Текст книги "Исчезающий Север. Непридуманные сюжеты из жизни русской глубинки"

Есть на земле люди, которые держат то место, в котором живут. Возьми их, вырви с корнем, и опустеет деревня, лишится того стержня, опоры, на котором замкнуто все вокруг. И неважно, кто это – хозяин с крепкой рукой, хозяйка ли с лаской и добротой, старик или молодец. Вот таким человеком-глыбой богата деревенька Юксовичи, или Родионово, как написано на дорожном указателе. Я помню свою первую встречу с Петром Тимофеевичем, помню его старенькую вишневую «пятерку», впрочем, вполне ухоженную. Сначала из «жигуленка» появилась аккуратная белоснежная борода, а затем и небольшая фигура в пиджачке. Маленький улыбающийся старичок просто светился каким-то невероятным чувством добра, и внутри начинала оживать и откликаться позабытая в суете человечность и что-то корневое, спрятанное совсем далеко.

Петр Тимофеевич

Помню, как мы приезжали к нему в родительскую избу и пили чай в его маленькой комнатке со множеством икон и простой металлической кроватью в углу. И всякий раз на душе благодать.

«Мы должны нести людям радость, со злом надо бороться. Я считаю, что я малограмотный, никуды не гожий, мечтаю просветиться еще. Читаю, а не запоминаю».

О себе и семье

«Отец мне так говорил: мы-то, говорил, с матерью пожили хорошо, ну до революции. Но вам-то так не живать, как мы жили. И лошадь своя была, коровушка там и земля. Они были свободные, мы-то все равно были подчиненные. Колхоз уже, бригадир постоянно гонит на работу, давай, вставай. А они на себя, они сами хозяева были, и все свое было. Этим они преимущество имели. Вот фотографии. Отец и мама. Екатерина Федосеевна. Отец Тимофей Васильевич. Это он дом построил. До войны мне было 11 лет уже. Я с 55-го года из-за руля не выходил до пенсии. На грузовых машинах работал в Юксовском леспромхозе.

До войны только стали жить хорошо. Война в 41-м году, Гитлер напал. Я в 4-й класс пошел. Машин не было, нам дали лошадь на пять семей. Нас угнали в лагерь, в Петрозаводск. Бараки нам дали. Давали по стакану муки на сутки, ржаной, и больше ничего. Одной мукой питались. До 44-го года были в Петрозаводске. Многие остались там, мы могли бы там остаться. Узнавали, что домов нету, и оставались. А мы узнали, что дом живой, и решили вернуться. А если бы не было дома, там бы остались, в Петрозаводске. Ну и отец-то старался вернуться на Родину. Родина, она милая для каждого – где родился, там и пригодился, как говорят. После войны я в колхозе работал, сначала боронили на лошадях, потом пахал. Плуга, инвентарь стали поставлять. Работали от зари до зари. Сначала посевная, потом сенокос, потом уборочная. Ни отпуска, ни выходных».

О деревне

«Здесь все глухо, дома-то все пустые, никто не живет, только летом приезжают дачники. Всякие приезжают тут с музыкой такой, бум-бум, мне как молотком по голове. Что за музыка? В советские времена песни хорошие были, жизненные. Я советскую власть не осуждаю. Только вот что религию. Богоборцами их назвали. В Важинах даже с горкома приходила женщина, всех вызывали, с работы снимали. Это что такое? Это разве нарушение – человек пошел Богу молиться? Это не мешает никакому труду. Даже наоборот, лучше работает человек, когда с Богом живет. Одна, помню, Варвара Федоровна (помяни ее, Господи), она была секретарем горкома партии, коммунист. Вот пришла к Богу, мы с ней общались. Храм-то в Важинах действующий. Мы с ней познакомились. Она говорит «я уверовала» и пошла к секретарю. Они там все удивились. Положила партбилет свой на стол».

