Текст книги "Anamnesis. Том 2"

Вытянув далеко вперёд руки, я ужом протискивался сквозь каменный туннель, подсвечивая путь фонариком. И моля Бога о том, чтобы не застрять. В ушах гулко стучал пульс, а в голове в том же ритме колотилась подленькая мыслишка о том, что воздух вот-вот закончится, а выбраться назад я не успею.

И без того узкий лаз вдруг сузился ещё больше. Я задёргался всем телом, ввинчиваясь в туннель. С трудом, но помогло: обдирая бока об острые камни, я продвинулся ещё на метр. И с немым восторгом обнаружил впереди, совсем недалеко, выход.

Забыв обо всём, я рванулся к нему. Туннель после пройденного мной сужения, теперь плавно расширялся. И никаких препятствий до самого его устья больше не было!

Кроме одного. С ужасом я осознал, что, несмотря на все мои старания, я больше не могу продвинуться ни на сантиметр: Семён крепко держал меня за ногу!

Да что ж ты делаешь-то! Забыв, что нахожусь под водой, я чуть не заорал. Ситуация усугублялась тем, что мой ресурс «автономного плавания» подходил к концу: я начал задыхаться. И времени на то, чтобы протиснуться назад, через подлое сужение, уже не оставалось. Единственный шанс выбраться на поверхность заключался в том, чтобы добраться до выхода и вынырнуть уже в озере.

Перед глазами поплыли разноцветные пятна. Чертовски хотелось вдохнуть: плевать, что воду, главное – вдохнуть! Я в отчаянии забил ногами, попав свободной левой по чему-то мягкому. И с ликованием ощутил, как разжались пальцы, вцепившиеся в мою лодыжку!

На жалких остатках кислорода я рванул вперёд. Уже почти ничего не видя из-за разноцветных пятен, пляшущих в глазах. Будто торпеда из пускового аппарата, я вылетел из каменной трубы и устремился наверх. К воздуху!

…Пришёл в себя уже на берегу. От холода. Здесь, снаружи, шёл дождь и вовсю резвился пронизывающий ветер. Теперь казалось даже, что в воде было теплее! Вскочив, я обхватил себя руками и запрыгал на месте, пытаясь согреться. Выходило как-то не очень…

«Да чего ж я здесь прохлаждаюсь?» – резанула вдруг сознание мысль, – «Меня же там, в пещере, ждут!»

И в самом деле! Я ведь на разведку поплыл. Пройду – не пройду. Вот, прошёл. Теперь придётся вернуться и сообщить бывшим «сокамерникам», что путь свободен. Ну, или почти свободен. А то ведь меня, наверное, похоронили уже…

Я вздохнул и опять полез в ледяную воду.

Обратный путь показался проще. Без особых затруднений миновав коварное сужение, я выдрался из дырки в подводной стене пещеры и всплыл.

– Палыч! Живой?! – с берега ко мне потянулись руки.

Уцепившись за них, я выкарабкался из воды. В пещере, определённо, было теплее, чем снаружи. Едва я поднялся на ноги, как на мне с двух сторон повисли Семён и Мария Глебовна (объятия последней почему-то показались мне более приятными!). Кешке на мне места не досталось, поэтому он просто с восторженным гиканьем бегал вокруг.

– Мы уж решили, что ты утонул! – радостно хлопнул меня по спине лейтенант.

– Ага. Утонул. Почти, – хмыкнул я, – Особенно, когда ты мне в ногу вцепился и вынырнуть не давал.

Он смутился:

– Сам же просил страховать…

– Ладно, не теряйся! – на радостях я был великодушен, – Главное мы выяснили: этим путём можно выбраться. В одном месте, правда, проход сужается, но продраться можно.

– Ну, так пошли, чего ждём? – дёрнулся было к воде Кеша.

Я удержал его за руку:

– Погоди. Есть одна… э-э-э… проблема!

– Какая ещё? – нетерпеливым хором спросили затворники.

Я выразительно посмотрел на знатный бюст Марии Глебовны:

– Видите ли, в силу некоторых анатомических особенностей даме будет сложнее проползти через туннель!

Дама, несмотря на холод, густо покраснела.

Кеша озадачился:

– Во, точно! Палыч-то прошёл без проблем – он плоский. А тут как быть?

– В том-то и дело, что были проблемы. Некритичные… для меня, но были. А вот для Марии Глебовны они могут оказаться серьёзнее, – вздохнул я.

