал Ларионов.

– Ну, вот и отлично! – улыбнулся Алексеев, допивая кофе. – А наши тихоходные утюги «Ретвизан» с «Цесаревичем» имеют экономический ход всего в десять узлов и будут тормозить вашу эскадру. Ведь так? Поэтому следуйте не спеша со всеми вашими силами прямо на юг, а отставшие корабли догонят их не менее чем за трое суток, где-нибудь неподалеку от Манилы.

Я же со своей стороны отдам приказ нашим быстроходным бронепалубным крейсерам – «Варягу», «Аскольду», «Богатырю», «Новику» и «Боярину», принять ваши корабли под эскорт в Формозском проливе и сопроводить их до встречи с эскадрой. На обратном пути Николай Карлович Рейценштейн по моему приказу заглянет в порты французского Индокитая, покажет флаг бывшему нашему союзнику.

– Евгений Иванович, – сказал адмирал Ларионов, вставая, – спасибо за завтрак и гостеприимство, но мне пора. Надо начинать. Вас же я попрошу сообщить обо всем на «Ретвизан». Пусть он занимает свое место в строю, в кильватере у «Цесаревича». Подъем якорей через час. Всё, с Богом! Надеюсь еще встретиться с вами.

– Счастливого плаванья, Виктор Сергеевич, – сказал Алексеев, – семь футов вам под килем! С Богом!

2 мая (19 апреля) 1904 года, 11:05.

Санкт-Петербург, Зимний дворец, Готическая библиотека.

Капитан Тамбовцев Александр Васильевич

Сегодня во дворце должен был состояться очень серьезный разговор. Вчера, по моей просьбе, император Михаил пригласил в Зимний дворец на одиннадцать часов сего дня Петра Аркадьевича Столыпина, на днях по моей протекции назначенного министром земледелия. Так же при разговоре должен будет присутствовать Владимир Ильич Ульянов, который тоже вот-вот должен был быть назначен на министерский пост. Да-да, я собирался познакомить Столыпина с тем самым лидером эсдеков, который в материалах охранного отделения фигурировал под партийным псевдонимом Ленин.

Темой беседы должен был стать проект реформы, которую по поручению вдовствующей императрицы Марии Федоровны подготовил Столыпин. Чтобы он снова не наломал с нею дров, я примерно за неделю до предполагаемой встречи попросил Ильича внимательно изучить проект столыпинской реформы, дав ему почитать кое-что из нашей литературы. Ленин с жаром принялся изучать предоставленные документы и через три дня сообщил мне, что готов оппонировать Столыпину, обещав камня на камне не оставить от идей Петра Аркадьевича, обозвав их благоглупостями.

Я немного остудил пыл Ильича, сказав ему, что он будет выступать не на заседании ЦК партии социал-демократов, а во дворце императора, и тотальный разгром оппонента в данном случае не потребуется. Надо будет лишь конструктивно покритиковать Столыпина, указав на слабые места проекта его реформы, и предложить свое видение решения аграрного вопроса. То, что этот назревший и перезревший для России вопрос необходимо решать, в этом никаких сомнений не было и быть не могло. Крестьянский вопрос, словно пар в кипящем котле, давил на его стенки, и взрыв мог произойти в любой момент.

Встреча была назначена в Готической библиотеке, которая для нового императора стала чем-то вроде кабинета. Мы с Ильичом подошли туда без одной минуты одиннадцать, а ровно за час до полудня пришел и Петр Аркадьевич. Сам Михаил уже ждал нас в библиотеке, не теряя времени даром и штудируя какой-то толстый фолиант, изобилующий множеством закладок. Царь с дружеской теплотой поздоровался с Лениным и со мною, и несколько более сдержанно – со Столыпиным. Похоже, что он накануне он также внимательно вычитал копии тех документов, которые я передавал Ленину.

– Присаживайтесь, господа, – сказал Михаил, указывая на глубокие мягкие кресла, – разговор у нас сегодня будет долгий и важный, и потому располагайтесь поудобнее. Александр Васильевич, – обратился он ко мне, – я попрошу вас вести нашу беседу. Петр Аркадьевич будет адвокатом, который станет излагать основные положения проекта своей реформы, Владимир Ильич – его оппонентом, а я присяжными и судьей в одном лице. Буду слушать, задавать вопросы, а потом вынесу свой вердикт. Прошу отнестись к сегодняшнему разговору серьезно – несвоевременное или неверное решение аграрного вопроса напрямую угрожает безопасности всей нашей державы.