О церкви

«Финны церковь не трогали. На берегу озера клуб был, я даже туда ходил, когда холостовал. Реставрация была произведена в 75-м году. Крыша была перекрыта. Но время идет, доски-то гниют. Денег не было, никакого результата не было. Потом я сам рубероид положил. Шесть лет под рубероидом церковь стояла. Если бы не сделал, сгнила бы. В позапрошлом году крышу новую сделали, лемех».

Я был рад услышать его голос вновь спустя 10 лет после нашей первой встречи. В свои 93 Петр Тимофеевич, конечно, уже не столь бодр и все реже покидает свою комнатку, но по-прежнему из телефонной трубки слышится голос человека, который, несмотря ни на что, рад каждому дню, и по-прежнему чувствуется необъяснимая благодать. Запомнились его слова: «Моя задача – чтобы спаслись люди, которые рядом, спаслись их души». Да будет так.

Тяжелый воздух, казалось, можно было разрубить топором – настолько он был тяжел и абсолютно недвижим.

Одну из красивейших гроз на моей памяти довелось лицезреть как-то в Юксовичах. Было пасмурно и душно. Тяжелый воздух, казалось, можно было разрубить топором – настолько он был тяжел и абсолютно недвижим. Стоял лишь гул от тысяч крошечных кровопийц. Мокрец мельче мошки, но кусает он очень неприятно. Все открытые части тела были немедленно атакованы этими маленькими мучителями. Тихая мощь завораживала. Свинцовые облака наступали все стремительнее. Несмотря на полный штиль, все происходило очень быстро. Из сплошной синевы облаков стали отделяться темные, почти черные вихри. Крошечный отблеск заката догорал на западном небе, стало еще темнее. Ветра по-прежнему не было. Смолкли птахи, грандиозный спектакль природы близился к своей кульминации. Наконец, драма стала разворачиваться на глазах. Первые крупные капли дождя упали на пыльную дорогу. И тут началось. Резкий порыв ветра, и вот уже упругие струи дождя хлестко ударили по ветвям деревьев. Разразился ливень такой силы, что впереди себя нельзя было разобрать и нескольких метров. Занавес.

Обонежье

В старину достигали простыми средствами поразительных результатов. Эти шатровые церкви, кубические и бочечные покрытия на них так часто здесь встречаются, что, казалось бы, глаз должен присмотреться к сим формам, и последние должны были потерять интерес, но нет – всегда нельзя не смотреть на них с чувством удовлетворения: они так своеобразно венчают холмистую и лесистую местность края, что без них недоставало бы чего-то в природе, а без холмов и лесов не было бы основания для существования таких церквей, иначе говоря, тогдашний человек нашел средство украсить, разумно оживить окружавшую его природу.

А. А. Каретников, архитектор, инженер. 1909 год

Памятники русского деревянного зодчества тем и значительны, что в них, при всей их красоте, гармоничности и сродстве с природой, везде закон логики конструкции не только главенствует, но и из него вытекает и вся сущность, и красота здания. В них решительно нет ничего искусственного, надуманного в угоду только декорации.

П. Д. Барановский, архитектор

Щелейки

Онежское озеро – Онего, как его издревле называют на Руси, – своеобразное сердце и, пожалуй, квинтэссенция всего деревянного зодчества нашей страны. Онежское озеро объединило на своих берегах подлинные шедевры деревянных храмов Русского Севера. Оно, словно изящное ожерелье в руках умелого мастера, собрало воедино на незримой цепочке такие богатства земли Русской, что не уместятся ни в какой, даже самой большой шкатулке в мире. Драгоценными камнями блестят на онежских берегах храмы и часовни, лемех куполов и ажурные узоры причелин. Венчают онежское ожерелье шедевров безымянных народных зодчих, бесспорно, Кижи.

Осенний день на Онежском озере

Деревня Щелейки (местные ударение ставят на первом слоге) и статный храм Димитрия Солунского, что стоит здесь с 1786 года. Широкий, многоглавый, с колокольней, где простор и озерный ветер. Недалеко от деревни есть высокий скальный уступ с разломом, отчего и пошло название Щелейки. Сейчас тут ведется активная добыча габбро-диабаза – вулканической горной породы, которая используется в основном для строительства дорог, и карьер дает рабочие места.

