Текст книги "От застоя до настроя – 1. Трилогия. В тихом омуте. Книга – 1"

От застоя до настроя – 1
Трилогия. В тихом омуте. Книга – 1
Александр Миронов

© Александр Миронов, 2024

ISBN 978-5-4493-3125-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Александр Миронов

Из трилогии «Республика Татаркова»

Книга Первая

«В Тихом Омуте»

Роман

Мелодрама

 
Между двумя берегами
Угра протекает веками:
Летом спокойная, тихая;
Зимою льдами покрытая;
Весной, берега подмывая,
Бунтует, шумит, озорная.
МАЛ.
 

Республика, о которой в романе пойдёт речь, могла быть, а может быть существует и по сию пору, не имеет чётких границ, рамок, поскольку она или они могут быть всюду. Такие республики можно обнаружить как на периферии страны, так и в столице, у Кремля под боком. Конечно, они разного профиля, уровня, занимаемых площадей и народонаселения. Особенно там, где располагались и располагаются ведомства с неограниченной и ограниченной ответственностью. И где не всегда работают общегосударственные законы, уставы, а свои, местные кодексы, где свой устав, микроклимат.

В таких закрытых анклавах микроклимат, несомненно, создаётся вокруг руководящего органа, деятельность которого накладывает свой отпечаток на коллектив в моральном и психологическом плане.

Если это объединение, ячейку возглавляет грамотная и порядочная личность, то складывается один морально-психологический климат и, следовательно, отношение к труду и отдыху. Но в таком сообществе может показаться жизнь скучной, неинтересной.

Если анклав возглавляет неординарная личность, то и жизнь в нём бурная, амплитуда которой колеблется от крайности до крайности. Но, зато тут жизнь веселей, эмоциональней.

В данном романе не будет вестись речь о конкретной личности и о конкретном сообществе. В нём взят методом «научного попадания» не очень далёкий от центра, но и не в самой столице нашей Родины. Небольшой анклав, величину которого можно было бы найти на карте района, но как точку или едва заметный кружочек. Однако мы привяжем его к определённому району и области, чтобы ориентироваться на местности. И назовём его по фамилии руководителя этого «удела», – как говáривали в старину. И правильно. Ибо любой анклав, отгороженный какими-либо условными границами, являлся ранее удельным княжеством.

Ну, а поскольку есть определённый объект нашего исследования, то в нём могут быть и лица вам, читатель, чем-то знакомые. Однако, прошу вас ни с кем их не отождествлять. Совпадения, схожесть в поступках и характеры – чистая случайность. И в большинстве своём – собирательные образы. Ибо в данном изложении основная идея – это исследование самой жизни в отдельно взятом мирке, или уделе.

Чтобы не теряться во времени, начнём наше исследование с прошлого столетия, близкое к его пику, когда одна социально политическая система подходила к краху своего существования и вскоре свалилась в бездну нового удивительного, никем не предсказуемого государственного устройства, которое большинство населения обновлённой страны назовут и обзовут непотребными словами. Хотя по содержанию чем-то схожее с вышеназванными средами. Но исследование данного положения в романе тоже не будет являться самоцелью. Наша цель – жизнеописание людей небольшого анклава, который мы и назовём – Республикой Татаркова. И раскатаем мы эту Республику аж на страницах трёх книг. Бумага ведь всё терпит. Главное – чтобы читатель стерпел. И есть надежда, коли он вытерпел такое нашествие, как Перестройка, реставрация Капитализма, то пройдёт и эти испытания от первой страницы первой книги, до последней страницы третьей книги.

Почему мы присвоили ему именно название – Татарково, будет понятно из повествования.

И начнём о любви… Поскольку это явление неотъемлемая часть любого сообщества.

1.

Без Шилина Маша Константинова затосковала, работа стала в тягость. Павел Павлович для неё на смене был и как старший товарищ, который всегда поможет в работе, и для той же моральной поддержки. И теперь она как будто бы осиротела. Даже Нина стала чужой, отстранённой. А о Васе Васильеве и говорить нечего – сонная сова, или панда. Хоть этот кошмар начался ещё при Шилине, однако, рядом с ним она чувствовала себя всё же более уверенной, защищённой. Но с первого апреля Павел Павлович ушёл на пенсию.

