Текст книги "Anamnesis. Том 2"

– Нет, ничего такого.

– Поноса не было у него? Рвоты? Крови в моче?

Опять отрицательное мотание головой.

– Тридцать восемь и три! – доложила Клавдия Петровна, стряхивая градусник.

Так, отлично! Это уже лучше. Да и больной стал спокойнее: больше не мечется в постели, не бредит, просто спокойно спит. И дышит ровнее.

– Доктор, я тут вспомнила… – Надя робко тронула меня за плечо. Я обернулся:

– Что?!

– Серёжа в садике работает, в Сосновке. Завхозом. Там у них недели две назад несколько детишек вдруг заболели. Не знаю точно, чем именно, но была сыпь…

– Сыпь?! Что ж вы раньше-то не сказали? – возмутился я.

– Так вы не спрашивали про работу… А я и не вспомнила сразу, – виновато развела руками Надя.

Я мысленно обругал себя: и в самом деле, про работу я не спрашивал, совершенно упустив из виду тот простой факт, что заразиться какой-нибудь гадостью можно и там. Какая-то детская инфекция?!

А что, очень может быть! Взрослые обычно крайне тяжело переносят болезни, которыми положено переболеть в детстве. Я сам несколько лет назад едва не помер от банальной ветрянки, заразившись ею от соседского парнишки. Тому-то хоть бы хны: бегал, весь перемазанный зелёнкой, где попало. А я две недели лежал пластом в состоянии, мало отличащемся от такового у несчастного Сергея Андреевича.

– Надя, вы не знаете, случайно, какими детскими болезнями переболел муж? – поинтересовался я.

– Да нет, откуда? Хотя, он как-то говорил, что болел ветрянкой, – неуверенно ответила Надя.

Ну, то, что это не ветрянка – и так понятно. Сыпи нет никакой. По этой же причине можно исключить краснуху, скарлатину, корь…

Стоп! Корь, пожалуй, мы погодим исключать. Помнится, на курсе инфекционных болезней нам говорили, что при этой болячке сыпь не всегда появляется на коже…

– Клавдия Петровна, помогите-ка мне! Надо ротовую полость осмотреть, – попросил я, вооружившись шпателем и фонариком.

Фельдшерица понимающе кивнула и ловко раскрыла рот Сергею Андреевичу. Я залез туда инструментом и принялся осматривать внутреннюю поверхность щёк, и нёбо.

– Блин! – не сдержался я.

Вся слизистая была усеяна белесоватыми точками. Пятна Филатова – Бельского – Коплика! От волнения я даже вспомнил тройное их название. Самый достоверный симптом кори!

– Что там, доктор?! – испуганно вскрикнула Надя, неправильно истолковав моё восклицание.

Я разогнулся и обернулся к ней:

– Надя, вы корью в детстве болели?

Она усердно закивала головой:

– Болела, болела! И корью, и краснухой, и свинкой, и…

– Достаточно. Значит, вам повезло. У вашего мужа – банальнейшая корь! – победно заявил я.

Она растерянно опустилась на стул:

– Так он же большой уже…

– И тем не менее! Потому и переносит так тяжело, что большой, – пояснил я.

– И что теперь делать?

– Лечить, разумеется. Мы сейчас вызовем перевозку из районной инфекционной больницы: Сергею Андреевичу придётся полежать там. А пока машина придёт, откапаем его и, надеюсь, приведём в чувство. Да ему уже получше, сами видите.

– Вижу… – прошептала женщина. На её глаза навернулись слёзы.

– Надежда, не реви! – предупредила её Клавдия Петровна, – Самое страшное уже позади.

– Так я ж от радости! – всхлипнула Надя, – Я уж подумала, помирает Серёжка.

– Ну, если честно, то вы не так далеки были от истины! – строго заявил я, – Чего тянули-то три дня? С такой-то температурой? Мы ведь вполне могли и не успеть сегодня: ещё несколько часов – и…

Надя спрятала лицо в ладони и зарыдала:

– Д-дум-мали, п-пройдёт! – всхлипывая, пробормотала она.

Я вздохнул. Думали они…

В дверь громко и нетерпеливо постучали. И тут же, не дожидаясь ответа – ещё раз. И ещё.

Надя, на бегу утирая слёзы, метнулась в прихожую:

– Кто там?!

– Надежда, там у твоей калитки больничная машина стоит. Доктор не у вас? – поинтересовался незнакомый мужской голос. Очень встревоженный.

