Текст книги "Дети света"

Когда открываются двери

С утра дул порывистый холодный ветер. Небо обнесло серыми тучами. На серых волнах озера пузырились пенистые барашки. Когда же они вышли из храма, на них каскадом золотистого света обрушилось яркое полуденное солнце.

– Посмотри, у меня глаза не очень красные? – спросила Марина, когда они присели за столик ближайшего кафе, чтобы отдохнуть после праздничной трехчасовой литургии.

– Глазки у тебя в лучшем виде, – бережно успокоил ее Петр. – И не надо стесняться слез на исповеди. Они дороже бриллиантов.

– Вот не думала, что способна реветь, как девчонка. Я даже остановиться не могла.

– Ты этими слезами всю грязь с души смыла. Радуйся.

– Да у меня и так слов нет. Я даже и мечтать не смела, что меня вот так сразу к Причастию допустят.

– Просто батюшка увидел твое искреннее покаяние. Я тоже за тебя переживал. Ты молодец.

– Ты знаешь, кто меня больше всего поразил?

– Кто?

– Мальчик, что передо мной с мамой стоял. Ему годика три всего. Он такой маленький, аккуратненький, головка в белых кудряшках… Стал на коленки в начале службы и стоит себе. Мама его подняла. Он опять на коленки – шлеп. Служитель к нему в серебряной одежде подходил.

– Алтарник.

– Наверное. Я слышала, он сказал, что в воскресенье не положено стоять на коленях. А мальчуган постоял маленько и снова – шлеп на коленки. И, как зачарованный, на алтарь во все глазенки смотрит.

– Как тут на колени не встать? Там, в алтаре, – престол Божий. А он, что на небе, что в земном храме, – Престол. Тут впору всю службу простоять в земном поклоне.

– Вот этот мальчик меня обрадовал. Дети ведь чистым сердечком к любви и свету тянутся. Значит, там на службе, все настоящее. Значит, моё! Понимаешь?

– Понимаю, Мариночка. И от души поздравляю. Все это очень хорошие знаки. Господь как-то по-особенному благоволит к тебе.

– А как ты думаешь, Петр, сейчас у меня может появиться шанс?

– Ты о чем?

– Ну, пожить еще немного? – прошептала она.

– Конечно. Да ты не бойся. Самое главное, что теперь ты встала на путь спасения. А что касается сроков жизни земной, то положись на волю Божию. Поверь, Господу лучше знать, когда нас отсюда взять в Свой дом. Со временем все узнаешь.

– Ты понимаешь, я сегодня поняла, что жить только сейчас начала. Я не могла себе представить, что это так здорово – быть прощенной. Передо мной будто открылась дверь в счастливое будущее.

На поверхность белого пластмассового столика легла тень от подошедших вплотную людей. Яркое солнце не позволяло увидеть лиц.

– Извините, у нас занято, – проворчал Петр, надеясь без помех поговорить с Мариной.

– Петр Андреевич! – воскликнул подошедший. – Вот так встреча.

Крепкий мужчина с мальчиком – оба в сильно потрепанной и выгоревшей одежде – улыбались белозубо и открыто. Петр встал, обнял друга.

– Борис! Что же ты не сообщил, что сюда приедешь? А загорел-то? Как эфиоп какой!

– Да я в бегах, Петро. Ты послушай!..

– Прости, Борь, познакомься. Это – Марина.

– Очень приятно. А этот молодой человек – мой крестник Антон. Правда, он не очень-то разговорчив. Антон с Мариной пусть посидят, а мы, Петь, давай-ка сходим за шашлыками. Заодно я тебе про свои приключения расскажу.

Когда они отошли и встали в очередь к мангалу, Борис вполголоса шепнул:

– Это что за девушка с тобой? Уж не надумал ли ты на старости лет жену подновить?

– Борь, ты так не шути. Эта девушка смертельно больна. Во всяком случае, была больна до сегодняшней исповеди.

– Она исповедовалась впервые?

– Ну, да. И причастилась тоже впервые.

– Ты знаешь, Петь, я много раз видел обреченных. Скажу точно – Марина не из их числа. Она сама жизнь. И она прекрасна.

– Да?