…За неделю до его увольнения, в устоявшиеся тёплые весенние деньки Маша пришла с транспортёрных галерей в пультовую. В ней находился и мастер смены. Маша обрадовалась ему.

– Филипп, отпусти меня на часик раньше, – попросила она.

– Куда это намылилась?

Молодая женщина двадцати двух лет, невысокая, миниатюрная. Её фигуру даже рабочая спецовка не искажала. Глаза голубые, задорные, ещё с полудетской искренностью. Волосы русые прямые. От вопроса мастера смутилась.

– Ребёнок приболел, дома один будет. Саша во вторую смену уходит.

– Ну, так пусть Сашка и отпрашивается на этот час. Он у тебя, где работает?

– Так на «Кирпиче», на фасовочной машине машинистом.

– Ну, вот, у своего мастера пусть и отпрашивается.

– Его заменить некому.

– А тебя, значит, есть кому? – усмехнулся Филипп. – Ты это какой раз отпрашиваешься? И каждый месяц по два-три раза.

– У нас с ним смены так совпадают…

В пультовой третьего цеха они находились втроём: оператор пульта, она же и кочегар газовой печи Нина Притворина, мастер и Маша. Чувствуя, что Филипп серьёзно настроен отказать ей, Маша посмотрела на Нину, ожидая от неё поддержку. Раньше она даже заступалась за неё. Но сейчас помалкивала.

– Не-е, Машенька не могу. Каково вон Нинке, за себя и за тебя работать, – отрицательно покрутил он головой с упругой короткой причёской, доставая очередную сигаретку.

– Да Нине и не надо будет ничего там делать. Я уберусь, подмету в галереях.

Мастер дёрнул тёмной бровью, словно подмигнул, и ответил:

– Нет, Машенька, не могу. Я и так тебя часто отпускаю с риском для себя. Надо работать.

Филипп, прикуривая, встал и направился из пультовой к уличному выходу.

Маша растерянно посмотрела на Нину. Та пожала плечами.

– Не в духе чего-то… Может после обеда отойдёт? Потерпи.

Время было десять часов. Может, действительно, у мастера изменится настроение после обеда?

Вторую половину смены Маша посвятила тщательной уборке. Вооружившись лопатой и метлой, начала убираться в помещении бункеров, площадка которой была, по её прикидкам, квадратов пятьдесят. Здесь более-менее следили за порядком, хотя и подметали не каждую смену. Пыль на полу оседала постоянно от отсева, ссыпающегося с концевого транспортёра. Даже если произведена уборка за час до окончания работы, при сдаче смены на полу снова оседала пыльца. Только по её толщине можно судить, как давно она сметалась. Машенька и сама порой придавалась ленце, не всякий раз убиралась в бункерной. И не только она, все транспортёрщицы, и это расхолаживало их, невзирая на возраст.

Но сегодня Маша старалась. Везде убиралась с удвоенной силой. Под транспортёрами лопатой убрала просыпи, и кучки на пересыпном узле, забрасывая их на ленту. Подмела в обеих галереях. Всё проделал так, чтобы и комар носа не подточил, то есть мастер. А с Ниной она договорится. Или с Палычем, в него она верила, не подведёт.

Притомившись, она вернулась на бункерную площадку, придирчиво осмотрела её. Потом зашла в будку транспортёршиц передохнуть. Посмотрела на маленькие часики на руке – 14.45. Надо опять звонить Филиппу… Ведь отпускает Нину. Сам даже за неё остаётся. Никогда ей в упрёк ничего не говорит. А тут… Так, вроде бы мужик не вредный, но как порой упрётся, как бык, ничем не своротишь и не уговоришь.