Первым выступил Столыпин. Он встал, оправил рукой свою бородку и чуть подкрученные кверху усы, обвел сидящих перед ним людей острым, как его часто называли – «цыганским» взглядом, после чего начал.

– Ваше величество, а также господа Ульянов и Тамбовцев. Ответ на то – нужна ли аграрная реформа, могут дать только цифры. А они таковы: если бы не только частновладельческую, но даже всю землю без малейшего исключения, даже землю, находящуюся в настоящее время под городами, отдать в распоряжение крестьян, владеющих ныне надельной землею, то в то время как в Вологодской губернии пришлось бы всего с имеющимися ныне по сто сорок семь десятин на двор, в Олонецкой по сто восемьдесят пять десятин, в Архангельской даже по тысяче триста девять десятин, в четырнадцати губерниях недостало бы и по пятнадцать, а в Полтавской пришлось бы по девять, в Подольской по восемь десятин.

Это объясняется крайне неравномерным распределением по губерниям не только казенных и удельных земель, но и частновладельческих. Четвертая часть частновладельческих земель находится в тех двенадцати губерниях, которые имеют надел свыше пятнадцати десятин на двор, и лишь одна седьмая часть частновладельческих земель расположена в десяти губерниях с наименьшим наделом, то есть по семь десятин на один двор. При этом принимается в расчет вся земля всех владельцев, то есть не только семнадцать тысяч дворян, но и четыреста девяносто тысяч крестьян, купивших себе землю, а также восемьдесят пять тысяч мещан. Два этих последних разряда населения владеют до семнадцати миллионов десятин.

Из этого следует, что поголовное разделение всех земель едва ли может удовлетворить земельную нужду на местах; придется прибегнуть к такому средству, как переселение; придется отказаться от мысли наделить землей весь трудовой народ и не выделять из него известной части населения в другие области труда.

Столыпин закончил, вопросительно взглянул на императора и налил себе воды в стакан из хрустального графина.

– Владимир Ильич, – обратился Михаил к Ленину, – вам есть что сказать в дополнение к тому, что сейчас сообщил нам Петр Аркадьевич?

Ленин встал, одернул пиджак и начал свою речь.

– Ваше величество, господа. Я готов подтвердить, что все, что сказал Петр Аркадьевич, соответствует действительности. Добавлю, что все обстоит даже гораздо хуже, чем он рассказал. А именно – неустройство в аграрном вопросе сказывается и на безопасности государства. Например, из отчета воинских начальников лишь сорок процентов крестьян-новобранцев в армии первый раз в жизни попробовали мяса!

– Не может быть, – воскликнул император Михаил, – Владимир Ильич, а вы не ошибаетесь?

– Нет, ваше величество, – ответил Ленин, – на этот счет есть документы военного министерства, откуда, собственно, я и взял эту цифру. Далее, средняя продолжительность жизни мужчин и женщин в Российской империи составляет соответственно 32,4 и 34,5 года. Причина – в ужасающем уровне смертности среди крестьянских детей. В России смертность в возрасте до четырех лет – 214,4 детей на тысячу населения. Из 6–7 миллионов рождаемых детей 43 % не доживают до пяти лет. 31 % в той или иной форме обнаруживают различные признаки пищевой недостаточности: рахита, цинги, пеллагры и прочих.

– Но это же ужасно! – возмутился Михаил Александрович. – Неужели такое может твориться у нас в России?

– Может, – коротко ответил Ленин, – эти цифры опять-таки из казенных документов. Но, несмотря на это, крестьянское население Российской империи растет не по дням, а по часам. Вот еще цифры. За последние четверть века население России увеличилось в полтора раз. Этот прирост с большим отрывом опережает все европейские страны. Причем рост населения очень четко соотносился с частотой переделов земли. В местностях, где делились чаще, – детей было больше. И наоборот. Например, в Полтавской губернии, где 85 % крестьянских дворов не подвергаются переделам уже несколько десятилетий подряд, число рождений дает увеличение всего на три процента. В соседней Харьковской губернии, где, наоборот, 95 % дворов объединены в общины, число рождений за тот же период увеличилось на 52 %. В смежных Ковенской и Смоленской губерниях число рождений возросло на 3 % в первой и на 40 % во второй. В Ковенской губернии 100 % крестьян владеют землей подворно, а в Смоленской – 96 % общинно. В Прибалтийском крае, не знавшем общинных порядков и придерживающемся системы единонаследия крестьянских дворов, прирост рождений за тридцатилетний период составляет едва один процент первоначальной цифры.