– Что же мне делать? – женщина выглядела растерянной. И испуганной.

– Для начала, вам придётся раздеться полностью… До пояса, по крайней мере! – поспешил я поправиться, увидев, как округлились глаза акушерки, – Чтобы ничем не зацепиться.

Сбоку засопел Кеша:

– Палыч, а нельзя как нибудь по-другому, а?

– Можно! – пожал я плечами, – Например, мы выбираемся и отправляемся за помощью, а Мария Глебовна остаётся здесь. Пока кислорода хватит.

– Одна я тут не останусь! Да ни за что! – со страхом в голосе воскликнула она и лихорадочно принялась раздеваться.

Мы деликатно отвернулись. Через минуту сзади послышался робкий голос:

– Я готова. Можно нырять!

– Значит, так: пойдём строго по порядку. Сначала я, сразу же за мной – Мария Глебовна, далее – Семён с Кешей. Я выбираюсь на другую сторону туннеля и помогаю вылезти Марье. Вы вдвоём, – я ткнул пальцами в лейтенанта с Иннокентием, – страхуете её сзади. Если задержится на одном месте больше, чем на пятнадцать секунд – выдёргиваете обратно.

– Ну, допустим, выдернем. А дальше что? – поинтересовался Семён.

– Дальше, наверное, придётся Марии Глебовне, всё-таки, здесь остаться. А мы рванём за помощью. Поднимем мужиков, вернёмся сюда и всем скопом камень отвалим.

– Я не хочу здесь оставаться! – заблажила акушерка.

Кешка обнял её и принялся гладить по голове:

– Не бойся, если что – я с тобой останусь!

Я хотел было возразить, что на двоих им понадобится вдвое больше кислорода, но передумал. И вместо этого сказал совсем другое:

– Но я, всё-таки, надеюсь, что мы прорвёмся. И домой поплывём все вместе.

– Прорвёмся. Точно, – коротко и веско подтвердил лейтенант. Заткнул за пояс пистолет и добавил, – Ладно, хватит время терять: выстраиваемся боевым порядком – и вперёд. Марья, да будет тебе краснеть, никто на твои прелести не смотрит, у нас задача сейчас – выбраться. И выжить.

Мы построились у воды.

– На счёт «три», – предупредил я, испытывая лёгкое дежа-вю, – Раз! Два! Три!

С громким всплеском четыре тела вошли в воду. Не оглядываясь на Марию Глебовну, я вплыл в туннель и уже знакомым путём продавился сквозь него. На другом его конце развернулся и принялся ждать, светя фонариком вглубь подземно – подводного хода.

Вот она! В луче света показались руки, потом голова с плечами. Последние уже миновали неприятное сужение туннеля и я вздохнул с облегчением. Тут же поняв, что зря.

Потому что в следующий момент Мария Глебовна застряла. И запаниковала, молотя кулаками по стенам туннеля и пуская пузыри.

Я поймал её мечущиеся руки и принялся тянуть. А в голове сам собой запустился отсчёт секунд: три… пять… восемь…

Интересно, это мне кажется, или на самом деле женщина понемногу продвигается? Я удвоил усилия: десять секунд… двенадцать… В висках застучало молотом: запас кислорода заканчивался. Да и Мария Глебовна вдруг стала вялой – судя по всему, она начала терять сознание.

Я рванул изо всех сил: до помутнения в глазах. И почувствовал, как ногами вперёд вываливаюсь из проклятого туннеля. А за мной, едва шевелясь, из дыры выплыла акушерка.

Не церемонясь, я обхватил её за талию и устремился наверх. Едва наши головы показались над водой, как по ним ледяной плетью хлестнул ветер пополам с дождём. Раскрытыми ртами мы жадно хватали и то, и другое.

Только мы успели выбраться на берег, как из воды показалась ещё одна голова: Кешкина. Через секунду вынырнул и лейтенант.

– Х-х-холодно! – клацая зубами, пробормотала Мария Глебовна.

Плюнув на приличия, я обнял её: из нас всех на ней было меньше всего одежды. Дождавшись, пока пошатывающийся Кеша подойдёт ближе, передал ему даму с рук на руки:

– Вот: держи и грей!

– Некогда стоять, да и не согреемся мы так! – возмутился подоспевший Семён, – Рассаживаемся по лодкам и гребём домой. Иначе замёрзнем все к такой-то матери!

