Текст книги "Судный день"

Глава двенадцатая

В понедельник, в пятнадцать часов, Нуарб, позвонил Портупееву. Когда тот поднял трубку и начал говорить, Ну арб понял – до овладения «Черным квадратом» еще очень далеко. А значит, и до европейских дензнаков.

– Вы что, не смотрите телевизор? – пыхтел в трубку Портупеев. – Вчера вечером «Вести» сообщили о краже из Эрмитажа… Какая-то сволочь похитила старинные иконы, эмаль, золотые кубки и прочую царскую утварь, и это сразу же аукнулось у нас… С сегодняшнего дня в галерее введен особый охранный режим, выписывают новые пропуска, вводятся строгие ограничения по перемещению, так что извините, но пока ничего хорошего сказать вам не могу…

– И сколько времени такая неопределенность может продолжаться? – спросил Нуарб, понимая, что вопрос его риторический.

– Может, до скончания века… Позвоните завтра, возможно, что-нибудь прояснится… Хотя вряд ли, переполох стоит жуткий, все нервничают… Вы думаете, у нас лучше, чем в Эрмитаже, хранятся экспонаты? Как бы не так… – и Нуарб услышал длинные гудки.

Но он не расстроился, зашел в кафе и заказал бренди с тоником. Потом, по дороге к метро, в небольшом барчике принял пивка с чесночными сухариками, после чего потянуло на подвиги. Он испытывал острый дефицит адреналина. Что ж, если метать икру, так только черную… Вернулся в дом Марии и вытащил из тайника свой инструментарий. Отмычки, фомка были в полном порядке. Лишь чуть покрылись рыжеватым налетом ржавчины. Но это не беда, не пластическую же операцию ими проводить.

Положив в целлофановый пакет завернутый в кухонное полотенце инструмент, Нуарб отправился на охоту. Далеко идти не надо: сразу за садами и ветхими домиками, возвышались на фоне голубого неба новые высотки, в которых наверняка жило немало состоятельного народа и где можно неплохо поживиться. Пройдя вдоль ручья по тропинке, он вышел к скверу, где играли дети, а их мамы и бабушки, тут же, на лавках настолько увлеклись задушевными беседами, что давно уже потеряли всякую бдительность, и потому не представляли особой опасности.

Нуарб с деловым видом миновал песочницы, в которых три девчушки лепили куличи, поискал глазами лавочку и, подойдя к ней, уселся отдохнуть и присмотреться…

… Через недолгое время, резко поднявшись, он направился к подъезду семнадцатиэтажки. На лифте поднялся на последний этаж и позвонил в квартиру справа от лифта. Он всегда так делал, и не видел причины менять наработанное правило. На звонок никто не ответил. Но когда он уже, было, взялся за дело, то есть стал искать в связке ту отмычку, которая на его взгляд могла подойти к замку, за дверью раздался хриплый мужской голос. Нуарб замер, словно суслик, почуявший угрозу, и только когда на лестничной площадке снова воцарилась тишина, подступил к двери напротив. Чтобы не ошибиться, он несколько раз нажал на кнопку звонка и когда убедился, что за дверью никого нет, принялся за замок.

Это было самое простое, что ему в жизни приходилось делать. Два несложных замка: французский он открыл отмычкой «гребешок», другой, английский, отомкнул «щучкой»… Да и какие тут могут быть сложности, если оба замка сработаны на ростовской кроватной фабрике? В прихожей, куда он проник за две минуты, его встретило живое существо – серая пушистая с розовым бантиком на шее кошка с ласковыми глазами. Он нагнулся и погладил ее.

Ведущая в комнаты дверь была с витражами – шесть разноцветных картинок, на какие-то сказочные сюжеты. На одной – чертик с копытами и рожками, обнимающий обнаженную нимфу, на другой – женщина с длинными распущенными, черными, как смоль, волосами, сидящая на безобразном существе…

Следующие сюжеты он не стал изучать, а с каким-то необъяснимым трепетом приоткрыл дверь. То, что он за ней увидел, повергло его в шок. Посреди большой квадратной комнаты, на катафалке с золотистыми ножками в виде куриных лап, стоял черный гроб, а в нем, полусидело-полулежало, нечто среднее между человеком и тем существом, которое он только что видел на витраже. На его груди и предплечьях курчавилась такая же густая красная шерсть, лысый череп фосфоресцировал зеленым светом, а из пустых глазниц капали густые, похожие на расплавленную смолу, капли. Из ощеренного беззубого рта исходили вонючие, зловещего цвета испарения. И что особенно не понравилось Нуарбу: в комнате кроме гроба с таинственным существом ничего больше не было – ни соринки, ни пушинки. А весь квадрат пола отливал такой густой чернотой, что она почти полностью поглощала свет из висевшей над гробом пятирожковой хрустальной люстры.