Маша, не торопясь, сняла с головы платок, выставила его за двери будки и несколько раз встряхнула. При уборке пыль оседала на одежду, попадала и в рот, и в нос, лицо слегка бурело от серой пудры, о респираторах никто не задумывался, и потому после уборки женщины откашливались, высмаркивались, освобождая органы дыхания. Глядясь в маленькое зеркальце на стенке возле двери будки, Маша платком стряхивала с лица пыльцу. Единственное, что ей нравилось после уборки, это ресницы. Реснички становились бархатистыми, объёмными, и глаза выразительными. И заметнее становились усики. Но это уже явный перебор. Если до уборки их не было, даже пушок не заметен, то тут он как будто бы отрастал, улавливая пыльцу на себя.

Маша пришла в пультовую. В ней находились Нина и Павел Павлович, машинист молотковой мельницы. Отработав на шаровых мельницах более двадцати лет, потом на молотковых мельницах, от их шума и гула он стал слегка глуховат и от этого немного забавным. Всегда выглядел серым от въевшейся пыли в его одежду, как, впрочем, все работники ДСЗ. Но у него эта особенность ещё подчёркивалась и головным убором, белой хлопчатобумажной кепкой давно ставшей серой. Он никогда не снимал кепочку ни на работе, ни за её пределами. Казалось, она приросла к нему, как и его лысина, которую он заботливо ею прикрывал.

Кепка так же служила и рушником, и платком. От частого пользования ею, особенно в горячие часы работы, она, намокая от пота, становилась ещё темнее, потом твердела, улавливая пыль в машинном зале, в приямке пневмонасосов, где приходилось молотком или кувалдочкой обстукивать трубы пневмолиний, чтобы встряхнут внутри, создавшуюся пробку из муки. Приходилось подниматься и на бункера, особенно в ненастную сырую погоду. Часто по весне и осенью. Отсев шёл сырым, налипал на стенки бункеров, иногда виброустройства не помогали, не стряхивали, и тогда тоже не обходилось без универсального прибора – кувалдочки. При обстукивании стенок бункера, пыль плавно слетала со всех внешних уступов, уголков и швеллеров. Естественно, не пролетая мимо этого головного убора.

Бывал Павел Павлович и на транспортёрных галереях. Если стояла сухая погода, то воздух, проходя снизу-вверх, как по тоннелям, поднимал и пыль, кружил её, пусть не всегда приметную глазу, но хорошо улавливаемую материалом.

Если через неделю-другую Шилин не стирал кепочку, то она становилась жёсткой и цветом под стать той породе, что дробила и молола его мельница. После стирки, которую он производил во время купания в душевой, головной убор, высыхая на его же голове, белел, приобретал естественный цвет, хотя внешний вид её при этом не улучшался. Она старела быстрее хозяина. Слишком сложные задачи выпадали на её долю.

И ещё одна особенность наблюдалась за хозяином этого головного убора. Когда кепочка была на голове, Павел Павлович был спокойным и рассудительным. Когда же она по какой-либо причине отсутствовала, Шилин впадал или в меланхолию, или в возбуждение. Словно, вместе с ней, с него снимали и череп. Единственное время, когда он с ней ненадолго расставался – это на зиму. На два-три месяца её место занимала старая солдатская шапка, которая от многолетней службы от пыли и пота, стала напоминать каску, если не внешне, то по содержанию и по весу.

Шилин был простоват и наивен, хотя всегда хотел казаться серьёзным, разумным. Бывал он вспыльчивым, но отходчивым. Через час-другой, это уже прежний человек – если кепочка была на месте. Ему шёл пятьдесят шестой год, и он с тоской поговаривал о пенсии. Раньше надеялся, что в пятьдесят пять лет уйдёт на неё по льготному списку. Как два или три года назад ушёл его товарищ Федя Борисов, машинист шаровых мельниц. И Шилин хотел переквалифицироваться в пастухи к своим козочкам. На даче держал двух ярок, и четырёх ягнят. И уж когда выйдет на пенсию – развернётся, увеличит поголовье. Сельскохозяйственную программу будет выполнять за себя и за тех, кому она по барабану. Но… не получалось. Администрация что-то тянет, не отпускает его на заслуженный отдых.