Лейтенант был прав: единственный способ согреться в нашей ситуации – движение. Причём, чем интенсивнее, – тем лучше.

– Бежим к лодкам! Как на уроке физкультуры в школе: с высоким подниманием бедра. Чтобы тепла больше выделялось! – скомандовал я и первым побежал по берегу. Вынырнули мы, как выяснилось, с другой стороны острова!

Оглянулся: за мной, вытянувшись цепочкой и высоко вскидывая ноги, бежала вся команда. Зрелище было бы комичным, если бы не лютый холод, вполне способный убить нас за пару часов. А может, и раньше.

Бег, всё-таки, помог: несмотря на проливной, отнюдь не летний, дождь и зверствующий ветер, стало ощутимо теплее. По крайней мере, больше не била противная крупная дрожь.

Вот и лодки! Подбежав к плавсредствам, мы сгрудились на берегу, переводя дух.

– На какой поплывём? – деловито поинтересовалась Мария Глебовна. Судя по всему, она тоже согрелась на бегу.

– На обеих! – ответил я, запрыгивая в ближайшую лодку, – По двое на лодку. Один интенсивно гребёт, другой мёрзнет. Потом – меняемся.

– Палыч, у нас ведь ещё наша лодка есть! Мы её с другой стороны острова оставили, – напомнил лейтенант.

– Потом заберёшь! – отмахнулся я, – Разделяться по одному на лодку не стоит. Мало ли…

Ох, как же я оказался прав!

1 октября, Кобельки, 03—15.

Он проснулся, будто от толчка. Что-то было не так. Что именно – пока непонятно, но определённо – не так. Он умел это чувствовать.

Отгоняя остатки сна, вспомнил последние события. И первым делом решил проверить, что там с пленниками пещеры. Совсем забыв, что не может заглянуть сквозь монолитный камень.

Он закрыл глаза и посмотрел. Сначала не поверил тому, что увидел. А когда понял, что это не сон – пришёл в ярость.

Пленники уже не были пленниками. Да и не в пещере они были теперь: плыли, лихорадочно гребя, по озеру на двух лодках. Почему-то босиком и без верхней одежды.

Выбрались-таки! Как, каким образом, – Его это не интересовало. Главное – добраться, наконец-то, до проклятого милиционера и покончить с ним окончательно! А заодно и с доктором. Придётся, правда, и остальных прикончить, но это – мелочи.

Кипя от гнева, Он нырнул взглядом под лодку, на корме которой сидел доктор. И принялся лепить себя из холодной воды.

1 октября, озеро Белое, 03—20.

Была моя очередь мёрзнуть на корме. Я сидел, съёжившись и обняв себя за плечи. Разгорячённое после бешеной гребли тело моментально начало избавляться от тепла. Вместе с паром меня покидали драгоценные градусы: призрак замерзания опять замаячил совсем рядом.

Я покосился на лейтенанта: тот грёб, будто заправский чемпион-байдарочник. И ему сейчас было тепло. Как и мне – ещё три минуты назад, до того, как мы с Семёном поменялись местами.

Справа и чуть позади, вздымая носом буруны, неслась лодка с Кешкой и Марией. На вёслах сейчас была как раз она. И, надо сказать, в скорости акушерка ничем не уступала лейтенанту. Холод – не тётка!

– Палыч, ты как? Не совсем замёрз ещё? – отрывисто поинтересовался Семён.

– Греби, греби! Я же только что сменился.

– Да просто ты синий весь, будто утопленник! – сделал комплимент лейтенант.

– На себя посмотри! Тоже румянцем не играешь! – огрызнулся я, пытаясь свернуться в комок потуже.

– Мне-то хо… – начал фразу Семён, но закончить её не успел.

Вода по левому борту вдруг вздыбилась, выпуская из себя что-то большое и тёмное. И это «что-то», обхватив лейтенанта руками (руки только я и успел разглядеть!), вместе с ним плюхнулось обратно в озеро. И – всё. Только круги по воде.

– Семён! – я перегнулся через борт, едва не перевернув лодку, – Семё-ё-ён!!!

Вода не отвечала. В темноте невозможно было разглядеть, что происходит в глубине. А там определённо что-то происходило: всего в метре от борта лодки вода заволновалась, образовала вдруг пологий бугор, из центра которого вырвался по пояс лейтенант:

– Стреляй! – хрипло крикнул он и вновь скрылся под водой.