Изрядно перепуганный Нуарб уже готов был ретироваться, когда зловонная нечисть подняла свою парнокопытную ногу и перетащила ее через край гроба. Она явно собиралась вылезти из смертного ящика. Страх сковал все части тела Нуарба. При этом он чувствовал, как о его ногу ласково терлась кошка, которая встречала его в прихожей.

А нечисть, между тем, все-таки сумела вылезти и открыла всю свою кошмарную неприглядность: вместо мужского органа у нее торчал огромный зеленый огурец, усыпанный острыми пупырышками, живот был вдавлен так глубоко, что отчетливо вырисовывались ребра… И не успел Нуарб оторвать взгляд от этого тощего упыря, навевающего ужас, и отступить от двери, как жесткая костистая лапа обхватила его горло и прижала голову к черному полу… Перехватило дыхание, и он, силясь вывернуться, чтобы вцедить в легкие воздуха, закричал таким голосом, что с потолка рухнула люстра и вместе с гробом упала на пол…

…До ушей донесся нежный детский голосок:

– Дядя, почему вы так громко кричите?

Он открыл глаза и увидел одну их тех девчушек, которые играли в песочнице. Рядом, у ноги, выгибалась серая кошечка с розовым бантиком на шее.

– Где я? – неизвестно у кого спросил Нуарб и огляделся. Девочка с любопытством смотрела на него и улыбалась.

– Дяденька, вам приснился страшный сон? Мой папа, когда ему снится гробик, тоже всегда плачет, и мама дает ему святой воды…

– А где твой папа живет? – спросил Нуарб, потирая затекшую кисть.

– Вон в том доме, на семнадцатом этаже…

Во сне он только что из этого дома вышел, а потому для него жизненно важно было узнать, о какой квартире идет речь. Но не успел он задать следующий вопрос, как с балкона семнадцатого этажа послышался зычный голос: «Маргарита, иди домой, папа проснулся, пора обедать…»

– Это меня мама зовет, – девочка закинула косичку на грудь и стала перевязывать бантик.

Нуарб мог поклясться, что это был балкон как раз той квартиры, в которой он был во сне! От страха по его загривку пробежали мурашки, и, вскочив со скамейки, он устремился к проходу между домами. А девочка вслед ему кричала: «Дяденька, вы забыли свои вещи!..» Это она о пакете с воровским инструментом, который он в панике оставил на лавке.

Ноги несли Нуарба так быстро, что стремительно выскочив на проезжую часть улицы, он едва не угодил под бешено несущийся автобус, который, к счастью, лишь слегка задел его рукав.

Чтобы избавиться от смутного непонимания действительности, он зашел в кафе и влил в себя фужер водки. Бармен, обслуживавший его, что-то говорил, но Нуарб его не слышал, он смотрел в его пульсирующие красными огоньками глаза и не мог оторвать взгляда. Но когда к стойке подошел какой-то человек, глаза бармена потухли, и Нуарб, снова торопясь и дрожа от внутреннего страха, устремился прочь. Пройдя квартал, он ощутил, как по жилам стал разливаться спасительный хмель, страхи стали таять, и на подходе к магазину, где работала Мария, он уже был прежним, уверенным в себе красивым и сильным мужчиной.