Все это говорит о том, что крестьянская община себя исчерпала. Дело в том, что рост населения способствует сокращению размера наделов.

В 1877 году менее восьми десятин на двор имели 28,6 % крестьянских хозяйств, а в 1904 году – уже 50 %. Количество лошадей на один крестьянский двор сократилось с 1,75 в 1882 году до 1,5 в 1900–1904 годы. Со скотом дело вообще плохо. Крестьяне, стремясь увеличить запашку, распахивают все что можно и что нельзя, в том числе и общественные пастбища и луговины. А значит – места для выпаса скота практически не остается. Меньше скота – меньше единственного в селе удобрения – навоза. Меньше навоза – ниже урожаи. Замкнутый круг получается…

– Странно, – задумчиво сказал Михаил, – Владимир Ильич, получается, что вы, вместо того чтобы критиковать план аграрной реформы Петра Аркадьевича, фактически его поддерживаете.

– Я согласен с некоторыми тезисами господина Столыпина, – парировал Ильич, – но я не согласен с методами, которыми он собирается решить в России аграрный вопрос. Петр Аркадьевич делает ставку на «крепкого мужика», кулака, который, по его мнению, будет законопослушен и сможет в нужном количестве поставлять на продажу товарное зерно. Вот тут-то у нас с ним и намечаются расхождения.

Кто такой – этот ваш «крепкий мужик»? Начнем с того, что всех российских крестьян условно можно разделить на четыре категории. Первые – это те, кто не может дожить на собственном зерне до следующего урожая. Вторые – те, кому удается до нового урожая дотянуть. Третьи – те, у кого остаются кое-какие излишки, которые можно пустить на продажу. Ну, и четвертые – это и есть «крепкие мужики» Петра Аркадьевича, которые имели достаточное количество излишков для того, чтобы их хватало не только на нормальную жизнь, но и на развитие хозяйства.

Только не следует забывать, что первые две категории – это примерно 75 % крестьян. Не скажете, Петр Аркадьевич, куда их всех девать? Ведь вы же собираетесь разрушить общину? Тогда те, кто имеет деньги, скупит землю у тех, кто их не имеет. Вы представляете – сколько горючего материала, сколько сотен тысяч людей, которым просто нечего терять, будет выброшено на улицу? Да господа эсеры, которые мечтают о мужицком бунте, вам памятник при жизни должны поставить!

– Гм, – подал голос император, – а действительно, Петр Аркадьевич, куда девать всех этих обезземеленных крестьян?

– Безземельных крестьян необходимо переселять на пустующие земли, – ответил Столыпин, – в Южную Сибирь, Забайкалье, Дальний Восток, Маньчжурию… Это позволит нам уменьшить напряжение, связанное с нехваткой пахотных земель в центральных и малороссийских губерниях России, и заселить доселе мало заселенные территории на дальних окраинах державы, резко увеличив там количество русского населения.

Ленин смущенно кашлянул.

– Петр Аркадьевич, в ваших словах есть резон, но ведь потребуется переселить десятки и сотни тысяч, а может, и миллионы людей. А это потребует от государства огромных денежных затрат, ведь крестьяне поедут в ту же Сибирь со своими семьями, скарбом и скотом. По первым же прикидкам, ваша программа, будь она реализована в полном объеме, потребует переселения никак не менее двадцати миллионов душ в течение десяти лет. Вдумайтесь в эти цифры и представьте себе двадцать миллионов русских мужиков, баб, ребятишек, и так не видящих света белого, а тут еще им надо переселяться в эту далекую ужасную Сибирь, в которую раньше гоняли только каторжников под конвоем. Видите ли вы себя, Петр Аркадьевич, в роли Моисея, который ведет свой народ к счастью? Готовы ли вы к такой непосильной работе и огромной ответственности? Это вам не сорок лет с еврейскими племенами по пустыне путешествовать, тут задача посложнее будет.

Император Михаил одобрительно кивнул, а Ильич, сделав паузу, чтобы дать оппоненту время насладиться эффектом – чувствовался адвокатский опыт выступлений в суде – продолжил свою речь.