Стрелять? От удивления я едва не упал в воду. Куда стрелять, в кого? И главное – чем?! Пистолет, помнится, был у Семёна: точно помню, как он засунул его за пояс перед нашим историческим подводным заплывом. А вот куда оружие делось потом – я как-то не уследил. Да и нужды такой не было.

– Стреляй, Палыч! – крикнула мне голова лейтенанта, на миг показавшись из воды.

В растерянности я огляделся, подсвечивая себе фонариком. И тут же нашёл то, что искал: пистолет лежал под скамейкой, с которой только что исчез Семён. Видимо, в момент рывка выпал.

Схватив оружие и вспомнив, чему нас учили на военной кафедре, я отщёлкнул вниз предохранитель и передёрнул затвор. Так, пистолет к бою готов. Теперь осталось выяснить, в кого (или во что) стрелять.

Перехватив поудобнее обеими руками лейтенантов ПМ, я навёл ствол на то место, откуда несколько секунд назад выныривал Семён. И стал ждать появления цели.

А вместо неё опять вынырнул участковый. Отплёвываясь, прохрипел:

– Стреляй прямо в воду, под меня: он там! Скорее!

Я взял на мушку воду перед лейтенантом и нажал на спуск. Моля Бога о том, чтобы не зацепить Семёна.

Выстрел! Я чуть переместил ствол ближе к себе и вновь выстрелил. Потом ещё. И ещё… До тех пор, пока не расстрелял всю обойму.

Когда вместо выстрела раздалось металлическое клацанье, я отшвырнул бесполезный пистолет и протянул лейтенанту весло:

– Живой?! Хватайся!

Он молча схватился. Я рывком подтянул Семёна к борту и схватил за руки:

– Ты цел? Я в тебя не попал?! Чего молчишь, отвечай! – и затащил его в лодку.

– Да цел вроде, – неуверенно ответил участковый, валяясь на дне нашего плавсредства.

– А этот? Куда он делся?

Лейтенант пожал плечами:

– Не знаю, Палыч. Он меня за ноги держал, когда ты палить начал. А потом дёрнулся пару раз, я почувствовал, – и всё!

– Что «всё»?

– Что, что… Отпустил он меня. А куда сам делся – не знаю. Наверное, исчез просто, как и раньше, – немного сварливо объяснил Семён.

– Вот чёрт… Да кто же он такой-то? – растерянно спросил я не знамо кого и уселся на своё место на корме, – Ладно, греби давай, пока не замёрз. Тебе теперь двойная доза положена за непредвиденное купание.

Он кивнул, устроился на вёслах и мы продолжили путь.

– Что там у вас?! – раздался крик по правому борту.

От неожиданности мы вздрогнули: в пылу короткого сражения вовсе забыли о наших товарищах по несчастью.

– Всё в порядке уже! Гребите, не останавливайтесь, потом объясним! – крикнул им лейтенант, не прекращая работать вёслами.

А меня отчаянно свербила мысль:

– Михалыч, а чего он на тебя-то набросился? Ты ж вроде не беременный…

– Да вроде нет… – как-то без уверенности в голосе ответил Семён.

– Тогда почему – ты?!

– Палыч, откуда я знаю?! Может, решил отомстить за то, что я в прошлый раз ему бо-бо сделал. Или хотел нас всех перебить, а с меня просто начал. Откуда мне знать, что на уме у этой твари? – возмутился участковый.

В задумчивости я даже забыл дрожать и стучать зубами:

– Семён, а мне кажется, что он от тебя, как от свидетеля хочет избавиться. Вот, хоть ты тресни! Боится, что ты его узнаешь… Вернее, вспомнишь, где видел прежде. А ты ведь его видел раньше, верно?

– Видел. Точно, видел. Но где – убей, не помню! – подтвердил он.

– А в Кобельках никого похожего не встречал после нашей памятной встречи у костра?

– Док, я же толком не рассмотрел его тогда. Прозрачный он был, если помнишь. Видел я у нас нескольких мужиков, вроде чем-то похожих. Но сказать наверняка – не могу. Хотя, мне кажется, если его увижу – узнаю точно, – лейтенант помолчал немного и добавил, – Знаешь, тут ещё одна странная вещь случилась…

– Какая?

– Понимаешь, пока мы с этим гадом под водой барахтались, у меня в голове голос звучал… Будто он мне на ухо шипел!

– Под водой?! – усомнился я.