Под стать могучему озеру и люди. Сан Саныч – один из тех мужиков, видя которых сразу понимаешь: вот настоящий хозяин на своей земле, в своем доме, в жизни в целом. Невысокий, но крепкий, в вечной морской фуражке и с огромными кулачищами. Кажется, будто он эту рыбу ловит голыми руками и не нужна ему никакая снасть и крючки.

Сан Саныч на промысле

В свое время Сан Саныч помогал мне с открытием первой выставки про Север, средства на которую тогда собирали с миру по нитке, а через несколько лет также всем миром помогали уже Сан Санычу, после того как одной зимней ночью у него сгорел дом почти со всем имуществом и они с женой тогда чудом остались в живых…

Онежское озеро объединило на своих берегах подлинные шедевры деревянных храмов Русского Севера. Оно, словно изящное ожерелье в руках умелого мастера, собрало воедино на незримой цепочке такие богатства земли Русской, что не уместятся ни в какой, даже самой большой шкатулке в мире.

В Щелейках испокон веку жили озером, рыбой, устраивали шумные ярмарки. Смотря на сегодняшнюю деревню в пару десятков домов, трудно поверить, что до революции здесь жило больше тысячи человек. Оттого и храм Димитрия Солунского большой, пятикупольный, с размахом. Такой на онежских берегах один.

Зимний улов

Помню, как-то пронзительным синим октябрьским днем мы собирались уезжать обратно в Питер, но на большом Онего поднялся шторм, ветер накатывал белые буруны волн, где-то на подстанции оборвало провода, и света в деревне потом не было несколько дней. А из-за большой волны закрыли паром через Свирь, и пришлось давать большой круг через Петрозаводск, благо грунтовка, минуя деревню, серою лентою вьется до столицы Карелии. Однажды пришлось добираться по этой дороге автостопом, потому что проходящий через Щелейки вологодский автобус (говорят, что вроде бы эти маршруты и вовсе отменили) был переполнен, и водитель лишь развел руками. Не отпускают просто так Щелейки, не отпускают.

Храм Димитрия Солунского до реставрации, XVIII век

Интерьер храма Димитрия Солунского до реставрации

В один из своих приездов получилось поговорить с Сан Санычем по душам. Говорили о разном, но больше о своем, наболевшем, и Сан Саныч поделился своими думами о будущем деревни:

«К великому сожалению, идет процесс вымирания населения Севера России, и это не только у нас, но и по всему Северу. Деревни вымирают из-за того, что нет перспектив у молодежи, доживают свой век люди преклонного возраста, которым некуда идти. Все зависит от хозяина, перспектива для нашего края только в том, чтобы были хозяева. Но откуда их взять, если молодежь уезжает. Если нет лидеров, то и толку не будет. Лидеры есть – их очень мало, к сожалению. В деревнях смотришь – может, по одному человеку кто остался и крепко стоит на ногах. И мы друг друга все знаем. Это по дороге на Петрозаводск. В этом проблема, нет работы. Какова перспектива, трудно сказать, что останется от наших деревень через десяток-другой лет. Скорее всего, это будут дачные поселки. Если работы не будет, то молодежь будет искать лучшей доли в городе. Возможно, будет развиваться туризм. Но это максимум пара семей. Погоды это не сделает. Перспектива печальна, но на все воля Бога. Надо со смирением принять это».

О себе и семье

«Сам родом из Питера, родился в Ленинграде в 1952 году. Закончил Лесотехническую академию в 1978 году с красным дипломом. Был я первый на потоке, поэтому у меня был выбор по распределению, куда поехать. Я прекрасно знал Карельский перешеек, провел там все свое детство, послевоенное детство, я живу этими воспоминаниями. Но когда встал вопрос выбора будущей жизни, я подумал, что нет смысла жить вот так рядом, поскольку лет через 20 будет очень много народу, а душа моя – душа отшельника. Она требует, просит, чтобы была тишь и благодать, чтобы я мог находиться наедине с природой, наедине с Богом. Так и получилось. Я выбрал для себя Вознесение случайно, хотя неслучайно – случайностей нет. Отработал здесь лесничим семь лет, а потом по разным причинам мы уехали.