– Да. И я на ней женюсь, – выдохнул Борис.

– Ну, ну… – иронично улыбнулся Петр. – Так что тебя сюда привело? И от кого ты в бега подался?

Борис кратко рассказал о своих летних приключениях. А также о том, что уговорил Антона навестить это озеро, с которым у него связано много счастливых месяцев. Усатый шашлычник энергично размахивал картонкой, раздувая душистый дым. Из-за яркого солнца и густого дыма они не видели, что происходит за белым столиком, где мужчины оставили спутников. Наконец, заполучив блюда с шашлыками и с бордовой капустой на гарнир, они, осторожно ступая, двинулись к столику. Поставили блюда, вернулись к стойке за тарелками и напитками. Принесли и сели.

– Ты посмотри, Петь, а они, кажется, уже успели подружиться, – улыбнулся Борис. – Вон как щебечут. Что?!! – закричал Борис и встал, чуть не свалив столик. – Антон, ты что, заговорил?!!

– А что нам, уж и поговорить нельзя? – возмутилась Марина, опешив.

– Да он немой! – выпучив глаза, гремел Борис. Потом выдохнул: – Был…

– Папа, не волнуйся, сядь, пожалуйста, – сказал Антон.

– Па-па… – промямлил Борис и сел на свой стул. – Па… Ты что, юный обманщик, меня разыгрывал, что ли?

– Да нет. Меня как дома родители избили, так я и слова сказать не мог. Потом сбежал. А теперь вот заговорил.

– А кто твои родители?

– Не помню… – потупился мальчик.

– А где ты жил?

– Тоже не помню.

– Ну ладно, Антош, прости. А ты, Петя, говоришь!.. Вот что Мариночка делает. Немые заговорили. Слепые прозрели. Последнее – про меня.

Они сидели, и каждый по-своему обдумывал случившееся. Борис, открыв рот, наблюдал за Антоном, мальчик во все глаза смотрел на Марину, девушка – на Петра, а тот куда-то очень, очень далеко.

Глава без героя

Весь день до глубокой ночи они провели вместе. После полуночи мужчины, преодолев отчаянное сопротивление, отправили уставших Марину и Антона спать, а сами вернулись на берег.

Набережная, несмотря на поздний час, была полна народу. Обычно каждый вечер до глубокой ночи здесь сверкали огни и гремела музыка. Сегодня было непривычно тихо: музыка и разговоры звучали приглушенно. Мужчины спустились к воде, сняли обувь и по колено в воде зашагали в сторону тишины цвета свежей нефти. Нашли дикое безлюдное место, где светили только звезды и луна. Решили искупаться в черной теплой воде, испытывая страх, смешанный с восторгом.

Особенно часто забилось сердце, когда, вынырнув из воды, они потеряли из виду берег. Набежали тучи, заслонили звезды и луну. Сверху и снизу, слева и справа – всюду висела и плескалась недобрая сероватая тьма. «Господи, помилуй!» – выдохнули они, не сговариваясь. И в тот же миг из разрыва облаков вышла яркая луна и пролила мягкий серебристый свет на берег и перламутровую пену волны. Оказалось, заплыли они далековато… Мощными гребками, не теряя берега из виду, поплыли по лунной дорожке к полоске света на берегу.

Наконец ноги коснулись каменистого дна. Снова, не сговариваясь, они одновременно произнесли: «Слава Тебе, Господи!» По скользким камням вскарабкались на берег. Оказывается, течение их отнесло еще дальше от поселка. Минут пять они почти бежали по скрипучей гальке и крупному песку вдоль воды. Разыскали свою одежду и прикрыли наготу. Нехотя вернулись на асфальт набережной.

Солнце воскресенья сильно пронзило воздух и нагрело камни. И после заката влажное тепло густыми слоями стелилось и плавало над поселком. Разогретые зноем листва и цветы наполнили ночь горьковато-сладкими ароматами.

Настало время, когда «поспать» значило «обокрасть себя». Все, кто мог, вышли из домов и с наслаждением пили пряное густое вино летней ночи. Прошлое забыто, будущее неизвестно, что будет завтра: сырая мгла или шторм? Но сейчас, в этот тихий час, по-матерински нежная ночь ласкала усталых детей. А им не хотелось, чтобы теплые руки остановились. Такие ночи – бессонные, праздничные, полные свободного покоя – редки в долгой череде печальных дней и ночей.