– У нас!

– Тогда открывай. С Галкой Ивашкиной беда!

Защёлкал замок, скрипнула дверь. И через пару мгновений на пороге комнаты возник невысокий мужичок в мокром дождевике с надетым капюшоном:

– Здравствуйте, доктор. Я – Сюткин, ветеринар здешний. Тут женщине по соседству плохо. Поможете?

Женщине по соседству помочь я уже ничем не мог. Она лежала, скрючившись, на полу своей кухни. Кожа вокруг губ была обожжена. Рядом с телом валялся пустой стакан, а в комнате стоял характерный запах уксуса.

– Поздно, – я поднялся с корточек и обернулся к переминающемуся с ноги на ногу в дверях Сюткину, – Она мертва. Отравление уксусной эссенцией. Видимо, вот этой самой.

Я кивнул на открытый шкафчик с лекарствами, в котором почётное место почему-то занимала полупустая бутылка с уксусной эссенцией.

Сюткин повёл себя странно: он непонимающе посмотрел на меня, потом укусил себя за кулак и с тихим стоном уселся на пол. Там, где стоял.

– Вы что? – оторопел я.

Ветеринар не отвечал. Не вынимая кулак изо рта, он раскачивался из стороны в сторону и остановившимся взглядом смотрел на лежащее неподалёку тело.

До меня начало доходить:

– Жена?

Сюткин вздрогнул, низко опустил голову и отчаянно замотал ею. Потом вынул, наконец, кулак изо рта и глухо произнёс:

– Нет. Моя… – его голос сорвался.

Ясно. Я подошёл к нему и положил руку на плечо:

– Мне очень жаль.

Помолчали. Я осторожно обнял его за плечи и потянул вверх:

– Пошли в гостиную. Не надо нам тут…

Он тяжело поднялся на ноги и вместе со мной побрёл в соседнюю комнату.

– Не знаете, почему она это сделала? – спросил я Сюткина, когда тот начал отходить от первоначального шока.

Ветеринар непонимающе посмотрел на меня:

– Что «это»?

– Ну… почему она решила покончить с собой? – пояснил я.

– А почему вы решили, что Галя покончила с собой? – голос Сюткина звучал недоумённо.

– Видите ли, женщины обычно пьют уксус именно с этой целью.

Ветеринар замотал головой:

– Нет, Галка не могла… Она… Мы с ней пожениться хотели… После того, как она разведётся. Галя как раз собиралась заявление подавать и с мужем поговорить. У нас планы были… И главное… – он умолк.

Я терпеливо ждал. Спешить всё равно было уже некуда.

– У нас ребёнок должен был родиться! – заявил, наконец, Сюткин.

Я оцепенел. Видимо, что-то такое произошло с моим лицом, что даже убитый горем ветеринар это заметил:

– Что с вами, доктор?

С трудом шевеля похолодевшими губами, я переспросил:

– Галина была беременна?

– Да. Двенадцать недель.

Не чуя под собой ног, я встал и направился к двери.

– Доктор, вы куда?!

– В машину. Там рация. Надо сообщить участковому, – отрывисто объяснил я и вышел из дома.

Сюткин потоптался неуверенно и последовал за мной.

Я залез в кабину «УАЗика», бесцеремонно подвинул спящего, развалившегося на сиденьях Кешку и включил рацию:

– Здесь Светин. Вызываю участкового. Семён, слышишь меня?

После короткой хрипящей паузы последовал ответ:

– Слушаю тебя, Палыч. Что стряслось?

– Я в Антоновке. Ты здесь нужен, срочно.

– Да что случилось, док?! – голос лейтенанта был взволнованным.

– Семнадцатая. У нас – семнадцатая, Семён!

И отключился.

1 октября, Кобельки, участковая больница, 18—25.

– Если маньяк верит этой легенде, то ему осталась только одна, – мрачно резюмировал лейтенант.

Мы сидели в моём кабинете и опять пили чай. Эти «военные советы» уже становились традицией. Клавдия Петровна исправно носилась между нами и пищеблоком, пополняя запасы кипятка, сахара и печенья.

– Слабое утешение, знаешь ли. Во-первых, хоть и одна, – но чья-то жизнь. Вернее, даже две, – проворчал я, – И потом, ты уверен, что после восемнадцатой он остановится? С головой у него явно не всё в порядке, может ведь и во вкус войти.

– Может, – кивнул Семён, – этот гад всё может.