Сквозь осень

Уехали в Эстонию. Валя, моя жена, родом из Тарту, и мы уехали, там был хороший большой дом у родителей. Мы там прожили 13 лет. Много, но дело в том, что, когда распался Советский Союз, мы поняли, что в свободной Эстонии нам делать нечего, потому что никаких перспектив у наших детей не было, люди второго сорта. У нас был свой дом в Тарту, на Чудском озере. Я занимался лесом. Говорил на двух языках – на немецком и на финском – сейчас, конечно, забыл. Был у меня товарищ – профессор Геттингенского университета, с ним мы общались. С финнами работал и по лесу. Сначала в Эстонии, потом в Псковской области. Когда мы поняли, что перспектив нет, то решили уехать сюда. Должен сказать, что на протяжении всех этих 13 лет мне было очень, очень тяжело. Как оказалось, душа моя требует не только больших лесов, тайги непролазной, но и больших водных просторов. Маленькие озера меня никак не устраивали, и надо, чтобы было народу поменьше. В общем, через моего хорошего товарища в Вознесенском рыбфлоте попали в Щелейки и в 2001 году начали строить дом. Вот такая судьба. У нас трое детей, пять внуков».

О церкви

«Очень много было дискуссий, когда хотели перенести нашу церковь в Мандроги. Мы все восстали, дошли до губернатора. Я писал письмо патриарху. Но он ответил, что это все вопросы, которые решают местные власти, епархия. Позиции разные, но сейчас, когда все повернулось, все это очень здорово, и это милость Божья. Я так считаю. Впервые за сорок лет этот храм реставрируют, и это замечательно. Надежда для России – чтобы такие храмы стояли на земле Русской. Наша церковь принадлежит не только людям, которые здесь живут. Она принадлежит и тем, кто даже не знает о ее существовании. Кто будет смотреть фотографии, будет сюда приезжать, восхищаться. Для них тоже это важно. Прикоснувшись к истории своей Родины, наверное, и народ будет чище немного…»

Онего штормит

«Как оказалось, душа моя требует не только больших лесов, тайги непролазной, но и больших водных просторов».

Сейчас церковь в Щелейках полностью отреставрирована и лемех куполов вновь серебрится на онежском просторе, как и век назад. Вспоминая тревожные думы Сан Саныча и наш разговор почти десятилетней давности, понимаешь, что та «надежда», о которой мечталось, – не пустой звук. Небыстро, а зачастую тяжело, с преодолением, но что-то меняется, только бы хватило сил подвижникам земли Русской.

Гимрека

Гимрека – то место, которое всякий раз, когда туда приезжаешь, выглядит по-разному, и каждый раз открывается с другой стороны, не говоря уже о разном времени года. Осенью там особенно чудно, хотя осень любое место красит. Багряный лес и зеленая еще трава в сентябре, мирно пасущиеся коровы, – благодать, одним словом. Из столицы Карелии, города Петрозаводска, ехать сюда всего чуть больше сотни километров, и плохая грунтовка изредка переходит на еще более скудный асфальт. Не раз приходилось мне видеть лежащий в кювете транспорт – здешние повороты коварны, особенно в межсезонье.

Герань

Деревня Гимрека крайняя на северо-востоке Ленобласти, дальше Карелия. В войну здесь стояли финские войска, кто-то оставался в оккупации, а многие были угнаны в лагеря. Финны считали территорию своей родной землей и относились ко всему достаточно бережно, оставляли все для себя на будущее… Интересно было узнавать об этом от местных бабушек – самых стареньких из них уже нет, и эта народная история, рассказы и воспоминания уходят вместе с ними. Ведь, как было на самом деле, помнят они – те, кто жил в деревне в те годы. И оживают имена, мешки с мукой и казавшиеся такими вкусными для голодных детей в оккупации финские галеты. Здесь можно долго рассуждать о том, что происходит с исторической памятью, но стариков, помнящих войну, с каждым днем все меньше, и зачастую уже их дети не знают ничего об этом героическом прошлом, забывать которое мы не в праве.