Подруга его за прилавком смотрелась настоящей королевой, и Нуарб позавидовал самому себе. Он зашел в примерочную, вскоре туда явилась и Мария. Она была в халатике-спецовке, под которой почти ничего не было – лишь трусики-ниточка и сиреневый кружевной бюстгальтер. Ну арб, держа одной рукой шторки, отгораживающие кабину от торгового зала, быстро начал расстегивать ее халатик и делал это с таким напором и поспешностью, что оторвал две пуговицы. Они упали и покатились по полу… Мария попыталась сопротивляться, но Нуарб был неотвратимо настойчив и, легко справившись с молнией, начал атаку. Мария, отдавшись бурно нахлынувшим чувствам, прикусив губу, позволила собой овладеть. Акт был быстротечный, но безумно сладостный. В финале они припали друг к другу, и Мария, с трудом сдерживая дыхание, произнесла:

– Вот только этого мне и не хватало… Кобель, не мог дождаться конца работы… – но весь ее вид говорил, что экспромт ей очень понравился, несмотря на оторванные пуговицы и непорядок, который в схватке образовался в ее волосах и на лице. Поправив перед зеркалом прическу, стерев растекшуюся под глазами тушь, подкрасив губы, Мария выглянула из-за шторки и успокоенно произнесла:

– Твое счастье, что сегодня мало покупателей, – она поцеловала Нуарба в губы и вышла из кабины.

А он остался стоять у зеркала, вглядываясь в свое отражение. В какой-то момент почудилось, что его глаза так же, как у бармена, отливают бордово-оранжевым мерцающим светом, что насторожило и привело в почти паническое состояние. Он закрыл глаза и тут же снова открыл. Нет, все вроде в порядке…

Выйдя из кабинки и, послав воздушный поцелуй Марии, Нуарб вышел на улицу и направился в сторону стоянки такси. Через полчаса он был на Крымском Валу, метрах в двухстах от главного входа в галерею.

В Москве по-прежнему было жарко, но жизнь на улицах текла все тем же бурным потоком. Дети с мороженым, старики в сквере, пробежавшие через улицу две собаки, открытые настежь двери магазинов и марево над асфальтом, по которому проносились машины, обдуваемые ласковым ветерком.

Когда Нуарб, тоже купив стаканчик пломбира, пристроился на ступеньках лестницы, спускающейся к прудам, и почувствовал, наконец, какое-то облегчение, на него легла тень. Он поднял голову и увидел перед собой мужчину в клетчатой с короткими рукавами рубашке и светлой бейсболке. Под рубашкой бугрились загорелые и изрядно накачанные бицепсы. Сухощавое лицо незнакомца тоже было почти черно от загара, на его фоне особенно пронзительно светилась пара серых, цепких глаз. Мужчина стоял и, не говоря ни слова, раскачивался на носках по-модному длинноносых коричневых штиблет. Весь этот антураж не произвел на Нуарба абсолютно никакого впечатления. Он закурил и сплюнул, но так, как это иногда делалось на зоне – прицельно.

– Честь имею, – сказал он, – но солнце загораживать не стоит. Отойди в сторону, – попросил он незнакомца. – А лучше исчезни вообще…

– Ну, и что ты тут делаешь?.. – эта простенькая фраза, вызвала у Нуарба массу неприятных ассоциаций. – Кого выслеживаешь? Впрочем, можешь не отвечать. – Незнакомец, вынул из кармашка рубашки удостоверение и развернул его. – Читать умеешь?

Нуарб внимательно прочитал: «Частное детективное агентство «Холст». Лицензия №… Антон Сундуков».

– И что из этого следует? – еле сдерживаясь, спросил Ну арб.

Частный сыщик отступил в сторону, и подойдя к парапету, тоже начал закуривать.

– Это другой разговор. Я веду расследование по факту исчезновения из Третьяковки одного художественного полотна… которому, как утверждает руководство галереи, нет цены… и в этой связи мне бы очень хотелось выяснить одно обстоятельство – какое отношение к этому имеешь ты, Нуарб?

– Я тебя понял, но ответить не могу, ибо считаю это делом бесполезным и для тебя абсолютно бесперспективным. Вот если ты скажешь, как меня вычислил, может, тогда я и подумаю, как себя с тобой вести…

– Да это же задачка для подготовительных классов! При наружном наблюдении за сотрудниками галереи был зафиксирован факт твоего контакта с Портупеевым и Угрюмовой. Именно у этой женщины нами была изъята чашка, из которой ты пил кофе и на которой оставил свои дактилоскопические узоры. Сам понимаешь, о чем они смогли нам рассказать… – Сундуков взглянул на Нуарба и усмехнулся. – Но я повторяю вопрос – зачем тебе нужен этот «Черный квадрат»? Почему ты, как осенняя оса, так и вьешься вокруг него? Насколько мне известна твоя трудовая биография, ты специалист по квартирным кражам… Кстати, по оплошности или по забывчивости ты сегодня оставил на лавочке свой воровской набор? Ладно, можешь не отвечать, меня это не волнует… Ну, так как насчет «Квадрата»?