Павел Павлович сам не курил, и неодобрительно относился к курящим, особенно к женщинам. Принимал это за их распущенность.

– Не бабы пошли – шалашовки.

В смене хоть и держался особнячком, но Пал Палычу всегда были рады, и чтобы не создавать ему дискомфорт, старались при нём не курить. Опять же – женщины.

Мария не курила, и уж по одному этому Шилин к ней благоговел, и при необходимости всегда шёл ей на помощь, иногда и подменял её, если Машу отпускал мастер с работы раньше.

У Маши как раз выдался тот самый случай – нужно было обязательно уйти с работы. И тут помощь Палыча, выручка его, опять была очень кстати. Она ещё до обеда с ним на эту тему разговор заводила. И он с той же готовностью согласился.

– Но, – предупредил, – без разрешения Филиппа, я не могу тебя отпустить. Я хоть и хороший начальник, но, как видишь, маленький.

Застав в пультовой Нину и Шилина, Маша им обрадовалась. Присутствие единомышленников всегда окрыляет.

Маша спросила:

– Филипп не приходил?

– Нет ещё, – ответила Нина. – Через полчасика нарисуется.

– Вы-то, Нина, Палыч, меня отпустите?

– Беги хоть счаз. Но сама понимаешь… – развёл Шилин в стороны ладони, лежащие на столе.

– А если к Хлопотушкину подойти, отпустит?

– Михалыч отпустит. Это человек. Он завсегда идёт людя́м навстречу. Только он, это, опять же без мастера не сможет решить этот вопрос. Опять всё сомкнётся на Филе. Так что, Филька на смене и начальник, и добрый деятель.

– Добродетель, – поправила Нина, хмыкнув в усмешке.

– Вот-вот. Иногда добрый, иногда одиозный, – (слышал где-то это словцо – одиозный – и понял его как ругательное или порицательное, но культурное.) – Так что, как расположишь его к себе. Вон, у Нинки спроси, как енто делается? – с усмешкой кивнул он на женщину.

Нина вскинула на него настороженный взгляд.

– Чего ты мелешь, мельник?

– Чего? Знам чего, не проболтамся.

– Вот и помалкивай.

– Маш, я чё-нить сказал?

Маша, улавливая намёк, усмехнулась. Но поддержала Шилина.

– Да ничего вы не сказали. Об чём вы? – я даже не поняла.

Нина достала из нагрудного кармана куртки-спецовки припрятанную сигаретку, сунула её между губ, а из бокового кармана – спички.

– Ты ладно тут, курить. Иди вон, на улицу, – кивнув на уличный выход, сказал Шилин с едва уловимой виноватинкой.

– А у меня как раз здесь курилка. Видишь, и пепельница на столе, – она взяла с небольшого окошечка со стороны мельницы, с подоконника пепельницу из жестяной консервной банки и выставила на середину стола. В ней было несколько окурков и пепел.

Чувствовалось, Нина завелась.

– Ну ладно. Коли так, пошёл я.

– Иди. Там шнек стонет, смажь. Не то оба скрипите, чего непоподя.

Пал Павлович поправил на голове кепочку, и чему-то добродушно усмехаясь, вышел. Выходов из пультовой было два. Первый – в цех, к печи, и состоял из тамбура с двумя дверями. Тамбур был построен тоже недавно, в целях гашения шума от мельницы и печи. Второй выход – через пультовую на улицу – аварийный, уже пробитый в стене после ввода цеха в эксплуатацию.

2

Нина Притворина пришла на дробильно-сортировочный завод (ДСЗ) почти сразу после школы. Лето «поошивалась» в областном городе, в попытках куда-нибудь поступить, даже сдавала экзамены. Но баллов не добрала. И не то, чтобы хуже всех сдавала вступительные экзамены, а вот одного балла не хватило. И что удивляло, вместе с ней поступали абитуриентки и с худшей подготовкой. Не заглядывая в аттестат, видишь, какая зафиксирована в нём зрелость. Однако ж, вот. Не она, а эти подружки как-то умудрялись проходить и учиться. Если, конечно, учатся.

