Текст книги "От застоя до настроя – 1. Трилогия. В тихом омуте. Книга – 1"

За помещением пристало название «аквариум» из-за обилия стекла на стенах и двери. На правом окне, на узком переплёте, висело зеркальце величиной 10х15 сантиметров. Зина, глядясь в него, приводила лицо в порядок.

– Ну, что Хлопотушкин тебе пообещал? Отпустит вас на первомайские праздники домой? – спросила Фрося.

– Не знаю. Утром спросила, сказал – подумаю.

– Да-а, этот метод решения вопросов у нас входу. И в большом, и в малом, – и добавила с сомнением, – вряд ли… Первомайский праздник – это такое мероприятие…

– Вы-то пойдёте на демонстрацию?

– А то как же. Без нас с тобой она никак не состоится.

– Ну, без меня, положим, и обойдётся…

– Эка, – усомнилась уже твёрже Фрося, – не обойдётся.

– Ну, уж конечно…

– А вот увидишь.

– Хм…

– Я не шучу. Это не на картошке. Тут он вас с Сашкой при любых обстоятельствах от демонстрации не освободит, то есть не выгонит, как из колхоза. Забыла, какой он бывает, когда грозный. Так что, в первых рядах со своим Шуриком маршировать будете.

– Ага, счаз! Прям так и разбежались, – усмехнулась Зина.

– Побежишь. Ещё и у меня флажок отнимешь.

Угарова рассмеялась.

– Вижу, здорово вас здесь Татарков отрепетировал.

– Смейся, смейся. Что-то ты не больно-то выступала, когда он нас на площади у поссовета перед всем народом огребал. А счаз вона, от-ре-пе-ти-ро-вал… Осмелела. Ты на время прикуси язычок, пока квартиру не получите, да ещё какие-нибудь вещички: гарнитуры спальные да комнатные, дачу, может – машину. Хлопотушкин хоть и хороший мужик, да кроме него тут есть кому пошептать. Не то, так и будите сидеть в своей общаге до морковкиной заговены. Или до свистка рака, что за горой. Да ещё вопрос: то ли свиснет, то ли нет?

Зина посмотрела на Фросю со вниманием. Слова Ефросиньи Степановны её насторожили. Если раньше представление на площади ей показалось очередным анекдотом, нелепицей – бывают заскоки у людей разного уровня, – то тут в ней шелохнулось беспокойство. Шутки шутками, а могут быть и неприятности. Фрося здесь двадцати лет отработала, просто так звонить не будет.

– Хорошо, Ефросинья Степановна, приняли к сведению.

– В принципе, Татарков не столь вредный, но памятливый. И если что сказал, даже вопреки здравому смыслу, всё равно будет дожимать своё, не спустит. И какие бы порядки он не установил, нам их не сломить. А он может. Не всех разом, но по одному, как прутик в метле. А с такой шолупонью, как мы с тобой, и глазом не моргнёт. Поэтому – приспосабливайся. А получите квартиру, тогда кочевряжьтесь. – И уже примирительно сказала: – Ну, ладно. Я пошла чайник ставить, ты тут присмотри. Скоро Тоня придёт, к механикам пошла. Холодец в транспортный цех ушёл, узнать, когда машины будут. Муки уже набили под завязку в силосах, а машин нет, не отгружают. Тоже видимо, на первомайскую демонстрацию собрались, поддают где-нибудь.

– А где Платон, Вова Астахов?

– Платон на шаровых мельницах. Вовка по силосам лазит, ищет, куда можно ещё муку набивать, переключается на силосах. Придут скоро.

Зина, прежде чем присесть к столу, к радиоле, оглядела щит. Три прибора: нагрузка мельницы, температура мельница и температура в печи – фиксировали устойчивые показания. Одна лишь стрелка на приборе с круглым циферблатом качалась, по нагрузке. По амплитуде её можно было судить о степени загрузки на мельницу. Вроде всё спокойно.

Зина села к столику с телефоном и включила радио.

