Текст книги "Дети света"

Переход. Завершение

С утра до самого вечера Петр безуспешно пытался освободиться от дел. Проблемы возникали, казалось, на ровном месте, и были одна другой срочней. И, хочешь – не хочешь, приходилось решать их, невзирая на затраты сил и денег. Вырваться из когтей суеты ему помогла «случайность»: сел аккумулятор сотового телефона, и он для всех «пропал». Тогда погода проявила свой нрав: то обвальный дождь стеной, то ураганный ветер, ломающий зонт. Только Петр знал, что ему обязательно нужно быть там. А препятствия только убеждали его в правоте.

Наконец, мокрым и усталым, вошел он в храм. Родион уже стоял у гроба, обставленного цветами, и читал за аналоем первую кафизму. Петр купил у приятной старушки за прилавком пучок свечей и стал обходить иконы. С первого шага его носоглотку обжег едкий запах формалина, которым пропитали тело в морге. Видимо, пьяненькие санитары перестарались. Когда он подошел ко гробу и зажег на подсвечнике в ногах покойного последнюю свечу, резь в носоглотке и глазах усилилась. «Как же я смогу читать Псалтирь, когда глаза слезятся, а тошнота подступает к горлу? Только бы не вырвало в храме. Вот позору-то будет. Господи, помоги!»

Родион дочитывал кафизму. Петр стоял у гроба, молился и смотрел на лицо Иннокентия. Продолжительная болезнь и муки последних земных часов отпечатались на лице глубокими морщинами. Волосы и борода, отпущенная в первые дни болезни, серебрились густой сединой. На лице застыло напряженное ожидание чего-то важного. Видимо, не все закончилось для него.

«Да, брат, досталась тебе ноша «от родителей и прародителей», – вздохнул Петр, не отрывая глаз от лица покойника. – Только ты один знал, что это была за тяжесть. Некоторые подсмеивались над твоими жалобами, что во время молитвы «за упокой» ты испытывал нападения. Многие подтрунивали над твоей чудаковатостью. И никто, кроме тебя и духовника, не знал, каково тебе с такой наследственностью. Помнится, ты однажды прочел, что афониты молились о послании им перед смертью тяжелой болезни. Ты и сам стал просить об этом Спасителя. Ты верил, что не только сам этим спасешься, но сумеешь искупить грехи родителей. Судя по всему, ты по вере своей получил и болезнь, и искупление. Помоги мне, брат, помочь тебе напоследок. Господи, дай мне терпения и сил. Укрепи мою веру, Господи!»

Родион протянул ему открытую Псалтирь:

– Почитай часок, потом кто-нибудь придет и сменит. Если будет тошнить от формалина, выйди наружу, подыши. Водички святой попей. Я буду в сторожке: на телефоне сидеть и людей встречать. Помоги тебе Господи.

После чтения кафизмы и заупокойных молитв Петр подошел к подсвечнику и зажег новую свечу. Потом вышел в притвор к баку со святой водой. Жадно выпил полную кружку и вернулся ко гробу. В храме он был один. Снова подошел ко гробу, задумчиво поправил красные гвоздики и огромные розы, разложенные по савану от ног до скрещенных костлявых рук. Поднял глаза на лицо Иннокентия. Оно изменилось.

… Однажды в монастыре благочинная рассказала ему, что иной раз происходит во время чтения заупокойной Псалтири. Тогда он только выслушал дивные истории и принял к сведению. Но вот сейчас убедился воочию.

Лицо Иннокентия разгладилось, губы слегка порозовели и… улыбались. Так он улыбался при жизни, мягко и застенчиво, как бы извиняясь.

Входная дверь открылась. Сейчас кто-то войдет сменить его. Петр наклонился к венчику на лбу и приложился к нему губами. Непроизвольно вдохнул. Еще одно открытие: исчез запах формалина. Несколько раз вдохнул воздух. Нет, пахло только цветами и медовым свечным воском.

Вошел Родион с мужчинами. Один походил на Иннокентия. Другой, одетый почему-то в белый костюм, едва сдерживал слезы. Петр рассказал, что случилось. Втроем теперь заработали они ноздрями и неотрывно смотрели на просветлевшее лицо покойника.

– Да, – сказал Родион, – этот человек, кажется, обрел покой.

– Не кажется, а точно. Ты видишь его благодарную улыбку?