– То-то и оно… Я знаю, что невозможно, но чётко, совершенно чётко слышал!

– И что же он говорил?

– Вот, почти дословно: « Дрянь! Две… всего две остались… Не дам помешать… Не дам!»

Я совсем забыл о холоде:

– Две остались? Что это значит?!

– Палыч, прекрати! Я что, похож на телепата? Понятия не имею!

– Да вот, выходит, что похож! – усмехнулся я, – В минуту крайнего напряжения душевных сил ты читал мысли супостата. Не мог же он под водой тебе на ухо шептать. Так что – телепат вы, батенька, как ни крути. Вольф Мессинг, блин!

– Да ну тебя! – скривился лейтенант и ещё пуще заработал вёслами.

А я опять стал замерзать на своей корме. Пардон, на корме лодки.

1 октября, Кобельки, 03—55.

До берега мы добрались без приключений. Обе лодки одновременно ткнулись носами в песок и выбросили из себя изрядно подмёрзший десант.

– По домам, бегом марш! – скомандовал Семён, – Горячую ванну, коньячку для согреву и под одеяла. Всё – завтра!

Экипаж второй лодки дружно закивал головами, развернулся и скрылся в ночи. А мы с лейтенантом рванули в другую сторону. Через сотню метров Семён свернул направо:

– Всё, Палыч, я домой. Завтра всё обсудим. Пока!

И тут меня накрыло озарение:

– Семён, сколько женщин погибло?

Он остановился, будто на стену налетел:

– Шестнадцать. Если верить Але. Ты чего?

– А этот… маньяк тебе говорил, что ещё две осталось?!

– Ну… да, мне так показалось.

– Не показалось тебе, лейтенант. Ох, не показалось! Всё складывается!

– Что складывается?! Ты о чём, Палыч?

– Шестнадцать женщин убито. Две осталось. Итого – восемнадцать! Восемнадцать, понимаешь?! – мой ор эхом носился над спящими Кобельками.

– Не понимаю! – помотал головой Семён.

– Поверье! Цыганское поверье, я о нём рассказывал тогда, у Абрама Мееровича! Восемнадцать беременных. Трижды по шесть! Этот гад набирает восемнадцать нерождённых душ! И ему осталось добрать ещё две, чтобы обрести бессмертие, исцелиться от всех болезней и исполнить одно своё желание!

– Бред! – подытожил мою пламенную речь лейтенант, – Поспать бы тебе, Палыч!

– Бред?!! – возмутился я, – А зачем тогда ему именно восемнадцать жертв? Ты можешь это объяснить ещё как-то?

– Не могу.

– Тогда какого… ты отмахиваешься от очевидного? Это – мотив, Семён, понимаешь?

– Не верю я в мистику, – угрюмо заявил лейтенант.

Я аж задохнулся от негодования:

– После всего, что случилось в последние дни, ты всё ещё не веришь в мистику?! Я в восхищении! Да леший с ней, с мистикой, можешь не верить! Главное – он верит! Эта сволочь верит в то, что сбудется цыганское пророчество! И целенаправленно идёт к этому. Мы нашли мотив, Семён! – во мне кончился воздух и я умолк.

Лейтенант выглядел озадаченным:

– Чёрт его знает… Наверное, ты прав. Это мотив. Поскольку других версий, связанных с числом «восемнадцать» у нас нет, примем эту за основную.

– И ещё, Михалыч… – меня вновь осенило. Наверное, переохлаждение благотворно повлияло на мою умственную деятельность, – Если наш маньяк верит в исполнение этого пророчества, то, скорее всего, он неизлечимо болен.

– Это почему?! – открыл рот Семён.

– Потому что одним из пунктов в списке ожидаемых благ числится исцеление от всех недугов, – пояснил я и зевнул, – А теперь – по домам. Очень спать хочется!

Я разбудил Алю, как обещал. Так, как она хотела.

– Привет, Кот! – улыбнулась она, когда к ней вернулось дыхание. И потянулась.

– Привет, Кошка! – шепнул я в ответ, любуясь ею.

– Ты поздно, – констатировала она.

– Скорее, рано, – улыбнулся я, – Утро уже.

– Тебе несладко пришлось, да?

– Да. Но всё обошлось, – я поцеловал её ладошку, – Всё уже хорошо.

– Я знала, что ты выберешься. Поэтому и не волновалась, – сообщила Аля.

Я даже не удивился. Конечно, знала.