«…Не думай о секундах с высока. Настанет время, сам поймёшь, наверное…» – пел Иосиф Кобзон, и она, мысленно, подхватила песню из кинофильм «Семнадцать мгновений весны». Штирлиц давно занимал её воображение, как, впрочем, не одной сотне её соотечественниц. Которые готовы были бы с ним поделить место в купе, как та бабка, да свалилась со второй полки вагона. Зина усмехнулась анекдоту, – придумают же…

На чаепитие все разом собраться не смогли, у каждого были свои причины. Но Холодцова дождались. Забежал на несколько минут и Хлопотушкин, приехав откуда-то. Ему Серёгина поставила отдельный стакан, предварительно ополоснув его кипятком из чайника. Выйдя из аквариума, выплеснула смыв на плиты пола. Из заварника и из чайника налила в него чай. Придвинула две пол-литровые баночки с варением, положив на одну из них чистую чайную ложечку.

– Пейте на здоровье, Виктор Михайлович, – сказала она. – Варенье клубничное и яблочное, прошлогоднего урожая.

– Спасибо, Тоня, – поблагодарил Хлопотушкин. – Богато живёшь. Мы уж свои почти доели.

– Да тут и моё и Фросино. Есть ещё, до нового урожая должно хватить.

Перебил их разговор Холодцов.

– Так это, легковых-то машин много пришло на комбинат? – спросил он.

– Не то шесть, не то семь, как говорят.

– На какие заводы, не знаете?

– Сегодня огласят. Что, купить собираешься?

– На какие шиши? Шурин гоношится.

– Мне бы стиральную машинку, – не то спросила, не то довела до сведения Серёгина.

– Говорят тоже, штук семь пришло. Буду на цех просить. Тем более он на собрании нам кое-что обещал, как передовикам.

– А я бы не отказалась от спального гарнитура, надоела панцирная сетка, – проговорила Разина.

– Забудь пока Ефросинья Степановна, – успокоил её начальник цеха. – Он тебе картошку долго помнить будет. Может к седьмому ноября что получится.

– На демонстрацию-то идём? – спросил мастер.

– А то как же. Идём. И в полном составе. Как передовики производства – по нам теперь весь комбинат будет равняться.

Высказывание Хлопотушкина восприняли каждый по своему, кто с иронией, кто серьёзно. Оно прозвучало с неопределёнными интонациями.

Зина Угарова забеспокоилась, спросила:

– А нас с Санькой, отпустите домой?

– Отпустить отпустим. Но надо подумать, как это сделать, чтобы вас отпустить и вам не навредить, да и самим не подставляться. Пока ещё не знаю как, но подумаем.

– Но у Сашки там, целая неделя отгулов почти.

– Знаю. Мне вас лучше было бы в другую любую неделю отпустить, чем на майские праздники, равно как и на ноябрьские. Так вам ведь праздники подавай.

– Так хотелось бы…

– Оно понятно.

В радиоприёмнике тихо зазвучала музыка, затем песенка:

«Малиновки заслышав голосок, припомню я забытые свиданья…»

Виктор Михайлович, кивнув на приёмник, в шутку заметил:

– Малиновка зовёт?

– Не зовёт, а зовут, Виктор Михайлович, мать с отцом. А у Саньки мать одна. И попроведать надо и помочь.

– Ну, хорошо, придумаем что-нибудь. К вечеру определимся.

– Так вы же с Ананьиным на профкоме будите.

– Ну тогда до утра. Время есть ещё. А ты, Миша, – обратился он к мастеру, – подумай, кто за транспортёрами эти дни приглядывать будет?

– Да вот, они и будут, – кивнул Холодцов на Разину и Серёгину. – Да я когда, и Платон. Кого ещё, где брать?

– Справитесь? – Хлопотушкин обвёл взглядом присутствующих.

– Так как же ж, постараемся, не впервой, – ответила за всех Разина.

– Вот и хорошо. Взаимовыручка – это показатель слаженности в смене, доброго отношения друг к другу. Похвально. Тогда я спокоен.

Хлопотушкин допил остывающий чай, поставил стакан к баночкам с варением.

– Спасибо, хозяюшки, – поднялся и направился к двери.

– Не за что. Заходите, всегда напоим. На воду мы щедрые.

Приостанавливаясь у выхода, начальник цеха сказал, обращаясь к мастеру:

– Я в управление ДСЗ, к Пьянцову. Скоро буду.

– Понял, – ответил мастер, а женщины кивнули.