Раздосадованная, Нина вернулась обратно домой, с упрямым намерением попытать счастье на следующий год. Но, увы, вместо зубрёшки увлеклась другими занятиями, в результате которых пришлось выходить замуж. Гришка оказался парнем заводным и покладистым. Вернулся в посёлок после горного техникума, и на ДСЗ уже год отработал мастером. К нему она и попала транспортёрщицей в смену. Когда дружили, влюблялись, встречались, казалось, была влюблена. Оттого и не устояла перед ним. Буквально через две недели он сломил её сопротивление, правда, вялого при первых же атаках, и горячих при ответных порывах. А там и беременность.

На вид Нину красавицей не назовёшь, но в ней с годами развился женский шарм, который проступал в улыбке, во взгляде. После родов она округлилась, но не до явной полноты, а в формах, которые сглаживали угловатость. И ещё она почувствовала в себе острую сексуальную потребность. Эта чувственность заводила её даже при кормлении ребёнка. Когда он брал сосок в ротик, сосал молоко – это были адовы муки, особенно мучительны, когда не было дома Григория. Порой ей становилось жалко мужа при гашении этих приступов. И даже после кормления ребёнка, груди оставались самым чувствительным эрогенным зонами.

И однажды, уезжая со второй смены раньше, но поздно по времени суток, не ожидая даже от себя такого, вдруг согласилась прокатиться с водителем автобуса на берег Угры. Вечер, перетекающий в ночь, был тёплым, ласковым и как будто бы наэлектризованным какими-то молекулами, атомами ли, которые будоражили сознание, щекотали тело, особенно груди, растекаясь чувственностью по телу. До возвращения мужа со смены оставалось больше двух часов, и почему бы за это время не искупаться. О цели, ради которой отпустил её муж с работы домой, забылось. А причина – приезд её матери, та вернулась из Жиздры от старшей дочери, у которой провела остаток отпуска. Она позвонила зятю на работу под вечер и попросила отпустить дочь пораньше.

После этого купания тот парень ещё не раз вывозил её на природу, и пружина, которая когда-то притянула её к мужу, понемногу ослабла, стала податливой и к другим, при определенном подходе к ней.

Перешла работать в цех «Муки», где работала её мама. И тут нашла дополнительный допинг. Тут её слабость совпадала с наклонностями Филиппа. Научились проделывать эти мероприятия незаметно, по-тихому и на удовольствие. Позже Филипп увлекался и другими, но про неё не забывал. И это тоже совпадало с её интересами и запросами. И хоть проводились эти мероприятия скрытно, однако Шилин каким-то образом их всё-таки вычислил…

Вениамин Филиппов хоть и не считал себя большим специалистом в той области, в которой отработал уже пять лет, однако кое-какие специфические тонкости усвоил. Придя в цех слесарем в механическую бригаду, он вскоре перевёлся машинистом помольного оборудования. В то время ввели такую должность. До этого в смене было шесть рабочих должностей: машинист шаровых мельниц, машинист помольного оборудования, кочегар газовых печей, транспортёрщик (ца), сменный слесарь и мастер смены. Конечно, самих рабочих было втрое больше, в каждой смене по шесть человек. Мехгруппа, слесаря и электрики работали отдельными бригадами.

О том, что означает новая должность (машинист помольного оборудования) никто никому не объяснял, и что она за собой влечёт, относительно вредности, и что даёт такая должность рабочему при выходе на пенсию. Главное, оклады сохранены. А тем более, на предприятии, относящееся к Среднему машиностроению, то есть полузакрытому, а в отдельных регионах – секретному, тут не больно-то станешь проявлять интерес. Ведь любопытство не порок, но если его будет слишком много, то такому человеку помогут охладить его в местах прохладных, или подсушить в местах слишком жарких. И потому с давних времён люди полагались на образованность и компетентность соответствующих органов, в том числе и на инспекторов отдела кадров.