– Я очень спешил к тебе. Наверное, поэтому и выбрался.

– Наверное, – она села в постели и наклонилась ко мне. Волосы приятно защекотали лицо, – Кот, я тебе обещала сказать кое-что, помнишь?

– Ещё бы! Весь день томился в ожидании, – улыбнулся я и притянул её к себе, – Будешь и дальше томить?

– Не буду! – она быстро поцеловала меня горячими губами и отстранилась.

– Ты чего, Котёнок? – я опять попытался было её обнять, но она не позволила:

– Подожди. Я хочу видеть твоё лицо. И глаза.

– Хорошо. Ты очень серьёзная сегодня. Даже торжественная.

– Наверное, – она взяла мои руки в свои, – Кот, ты правда меня любишь?

– Я правда тебя люблю, Кошка, – подтвердил я, – Разве ты не чувствуешь?

Аля кивнула:

– Чувствую. Просто хотела, чтобы ты ещё раз это сказал.

– Алька, что-то случилось? Ты какая-то необычная сегодня.

Она улыбнулась:

– А я и чувствую себя необычно. У меня будет ребёнок, Кот.

Я закрыл глаза. Сердце забухало в голове, будто просясь наружу. Алины ладошки в моих руках были обжигающе – горячими. И через них в меня опять вливалось тепло: как и тогда, давным – давно, когда я в первый раз коснулся её.

– У нас будет ребёнок. И это лучшее из всего, что я когда-либо слышал, – тихо, не открывая глаз, сказал я.

По интонациям тишины я понял, что она улыбается. И открыл глаза.

– Как ты думаешь, я буду хорошей мамой? – Алька и впрямь улыбалась.

– Ты будешь чудесной, восхитительной, умопомрачительной мамой! Самой лучшей мамой на свете! И женой, – добавил я, отчего-то внутренне сжавшись.

Она вопросительно посмотрела на меня. Молча.

– Алька, ты выйдешь за меня замуж? – не замечая того, я стиснул её руки.

– Конечно, – просто ответила она. И добавила, смеясь, – Иначе ты сломаешь мне пальцы…

1 октября, Кобельки, участковая больница, 11—46.

– Пал Палыч, у нас вызов! В Антоновку. Больной тяжёлый! – Клавдия Петровна ворвалась в мой кабинет как раз в тот момент, когда я собирался испить чаю.

– Что там? – я с сожалением отодвинул чашку и встал.

– Точно неизвестно. Говорят, высокая температура, судороги и теряет сознание.

– Поехали. Сколько времени уйдёт на дорогу?

– Минут тридцать-сорок. Дождь с вечера хлещет, дороги размыло, – виновато развела руками фельдщерица.

Я кивнул. Уж кто-кто, а я слишком хорошо знал, что дождь не переставал всю ночь!

Кешка спал в машине, обняв руль. Я влез в «УАЗик» и ткнул драйвера пальцем в бок. Он встрепенулся и непонимающе уставился на меня.

– Не спи, замёрзнешь… кладоискатель хренов. Поехали, нас ждут великие дела.

– Палыч, как ты высыпаться ухитряешься? У меня после вчерашнего голова – будто утюгами набита! – пожаловался Кеша.

– Очень образное сравнение! Открою тебе тайну – я не высыпаюсь, а делаю вид. И ещё у меня жена – волшебница! – вдруг, ни с того, ни с сего брякнул я.

– Везёт тебе! – завистливо протянул Кешка. Даже не удивившись. И завёл мотор.

Да, езда по размытым сельским дорогам – занятие не для слабонервных. Даже на «УАЗике». Машину постоянно заносило, колёса пробуксовывали в глине, какую-то часть пути она вообще умудрилась проехать боком. Несколько раз мы чуть не оказались в придорожной канаве (заполненной, кстати, почти до краёв мутной водой).

Кешка, всё-таки, оказался водителем от Бога: машину порой вытаскивал из таких ситуаций, из которых, по всем законам физики и здравого смысла, выхода просто не было.

В итоге, до Антоновки мы добрались не за тридцать – сорок минут, как прогнозировала Клавдия Петровна, а почти за полтора часа. И, если бы меня спросили, быстро это или нет, я бы с абсолютно чистой совестью ответил, что – невероятно быстро! Вот она, теория относительности старика Эйнштейна! В действии.

У калитки нужного дома нас встречали. Перепуганная женщина средних лет, насквозь промокшая под нескончаемым проливным дождём. Почему-то в тапочках.