– В связи со всем вышесказанным, – произнес он, – возникает несколько закономерных вопросов. Первый из них – где взять такие огромные средства в нашем, еще надо сказать, недостаточно богатом государстве? Второй вопрос – сколько из этих средств дойдет до переселяемых крестьян, сколько будет разбазарено и какую часть этих денег попросту разворуют. Ведь каждый начальник за Уралом чувствует себя царем и богом. Ваше величество, если вы не верите мне, то спросите хотя бы у Иосифа Джугашвили, и он не откажется поделиться с вами своим опытом общения с такими начальниками.

– Взяточников и казнокрадов мы будем строго наказывать, – взвился Столыпин, – да так, чтобы другим неповадно было!

Ленин хмыкнул.

– Свежо предание, да верится с трудом. Деньги – это далеко не всё, ведь в тайге их есть не будешь. Нужен тягловый, мясной и молочный скот, инвентарь, семенное зерно для посева, продовольствие на первое время, пока переселенцы не встанут на ноги. Где все это взять, как хранить, на чем перевозить? Тем более что в таком большом количестве… Тут, как сказал бы наш общий знакомый, штабс-капитан Бесоев, намечается операция не меньше чем фронтового масштаба.

А как, позвольте, раскорчевать в одиночку дремучую тайгу или даже просто распахать степную целину? В России, а тем более в Сибири, в силу суровости климата, крестьянину просто невозможно вести хозяйство в одиночку. Переселенцы будут вынуждены объединиться в общины, которые вы так стараетесь разрушить, и никакие принятые в Петербурге законы их интересовать не будут. Как в народе говорят: «На колу висит мочало – начинаем все с начала…»

Столыпину было нечем крыть. Он побагровел, но сдержался и лишь развел руками. Михаил понял, что надо срочно сворачивать обсуждение плана аграрной реформы, и, пользуясь своим правом, вынес вердикт.

– Господа, – сказал он тоном судьи, откладывающего слушание дела, – из сегодняшнего разговора я понял, что вопрос аграрной реформы требует тщательной доработки. Петр Аркадьевич, я попрошу еще раз продумать ваши предложения, не забывая ни о суровости нашего климата, ни о сложившихся традициях нашего народа, ни о характере русского мужика. Полагаю, что господин Ульянов тоже не откажет вам в консультации, поскольку я вижу, что он досконально изучил сей вопрос. Всего вам наилучшего, господа, аудиенция закончена.

Когда мы все, собрав бумаги, дружно направились к дверям, император вдруг произнес голосом, похожим на голос актера Леонида Броневого – того самого, который «папа Мюллер»:

– А вот вас, Александр Васильевич, я попрошу остаться…

3 мая (20 апреля) 1904 года, 14:05.

Санкт-Петербург, Зимний дворец, Готическая библиотека

Великий князь Александр Михайлович Романов – он же ВКАМ, он же Сандро – вошел в Готическую библиотеку Зимнего дворца. Михаил сидел за большим письменным столом и читал какую-то толстую книгу, время от времени делая карандашом пометки в своем рабочем блокноте. Желая привлечь к себе внимание, Александр Михайлович кашлянул.

Михаил II оторвал взгляд от книги и поднялся со стула, чтобы поприветствовать своего двоюродного дядю.

– Здравствуй, Сандро, – устало сказал он. – Очень хорошо, что ты пришел. Присаживайся. У меня есть к тебе серьезный разговор.

– И ты тоже здравствуй, Мишкин, – поздоровался Александр Михайлович, присаживаясь на стул с резной деревянной спинкой напротив императора. – Скажи, как мне теперь к тебе обращаться – как раньше, или по полному титулу – «Ваше Императорское Величество»?

– Ах, Сандро, оставь свои шуточки, – небрежно отмахнулся Михаил, – ты был, есть и будешь одним из немногих людей, с кем я могу чувствовать себя просто человеком, а не самодержцем. Только вот так хорошо знакомого тебе Мишкина уже нет. Тот лейб-кирасир, шалопай и баламут из меня вышел сразу после ранения. Ну, а остатки улетучились после злодейского убийства Ники. Так что давай сойдемся просто на Михаиле или, в крайнем случае, на Михаиле Александровиче.

– Хорошо, Михаил, – кивнул Александр Михайлович, – я и сам уже заметил, что за те три месяца, что прошли с той поры, как на Байкале мы первый раз встретились с людьми из будущего и заглянули в ту пропасть, которую разверзлась перед нами, ты очень сильно изменился.