На подобного рода предприятиях, ОК имел при себе Особый отдел, где велась своя картотека на каждого работника – от уборщицы до Генерального директора. Или наоборот. И если последний и пара-тройка ответственных лиц имели к ней доступ, то для всех прочих – это был ларчик за семью печатями, и за белой металлической, как сейф, дверью. И, как представлялось, здесь могли работать только компетентные, только серьёзные люди, как и все работники Отдела кадров. Поэтому все кадровые и должностные изменения рабочими принимались за чистую монету.

Вениамин Филиппов, имя почему-то не прижилось в коллективе, и о нём как будто даже забыли, то есть Филипп – из слесарей перешёл в машинисты помольного оборудования по двум причинам. Первая – относительно спокойная работа и на одном месте. А с введением в строй второй очереди цеха «муки» и вовсе показалась комфортной. Следи за подачей масла на вал молотковой мельницы, за температурой на выходе из мельницы, кочегару печи делай указание – повысить или понизить температуру. В принципе, на смене машинист, что бригадир. И тут хоть маленькая, но власть, и работа полегче, чем у слесарей. Тем более в механической бригаде перспектив роста нет. А со среднетехническим образование, пусть даже не по родственной специальности, болты крутить как-то…

Это была вторая причина. Филиппов два года назад закончил заочно техникум по специальности – электрооборудование сельскохозяйственных предприятий. Диплом получил, а вот знания… И потому не слишком-то рвался на данную профессию, в это электрооборудование. Даже преддипломную практику проходил, не покидая цех, а дипломную работу ему написали за две сотни рублей. Но честолюбие диплом повысил. Тем более что двое выпускников из этого заведения, и почти одногодки, окончившие его ранее, работают механиком цеха и мастером смены – Ананьин и Холодцов. А слух прошёл, что с введением в строй третьего цеха «муки», будет введены ещё три штатные единицы мастеров. Однако ввели лишь одну, старшего мастера, и та какое-то время была вакантной. Позже её занял Дончак, переведённый из начальников Горного цеха, потом Авдеев.

И будучи машинистом, а позже мастером Филипп уловил ещё одну возможность, которой можно пользоваться по-тихому и себе на удовольствие…

3

Спускаясь по металлическому трапу вниз на первый этаж, Шилин увидел мастера. Тот подходил к лестнице. Но, заметив машиниста, Филипп подождал, когда тот спустится.

Сойдя с трапа, Шилин сказал мастеру:

– Ты, это, отпусти девку-то. Я присмотрю за транспортёрами и бункерами.

– Посмотрим, – неопределённо ответил Филипп и спросил: – Как тут дела?

– В порядке.

В пультовую Филипп вошёл не торопливо, с деловым видом оглядел пульты.

На двух ящиках напротив входа, стоявшие большими тумбами под уличными широкими окнами помещения, на крышках, служащие панелями и пультами управления, горели зелёные огоньки. На них же находились во включённом положении чёрные рычаги-переключатели и пара тумблеров. Что указывало на то, что процесс подачи отсева в бункера идёт нормально и транспортёры включены. Затем оглядел вертикальный щит, возвышающийся от пола почти до потолка, и стоящий во всю стену от уличного окна и до окна печи. На нём вмонтированы приборы, отслеживающие работу мельницы, печи, бункеров. На диаграмме ровной синей ленточкой ложилась запись температуры в камере сгорания печи. Ровной чертой шла запись на другом приборе – температура на выходе из мельницы. Загрузку на неё показывал ещё один прибор, напоминающий циферблат часов, только значительно больше, и стрелка на нём колебалась с большой амплитудой. Приборы меньших размеров, казавшиеся не основными, его не интересовали.

Все приборы указывали на спокойный процесс. Собственно, когда постоянно есть сырьё и нормальная загрузка, то и цех работает стабильно. Но ДСЗ и его второй поток вот-вот остановится – кончился камень. Машин нет.

Автобаза работает на пределе, и стоит одному БЕЛазу выйти из строя начинаются проблемы. Вначале на заводе, затем и в цехах «Муки». А если два БЕЛаза встали – туши печи. И оставшиеся на линии машины поворачивают на первый поток. Хотя бы его обеспечить работой, менее производительный. Да и с запуском старых цехов больше мороки. Поэтому из двух зол приходится выбирать наименьший, хоть и малопродуктивный – останавливать второй поток ДСЗ и третий цех муки, но его мельница будет крутиться вхолостую в ожидании пуска второго потока.