Зина, после ухода начальника цеха, обвела коллег взглядом и сказала:

– Бабоньки и тебе, Миша, – спасибо вам.

– Пожалуйста, – ответил Холодцов, – только и ты не подведи нас.

– Чем же?..

– Там, на Узловой на радостях железнодорожную станцию на сувениры не разберите. А то ведь всей сменой потом не расплатимся.

Женщины рассмеялись, а у Зины глаза заслезились.

Холодцов на вид простоватый, даже немного чудаковатый, но шутка, тем не менее, у него получилась весёлая и добрая.

24

Выходя из цеха и направляясь в мастерскую, Михаил Иванович столкнулся в дверях цеховых ворот с начальником цеха, тот возвращался от Пьянцова.

– О, Михалыч! – воскликнул он. – Как раз до вас дело есть.

Хлопотушкин воззрел взгляд на него снизу.

– Да? И какое?

– Тут у меня люди отпрашиваются на праздник домой.

– Ну и что за проблемы? Отпускай, – спокойно ответил Хлопотушкин.

Ананьин вскинул на него удивленный взгляд, глядя на него как на воробышка.

– Только вы вместе с Холодцом сами на параде транспаранты и флаги нести будите. Согласен?

Ананьин скептически усмехнулся.

– Ну, а как быть? Угарова и Казачкова надо было бы отпустить. Там родители, просят их приехать, на помощь и на праздник. Сейчас же самая копка огородов, уборка в садах. Им, если считать по большому счёту, до одного места эти первомайские сходки.

– Ты это не мне объясняй. Сходи в управу комбината на второй этаж, там живо тебе разъяснят насущный момент.

Виктор Михайлович в задумчивости отошёл от ворот цеха. У входа мешал разговаривать шум приточных вентиляторов и поскрипывание винтового шнека. Ананьин шагнул за ним.

– Слушай, – обернулся начальник цеха, – им много ещё с элеватором работы?

– Да нет. Часа через два закончат.

– Тогда давай этих друзей отпустим.

Ананьин с удивлением смотрел на Хлопотушкина, он был действительно несколько удивлён решением начальника. Хотел уже спросить: а как же транспаранты, флаги?.. Но его опередил Виктор Михайлович.

– Сегодня у нас среда?.. Так вот, отпускай их в отгулы на четверг, пятницу, субботу и воскресенье. И сегодня пусть уходят пораньше, чтобы смогли на автобусы успеть. Но! Но с условием, чтобы к десяти утра первого мая, как Ваньки-встаньки, были на площади возле управления комбината и Поссовета. Договорились?

Ананьин тряхнул шевелюрой.

– Я Зину Угарову тоже отпущу, отпрашивалась.

– В принципе, можно и так. Но успеют ли первого мая вернуться так рано?

– Ну, это их забота. Квартира нужна – успеют. Пускай тридцать первого апреля возвращаются. Ничего лучшего мы с тобой для них сделать не сможем.

Хлопотушкин развернулся и вновь направился к воротам цеха.

25

Через час вернулась слесарная бригада. Застучали ключи по крышкам верстаков, сварочный держак и щиток сварщик Клочеков повесил на штырях у входа в мастерскую. Послышались шутки, разговоры. Оживление. Слесаря, рассаживаясь за большой продолговатый стол, стали вынимать из карманов курево: сигареты, папиросы.

Клочеков Геннадий, он же бригадир слесарей, сказал:

– Миша, если не добудешь серьги, элеватору кранты.

– Да подал заявку, должны подвести, – ответил Ананьин. – Правда, элеватор допотопный, найдут ли?

– Дешевле новый смонтировать, – вставил Угаров.

– На новое деньги нужны, а на старый мелочь, – отмахиваясь от дыма, повисший над столом, проговорил Геннадий. Он был не курящим. Выдерживает характер уже год.

– Профукиваем ворохами, а собираем крохами, – выругался Санька Казачков.

Два тезки – Угаров и Казачков – сидели напротив друг друга, утопая в дыму. Они были и земляками, с города Узловая Тульской области. Поскольку земляки и тёзки, их часто называли братками или братанами.

Два молодых слесаря, Олег Клочеков и Володя Анучкин, стояли у закопченного широкого окна, покуривали и снисходительно поглядывали на сидящих за столом. Олега в бригаду привёл отец, бригадир.