– Да, Кеша так улыбался при жизни.

Вот тут господина в светлом костюме и прорвало:

– Не успел! Кеша, прости меня, – он говорил необычно громко для храма, с легким акцентом, не скрывая льющихся слез. – Вы понимаете, он меня вытащил из Канады. Я там чуть было не повесился от тоски. А он часами по телефону рассказывал мне о своей новой жизни. Высылал книги, видео-кассеты, музыкальные записи. Я ведь ехал туда стать плейбоем, а сам с трудом устроился токарем второго разряда. Друзьями мне стали негры и латиносы. Я так по России тосковал, так сердце болело! По ночам все эта церковь снилась. Она моя и Кешина, она родная. И другого мне ничего больше не надо. Это он меня на родину вернул.

По дороге из храма Петр поставил себе задачу: «Стану молиться за упокой Иисусовой молитвой. А в конце каждого десятка буду просить показать его участь Там. Да, вот эдак, тупо и непрестанно».

Он просыпался утром, продирал глаза и бубнил: «Господи, Иисусе Христе, упокой раба Твоего Иннокентия». Чистил зубы, принимал душ, завтракал и снова бубнил. На утреннем правиле после каждой молитвы вставлял «…упокой раба Твоего…» И через каждые десять повторов просил: «Господи, покажи мне брата моего Иннокентия».

На девятый день Петр заказал панихиду. На вечерней долго стоял у канунника и, непрестанно молясь, смотрел, как сгорает его толстая восковая свеча. И ничего… Тогда он вышел из храма и щедро раздал милостыню. Ничего… Тенью пролетела обида, но он вовремя успел ее остановить. Трижды прочел покаянный 50-й псалом, и успокоился.

До сорокового дня каждый день читал он кафизму. И непрестанно твердил Иисусову заупокойную молитву. Иногда в суете забывал, но приходило напоминание, и снова: «…упокой раба Твоего…»

И вот сороковой день. Субботняя литургия. Панихида. Милостыня.

На поминках к нему подошла девочка и без всякого предисловия сказала: «Я Оля из сорок второй квартиры. Меня дядя Иннокентий в храм водил. Я сегодня ночью видела дядю Иннокентия. Он в белой одежде летел над морем огня. Его под ручки держали ангелы. Он был спокойным и даже мне улыбнулся». И ушла. Вот сказала – и ушла.

Молитва. Ночь. Ничего…

Потом были сорок первый день, сорок второй…

И вот, когда Петр уж совсем успокоился. Когда исповедался в дерзости на молитве… Когда перед сном от сильной усталости вместо обычного правила «на сон грядущим» едва осилил сокращенное Серафимовское правило для трудящихся монахов… Когда провалился в глубокий вязкий сон…

Вдруг среди ночи проснулся и вышел на балкон. Здесь было так светло, будто горела яркая лампа дневного света. Ослепнув, Петр отвел глаза и проморгался. Метнул взгляд на сизое небо в светло-серых облаках, на мелкие, как пыль, звезды. Когда ослепление прошло, он снова посмотрел на свет в дальнем конце балкона. Там стоял Иннокентий в белой рубахе до пят и мягко, смущенно улыбался.

– Ты был настойчив в своей молитве, и вот я здесь. Благодарю тебя за поминовение, брат.

– Как ты? Где ты? Как там? – шептал Петр, как безумный.

– Меня спасла моя болезнь и ваши молитвы, – пропел Иннокентий красивым баритоном. – Здесь так хорошо, так красиво! Ты не представляешь, как здесь светло и ароматно!

– А как отец, мать?

– Мы вместе. У нас здесь просторный дом. Вокруг сад. Помнишь, как мы с тобой представляли райский сад?

– Это когда были в Дивеево? После молитвы на Канавке?

– Да. Здесь такие красивые сады… Здесь все светится, звучит и благоухает. Нет, это невозможно представить живущему на земле. Прости… А ведь это даже не Царство Небесное, мы находимся в преддверии рая.

– Ты проходил мытарства?

– Да, – потупил он взгляд.

– Страшно?

– Когда за тебя молятся, когда рядом Ангел – нет. Но один вид этих… нечистых… гнусен. Умоляю, Петр, скажи всем, кому сможешь, чтобы спасались. Все остальное пыль и прах. Главное – это спасение души.