– Квадрат гипотенузы твоего идиотизма равен сумме квадратов супрематизма. Понял или повторить?

– Да ты, вижу, большой знаток авангардного искусства! Это вдвойне интересно. Давай, валяй дальше… – Сундуков тоже пристроился на ступеньке, выжидательно взирая на Нуарба.

– Представь себе, я – домушник, влюбленный в авангардное искусство, и особенно в «Черный квадрат». Еще будучи на зоне, мечтал побывать в Москве, в Третьяковке и полюбоваться этим произведением. Но я и не подозревал, что это – преступление!

– Нет, конечно, это даже похвально – человек образумился и хочет прикоснуться к возвышенному…

– Так в чем проблема?

– Проблема в том, что на второй день после твоего выхода из заключения, из галереи исчез этот чертов «Черный квадрат». Понял или повторить?

– И только? – насмешка звучала в голосе Нуарба. – В тот день, о котором ты говоришь, в Гондурасе разбился американский «Боинг», на борту которого было триста душ, а в подземке Лондона террористы взорвали три бомбы. Так что же, по-твоему, и в этом моя вина? Может, ты припишешь мне еще и кражу в Эрмитаже?

– Ты только не строй из себя придурка, идет? Зачем тебе нужен Портупеев? Кто он тебе – друг, сват? Нет, он тебе нужен для другого…

Нуарб огляделся, но все в мире было по-прежнему однообразно и надоедливо прямолинейно. Расшнуровав и сняв кроссовку, он почувствовал, как ногу охватывает приятный ветерок. Не глядя на Сундукова, сказал:

– Сколько стоит один час частного сыска?

– Боюсь, тебе не по карману…

– Вот то-то и оно. И Третьяковке не по карману, а, судя по словам Угрюмовой, ты уже несколько дней занимаешься этим делом. Неплохо придумано. Время тикает, капуста шинкуется, и всё без малейшего риска нарваться на нож или пулю. Классный санаторий! – Нуарб снова надел кроссовку. – Если «Квадрат», действительно, провалился сквозь землю, то туда ему и дорога. Значит, человечеству крупно повезло. Тогда и мы с тобой, Сундуков, еще покоптим небо… А если нет, то держись…

– Как это понимать?

– Как проклятие на нас, на всех. И пока «Квадрат» существует, я не дам ломаного гроша за непоколебимость Вселенной.

Нуарб видел, как сложились в скептическую усмешку губы Сундукова, а его рука вяло опустилась вдоль бедра.

– Этот бред я уже где-то слышал… Ах да, этим же озабочена старушка Угрюмова и ее приятель Портупеев. Все вы – сумасшедшие из секты Шемякина. Жаль потраченного на тебя времени. – Сундуков засобирался. Встал и долго вглядывался в сторону прудов, где плавали в прошлом дикие, а теперь прирученные утки. – И все же, гражданин Нуарб, тебе придется пройти со мной до первого участка милиции, где мы оформим твою подписку о невыезде из Москвы. Ты у меня главный подозреваемый, поэтому… – Сундуков ловко достал из кармана сложенные наручники и сделал шаг в сторону Нуарба. Но тот не стал ждать и, перемахнув через парапет, побежал по лестнице вниз. Сзади раздался немного наигранный, но для непосвященного в ритуалы человека, грозный рык детектива:

– Гражданин Нуарб, стоять! Считаю до трех, после чего шмаляю в воздух, а не подчинишься – стреляю на поражение!

И действительно щелкнул отведенный флажок предохранителя, такой же щелчок издал взведенный курок, и воздух огласился сухим, точечным звуком. Нуарб весь сжался, ожидая второго выстрела и, перескакивая через три ступени, понесся вниз с удвоенной скоростью, не без оснований полагая, что, возможно, делает последние свои шаги по земле. Но второго выстрела не последовало, хотя детектив Сундуков уже тщательно прицелился в левую ягодицу Ну арба и уже трижды нажал на спусковой крючок....