– Так, братки, – остановил разговор Ананьин, сидевший в отличие от всех на жёстком канцелярском стуле в торце стола. Все остальные на лавках вдоль стола. – Очень хотите домой?

Ответил Александр Угаров.

– Очень, не очень, а ехать надо.

– Тогда чего сидите?

На механика уставилось несколько пар глаз.

– А что, Михалыч отпускает? – спросил Казачков.

– И прямо сейчас. Хватит вам четыре дня на все ваши домашние дела?

– Ну, на все не на все, но кое-что можно успеть, – сказал Угаров.

– Так вот. Сейчас три часа, – посмотрел Ананьин на часы на руке. – Сань, – обратился к Угарову, – давай, жену за бока, и вместе с ней бегом на автобус. Михалыч её тоже отпускает. Но, учтите, – положил руку на стол, как будто поставил печать, – чтобы к десяти в понедельник были на демонстрации. Поняли?

Казачков состроил мину.

– Ну-у… Мне бы хотелось дома и в праздник побыть, с родными погулять…

– Казак, если тебя такой расклад не устраивает, тогда сиди в Татаркова.

Саша Казачков сник.

– И учтите, – вы все здесь на крючке. Все, кто стоит на очереди на машину, на гараж, на холодильник, стиралку или гарнитур какой, особенно на квартиру – знайте об этом. И то, что можно что-то для кого из вас сделать – мы делаем. Но шаг в сторону – получите по заслугам.

Угаров поднялся.

– Пошли Сашка, не то сейчас договоришься…

Тот нехотя поднялся, и направились за братаном к выходу.

– Но вы поняли, о чём я вас предупредил? – догнал их вопрос механика.

Угаров ответил за двоих:

– Понятно, Миша.

– Не приедете к десяти, так в общаге и останетесь прописанными. Это не мой голос– глас всевышнего.

В мастерской засмеялись, понимая намёк механика.

Друзья вышли из мастерской.

Проводив их взглядом, Клочеков проговорил:

– По-моему, Казачку не больно надо. Просто на праздник захотел к родным, вот и канючил отгулы.

Механик дёрнул плечом и пригладил волос над ухом.

– Не нужно, так пусть остаётся.

– И почему бы человеку не погулять в праздник, тем более на родине, дома? – не то, спрашивая, не то, размышляя, сказал Володя Анучкин.

Бригадир поднял на него глаза. Эх, молодо-зелено, много ещё в жизни отдельно взятого региона не понимаешь. А объяснять… Не хотелось. Поэтому Клочеков лишь криво усмехнулся.

– Подрастёшь, поймёшь.

Когда-то бригада была из одиннадцати человек. Теперь – пять. Хотя числятся восемь. Трое работают механизаторами в подшефных колхозах. А с пуском третьего цеха «Муки» объём работы прибавился втрое. Цех стоит отдельно, за железнодорожными путями. Введён в строй два года назад. По идеи, при сокращении штата и при увеличении объёмов работ должна быть и зарплата выше, однако, – всё по-прежнему. Люди обижались, увольнялись. Оставались лишь те, кому нужны были какие-то блага: квартира, машина, гараж, сарай, дачный ли участок. В республики Татаркова всё это распределялось по очередям. И очереди эти находились под особым контролем. Отдел Кадров вёл досье по всем нуждающимся. Хотя формально этим занимался профком предприятия. Но вся теневая работа проводилась через ОК, потом дорабатывалось Генеральным. И уж после него – профсоюз. Тем людей и привязывали, закрепощали. Благами. А за блага приходится терпеть и много чего сносить. Так что, малый, тебе с этим предстоит ещё только столкнуться, не торопись…

– Завтра, с этими орёликами, пойдёшь на третий цех, – перебил мысли Геннадия механик.

– Что там?

– Да в журнале дежурных слесарей замечание: на первом наклонном транспортёре в галерее стойка ролика от сварки отошла и пару роликов надо переставить. А в самом цехе, вместе с электриками, надо будет отцентровать электродвигатель на дымососе.

– А мы-то причём?