– Я думаю, сейчас наша первоочередная задача – не дать ему добраться до следующей жертвы. Вот только как это сделать, – ума не приложу.

Лейтенант шумно отхлебнул чай, поставил чашку и обеими руками взъерошил волосы:

– Ну, до сих пор убийца выбирал жертв из Машкиной картотеки. Не думаю, что сейчас он изменит своим традициям.

– Мы, кстати, так и не определили, откуда утечка информации! – напомнил я.

– Угу, – согласился участковый, – только времени у нас на вычисления не осталось: наверняка эта сволочь уже знает, кто будет следующей. Надо срочно искать потенциальную жертву и как-то её прикрывать. Палыч, тащи-ка сюда картотеку!

– Мария Глебовна! – я выглянул в коридор.

Акушерка испуганно выскочила из смотровой:

– Да, доктор! Что случилось?!

– Пока ничего, – успокоил я её, – Принесите мне, пожалуйста, карты ваших пациенток.

– Всех?!

– Нет, только беременных.

Мария Глебовна грустно посмотрела на меня и, понурясь, побрела по коридору.

Я вернулся к Семёну:

– А ты так и не вспомнил, где видел маньяка раньше?

Лейтенант помотал головой:

– Нет, Палыч. Ежели б вспомнил – мы бы тут с тобой сейчас не сидели и дедукцией не занимались. Взяли бы уж подонка.

Я скептически усмехнулся:

– А ты подумал, как ты его брать будешь, когда доберёшься? При его-то способностях?

Семён погрустнел:

– А хрен его знает! Думал, конечно. Но в голову ничего не приходит: эта сволочь ведь умудряется как-то исчезать! Просто раз – и нет его…

– Да знаю, сам видел. И как его брать?

Участковый пожал плечами:

– Давай пока подумаем, как будущую жертву защитить. Всё равно, брать мне пока некого.

В кабинет тихо вошла Мария Глебовна. Подошла к нам и положила на стол стопку амбулаторных карт:

– Вот, Пал Палыч. Здесь все.

– Спасибо. Я посмотрю пока? – почему-то я чувствовал себя виноватым перед акушеркой.

– Да, конечно, – тихо ответила она и вышла.

Лейтенант проводил её взглядом:

– Как-то неловко получилось с Марьей. Обиделась.

– Да уж… – промямлил я. И, чтобы избавиться от замешательства, подтянул к себе стопку карт.

– Давай смотреть по моей бумаге. Называешь мне фамилию, я отмечаю в списке погибших. Посмотрим, сколько ещё осталось, – предложил Семён.

Я кивнул и снял верхнюю книжечку:

– Смурякова.

– Есть, – лейтенант поставил крестик напротив фамилии.

– Бехтерева.

– Есть.

Ещё один крестик.

– Ивашкина.

– Есть.

– Баева.

– Есть.

– Лукина.

– Есть.

– Гайнуллина.

– Есть.

– Светина.

Молчание в ответ. Я поднял голову:

– Нет Светиной?

– Нет, Палыч, однофамилицы твоей нет, – Семён ещё раз пробежал глазами по скорбному списку, – Откладывай пока в сторонку.

Я положил карту на край стола и отнял руку. Мельком ещё раз взглянул на серенькую картонную обложку. И почувствовал, как грудь сдавил ледяной обруч…

– Палыч, ты чего? – голос Семёна прозвучал откуда-то издалека и был встревоженным.

Вместо ответа я онемевшей рукой указал на одиноко лежащую серую книжечку. На обложке которой синими чернилами аккуратно было выведено: Светина Аля.

Часть третья
Холодная музыка осени

1 октября, Кобельки, участковая больница, 18—52.

– Вот такие дела, Котёнок, – закончил я свой рассказ.

Алька выглядела подавленной:

– Я… И что мне теперь делать? – как-то беспомощно спросила она.

– Вам – ничего, Аля. А вот нам с Палычем придётся сделать всё возможное и невозможное, чтобы эта сволочь до вас не добралась! – ответил вместо меня Семён. И с ожесточением принялся гнуть алюминиевую чайную ложку.

Я встал и подошёл к окну. Снаружи стремительно темнело.

– Алюша, тебе теперь ни на минуту нельзя будет оставаться одной! Понимаешь: ни на минуту. Всё это – слишком реально.

– Понимаю… – прошептала она.

– Лучше было бы вам уехать из Кобельков. В Нерограде он точно не достанет, – глухо произнёс лейтенант. Со своей ложкой он уже покончил и теперь принялся за мою.