Мужчины сидели за столом, попивая вино. Мимо непривычно тихо, почти бесшумно, как тени, шли, гуляли, скользили прохожие. Никто никого не тревожил. Даже музыка звучала приглушенно, полушепотом, как сказка на ночь.

– Что это? Куда подевался шум? – спросил Петр.

– Ты не знаешь, что случилось прошлой ночью? – удивился Борис.

– Нет. А что?

– Подрались два местных подростка. Собралась толпа «болельщиков», тоже ввязалась в драку. В горячке одного паренька убили, кирпичом в висок. Утром весь поселок наводнили иномарки с бритоголовыми парнями. Со всего края слетелись авторитеты. Несколько часов в парке у них шла разборка. Все улицы были оцеплены ребятами в безразмерных пиджаках и плащах с «калашниками» под мышкой. В общем, замяли дело, чтобы отдыхающих не разогнать. За пару часов навели идеальный порядок. Цены снижены вдвое. Обслугу одели в белоснежную униформу и приказали улыбаться. Вежливыми стали, как англичане. Ну и музыку притушили, чтобы страсти не возбуждать. Красота.

– Все одно к одному. Это не случайно.

Они снова замолчали. С одной стороны серебрилась лунной дорожкой большая вода. С другой – текла почти безмолвная река людей. Теплый ветерок приносил густые струи цветочных ароматов.

Вдруг Петр выпрямился и слегка кивнул в сторону одинокого прохожего. Тот был одет в светлый костюм, внешняя простота и изящество которого указывали на работу гениального портного. Мужчина неопределенного возраста медленно проходил мимо. В его походке, осанке, посадке головы, скупых движениях рук – что-то сразу внушало уважение. На миг лицо незнакомца повернулось к сидящим.

Петр про себя отметил, что такие черты формируются не одним-двумя поколениями интеллигенции, но взращиваются в лоне древнего дворянского рода. Там случаются, конечно, свои маргиналы и вырожденцы, но благородство сохраняется в потомках ветви, которая свято хранила родовую честь и высокое предназначенье. Властный взгляд умных и добрых глаз прохожего скользнул по лицам мужчин. Едва заметная одобряющая улыбка слегка приподняла уголки породистых губ и век. И всё: он удалился. Он находился в толпе, он шел среди людей, не принадлежа никому, и вместе с тем казалось, все принадлежали ему.

– Ты видел его? – громким шепотом спросил Петр. – Ты узнал?

– Я не совсем уверен… – промычал Борис. – Неужели это он?

– О, брат, не знаю, не знаю. Но как все напряглось внутри. Я чуть было не встал, чтобы вытянуться в струнку. Но этот взгляд… меня остановил. Какая сила!

– Знаешь, когда я думаю о нем, – смущенно улыбнулся Борис, – у меня за плечами словно крылья вырастают. Иногда кажется, что он уже где-то рядом. Нет, не кажется, – он точно здесь, среди нас. Когда я хожу в толпе, часто ловлю себя на том, что всматриваюсь в лица прохожих и пытаюсь найти черты его лица. Ты понимаешь, я пока не вполне ясно представляю себе, какой он. Но, если увижу, то, наверное, узнаю. Хотя бы потому, что лица его славных предков мне знакомы, как родные.

– Ты тоже считаешь, что он среди нас?

– Трудно такие вещи объяснить словами, понять умом. Просто на это указывает множество событий. Здесь и настроение в обществе, и уровень духовности. И резкая поляризация народа: ты, или в церковной ограде, или зомби на игле денежной, телевизионной, наркотической, компьютерной – неважно. Сердце подсказывает: надвигается огромная волна. Ковчег стоит. Значит, капитан на подходе. Сам воздух наэлектризован, как перед грозой. Люди Божии, люди честные – изнывают от безумия серого большинства. Того и гляди, молния сверкнет и… всё начнется.

– Но ведь это, наверное, страшно.