А ведь перед тем как заправить Макаров за пояс, он хорошо его смазал и, вылущив из обоймы все патроны, тщательнейшим образом их просмотрел, особое внимание обратив на центровку капсюлей. И надо же – осечка… От раздражения он даже сплюнул и негромко выругался. А тут, как назло, подвалил второй подозреваемый – Портупеев, зачем-то покинувший рабочее место. Вид его был непривлекателен – он был измочален дрязгами, связанными с пропажей «Квадрата», допросами, болями мениска и бесконечными шумами в левом ухе. Увидев Сундукова, он спросил его:

– А вы знаете, что было написано на кольце Соломона?

Сундуков сконфуженно отмахнулся:

– Какой чепухи только этот Соломон не наговорил… Да и все другие Соломоны…

– Нет, – не унимался Портупеев, – это вы должны знать, это, возможно, поможет вам лучше целиться или… раз и навсегда отказаться от насилия… Простые, вроде, слова сказал мудрец, а оказалось – на все времена… Запомните, эти два слова: «Всё пройдет»… Понимаете? Всё пройдет! Всё – вы, я, тот, которому вы так опрометчиво посылали пулю…

Сундуков, закурив, мотнул головой:

– Я стрелял в воздух…

– Но я видел, как пытались выстрелить второй раз, но у вас не получилось. А как вы думаете – почему?

– Думаю, что это была осечка… Сейчас посмотрим… – он вытащил обойму, а из нее непослушный патрон и, перевернув его вверх капсюлем, с недоумением воскликнул: – Черт возьми, и в самом деле – капсюль непорочен, как пасхальное яичко… Может, заело боек? – и он, передернув затвор, нажал на спусковой крючок. Раздался специфический щелчок, подтвердивший, что механическая часть оружия находится в безупречном состоянии.

Портупеев глядя на эту манипуляцию, думал о другом, но сказал своё:

– Не ищите причины в том, где ее нет. Просто Творцу в данный момент этот человек, которого вы пытались застрелить, нужнее живой, чем мертвый… Здесь действует закон предопределенности, разгадать который пока никому не дано…

– Пожалуйста, не морочьте мне голову своей мистикой и не забывайте, что и вы находитесь под подозрением и под подпиской… – Собрав пистолет, Сундуков засунул его под рубашкой за пояс. Вынув носовой платок, вытер разгоряченное лицо. – Вы все мне морочите голову и думаете, что так будет всегда… – И сыщик круто развернулся и легким бегом начал спускаться вниз по лестнице. Статная, спортивная фигура… Такие люди не знают усталости и всегда заряжены на поиск тех, кто попадает в поле их сыскного промысла.

Когда Нуарб возвратился в Кунцево, его ждал гость, который показался ему симпатичным – открытое лицо, серые выразительные глаза и очень обаятельная улыбка. Протянул визитку – журналист Виктор Штольнев. Единственное, что насторожило Нуарба – более чем внимательное отношение Марии к гостю. Она уже выставила на стол три сорта своего варенья, печенье, которого она напекла на выходные дни, чашечку меда, черных слив и сбор чаев, духмяных, напоенных солнцем и полевыми ветрами…

Нуарб, вышел в сад, где висел рукомойник, сполоснул лицо и, сорвав несколько бергамотов, вернулся в дом. Вскоре выяснилось, что журналист по заданию редакции приехал к нему – брать интервью. Это обстоятельство Нуарба сильно смутило, ибо в своей жизни он никому никогда интервью не давал и даже не имел представления, как это делается.

Впрочем, тут он был не совсем прав, поскольку за его недолгую жизнь ему много-много раз приходилось давать такие интервью, от которых в голове все свистело и громыхало, а душа испепелялась огнем отчаяния. Его интервьюировали оперуполномоченные, дознаватели, следователи, адвокаты, начальники тюрем и начальники лагерей, паханы, сокамерники, да и сам он не раз донимал себя такими расспросами, о которых любой журналист может только мечтать.

Магнитофончик, который их разделял, работал бесшумно, и потому, наверное, Штольнев проверяя его работу, иногда наклонялся и смотрел вращается ли кассета.