Алька решительно замотала головой:

– Я не могу! Никак не могу!

– Почему?! – хором спросили мы с Семёном.

– Почему, Кошка? – отдельно переспросил я. Её ответ меня удивил. Особенно – интонация, с которой он прозвучал, – В самом деле, давай уедем отсюда, Алька! Чёрт с ней, с моей практикой, придумаю что-нибудь убедительное… Ты важнее!

– Не могу… Правда, не могу, Пашка! Я… я не могу сказать, почему… Вернее – не могу сформулировать! – она выглядела совсем растерянной, – Я просто знаю, что нельзя мне сейчас отсюда уезжать. Чувствую, что неправильно это будет… не так, как должно быть… Кот, ты понимаешь?!

Последнюю фразу Алька просто выкрикнула. С таким пронзительным отчаянием, что я понял: нельзя ей уезжать… Никак нельзя.

– Понимаю, Котёнок. Понимаю, – обняв её, прошептал я. Плечи девушки содрогались, – Ты что, плачешь? Не надо, Алька, что ты… Всё будет хорошо, вот увидишь!

– Мне страшно, Кот! – уткнувшись лицом мне в грудь, сказала она.

– А ты не бойся. Я смогу тебя защитить. И лейтенант поможет… Верно, Семён?

Он кивнул:

– Верно. Аля, мы вас в обиду никому не дадим. Слово офицера! – лейтенант был непривычно строгим и даже торжественным.

Девушка подняла лицо и посмотрела на меня влажными карими глазами:

– Я не за себя боюсь. За тебя. За Семёна. И ещё – за Зару… правда, я её не видела никогда, но всё равно – боюсь. Странно, да?

Я усадил Алю на стул и сел рядом, взяв в ладони её руки:

– Кошка, ты можешь понять, почему ты боишься за цыганку? Она как-то замешана во всей этой истории? Ей угрожает опасность? Попробуй сосредоточиться на своих предчувствиях: это очень важно!

Семён, не отрываясь, смотрел на Алю. Вид у него был несколько ошарашенный. Впрочем, такой же, наверное, был и у меня.

Девушка закрыла глаза, помолчала минуту. Потом встрепенулась и отрицательно покачала головой:

– Не могу понять… Только чувствую, что Зара в опасности. Почему, из-за чего – не знаю… – Аля виновато развела руками и понурилась.

– А вы можете сказать, когда с ней может это произойти? Ну, то самое событие, которое несёт опасность? – в разговор включился лейтенант.

Аля опять помотала головой:

– Точно не знаю. Но могу сказать, что скоро. Очень скоро.

Я вопросительно поглядел на Семёна:

– Что делать будем, Холмс?

– Элементарно, Ватсон! – лейтенант принялся раскручивать ложки обратно, – Будем думать.

– И о чём?

– Ну, например, почему Зарке может грозить опасность? И от кого именно? От нашего маньяка?

Аля кивнула:

– Да.

– Она что, тоже беременна? Но в Машкином списке её нет.

– Нет, дело не в этом…

– А в чём же?

– Не знаю. Правда, не знаю! – в её голосе опять зазвенело отчаяние.

В комнату неслышно вошла Клавдия Петровна с очередным чайником. И заботливо принялась заполнять опустевшие чашки свежим чаем.

Я кашлянул, прочищая горло. Ком, обосновавшийся там, не исчез, но говорить стало легче:

– Семён, надо ехать к Заре. Прямо сейчас.

– А смысл? – уставился на меня лейтенант.

– Давай рассуждать. Первое: Зара знает об этом чёртовом поверье. Второе: она рассказала о нём мне. Третье: до меня, видимо, она рассказала о нём ещё кому-то. Четвёртое: этот самый «кто-то» – и есть наш маньяк. Или человек, связанный с ним. Пятое: если убийца хоть как-то заботится о своей безопасности, логика должна подсказать ему устранить Зару, как опасного и единственного свидетеля, – я перевёл дух и закончил, – Вывод: нам надо срочно ехать к цыганке и узнать, кому ещё она рассказывала о поверье. И взять Зару под защиту.

Повисла тишина.

– А ведь логично, блин! – Семён отмер и брякнул кулаком по столу.

Клавдия Петровна испуганно подпрыгнула и поспешно эвакуировалась из кабинета. Вместе с опустевшим чайником.