Иногда останавливали и мельницу, поскольку в цехе какая никакая, а автоматика. И её легче запускать.

С этим известием мастер и пришёл, – предупредить об остановке цеха. Но не успел выложить эту новость первым.

Защелкал селектор и из него послышался голос Дуни Кузякиной.

– Нин! Нина-а!

Нина нажала на чёрную кнопку переговорного устройства, представляющий собой небольшой ящичек, прикреплённый к столу металлическими уголками, как ножками. В селекторе щёлкнуло, и Нина ответила:

– Толкуй!

– Шабаш девонька, приехали.

– Ну, у вас вечно – то приплываете, то приезжаете.

– Так организма такая, – хохотнула Дуняша. – Машин нет, ни везут, ни едут.

– И надолго?

Из круглого зарешеченного динамика отвечали:

– Похоже, до конца смены.

– Спасибо, обрадовала.

Нина отпустила кнопку и посмотрела на мастера.

– Ты с этим пришёл?

Тот кивнул и сел за стол.

– Эх, господя-а… – вздохнула она и достала из ящика стола дежурный журнал. Записала в нём изменения по режиму.

Маша выжидающе смотрела на мастера. Тот курил, не отводя от пепельницы взгляда. Поскольку цех останавливался, она была уверена, что нет особых причин удерживать её на работе. Можно уйти не в ущерб производству.

Но Филипп молчал.

– О, господя-а, – вновь произнесла Нина, отодвигая от себя журнал. – Вот и поработали. Ты не звонил в гараж?

– Звонил, – ответил Филипп. – У одного БЕЛаза ступица колёс полетала. Другой – на дороге разулся, баллон лопнул. Пока притащат в гараж, пока отремонтируют…

– А время-то… уж три часа доходит.

Упоминание о времени Машу подстегнуло. Она не выдержала молчание мастера.

– Филипп, ну как, отпустишь меня? Цех-то всё равно стоит.

– Я сейчас был на галереях. На первом наклонном, почему просыпи не убраны?

– Как не убраны? – удивилась Маша. – Я всё там убирала.

– Пойдём, покажу.

Филипп поднялся. Маша, недоумённо пожав плечиками, поднялась вслед за ним.

Нина дёрнула бровью, провожая обоих. Её интриговала развязка. Сюжет этот ей был знаком, уже проходили такую сценку… Она хорошо понимала поведение Филиппа, его куражливость, задумчивую деловитость.

Они спустились по уличному трапу, обогнув здание цеха, пошли по дорожке, выложенной под окнами, как парапет, из тротуарных плит. Она заканчивалась на углу здания, далее тропка, на которой в дождь – грязь по щиколотку. В вёдра – рассохшаяся из отсева и пыли почва, как на солончаках.

Сейчас перед ними лежала натоптанная дорожка к первому транспортёру, который поднимался от пересыпного узла галереи ДСЗ.

Маша беспокоилась. Ведь и часа не прошло, как она прошла везде с метлой и лопатой. Что он мог там найти?.. Может лента соскользнула с роликов?.. Как некстати!

Зайдя за здание цеха, где было тише, не так шумно, от доносившегося монотонного гула мельницы и воздушного приточного вентилятора, что стоит на входе в цех, Филипп приостановился.

– Маша, у меня к тебе… просьба…

– Какая? – приостановилась и Мария, глянув в ожидании на него.

Вместо ответа, мастер секунду-другую помедлил.

– Ладно, пойдём. Там… – и вновь пошёл по тротуарной плитке.

Но повёл не к наклонной галереи, а в цех, к его парадному входу, где стоял приточный вентилятор с большим диффузором. Он громко шумел, нагнетая по воздуховодам воздух с улицы в газовую печь.