– Помочь надо. Боюсь, как бы весь постамент отдалбливать не пришлось. Анкера оживают. Зэка при строительстве цеха бетонную подушку залили абы как, теперь электродвигатель и заплясал. Плюшевый предлагает ещё раз обтянуть, не поможет – долбить будем и заново заливать. А в субботу, когда цех встанет, шнек под нечётными циклонами снять. Крыльчатка винтовая в нескольких местах отстала от вала. Приваривать надо. И за выходные перебрать била на мельнице. Авдеев специально выйдет, нам помогать будет.

– Указывать?

– Ну, не без этого. Надо же плечи коромысел выравнивать, вывешивать била – припуск-допуск наваривать или обрезать. Это его пока цех.

– Почему пока?

– Так Дончака к нам переводят из горного, старшим мастером на перевоспитание.

– Интересный расклад. А кто ж начальником в горном будет?

– Нашёл Родион Саныч. Молодого, ретивого, с инженерным образованием.

– Ну-у, работа закипит, – хмыкнул в усы Клочеков. – Надолго ли? Много вон их побывало здесь, дипломированных.

– Поживём, посмотрим. А нам на выходные, пока третий цех стоять будет, такая вот работа.

У слесарей рабочая неделя смещена. Рабочими днями считаются суббота и воскресение. Выходными – вторник и среда. В связи с предстающим праздником, выходные сместились на один день – на среду и четверг. Это сделано с той целью, чтобы ремонтные бригады слесарей и электриков за выходные могли провести ремонтные работы. И были на месте при запуске цехов после выходных и праздничных, на случай непредвиденных обстоятельств, то есть поломки оборудования.

26

Многие, в том числе и Угаровы, Казачковы, Мария Константинова, – работники цеха «Муки», да из других цехов и заводов, – впервые были на таком эпохальном мероприятии, как Первомайская демонстрация.

Даже Шилин пришёл. Он был в старом брезентовом плаще с капюшоном, из-под которого виднелся козырёк бледно-серой кепочки. И прикрывался чёрным и широким зонтом. Ему обрадовались.

– Палы-ыч, привет! Тебе-то что дома не сидится?..

Ему пожимали руки, хлопали по плечу. Хлопотушкин, Дончак, Авдеев, Ананьин и Плюшевый – руководство цеха, тоже встретили его добродушно.

– Спасибо, тебе Пал Палыч! – поблагодарил начальник цеха.

Руки жали мастера и рабочие.

– Вот что значит – старые кадры! Им на пенсии не сидится, душа на подвиги зовёт, – приобнял Шилина механик, как петух воробушка. – Молодец!

Шилин от смущения и радости улыбался, тоже пожимал бывшим коллегам руки.

– Так чё дома-то? Дома ещё насидюсь, – отвечал он, улыбаясь.

– А как тебя твои овечки отпустили?

– Договорился… А вот погодка-то подговняла. Плохо вы чёй-то с небесной канцелярией связь наладили, а? – говорил Шилин, застёгивая на все пуговицы старенький брезентовый плащ.

– Так этот вопрос не к нам, Палыч, – кивнул на Управление комбината Холодцов. – Там что-то не сработало…

С Крючковым Палыч тоже здоровался радушно.

– Привет, Генаха! Тоже дома не сидится? Под дождём решил пройтится?

– Во, в рифму заговорил! На пенсии поэтом стал, – засмеялся Геннадий.

– Так чё ещё делать? Козы, природа, Угра, воздух…

– Ага, сплошная романтика.

Шилин, взяв Крючкова за рукав, потянул в сторонку. Там в полголоса заговорил:

– Ген, слышь, я после етого письма из собеса и разборок, неделю в себя прийтить не могу. Чё делать, не знаю? К Татаркову идтить – боязно. К Подгузнику идтить – что серпом по кадыку, одиозная скотина. Чё присоветуешь? – Палыч воззрел на него растерянный взгляд.

Крючков пробежался по пуговицам своего плаща в раздумьях.

– Да… Вопрос… – его взгляд упал на Дончака, и как будто бы вид того навёл на нужную мысль. – Слушай, подойди к Николаю Митрофановичу. Он после праздников будет за Хлопотушкина начальником цеха.