– Собирайтесь, поехали! – лейтенант вскочил и направился к двери. Обернулся уже на пороге, – Аля, вам придётся поехать с нами. С учётом обстоятельств, одна вы не останетесь. Палыч, а ты – гений!

– Я знаю, – скромно ответил я и, обняв Альку, направился вслед за Семёном.

1 октября 1987 года, Кобельки, 19—05.

– Мишка, ты куда опять залез?! Забыл, как с забора падал? Ведь только что из больницы вышел, хочешь опять туда попасть? Господи, да что же я говорю-то! – испугалась Зара и перекрестилась, – Слезай, живо!

Сын неохотно сполз с крыши сарайчика и с крайне обиженным видом прошествовал мимо цыганки в дом. Зара помедлила немного, покачала головой и отправилась за ним.

Мишка зашёл на кухню, по-хозяйски забрался в холодильник, выцепил оттуда варёную картофелину и моментально её сгрыз.

– Ма, можно я мультики посмотрю? – вопрос прозвучал, как утверждение. Не дожидаясь ответа, малыш протопал в гостиную и включил телевизор. Вместо мультиков на экране образовались мрачные и значимые лица членов Политбюро, заседающих в президиуме какого-то высокого собрания.

– Дядям скучно! – констатировал Мишка и переключил на другой канал.

Мизансцена по ту сторону экрана не изменилась: те же и там же.

– Ма, телевизор сломался! – малыш расстроился: губы его задрожали, а глаза подозрително заблестели.

Зара подошла к телевизору и защёлкала переключателем. Суровые лица вождей сменились благостными рожицами Болека и Лёлека.

– Не сломался. Вот тебе мультики. Ты смотри пока, а я ужин разогрею.

– Ма, я есть не хочу. Я худею. А то меня девушки любить не будут, – серьёзно и категорично заявил Мишка.

Зара, не сдержавшись, расхохоталась:

– Это кто же тебе такое сказал? Куда худеть-то ещё? На себя посмотри: все кости наружу!

– А это мне в больнице Лёшка сказал!

– Какой такой Лёшка?

– Да из соседней палаты. Ты его не знаешь. Я в коридоре стоял, пирожок ел. А он подошёл, пирожок отобрал и говорит: «Много будешь есть – станешь толстым, противным и тебя девушки любить не будут!» – объяснил Мишка.

– А ты что?

– А я ему в глаз дал. И пирожок обратно забрал. Он только один раз куснуть успел. Немножко, – малыш подумал с минуту и поинтересовался, – Ма, а я правда толстым не буду?

Зара глубоко вздохнула:

– Не будешь ты толстым, мой золотой. А этому, как его… Лёшке? Так вот, ты ему правильно в глаз дал. Жаль, один раз…

Мишка ухмыльнулся:

– А я и не один.

Зара рассмеялась и легонько щёлкнула сына по носу:

– Вот и молодец. Всё, я пошла ужин готовить.

Она сделала шаг по направлению к кухне… Как вдруг оттуда донёсся грохот и короткий металлический скрежет, сменившийся громким шипением.

– Ма, что это?! – Мишка подбежал к матери и прижался к её ногам.

– Не знаю… Но ты всё равно не бойся, ладно? – голос Зары предательски дрогнул.

– А я и не боюсь. Это ты боишься, – подметил малыш, не отпуская, впрочем, её юбку.

Шипение на кухне продолжалось. И, вместе с этим неприятным звуком в комнату проникла такая же гадкая вонь. Газ!

– Мишка, посиди здесь пока, я разберусь! – приказала Зара и метнулась на кухню.

На пороге женщина остановилась, как вкопанная. То, что она увидела, не лезло ни в какие ворота: вся дальняя стена кухни была разворочена. Кусок газовой трубы вместе с запорным вентилем был попросту оторван и теперь валялся на полу. Создавалось полное впечатление, будто трубу просто вырвали из стены вместе с огромным куском штукатурки и несколькими кирпичами.

А из оставшегося огрызка трубы, сиротливо торчащего из разорённой стены, с противным шипением вырывался газ.

– Да что же это?! – беспомощно воскликнула Зара и бросилась к шипящей трубе.

Уже подбежав, поняла, что перекрыть газ не получится: вентиль вместе с оторванной трубой валялся под ногами. А газ, между тем, быстро заполнял маленькое помещение кухни. Заре уже было тяжело дышать и нестерпимо щипало глаза.

Она кинулась к окну, чтобы открыть его. Но едва женщина взялась за шпингалет, как снаружи, прямо перед её носом, с оглушительным треском захлопнулись ставни!