Филипп первым вошёл в дверь, придержал её, и, как только Маша вошла, отпустил, – дверь под действием упругой резиновой накладки от транспортёрной ленты со стуком захлопнулась.

Они оказались в полутёмном коридоре, который слева освещался днём лишь одним окном со стороны маршевой лестницы ведущей на второй этаж, далее сумрак метров тридцать вглубь коридора до самой стены. Эта административная часть здания почти всегда пустовала. Изредка сюда заселялись временные рабочие из смежных организаций, киповец, который большей частью рабочее время проводил в своей каморке-мастерской. Но в целом – необжитое, пустующие строение на два этажа.

Маша поначалу, когда пришла работать в цех, боялась этого коридора, этого шумного входа. Заходила в цех через широкие открытые ворота машинного зала, или через их калитку. Но если и входила в этот коридор, то с кем-нибудь из работников. И то для того, чтобы под лестницей под краном обмыть обувь от грязи, особенно в межсезонную распутицу и дожди, при переходе территории ДСЗ. А ночью вообще боялась этого необжитого помещения, пристроенного к производственному цеху.

Поскольку коридор был бесхозным, в нём набирались пыль, тополиный пух, окурки. Войдя в него, Маша поняла: мастер прикажет прибраться здесь. Уже в мыслях она собиралась бежать наверх к бункерам за инструментом. Чем быстрее уберётся, тем быстрей сможет освободиться. И на автобус она успеет.

И она на него успела…

Филипп, пройдя по коридору вглубь, стукнул по предпоследней двери рукой с левой стороны коридора, по одной из пяти, та открылась. Кивком головы показал – входи. Правая сторона коридора была глухой.

Маша вошла в комнату, небольшую, квадратную, некогда бывшая бытовкой для смежных строителей, после которых остались старые фуфайки, кирзовые сапоги с обрезанными на треть голенищами. Тут же на полу валялись ветки от березовых мётел, окурки. И подумала: придётся и тут заняться уборкой…

В комнате было тускло. Свет, падающий от окна, загораживали серая плотная бумага на нём и наклонная галерея транспортёра, восходящая наверх на здание.

Ещё секундой ранее в Машиной голове шевельнулось что-то тревожное, и будь рядом с ней кто-то другой, а не мастер, она поддалась бы инстинкту самосохранения, и была бы уже где-нибудь в машинном зале возле Палыча, или в пультовой у Нины. А то и на третьем этаже за бункерами с черенком от метлы или лопаты. Тут же был непосредственный начальник, и любая дикая мысль могла стать абсурдной, так как мастер имел право работницу приставить к любой работе на территории цеха.

Филиппу было тридцать пять лет, среднего роста, силен от природы и от упражнений, полученных в слесарной бригаде. И недурён собой. Брови густые, почти сходящиеся к переносице, из-под которых глаза срезали в душе женщин тонкий стебелёк устойчивости, и хоть не очень говорлив, однако же, в голосе звучали обволакивающие нотки. И Маша незаметно с интересом наблюдала за ним все эти месяцы. Но это был не более чем, подростковый интерес, или развивающееся бабье любопытство. Тем более тайное, никому неведомое.

Но Машенька ошибалась. Эти взгляды заметили. Нина вначале заревновала Филиппа. Но зная его не зависимый характер, смирилась. И даже стала подыгрывать ему, с интересом наблюдая за развитием событий.

– Чё, Филя, не девочку зуб загорел? – с язвительной усмешкой подначивала она. – Ишь, как напыжился.

– А тебе-то что, ревнуешь?

– Конечно. Боясь, мне не достанется, – натужно усмехнулась.

– Ничего с муженьком доберёшь.

– Ну, муж-то само собой, а любовник тоже человек родной и в энтом деле не лишний.

– Не волнуйся, и тебе хватит.

– Только ничего у тебя не выйдет. Она Сашу любит.

– Ну и пусть любит. Я что, его отнимаю? Ты тоже своего Гришку любишь.

– Люблю.

– И меня?

– И тебя.

– Ох, и сучка ты.

– А ты кто? Кобель! За каждой юбкой вьёшься.