Кончилась зима

Вепсская изба

Январские кружева

Парадоксально, но многое из уникального наследия деревянного зодчества Обонежья и Заонежья было сохранено именно в жестокие годы войны. Сохранено на фотопленку. Если бы не молодой 24-летний финский солдат, будущий профессор Ларс Петтерссон, многие из утраченных ныне старинных церквей и часовен мы бы не увидели никогда. В 1950-м году в Хельсинки была издана монография Петтерсона «Культовая архитектура Заонежья», где впервые были научно классифицированы в таком объеме все существовавшие на тот момент церкви и часовни Заонежья. А вот яркие цифры, только вдумайтесь. Из 242 обмеренных и сфотографированных церквей и часовен Межозерья (территория между Ладожским и Онежским озерами) на сегодняшний день сохранилось около 30, а когда вы будете читать эти строки, возможно, их число станет еще меньше. Впечатляющие цифры, не правда ли?! В России это издание было представлено только в 2020 году, когда в издательстве «Три квадрата» вышла книга «Ларс Петтерссон: Архитектура деревянных церквей и часовен Заонежья».

Крыльцо

А вот яркие цифры, только вдумайтесь. Из 242 обмеренных и сфотографированных церквей и часовен Межозерья (территория между Ладожским и Онежским озерами) на сегодняшний день сохранилось около 30, а когда вы будете читать эти строки, возможно, их число станет еще меньше. Впечатляющие цифры, не правда ли?!

Ансамбль Гиморецкого погоста до реставрации, XVII век

Вернемся в деревню. «Хийм» по-вепсски означает родной, родня. Выходит, что «Гимрека» есть Родная река, так просто и душевно. Интересно то, что река через саму деревню не течет, а находится немного поодаль, но, возможно, ранее там тоже стояли дома. В соседних Щелейках, по данным 1905 года, проживал 421 человек, а Гимрека тогда же насчитывала 342 человека и 75 домов! И весь этот путь, от парома через Свирь в Вознесенье, от домов в Щелейках, будто взбежавших на пригорок онежского берега, и пятиглавой церкви Димитрия Солунского, всей мощью своих куполов устремленной в просторы Онего, именно в Гимреке достигает своей кульминации. Дремучие леса разворачиваются, расступаются перед деревней, дорога проходит сквозь глядящие друг в друга избы, и вот на холме, на самом высоком месте деревни, взору предстает Гиморецкий погост, и онежский простор, словно песня, разносится по округе в весело-розовых макушках кипрея да темно-зеленой хвое благородных елей.

Фронтонный пояс

Двухвсходное крыльцо Рождественской церкви

Как органически вписывается она в местный ландшафт, как гармонично выбрана высота ее шатра на восьмерике, необычайно высоком и стройном, как удачно играет свою партию и шатер колокольни, словно две скрипки в оркестре. Эта музыка дерева уже больше 300 лет радует нас своей гармоничной мелодией.

Интерьер Рождественской церкви до реставрации, XVII век

Как же правильно наши предки умели выбрать место под храм, врожденным чутьем и «чувством меры и красоты» поставили церковь на самом высоком, лучшем месте в деревне. Как органически вписывается она в местный ландшафт, как гармонично выбрана высота ее шатра на восьмерике, необычайно высоком и стройном, как удачно играет свою партию и шатер колокольни, словно две скрипки в оркестре. Эта музыка дерева уже больше 300 лет радует нас своей гармоничной мелодией. Точная дата постройки церкви Рождества Богородицы неизвестна до сих пор, и разные источники называют цифры в диапазоне от 1650 до 1695 года, но чаще всего встречается 1659 год, еще до церковного раскола в 1666-м. В любом случае, почти три с половиной столетия стоит на Онежском берегу замечательный шатер Рождественской церкви. Из особенностей – двойной фронтонный пояс основного здания, такой же как у Никольской церкви в Согиницах. К слову сказать, фронтонные пояса вокруг четвериков и восьмериков выполняют не просто декоративную функцию, они отводят воду от сруба, и по специальным желобам она скатывается вниз. Интересна и форма крыльца, имеющего по два всхода с каждой стороны. Церковь реставрировалась в 70-е, ее раскатывали по бревнышку и собирали вновь. Тогда же и допустили ошибку – врезали окно, которого не было. В результате северную стену повело, и слава Богу, что храм достоял до реставрации, начавшейся в марте 2020 года, что не может не радовать.