Зара на мгновение оцепенела. Снаружи доносилась какая-то возня: кто-то явно навешивал на закрытые ставни засов.

Неосторожно вдохнув газ, Зара закашлялась и опомнилась. Рывком распахнула окно и попыталась толкнуть деревянные створки ставней. Бесполезно: они были закрыты снаружи.

– Мишка! – цыганка выбежала из загазованной кухни и бросилась к сыну, – Мишка, уходим скорее!

Она схватила сына за руку и поволокла в прихожую. На ходу сорвала с вешалки его курточку, щёлкнула замком и толкнула входную дверь…

…Та не поддалась. Чувствуя, как внутри у неё всё холодеет, Зара ударилась в дверь всем телом. Бесполезно. Женщина повторила попытку ещё несколько раз, но лишь сильно ушибла плечо.

Боль и усиливающаяся вонь отрезвили её. Оставив бесплодные попытки вырваться через дверь, Зара потащила сына обратно в гостиную, к окну. Но и там ставни оказались закрытыми и запертыми снаружи.

Ту же картину она обнаружила и в спальне. А больше окон в её маленьком домике не было…

1 октября 1987 года, Кобельки, 19—03.

Милицейский «воронок» нёсся по тёмной улице, распугивая скучающих на дороге собак и редких прохожих. С наступлением темноты жизнь в Кобельках замирала. Впрочем, как и в любой другой российской деревне.

– Скучно у нас стало! – прочитал мои мысли Семён, – Раньше, бывало, каждый вечер в клубе или танцы, или кино. Я ещё пацаном бегал. А теперь – тоска зелёная…

– Зато последние дни у нас с тобой – сплошное веселье! Обхохочешься… – пробурчал я.

– Это точно. Рассказать кому – засмеют ведь. Или в дурдом упрячут, – согласился лейтенант и крутанул руль, уводя машину в проулок, ведущий к дамбе.

«УАЗик» лихо наклонился на бок и послушно свернул в узкий проезд между домами. Свет фар выхватил из сумрака огромного чёрного пса, неторопливо бредущего по дороге. Пёс успел только вскинуть голову и взглянуть на нас с неподдельным удивлением на морде. А в следующий миг машина на полном ходу ударила его бампером.

Раздался короткий сдавленный визг. Тут же сменившийся другим вигом – тормозов. Нас швырнуло вперёд.

– ………..! – выругался Семён, забыв о присутствиии Али, – Откуда он взялся?!

Дёрнув в сердцах ручник, лейтенант выскочил на дорогу. Я помедлил немного – и последовал за ним.

– Кранты псине, – грустно констатировал Семён, сидя на корточках над лежащей собакой.

Я присел рядом. Пёс и впрямь был мёртв. Большая голова была заметно деформирована от удара, а под ней неторопливо растекалась тёмная лужица.

– Не повезло бедняге, – вздохнул я.

– Я его заметил в последний момент, – виновато пробормотал лейтенант.

– Я тоже. Чёрный он, с темнотой сливается. Жалко, красивый был пёс.

Рядом со мной присела Аля:

– Живой?

Мы с Семёном одновременно покачали головами.

– Бедняжка, – тихо сказала девушка и осторожно погладила пса по застывшей в удивлении морде.

Я обнял Альку за плечи:

– Нам надо ехать, Кошка!

Она кивнула:

– Да, да, сейчас. Я только… Вы идите, я на минуточку задержусь.

Я заглянул ей в лицо:

– Ты чего, Алька?

Она улыбнулась:

– Всё в порядке, Кот. Со мной – всё в порядке. Вы просто подождите меня в машине, ладно? Совсем чуть-чуть!

В её голосе было что-то такое, что не послушаться я не мог. Как и лейтенант. Вдвоём с ним мы синхронно встали и вернулись в машину. Уселись на передних сиденьях и молча уставились в лобовое стекло. За которым в свете фар, будто на сцене какого-то сюрреалистического театра, как на ладони видны были Аля и погибший пёс.

Алька продолжала гладить его морду, ласково улыбаясь и что-то, кажется, нашёптывая. Так прошла минута: мы терпеливо ждали, не решаясь нарушить звенящую тишину.

Вдруг пёс приоткрыл пасть и лизнул Алину руку…

– Ты видел?! – Семён подпрыгнул на своём сиденье и весь подался вперёд, уткнувшись лбом в ветровое стекло, – Палыч, ты это видел?!