– Здравствуйте. Где больной? – я выпрыгнул из машины, помог выбраться Клавдии Петровне и подошёл к калитке.

– Здравствуйте, доктор! В доме он, где ж ещё-то? Худо ему совсем, – слабым, дрожащим голосом ответила женщина, – Пойдёмте, я провожу.

В доме было душно и пахло болезнью. Любой врач, наверное, знает этот запах: кисло – сладковатый, вкрадчивый и неотвязный.

– А что ж вы не проветриваете-то? Тут ведь дышать нечем! – возмутилась Клавдия Петровна, видимо, услыхав мои мысли.

– Так ведь больной в доме! Жар у него! – удивлённо обернулась наша провожатая.

– Тем более! Больному свежий воздух нужен, кислород! А у вас тут – прямо миазмы какие-то! – ввернула красное словцо фельдшерица, – Микробы в воздухе так и роятся.

– Где?! – принялась испуганно озираться хозяйка дома.

Я осторожно тронул её за плечо:

– Не трудитесь, микробы очень маленькие, вы их так просто не увидите. Пожалуйста, покажите нам, где можно вымыть руки и проводите к пациенту. А потом – откройте окна и хорошенько проветрите помещение. Клавдия Петровна совершенно права: больному нужен свежий воздух. Впрочем, как и здоровому.

На кровати метался в неспокойном сне крупный мужчина – ровесник хозяйки.

– Муж? – поинтересовался я, присаживаясь на стул рядом с кроватью.

– Муж! – всхлипнув, подтвердила женщина.

Я взял пациента за руку: горячая. Мужчина никак не отреагировал на моё касание: он продолжал метаться в кровати, шепча что-то сухими, потрескавшимися губами.

– Как зовут?

– Надя! – ответила хозяйка.

– Да не вас, мужа!

– Сергей… Андреевич!

– Сергей Андреевич! – позвал я и похлопал его по руке. Безрезультатно: больной по-прежнему в беспамятстве что-то шептал. Между неприкрытыми веками неприятно поблёскивали белки глаз.

– Сергей Андреевич! – крикнул я ему почти в самое ухо и весьма ощутимо хлопнул пару раз по щекам. Ноль реакции.

Надя за моей спиной тихо заскулила.

– Не реветь! – строго прикрикнула на неё Клавдия Петровна, – Доктору мешаешь!

Скулёж оборвался.

– Давно это у него? И вообще, расскажите-ка по порядку: когда всё началось, с чего… и так далее, – обернулся я к заплаканной женщине.

– Третий день уже, как захворал. Ни с того, ни с сего: вдруг озноб начался, забило всего. Температуру померили – сорок почти! Ну, Серёжа аспирину напился – вроде полегчало. Голова только болела и глаза – от света. Вот, стало быть, два дня он так и провёл: чуть температура вверх – аспирин и лежать. Отпустит немного – Серёжка по хозяйству чего-нибудь…

– На работу не ходил?

– Так в отпуске он. Как раз – третий день! – Надя невесело улыбнулась, – Повезло уж так.

– Да уж… Дальше рассказывайте.

– А что дальше? Два дня худо – бедно, как-то перебивался… А сегодня утром я проснулась, а он – уже такой! Не отзывается, не говорит ничего, только бредит. И температура за сорок. Да, сегодня ещё судороги были, два раза! – женщина опять принялась плакать.

– Успокойтесь, Надя. Что за судороги, где? Руки, ноги? – не отставал я.

– Всего скрючило. Как при эпилепсии. У меня отец эпилепсией болел, насмотрелась, знаю!

– Долго продолжались приступы?

– Минуты по три каждый. Доктор, что с ним? Он в себя придёт?

– Надеюсь, – пробормотал я. Что случилось с Сергеем Андреевичем, я решительно не знал. Более того, даже предположений внятных не было. Ладно, начнём поэтапно:

– Клавдия Петровна, ставьте пока вену. И – физраствор. Будем разбираться.

Фельдшерица закопошилась в «дежурном чемоданчике», а я приступил к осмотру.

1 октября, Антоновка,13—20.

– Да знаю я, знаю! Всё сделаю, всё приму. Езжай давай! – Галя чмокнула мужа в щёку и легко подтолкнула его к стоящему у дома самосвалу. Проследила, как забрался в кабину, помахала вслед отъехавшему грузовику и торопливо вернулась в дом. Мерзкий холодный дождь не прекращался ни на секунду, а ей теперь мёрзнуть было никак нельзя.