– «Ей гряди! И гряди скоро!» А страшен только грех, свой собственный. Уж кого-кого, а православных Господь сохранит для Себя. Впереди еще столько дел!

– А что мы знаем о нем?

– Самое главное то, что он будет. И Россия при нем станет великой державой. Он будет красив и могуч. Воли железной, веры кристальной… Впрочем, думаю, что его личность до поры будет сокрыта. И случится, как в детективе: все будут его ждать оттуда или отсюда, а он в самый решительный момент появится с той стороны, откуда его никто не ждал.

– А что, если это только наши мечты? – Петр словно проверял свои тайные предположения.

– Нет. Существует много пророчеств из разных независимых источников. Об этом есть и в Библии, и у наших современных преподобных. Да ты и сам, поди, читал. Что там говорить! Душа того требует… у каждого, кто совесть не потерял. Даже Сталин говорил, что русский человек по своей душевной организации – царист. Он никогда не купится на демократию. Никогда ей не подчинится и служить не станет. А если у народа есть такая потребность в духовно сильной личности, значит, она родилась не из пустых мечтаний. Это опробовано веками. Вымолим, заслужим – будет!

– Ты знаешь, я подумал… Ведь он человек из мышц и плоти. Но к нему незримо тянется множество нитей. Они берут начало в древней старине. По запутанным лабиринтам истории, сквозь века, народы, царства – тянутся к его сердцу и, сходятся в нем, как в конечной точке всеобщей надежды. От библейских пророков – к современности и дальше в будущее. О нем рассказывают былины и сказки, поют баллады и заклинают эпосы. Сколько отчаянных успокоила и обнадежила одна мысль о нем. Сколько пошлостей, издевок, шуточек комьями грязи запустили в него враги. Одно лишь именование его свертывало их кровь в тромбы ненависти и мистического страха. Скольким поэтам, романтикам и художникам одна лишь возможность его появления в их времени, среди них – дала вдохновенье.

– Будет. И будет скоро.

Ночь, полная чудес, продолжалась. Она покоила сонным шорохом волны. Она ласкала нежными касаньями ароматного тепла и музыкальных переливов. На ее черном бархатном фоне зажигались и сверкали драгоценные камни сокровенных надежд. И этот свет… Он сходил с неба и отражался от озера. Он лился из фонарей и… изнутри каждого, кто не спал. Свет ночи наполнял воздух и мысли.

– Ты знаешь, Петр, этим летом со мной случились два события, которые мне запомнятся на всю жизнь. Первое – это подсолнухи. Да, не смейся… Там, на краю села, было небольшое поле. Представляешь, оно в течение дня меняло цвет: то зеленое, то желтое, то почти черное. Сначала я его разглядывал издали. Потом как-то подошел поближе. Оказывается, подсолнух постоянно поворачивает голову за солнцем. Но тут я заметил, что не все цветы тянутся к солнцу. Некоторые перестают поворачиваться. Спросил старушку, почему? Она объяснила, что в таких растениях завелся червь. Они, обычно, долго не живут, засыхают. Я тогда подумал, что со мной случилось то же. Я перестал тянуться к Свету истины. Охладел я… В церковь перестал ходить.

– Как говорили преподобные, верный признак омертвения души есть уклонение от церковных служб. Человек, который охладевает к Богу, прежде всего начинает избегать ходить в церковь. Сначала старается прийти к службе попозже, потом и совсем перестает посещать храм Божий.

– Вот, вот, – согласно кивнул Борис. – Только в отличие от подсолнуха, я сам червей напустил в душу. Увлекся, знаешь ли, деньгами, властью, развлеченьями. Вот эта червоточина и остановила мое движение к свету. И уж почти погиб я вовсе, да приехал ко мне Родион и сумел меня перевернуть. Понимаешь, он нищий, а веселый! А мне уж и не в радость мои богатства. Вот я и сбежал оттуда.

– Понятно. А второе?