– Видел, – прошептал я, любуясь, как моя Алька помогает подняться псу на ноги.

Тому не сразу это удалось. Лишь с третьей попытки он, наконец, встал, оказавшись головой вровень с сидящей на корточках девушкой. Слегка пошатываясь, он потянулся мордой к её уху, будто собираясь что-то шепнуть по секрету. И лизнул Альку ещё раз – теперь в щёку. Она засмеялась и потрепала ожившего пса по загривку.

– Палыч, кто она? – тихо и очень серьёзно спросил лейтенант.

Я пожал плечами. Откуда я знаю? Просто – моя Кошка..

Пёс развернулся и уже вполне уверенно потрусил по своим собачьим делам в темноту. А Аля легко поднялась на ноги и вернулась в машину. Устроилась поудобнее на заднем сиденье, полюбовалась нашими ошалелыми лицами в зеркале заднего вида и рассмеялась:

– Видели бы вы себя! Поехали, чего ждём?

1 октября 1987 года, Кобельки, 19—15.

А газовая вонь становилась всё нестерпимее. В отчаянии Зара схватила стул и принялась колошматить им в закрытые ставни. Бесполезно: через несколько мгновений от стула отломались ножки, а ставням – хоть бы хны.

Женщина отшвырнула изувеченный стул в сторону и приникла к тонкой щели между створками ставней, пытаясь разглядеть, что происходит снаружи.

– Ма, чем у нас воняет? Мне глаза щиплет! – хныкнул Мишка.

– Погоди, мой хороший, потерпи. Сейчас мы что-нибудь придумаем! – не отрываясь от щели, Зара нащупала рукой голову Мишки и прижала её к себе.

Сначала цыганка не увидела ничего. Потом догадалась нажать на ставни, чтобы щель стала шире. И оцепенела: прямо перед окном, в которое она смотрела, шагах в десяти, стоял мужчина. А в руке его был зажжённый факел!

Лица человека с факелом Зара рассмотреть не могла: оранжевые сполохи выхватывали из сумрака лишь отдельные фрагменты, которые никак не хотели складываться в целую картину. Одно было очевидно: мужчина был огромен.

Зара похолодела: так вот какую смерть приготовил страшный незнакомец им с сыном! Не удушить газом собирался он их, нет. А просто зажарить живьём в запертом доме!

Женщина заметалась по комнате, пытаясь найти спасительное решение. Которое никак не хотело приходить.

– Ма, пошли на улицу! Здесь плохо! – заныл Мишка, отчаянно протирая глаза кулачками.

Зара вздохнула. На улицу! Конечно, надо бежать из дома, пока он не взлетел на воздух вместе со всем содержимым. Вот только как, если все выходы надёжно заперты снаружи?!

Вдруг цыганка с досадой хлопнула себя по лбу: как же она раньше-то не сообразила! Чердак! На чердаке есть маленькое слуховое оконце, вполне достаточное для того, чтобы им с Мишкой выбраться через него наружу. А там уж – спуститься с крыши и бежать. Главное, чтобы страшный незнакомец с факелом их не заметил… но чердачное окно выходит на противоположную сторону и за гребнем крыши он их не увидит!

– Мишка, мы сейчас полезем на чердак! – заявила Зара, схватив малыша за руку и увлекая в коридор, где был люк, ведущий наверх.

– Это игра такая, да?! – удивился сын, мигом перестав хныкать.

– Игра, игра… Мы с тобой сейчас заберёмся на чердак, потом очень быстро и тихо вылезем на крышу, а потом будет самое интересное – мы осторожно с крыши слезем и убежим, – тезисно обрисовала ближайшие планы Зара.

– А от кого убежим? – Мишка уже был готов к действиям.

– От врагов.

– Понарошку?

– Враги – понарошку. А убежим – по-настоящему, – Зара уже подставляла под люк лестницу – стремянку.

– А-а, это как учения, да? – сообразил Мишка.

– Да, мой золотой, да! – Женщина подхватила его под мышки и поставила на верхние ступени лестницы, – Лезь давай! Только осторожно! И наверху жди меня, на крышу пока не суйся. Понял?

Малыш кивнул головой и резво полез наверх. Зара – за ним.

«Только бы успеть!» – твердила про себя женщина. Господи, только бы успеть выбраться из дома, пока неожиданный враг не швырнул свой факел в наполненный газом дом! Сколько у них с Мишкой осталось времени: минута, две? Или уже вовсе не осталось?