А Нуарб в своих воспоминаниях вернулся ТУДА, и по мере продолжения рассказа о лагерном житье-бытье, в нем росла уверенность, что позади остался порядочный кусок жизни, поучительный и никак не напрасный. О Позументове он мог наговорить целую книгу, но журналиста волновали отдельные детали, которые Нуарбу казались малозначащими. Например, был ли Позументов верующим и если да, то какой веры? Как он отзывался о Малевиче, о его «Черном квадрате», о своей коллекции? Какой художник был для него кумиром?

– Кабы знал, что когда-то меня будут об этом расспрашивать, я бы обязательно все записывал… – И он, глядя в располагающее лицо Штольнева, размышлял – нужно ли ему рассказывать о том «Черном квадрате», который не сгорел в топке?

– Позументов несколько раз был признан психически неуравновешенным человеком… – Штольнев заглянул в лист бумаги, лежащий перед ним. – Кажется, у него был диагноз – маниакальный депрессивный синдром… Как это выражалось в повседневной жизни?

Нуарба этот вопрос удивил. Он недоумевал, откуда журналист знает о таких сторонах жизни Позументова.

– Нормальный, хороший мужик, таких мало… Рассудительный и никогда не бросался словами… Когда он начинал говорить, даже отпетые зеки становились тише воды. Чтобы заслужить такой авторитет в лагере, одного возраста маловато… – Нуарб незаметно для себя возбуждался. – Вот недавно по телевизору я видел передачу о Жириновском, мол, этот деятель имеет какую-то особую харизму… Ерунда, словесный понос – это еще не харизма. Вот Казимир Карлович – да, это личность, которая не давя на психику, без словоблудия всякого завоевывала авторитет… Личность! Второго такого…

Пока они беседовали, Мария трижды подогревала чайник, а Штольнев дважды менял кассету в магнитофончике, а за окном, где колыхались ветви старой вишни, уже распустились первые предвечерние паутинки…

Когда разговор ограничился отсутствием запасной аудиокассеты, и Штольнев, поблагодарив Нуарба, стал собираться в дорогу, тот спросил у него:

– Почему в разговоре вы то и дело затрагивали тему «Черного квадрата»? Вообще вокруг него закручивается какая-то свистопляска… Позументов, Малевич, Шемякин – и все о том же. Можно подумать, что…

Но Штольнев перебил Нуарба. Приветливо глядя на него, он вдруг начал читать стихи:

 
Черный квадрат – это наша спесь,
Наша низость и наш ад.
И в час, когда все закончится здесь,
Там будет черный квадрат.
 
 
Черный квадрат поглотит миры
И звезды, и белый свет –
Все слопать рад черный квадрат,
Назад возвращенья нет.
Но есть спасенье: весной в лесу
Почувствовать запах смол,
С разбега уткнуться лицом в росу
И крикнуть: «Король-то гол!»
 

– Что же, спасибо. Пока остановимся на этом, – сказал Штольнев и стал прощаться.

Когда он ушел, Нуарб долго стоял перед окном, что-то в уме складывал-вычитал, умножал и делил и, судя по всему, наконец, сдавшись, сказал сидящей в кресле с книгой Марии:

– Хоть убей, ничего не понимаю.

– А и понимать нечего, в мире и в самом деле повелевает «Черный квадрат». Куда ни кинь, всюду его чернота и безнадега…

– Так есть, – согласно кивнул Нуарб и подошел к буфету, где стояли бутылки с наливкой. Взяв одну из них, он приложился к горлышку, и, задержав дыхание, пил до тех пор, пока не влилась в него последняя капля. – Отдышавшись, произнес: – Но я все равно не понимаю, о каком короле в этих стихах идет речь?

– О голом, о каком же еще?.. – сказала Мария.

После этих слов в комнате надолго воцарилась тишина, которую прервала залетевшая в дом оса. Она билась о стекло, порой подлетала к столу, и, покружив над вазой с яблоками, снова возвращалась к свету. Когда Нуарбу это жужжание надоело, он взял с этажерки газету, сложил ее и, подойдя к окну, замахнулся… Но шлепка не получилось, тогда вернув газету на этажерку, он отворил окно и, когда оса вылетела на свободу, снова закрыл его.

– Сколько возни вокруг этого «Квадрата», можно подумать, что у людей других забот нет…