– Второе… Не усидел я в селе. Там над головой иногда пролетали военные самолеты и вертолеты. Вот меня и потянуло в зону боевых действий. Думал, Афган прошел, а в Чечне не был. Сначала, конечно, взял благословение у батюшки. Тот поначалу удивился, но, видя мою решимость, встал на молитву, меня рядом поставил. Мы с ним часа два молились. А в конце он сказал, что живым я останусь, но вокруг меня будет много… двухсотых. Что-то там он увидел во время молитвы. Взял я с собой складни с молитвой «Живый в помощи», крестики, масло освященное, молитвословы и поехали мы.

– Как, с Антоном?

– Да ты не знаешь его. Этот парень нам с тобой фору даст. Он, как клещ, в меня вцепился, когда я надумал ехать. Поеду с тобой и точка.

– Так ты говорил, что он был немой.

– Не мой…, не твой, ничей. Божий! А я с первого дня знакомства каждое слово, не сказанное им, понимал. Будто и не немой.

– Ну и что? Как же вы туда проникли?

– Да я в штабе встретил знакомого по Афгану. Поговорил с ним, все объяснил. Он меня и посадил на броню. Антона в штабе оставил, да он, шельмец, в машину ужом пролез. Как-то сумел бойцов разжалобить. Вот так мы и ездили. Наш броневичок был средним, а спереди и сзади еще по машине ехало. В первый же боевой выезд на обратном пути нас и накрыло. Обе машины подорвали, а нашу только взрывной волной тряхнуло. Я, конечно, объяснил причину: мол, перед боем и во время рейда я молился. После того случая все мои складеньки и крестики солдатики разобрали. И со мной ездить уже не боялись. Мы с Антоном у них вроде телохранителей стали.

– Это тот самый второй случай?

– Нет, предыстория. А история впереди. Приехали мы как-то в захваченный бандитами поселок, чтобы людей забрать. Там, по данным разведки, несколько человек скрывалось в подвале разрушенного дома. Как выяснилось, они сидели в подвале несколько месяцев. Боялись наружу выбраться. Трое пожилых мужчин ночью пытались пролезть за водой и съестным. Но их застрелили. Остальные так и сидели под землей. Ели по сухарику, пили по несколько капель воды в день. Спички и фонари кончились еще в первые дни. Так что они сидели в полной темноте. Чтобы их забрать, мы целый бой выдержали. Нас обстреливали со всех сторон. Но мы все же их вынесли. Они были чуть живы, совершенно истощены. Еще затемно выехали оттуда. А утром привезли к своим. Представляешь, им пришлось снова привыкать к свету. Они почти ослепли. И снова я понял, что это неспроста. Опять все на меня указывало. Эти-то несчастные попали во мрак не по своей воле. А я-то в тень сам ушел. Значит, пора выходить на свет Божий. И снова привыкать к свету.

– Да, Борис, полезный отпуск ты себе устроил. А сейчас куда?

– Домой. Только теперь уж – другим. Больше меня во тьму никакими пряниками не заманишь. Антошку усыновлю. Герой! – Он озорно улыбнулся. – А на Маринке… женюсь. Вот так.

Детсад

Жена Петра, Ольга Васильевна, работала в детском саду воспитателем. Пришла сюда не от хорошей жизни, а по нужде: дочку в детсад не могла устроить. В те давние времена женщины рожали почаще, да и стимул к тому был: улучшение жилищных условий. Поэтому мест в детсадах хронически не хватало. Ушла Оля с хорошего места – работала она заместителем начальника отдела новой техники в перспективном НИИ. Поскорбела, поплакала сначала, а потом привыкла, да и осталась тут навсегда.

Со временем НИИ расформировали за ненадобностью, а детсад продолжал работать, и неплохо. Жили они в районе не вполне благополучном: кругом заводы и фабрики. Но, как известно, именно в таких районах, в отличие от благополучных и престижных, рожают больше. Правда, зарплаты в саду невысокие, зато с детьми, – а это всегда греет.

Дети Ольгу Васильевну любили. С ними-то всегда можно договориться. А вот сменщица… Эта Жанна какое-то сплошное недоразумение. Ей бы не с детьми работать, а где-нибудь в дискотеке заводилой, или, как их там, …ди-джеем. После ее смены дети задавали неприличные вопросы, произносили неприличные слова, ну и разное прочее в том же духе. А Ольге приходилось все это выправлять. Ну что за наказанье!