– Ну да, – Михаил устало потер виски, – я иногда и сам себя не узнаю. Тут давеча дядя Сергей за обедом принялся выговаривать мне какую-то чушь, которую у меня не было совершенно никакого настроения слушать, так я так ему ответил, что мама́ даже на мгновение показалось, что за столом сижу не я, а мой покойный папа́, который тоже очень не любил, когда ему в чем-то перечили. А дядя Сережа от удивления чуть не поперхнулся куском ростбифа. До конца обеда он больше не проронил ни слова. И мне самому непонятно – что же на меня тогда нашло.

– Правильно и сделал, – одобрительно кивнул Александр Михайлович, – мне ли не знать, как эти все наши дражайшие родственнички сидели у Ники на шее и ни в грош его не ставили. Знай только, выпрашивали у него деньги для себя и теплые местечки для своих протеже. А вот с тобой, как я вижу, этот номер у них не пройдет… Не все котам масленица.

Михаил сморщился, словно съел ломтик лимона.

– Да ну их всех, этих дядюшек, тетушек, кузенов и кузин. Вот займусь децимацией нашей расплодившейся до безобразия императорской фамилии. Пусть к ней принадлежат только мама́, мои сестры Ксения и Ольга и дочери Ники. А остальные пусть будут просто нашими родственниками, но не имеющими никаких привилегий и судебного иммунитета. Да и содержание из казны и моих личных сумм будут получать лишь престарелые и не способные к какому-либо созидательному труду. Пусть служат России и трону в армии и флоте, занимаются историей, как твой брат Николай, или пишут стихи и переводят Шекспира, как твой кузен Константин Константинович. Словом, пусть все найдут себе занятие по способностям или по уму. Ну, а если ума нет, то хоть курьерами и сидельцами в лавках.

– А я как же? – удивленно спросил Александр Михайлович. – Значит ли все тобой сказанное, что и я перестану быть членом императорской фамилии?

– Ну, с тобой проще, – сказал Михаил. – Ведь ты муж моей сестры Ксении и, следовательно, принадлежишь к нашей семье. Во всяком случае, до тех самых пор, пока кому-то из вас не придет в голову блажь развестись… Кроме того, я и позвал тебя для того, чтобы обсудить твою будущую работу. Ума у тебя предостаточно, и ты можешь стать моим помощникам в очень важном для меня деле….

– А как же мое управление торгового мореплавания? – несколько обиженно спросил Александр Михайлович. – Неужели я плохо справляюсь со своими обязанностями?

Михаил отрицательно покачал головой.

– Справляться-то ты справляешься, только самим нахождением на этом посту ты раздражаешь российских чиновников, как всех вместе взятых, так и каждого в отдельности. Они не могут тебе простить то, что ты, великий князь по рождению и царский родственник по жене, влез на их чиновничью территорию и начал устанавливать там свои порядки. Этот вопрос надо как можно быстрее решить. Мне сейчас только борьбы с чиновничьей фрондой не хватало.

– А что же мне делать тогда? – растерянно спросил Александр Михайлович.

Император внимательно посмотрел на своего собеседника.

– Сандро, – сказал он, – для тебя я приготовил одно дело, новое, но чрезвычайно важное. На эту мысль меня навели твоя возня с безобразовской компанией. Ну, ты помнишь, всю эту авантюру с корейскими лесными концессиями в долине реки Ялу. Все было задумано просто великолепно, только вот партнеров нужно было выбирать… Ну, в общем, поприличней и почистоплотней. Но у тебя хватило все же ума выйти из того скандала без большого ущерба для твоей репутации. Что, конечно же, делает тебе честь. Только на этот раз это будет не лес. Да и масштабы предложенного тебе дела будут совсем другими. Прежде чем я стану объяснять тебе суть дела, ты должен будешь сказать мне – согласен ли ты работать под моим началом или нет. Если ты не справишься с ним, то я уже вряд ли когда-либо поручу тебе какое-нибудь серьезное дело. Будешь для меня просто хорошим человеком и мужем моей сестры. Скажу только то, что твоя должность будет равна министерской.

К чести своей, колебался Александр Михайлович недолго.

– Хорошо, Михаил, – сказал он, – где наша не пропадала. Я согласен на твое предложение и жду самых подробных объяснений.

– Знаешь, Сандро, – сказал Михаил, – я почему-то не сомневался, в том, что ты согласишься на мое предложение. Ну, а теперь слушай. Дело в том, что в результате расследования по делу «Третьего первого марта», а также вследствие вступления в силу закона «О недопуске иностранных подданных в стратегические области экономики Российской империи», в собственность государства в самое ближайшее время может перейти большое количество угольных шахт, нефтяных скважин, заводов, фабрик и даже золотых приисков.