– Ма, а я уже залез! – сверху раздался победоносный крик сына.

– Ах ты мой молодец! – похвалила его Зара, – Только не надо кричать, ладно? Никто не должен знать, что мы убегаем. Это же игра такая, забыл? Говорить надо шёпотом.

– Я понял! – пронзительно прошипел Мишка, – Давай, залезай сюда скорее!

– Уже тут, – женщина, наконец, перевалилась с лестницы на пыльный пол чердака и тут же вскочила на ноги, пребольно ударившись головой о потолочную балку. Мишка вредно захихикал.

– Злорадствуешь? – Зара щёлкнула его по затылку, – Ладно, полезли на крышу. Времени нет!

– А почему? – поинтересовался сын.

Женщина промолчала. В самом деле, не объяснять же ему, что вот-вот их дом превратится в огромный огненный шар. Вместе со всем содержимым. И только от них самих зависит сейчас, будут ли они в числе этого самого содержимого.

– Потом объясню, – отмахнулась она, – А пока лезь за мной. Теперь я первая.

С трудом Зара протиснулась в маленькое окошко и оказалась на крыше. Распласталась по холодной жести и с наслаждением принялась глотать чистый холодный воздух. От которого даже закружилась голова.

– Мишка, давай ко мне. Только тихо и не поднимайся. Ползком, как партизан.

В окно ужом выполз сын. Улёгся рядом на крыше и, старательно не поднимая головы, спросил:

– Ну что? Прыгать будем?

Зара медлила. Осторожно, боясь выдать себя, она приподняла голову над коньком крыши, выискивая незнакомца. Тот стоял всё там же, всматриваясь в запечатанные окна дома и слегка покачивая факелом. Будто ждал чего-то.

– Кто же ты такой, гад? И чего к нам привязался? – с ненавистью прошептала цыганка.

– Кто, ма? – встрепенулся Мишка и начал было приподниматься, чтобы посмотреть.

– Лежи, не высовывайся! – шикнула на него мать и придавила рукой к крыше, – Я тебе потом всё расскажу, ладно? А сейчас – спускаемся и бежим отсюда!

Очень осторожно она принялась сползать вниз, пытаясь нащупать ногами край крыши и увлекая за собой сына. Наконец, её кроссовки упёрлись в водосточный желоб, тянущийся по краю.

– Мишка, лежи здесь и не двигайся! – приказала она и принялась разворачиваться.

Оказавшись головой вниз, Зара посмотрела вниз. Высоко! Если просто прыгать – можно и ноги переломать. Придётся по-другому.

Она поудобнее устроилась на краю, прочно зацепившись за какие-то выступы ногами и левой рукой.

– Мишка, сползай осторожно ко мне. Как лежишь – ногами вниз!

– Ползу! – прошипел в ответ сын и в пару секунд оказался рядом.

Зара протянула ему свободную правую руку:

– Вот, держи: хватайся обеими руками и держись крепко – крепко! – и почувствовала, как в руку до боли вцепились Мишкины пальчики. Женщина изо всех сил обхватила тонкое детское запястье, – А теперь сползай с крыши. Я тебя держу. Когда повиснешь на моей руке, я скажу, когда её отпустить и прыгнуть. Понял?

– Понял! – показалось, или голос малыша в самом деле дрогнул?

Зара присмотрелась: нет, не показалось! Мишка выглядел испуганным.

– Ты, главное – не бойся! Я тебя удержу. А когда повиснешь – там совсем немного до земли останется. Для тебя – раз плюнуть! – как могла, постаралась она ободрить сына.

– А я и не боюсь! – немного обиженно заявил малыш и решительно пополз вниз.

Зара приготовилась: вот уже ноги Мишки повисли над землёй. Теперь малыш лежал на крыше, навалившись на неё грудью и животом, не решаясь покинуть её окончательно.

Женщина сильнее сжала в руке запястье сына:

– Молодец, теперь давай вниз! Я тебя держу.

Мишка кивнул и с коротким писком сполз с крыши.

Рывок! Зара едва удержалась на покатом жестяном склоне. Правое плечо пронзила резкая боль. Но главное было достигнуто: Мишка висел теперь гораздо ближе к земле!

– Теперь отпускай на счёт три. Готов? – прошептала она.

– Готов! – уже бодро ответил снизу сын.

– Раз! Два! Три! – и разжала руку. Почувствовав, как в этот же момент разжались и Мишкины пальцы.