В животе вновь противно заныло. Ну вот, только порадовалась, что целые сутки прошли без этих спазмов (или как там они называются по-научному?), – и опять! Ох, как не хочется ложиться в районную больницу на сохранение! Всего-то две недели, как выписалась оттуда, провалявшись без малого месяц… Тоска смертная! Неужели придётся всё повторить?!

Галя, держась за живот, побрела на кухню. Достала упаковку но-шпы, выковырнула из флакончика две таблетки. Подумала и добавила к ним ещё одну. Засовывая лекарство обратно в шкафчик, служащий аптечкой, женщина усмехнулась: почётное место среди лекарств почему-то занимала бутылка с уксусной эссенцией. Колька, что ли, её сюда поставил?

Сильная схваткообразная боль внизу живота заставила её согнуться. Так, в скрюченном состоянии, Галя налила в стакан воды и приготовилась было выпить таблетки, как вдруг из гостиной раздался истошный вопль:

– Красные! Красные в городе!

И следом – грохот пулемётной очереди.

От неожиданности женщина присела. Поставила осторожно стакан на стол и крадучись подобралась к двери, ведущей в гостиную. Прислушалась.

В комнате работал телевизор. На полную громкость. Похоже, шли «Неуловимые мстители». Галя приоткрыла дверь и заглянула внутрь: разумеется, никого. Но кто же включил телевизор?!

– Кто здесь? – на всякий случай спросила женщина.

– И тишина… И мёртвые с косами стоят! – издевательски ответил телевизор.

Выругавшись про себя, Галя зашла в комнату, выключила свихнувшийся прибор и мстительно показала ему язык.

В животе опять шевельнулась боль. Женщина поспешила обратно на кухню. Сгребла со стола таблетки, забросила их в рот и залпом, в два глотка, опустошила стакан.

Рот, горло и грудь обожгло невыносимой болью. Дыхание перехватило. Выронив стакан и схватившись обеими руками за горло, Галя попыталась закричать, но из груди вырвался лишь жутковатый булькающий хрип.

А боль всё усиливалась и теперь сползла в живот: будто кто-то злой воткнул с размаху Гале кинжал под ложечку и медленно проворачивал его.

Боль стремительно вытесняла сознание. Ноги уже не держали: женщина рухнула на пол, скрючившись и хрипя. Угасающим взором Галя обнаружила прямо над собой открытую дверцу «аптечного» шкафчика. «Я же её закрывала!» – удивилась женщина сквозь боль.

Внезапно жжение прошло. Совсем. Галя вздохнула с облегчением…

А выдохнуть уже не смогла.

1 октября, Антоновка,13—47.

Ничего необычного осмотр не выявил. Если не считать температуры в сорок с половиной градусов, отсутствия сознания и периодических коротких судорожных приступов. А в остальном, прекрасная маркиза, всё хорошо…

Ну-с, положим, судороги при такой лихорадке, да ещё сохраняющейся в течение трёх дней, – дело вполне даже обычное. Жаропонижающее нашему пациенту Клавдия Петровна уже вкатила, ждём результат.

И в беспамятство впасть на таком фоне болезный Сергей Андреевич тоже мог вполне. Интоксикация, похоже, нешуточная, вот мозг и отреагировал, как сумел. С этим мы тоже поборемся: в вену уже активно капали физраствор и солевые смеси.

Осталось самое главное: выяснить, откуда всё это. Ничего, что могло бы дать такую температуру, не обнаружилось. На всякий случай, я ещё раз прослушал лёгкие, заглянул в горло и тщательно прощупал все группы лимфатических узлов: ни-че-го!

– Из ваших знакомых, родственников, друзей ни у кого ничего подобного не было? – продолжил я пытать Надю, едва отдохнувшую от предыдущей серии вопросов.

Она отрицательно покачала головой:

– Да нет, здоровы все.

– В ближайшие недели никуда из области не выезжали? В Среднюю Азию, на юг, за границу?

Надя усмехнулась:

– Да Бог с вами, доктор, какая заграница? Еле концы с концами сводим. Самое дальнее, куда ездили – в Нероград. Да и то года три назад.

– Животные не кусали, не царапали? – продолжил я и одёрнул сам себя: я же только что дотошно осматривал кожу Сергея Андреевича! Следы укусов или царапины нашёл бы.