– Я слышал об этом, Михаил, – кивнул Александр Михайлович. – Но только в законе не очень ясно расписано – у кого и что будет конфисковано. Все подряд изымать у иностранцев – это значит обрушить всю нашу экономику и финансы. Да и в политическом плане это будет сильным ударом по репутации России.

Я поинтересовался – кому же в России принадлежат крупнейшие промышленные предприятия и банки. И вот что мне удалось выяснить. Иностранные банки в металлургии владеют тремя четвертями акций, причем более половины из этой доли принадлежит парижскому консорциуму из трех банков, а на все банки с участием русского капитала приходится чуть более одной шестой акций. В паровозостроении сто процентов акций находилось в собственности двух банковских групп – парижской и немецкой. В судостроении девять десятых акций принадлежало банкам, в том числе две трети – парижским. В нефтяной промышленности три четверти капитала находится в собственности у групп «Ойл», «Шелл» и «Нобель». В руках у этой корпорации находится более половины всей добычи нефти в России и три четверти ее торговли. Поэтому в этом деле нельзя рубить с плеча. Начав направо-налево конфисковывать собственность иностранцев, мы рискуем рассориться с той же Германией, чьи капиталы в России весьма значительны.

– Да, здесь действительно надо действовать очень аккуратно, – сказал Михаил, – как наши друзья из будущего говорят, надо «работать по точечным целям».

– Вот именно, – кивнул Александр Михайлович, – надо сначала точно установить координаты этих целей, а потом уже наносить по ним точный и разящий удар. А то может получиться полная ерунда. Ну, вот скажи мне – зачем надо было забирать в каталажку миллионщика Савву Морозова, владельца товарищества Никольской мануфактуры?

– А зачем он якшался с революционерами? – ответил вопросом на вопрос Михаил.

– Ты уж будь последовательным, – возразил ему Александр Михайлович, – если ты амнистировал главу партии эсдеков Владимира Ульянова и готов предоставить ему пост в правительстве, то за что надо было отправлять в «Новую Голландию», в гости к милейшему Александру Васильевичу Тамбовцеву того, кто финансировал партию господина Ульянова? Ведь Савва Морозов не давал денег ни эсерам, ни другим политическим движениям, которые ратовали за террор.

– Александр Васильевич уже во всем разобрался, – сказал Михаил. – Он пояснил, что Савва Тимофеевич прекрасный ученый-химик, и предложил создать за счет господина Морозова научный институт прикладной химии, назначив его руководителем этого института.

– Я этого не знал, – сказал Александр Михайлович. – Если это так, то у меня вопросов нет. Тем более что сами заводы принадлежат не Савве Морозову, а его матери.

– Сандро, – после затянувшейся паузы произнес Михаил, – именно для того, чтобы наши чиновники, которые готовы тупо и бездумно исполнять принятые нами указы, не наломали дров, я и предлагаю тебе лично во всем разбираться во всех подобных делах и принимать правильные решения.

Большую часть всего добра, конфискованного у преступников, осужденных за преступления против государства, я собираюсь снова вернуть в частные руки, конечно, не их прежним хозяевам и не бесплатно. Интересуют же меня сейчас предприятия, относящиеся к фундаментальным областям экономики, топливу и энергетике. Это угольные шахты, нефтяные скважины, а также пока еще немногочисленные электрические станции. Именно все это я и предполагаю объединить под твоим управлением, для того чтобы создать энергетический фундамент для будущего индустриального рывка.

– Согласен, – ответил Александр Михайлович, – только мне, человеку, которому больше приходилось иметь дело с кораблями и их командами, все эти экономические вопросы будет осилить непросто. Мне надо подобрать штат профессионалов, которые были честными и компетентными в своем деле людьми.

– Кадры решают всё, – усмехнулся Михаил. – Кстати, я бы хотел предложить в качестве твоего заместителя одного очень интересного человека. Ведь для того, чтобы на подконтрольных тебе предприятиях не было бы стачек, локаутов и прочих неприятностей, часто инспирируемых конкурентами или агентами иностранного капитала, надо уметь находить общий язык с теми, кто трудится на этих предприятиях. Фамилия его сейчас никому ничего не говорит. Среди товарищей по партии эсдеков он известен как Коба. В другой истории он вскоре сменит свой псевдоним и станет «товарищем Сталиным».

– Как, ты собираешься сделать моим помощником того самого?.. – удивленно воскликнул донельзя изумленный Александр Михайлович.