– Скажи, Кеша, страшно умирать?

– Нет. Это как потерять сознание. Раз – и душа свободна. А потом она стремится к Спасителю. О, как она тянется к Создателю своему! Помнишь плач старца Силуана? Как он описывал, так и стремится душа ко Христу – ненасытно, радостно, жадно. Здесь понимаешь, насколько все во вселенной живет Спасителем. Он – такая любовь, такой свет!..

Другие

Они живут среди обычных людей и внешне почти ничем не выделяются. Разве что взглядом, устремленным вглубь…

Они ходят по земле, но ни земля, ни ад преисподней не владеют ими. Как все люди, они переживают сумрак вечера и тьму ночи. Но мрак отступает от них, потому что они носят в себе свет неизменно. Как свеча на ветру, огонь в них то умаляется, то вновь разгорается в полную силу. Но ничто не может погасить того огня, потому что он пришел из вечности. Ведь ничто временное не может победить вечного.

Их земные тела с возрастом слабеют, но дух крепнет. Ни физической, ни умственной силой они не блистают. Но при этом мудрее всех, потому что их разум и сила происходят от Всемогущего. Они приходят к свету каждый в свое время и приносят с собой уродство и печать тьмы. Но от благодатного света печать стирается, души и лица их просвещаются и обретают красоту. Они не пользуются услугами телохранителей и охранных систем. Но они защищены от зла, как никто из царей и богачей.

Как люди они ошибаются, но всегда из любых ситуаций выходят победителями. И даже ошибки и промахи помогают им побеждать.

Они, как все, страдают от зла. Но ангельское утешение и небесный покой согревают их, как весеннее солнце.

Всем существом они стремятся в Небеса. Земные дела они тоже подчиняют этому «единому на потребу». Глину земли они обжигают огнем покаяния и строят из этих камней храмы и дворцы небесного рая. Они обладают такими богатствами, что не снились и царям. И сокровищ этих никто не может отнять. Ни огню, ни ворам, ни чиновникам – их богатства не доступны.

При тех возможностях, при той могучей помощи, которые они получают, они уже на земле могли бы иметь роскошь и власть. Но на это они смотрят, как на дым, как на облака… Дунет ветер – и нет их. Так и зачем они?

Кто-то воспринимает Евангельские заповеди как некий недостижимый образ, идеал. Они принимают Слово доверчиво и просто, как дети, – и живут по заповедям. И за это имеют всё.

Будучи несказанно богатыми, они щедро делятся сокровищем с ближними. Кто-то их протянутые руки отвергает и продолжает нищенствовать. Кто-то принимает – и становится богатым. Когда же такие понимают неисчерпаемость полученного, то сами становятся благотворителями. И чем больше расточают, тем более богатеют.

Как спасатели со светильниками в руках, они спускаются в темные подземелья и подают руки озябшим и ослепшим. Кто соглашается, тех они выводят на свет, к солнцу. И здесь, привыкнув к свету, они согреваются и начинают жить во свете.

Когда вечный свет прочно поселяется в их сердцах, после испытаний на верность, они переходят в вечные обители света. И этого перехода они ждут, как пленники свободы. И к этому они готовятся в земных застенках. И уходят в вечный свет с крепкой надеждой и радостной детской улыбкой.

Когда они провожают кого-то в вечные обители, то продолжают общаться с ушедшими. Ночью при свечах и в свете дня они говорят с покойниками и прочими святыми. И живут с ними в единстве, будто те остались рядом. Да они рядом на самом деле. Ближе, чем окружающие их земляне.

Они видят приближение гибели мира сего, но не боятся его конца. Потому что верят в обновление жизни и торжество света над тьмой. Они жалеют гибнущих и помогают им, чем могут. Они не играют в жизнь, но живут глубоко и полно. Потому что от дня призвания до последнего дыхания служат Подателю жизни. Они не изображают счастье, но по-настоящему счастливы в этой земной жизни. Потому что уже здесь зажгли и носят в себе огонь вечного блаженства. Они чувствуют себя частью бесконечного единства, которое люди в самых светлых мечтах называют счастьем.

Они не раболепствуют перед земными кумирами и истуканами. Имея истинную свободу от рабства зла, они с любовью идут к Создателю, с каждым шагом поднимаясь все выше к совершенству.