Шилин было качнулся в сторону руководства цеха, но его за руку остановил Геннадий:

– Погоди, не сейчас. После праздника. Не создавай сейчас ему заморочек, дай человеку погулять спокойно. А после праздника подойдёшь. И сам соберёшься с мыслями, и он в рабочую обстановку вникнет.

– Ланна, потерпим. В третий цех никого не взяли машинистом?

– Нет. Тебя ждут, – улыбнулся Гена, – без тебя там всё пищит и стонет, от механизмов до людей. Скучают.

И они направились в колонну.

С утра, а может быть и с ночи, зарядил дождь. Но к десяти часам, он поредел, и тучки на небе стали клочковатыми, а дождь моросящим и хоть редким, но не приятным. И протягивал влажный прохладный ветерок. Такая погода никак не соответствовала этому замечательному мероприятию. Люди к площади перед поссоветом и управлением комбината тянулись с неохотой, прикрываясь зонтами, прятали парадные костюмы под плащи и даже целлофановые мешки, соорудив из них накидки с капюшоном.

Над площадью из репродуктора звучала музыка, марши, парадные песни, и на столбах, и не только перед административными зданиями, но и окрест. Обиженно висели намокшие на дожде флажки, транспаранты. Большущий поздравительный красный транспарант, натянутый на верёвочных тросах на всю ширину площади, от осветительного столбы до развесистого тополя, меланхолично вздыхал при порывах ветра, покачивался, стряхивая слёзы.

На въезде в республику Татаркова стояли милицейские машины, и патрули, при появлении гостей на машинах, выходили из салонов своих машин и делали приехавшим отворот-поворот, то есть объезд вправо или влево. К чему люди относились с пониманием и ехали по указанному жезлом направлению.

Выстраивал заводские и цеховые колонны капитан в отставке Чумейко. Был он в гражданской одежде, но старики знали, что он военный и человек на демонстрациях главный – распорядитель и командующей всей этой процессией. Между этими мероприятиями он, заместитель начальника штаба ГО – гражданской обороны предприятия. Среднего роста, седовласый, приятной внешности человек. Поверх гражданского костюма на нём был офицерский тонкий плащ цвета хаки, на голову надвинут капюшон. В руках держал металлический раструб, и время от времени подавал через него команды.

Построение колонн началось с половины десятого. Первыми, как всегда, выстраивались школьники. На сей раз, пришли немногие в виду погодных условий, что были не совместимы с их здоровьем. А те, кто, всё-таки пренебрёг им, пришли на торжественный марш пролетариев и стояли под зонтами, в капюшонах или, как взрослые, под целлофановыми мешками. Здесь были школьники от пятого по одиннадцатый класс. Парадная форма на них угадывалась по пышным бантам девочек, которые едва прикрывали капюшоны или зонтики. Да по туфелькам, на которые капали дождинки с плащиков и из туч. В руках держали маленькие флажки, цветочки или воздушные шарики. Однако, чем старше класс, тем реже были ряды школьников. Преподаватели и руководство школы пристраивались к своим подопечным с боку колонны, держа над собой зонты. И разноцветные зонтики всех участников парада также, наряду с флагами и транспарантами, привносили в шествие праздность.

К концу подготовки построения перед школьниками возникли музыканты, духовой оркестр из двадцати человек. В оркестре находилось по паре единиц одинаковых инструментов, кроме барабанщика и свой дирижёр – капельмейстер.

Однако Чумейко распорядился по-другому. Приказал школьным музыкантам – горниста и барабанщика – выдвинуться вперёд, а комбинатовский оркестр поставил за ними.

Школу выставил позади музыкантов.

Кроме распорядителя парада, по заводским колоннам стали проходить и переписчики. Шесть человек, разбившись попарно. Назначенные люди из числа работников управления комбината.

Ещё до появления счётчиков, руководители цехов поглядывали по сторонам, в надежде увидеть кого-нибудь из своих работников, опаздывающих. Болела душа за свой цех, тем более что в будущем поощрения могут быть не только моральными, но и материальными – теми же квартирами, машинами, гаражами и кое-чем по мелочи. На подразделение, принявшее активное участие в столь важном мероприятии все эти и прочие блага выделялись дополнительно. В том числе и премия для самих руководителей – денежные вознаграждения.