Казалось, что сруб ее стал еще прочнее, бревна срослись меж собой, стали одним нерушимым целым, и нет в природе силы, способной расцепить их.

За счет того, что храм поставлен на возвышенности, с колокольни прекрасно видно не только всю деревню, но и синеющее вдалеке Онего-озеро, хотя до берега еще пяток километров. На колокольне всегда свежий ветер, все продувается. В том числе и сама колокольня, что способствует долгой сохранности деревянных срубов. Хорошая вентиляция, умело созданная руками деревенских зодчих, просто жизненно необходима дереву. Все устраивалось так, чтобы тяга способствовала быстрому просыханию всей конструкции, иначе не простояли бы эти храмы по несколько столетий.

К слову, о ветре. Как-то осенью, лет семь назад, в середине октября подходя к церкви, увидел возле ограды старенький «ГАЗ-69». Такие сейчас уже практически музейная редкость. Калитка в ограде была открыта. Поднявшись на колокольню, встретил там двух рыбаков с Петрозаводска. Проезжали по деревне и заглянули сюда. Разыгравшийся на Онего шторм не пустил их в озеро. «Лодку почти вертикально ставит, какая тут рыбалка, сейчас обратно поедем», – с досадой голосили они.

Рождественская церковь в деревне Гимрека предстала тем морозным днем совсем заснеженной, скованной морозом, стоящей, словно елка в зимнем лесу, – безмолвно, с тихою грустью и в то же время нерушимым величием. Казалось, что сруб ее стал еще прочнее, бревна срослись меж собой, стали одним нерушимым целым, и нет в природе силы, способной расцепить их.

Осенью

Прячась за покрытыми инеем тополями да березами, глядели на нас шатры колокольни и Богородицкой церкви, струившиеся ровным серебристым светом. Серебро было разлито повсюду. Казалось, что все на земле и воздухе было прошито невидимыми серебряными нитями, державшими пространство, и стоит только дотронутся рукой, как зазвенит стройным колокольчиком березовая ветка, в такт ей ответит тополь, отзовется сугробом застывшая ширь, эхом качнется морозный воздух и закружит все в удивительном ансамбле веков, которые вот прямо здесь проступают сквозь метельную пыль времен.

Когда я несколько лет назад искал коренных жителей Гимреки, которые еще помнят военное и довоенное время, многие указывали на дом Валентины Николаевны. На тот момент она была, наверное, старейшей из тех, кто родился и вырос в деревне.

Низенький заборчик, ухоженный старый домик под стать своей хозяйке – милой старушке с добродушной улыбкой и теплым сердцем. До сих пор в памяти ее добрые морщинки и живые глаза. На тот момент Валентине Николаевне было 87. Держалась она тогда бодро, говорила своим быстрым северным говорком и радушно встречала меня на пороге своей родной избы. Тогда наша встреча вышла почти случайно, и всякий раз, когда я оказывался в Гимреке, был то не сезон, когда ее увозили в город, то просто не было возможности найти ту калитку. И вот спустя пять лет одним августовским днем я вновь оказался в деревне, зашел на удачу в тот самый домик, где меня встретила дочь Валентины Николаевны, уже сама в возрасте, потому как маме ее было 92. Радостно было вновь встретится с ней в столь почтенном возрасте. Вот только не было уже того блеска в глазах, все же годы берут свое. А может быть, просто шалило сердце… В какой раз жизнь напомнила простую истину о том, что все нужно делать вовремя. Дай Бог ей здоровья, а нам памяти. Привожу ее рассказ, записанный в 2015 году.