27

Угаровы и Казачковы успели на демонстрацию, однако, не без приключений. На Москву из Узловой они выехали на ночь. Мужчины в хорошем подпитии, а в вагоне их предпраздничное торжество ещё продолжилось. Кто празднику рад, тот накануне пьёт и бывает, что не одни сутки.

Часа за полтора до прибытия в Москву братаны всё-таки заснули – самогон их одолел. Ни уговоры жён и присутствие детей – Угаровой Ани и Казачкова Витеньки, пяти и трёх лет, не действовали на отцов. А этот змий – уложил.

– Селён оказывается, чертяга! – усмехнулась Анна, глядя с раздражением на мужиков.

И одолел настолько сильно, что по прибытии в столицу, этих бравых ребят смогли привести в чувства лишь холодной водой. Проводницы пошли на столь радикальные меры.

Из поезда выгрузились и едва дотащились до вокзала. Жёны, хрупкие на вид создания, нагруженные багажом и детьми, и мужьями в придачу, тащили всё это со слезами на глазах. Но не выпустили из рук ни одного, не бросили.

Два часа оставалось на посадку в другой поезд, на Калугу, и, пользуясь этой возможностью Саньки умиротворённо похрапывали в окружении баулов и детей.

Примерно с теми же усилиями семейства погрузились в следующий поезд, который с замысловатой околицей заходил на Калугу-2. Попав в плацкартное купе, тут братки ненадолго пришли в себя, но это состояние им показалось не нормальным и они его привели в полное соответствие с прежним. Приняв всё тот же с ног сшибающий неочищенный ректификат, они тут же рухнули на нижних полках. Заползти на верхние сил не хватило и все из-за того же друга – змия.

В Калугу прибыли поутру. Высаживались опять не без помощи проводников, к счастью один из них был мужчина, молодой и крепкий. Пока брели двухкилометровое расстояние от станции Калуга-2 до тракта, к перекрестку у железнодорожного моста, чтобы сесть на проходящий автобус на Татарково, ребята немного ожили, пришли в себя. Казачков стал беспрерывно икать, содрогаясь телом и поругиваясь.

Но на этом их злоключения не закончились. Уже на первых же виражах автобуса, лавирующего между выбоинами в асфальте, стало подташнивать вначале Казачкова. И, едва отъехав от железнодорожного моста, водитель остановил автобус у Мстихино – по просьбе трудящихся. Со временем в Казачкове как будто бы дурнота улеглась, приступы прекратились, тут в Угарове «дракон» проснулся. Видимо, самогон одинаково проявляет действие на жадные до него души – выворачивает их наизнанку при критическом уровне насыщения. Но этот недуг был бы не так страшен, если бы он на этих друзьях и ограничился. Однако водителю пришлось останавливать автобус и в промежутках между этими сеансами, уже для других пассажиров. Дурной пример оказался заразительным, кое-кто из пассажиров также был отравлен преизбытком алкоголя.

И хоть по причине раннего рейса пассажиров было немного, но если каждый займёт по пять-десять минут, то в итоге – время вытягивается в часы. И вместо положенного на маршрут одного часа, автобус шёл два часа двадцать минут. В результате, в конечный пункт назначение, в Татарково, он прибыл не в восемь часов десять минут, а в девять тридцать, – когда до демонстрации оставалось полчаса! К этому времени пассажиры и виновники опоздания облегчённые, позеленевшие и протрезвевшие слегка, из последних сил поспешили в общежитие, чтобы оставить в нём вещички, а детей на беременную соседку.

Но и тут их поджидало немало трудностей. Как только Саньки вошли в общежитие и сбросили с себя сумки, нагружённые родительскими продуктами, варениями, солениями – их покинули силы. Братки повалились на родные кровати, испустив, казалось, дух. И жить бы им и валяться в этих общежитских номерах и на оборудовании с казёнными номерами, следовательно, и их семьям не предсказуемо долго, если бы не отважные женщины.

Беспокоясь за будущее, они с просьбами, с проклятьями и тумаками растолкали мужей, вывели их из общежития под красные знамёна и транспаранты, и сопровождали едва ли не в шею до центральной площади республики Татаркова. И чтобы этот пролетариат был более-менее устойчивым, жёны встали рядом с ними – их духовной и физической опорой. Только теперь, преисполненные чувством гражданского долга, ребята влились в строй демонстрантов.

Завидев друзей-приятелей, Хлопотушкин и Ананьин облегчённо вздохнули – прибыли.

– Татьяна Владимировна, – обратился начальник цеха к Тишкиной, к старшей переписчице. Она же на производстве и заместитель главного инженера по качеству и науки, и жена парторга предприятия. – Вон ещё трое наших бегут и четвёртую на прицепе ведут.

Жена Александра Казачкова не являлась работницей цеха, но опасаясь за устойчивость мужа, принуждена была быть рядом.

– Ну, это надо посмотреть, кто кого ведёт, – усмехнулась Тишкина. – Кажется, ребятки хороши. А точно ваши?

– Точно наши.

– Кто такие?

– Угаровы. Он – слесарь, она – транспортёрщица. И Казачков, тоже слесарь. А жена его, Марина, воспитательница детского садика номер три.

Тишкина высокая, плотная женщина, и маленький Хлопотушкин перед ней казался ребёнком. Она была одета в тонкий целлофановый плащ синего цвета, ещё редкий для здешних мест, а потому – модный. Смотрела на подошедших с интересом.

Братки вливались в коллектив воодушевлённо:

– Привет, Михалыч! Привет, Митрофаныч! Ха, а вот и мы! С праздником мужики и бабоньки!

Их весёлые и бравые восклицания вызывали улыбки, смех. А вид – сочувствие. Оба демонстранта выглядели больными, обмягшими, и, глядя на них, понятно было, что их ведут души и жены. Но молодцы даже в столь нелегком состоянии старались выглядеть бодро, шутили остроумно, как им казалось, пересыпая шутки словечками, взятыми не из торжественных речей, но поднимающие и скрашивающие повседневный быт. Где «бля» и «на» были мелкими цветочками в тираде праздничного выступления перед дорогими коллегами.

Жёны Саньков тут же прибились к женщинам, оставив теперь своих благоверных на попечении коллег. Кстати, здесь было немало незнакомых лиц, которые пришли и приехали из подшефных колхозов и совхозов, оторванные от плугов и сеялок. Рабочие, числящиеся в цехах слесарями, бункеровщиками и даже мельниками и машинистами, но работающие на широких просторах сельскохозяйственных угодий за рычагами тракторов, а то и гужевого транспорта. Но на столь важных мероприятиях, хоть весной, хоть осенью, они привлекались в обязательном порядке. Чтобы не отрывались от родных коллективов, и не рвалась связь между рабочим и колхозником.

Однако браткам пришлось включить сознание, когда, как бы ни к кому не обращаясь конкретно, Татьяна Владимировна сказала:

– Вот теперь я вижу, что это ваши гвардейцы.

Казачков начал было декламировать строчки из песни, звучащие из репродуктора:

– Сегодня мы не на параде, мы к коммунизму на пути…

Тишкина усмехнулась:

– Смотри, как бы тебя с этого парада, в медвытрезвитель не увезли.

Бригадир слесарей ткнул кулаком Санька в бок, и сказал примирительно:

– Мы их сейчас сами пристроим. А ну пошли со мной.

Он первым вышел из колонны и повёл друзей на вторую площадь к красному «мавзолею» (туалету), где стоял их заводской УАЗик с будкой на кузове.

Бригадир шёл под зонтом. Братки без таковых, благо, что погода начала успокаиваться, дождь сеялся редко и мелкий, с остановками, но ветер не спадал, хотя и не крепчал. Ребятам, надо полагать, дождь был не помеха. Как, впрочем, всякому, кто прибывает в подобном состоянии, когда дождь до фонаря и море по колени.

– Но вы даёте, мужики, – с удивлением и досадой говорил Клочеков. – Как вы дошли сюда?

– Мы – не дошли. Нас – привезли, – смеясь, отвечал Казачков. – На чём – не помню. Как – не знаю. Вот только автобус помню, штормило его, бля, здорово. Все кишки вывернуло наизнанку.

– Вы, поди, в поезде накушались?

– Да что ты!.. Что ты… до поезда ещё. Даже не знаю, когда? Там братья, друзья понаехали, на праздник. Ну и понеслась душа в рай, сначала водка, потом – родной самогон. Счас они на парад тоже пойдут.