Впрочем, Ольга с некоторых пор стала относиться к таким вещам стоически. Произошло это после разговора со священником, который ее вразумил и дал хороший совет: терпение и любовь – в этом вся мудрость. Опять же, дети нуждаются в положительном примере. Им так нужна любовь в наше холодное, расчетливое время.

– Оля, а я похожа на Клаву-шифер?

– Ты, Евочка, гораздо красивее шифера, – подавала воспитательница голос от своего стола, за которым писала методические планы. – И тебе совсем не обязательно мячики под майку засовывать и зубной пастой волосы мазюкать. Поверь, ты очень красивая и обаятельная девочка.

– Оля, а кто красивее: я или Машка-ябеда? Или Катька-задира?

– Ева. Запомни, моя хорошая, каждая девочка хороша по-своему. У каждой свое неповторимое обаяние, своя красота. Ты думаешь, почему в модельные агентства набирают так много девушек и таких разных? Это потому, что каждая девушка несет в себе совершенно неповторимую индивидуальность. Поняла?

– Ага. Ой, Вовка опять в розетку лезет.

– Вова! Осторожно, тебя током ударит.

– Не мешай, Оля, я провожу испытания.

– Уже все испытано. Сунешь пальцы в розетку – обязательно током ударит.

– Папа говорит, что в жизни все нужно проверить самому.

– И все-таки, Вова, не надо совать пальчики в розетку. Ладно?

– Я подумаю.

– Дима, не трогай Вову.

– А че он, в натуре, волну гонит. Умный очень?

– Не очень. Просто у него такой склад ума.

– Я вот щас по этому складу гирькой ка-а-ак дам.

– Не надо гирькой. Лучше помоги Маше коляску из баррикады вытащить.

– Это не баррикада, это домик.

– Ну прости. Теперь я буду знать, какой домик бывает.

– Оля, а Вовка снова пальцы в розетку сует.

– Вова, я же тебя просила. Я же тебе объясняла.

– А мне неясно, как это «ударит»?

– Поверь, меня уже било током – это очень больно.

– Оля, дай я ему вдарю, чтобы этот чайник понял.

– Не надо, Дима, лучше Кате помоги на лесенку забраться. А то упадет еще.

– Оля, Вовка вырвал спицы из коляски и в розетку запихивает.

– Вова, встань в угол! Ты наказан за непослушание.

Мальчик стоял в углу и командовал оттуда своему приятелю и лаборанту Вадику:

– Засунь спицы в дырочки и подожди, пока Оля отвернется. Тогда я подбегу, и мы начнем испытания.

– Ладно, Вова! Хорошо, Владимир Вольфович. – Ольга Васильевна решительно встала. – Если ты не понимаешь слов, и наказание на пользу не пошло – давай, суй пальцы, спицы в розетку. Дети, все подойдите сюда. Пусть нам Вова покажет, что такое удар током.

Вова засопел, спицы долго не могут попасть в отверстия розетки. Он подогнул, заострил и под всеобщее молчание засунул в розетку.

– Ой! – закричал он, тряся рукой. – Ай-ай-ай! Я папе скажу! Я жаловаться буду.

– На что жаловаться, Вова? На собственное упрямство и непослушание?

– Оля, дай я этому ботанику еще добавлю, чтобы не закладывал. За это на зоне знаешь что? Век не отмоешься!

– Ну все, ребята. Видели, как плохо не слушать старших? Я надеюсь, что никто из вас никогда не будет совать пальцы в розетку.

– Не-а, не будем! – закричали дети.

– Пойдем, Вовочка, я твой пальчик подлечу.

– А ты меня не накажешь?

– Ты сам себя наказал. Куда уж больше. Пойдем, я тебя пожалею. Пойдем, бедный мой, раненный мальчик.

Под конец рабочего дня Ольга Владимировна устала. Но при этом сердце согревало чувство не зря прожитого дня. Она помогала собирать детей и вручала их, озорных, шумных и разных – родителям, в основном, мамам и бабушкам. Приятно было слышать, как дети, рассказывая старшим о впечатлениях дня, говорили: «А Оля сказала…», «Сегодня Оля нам прочла…», «Мы с Олей поливали… ухаживали…»

Сегодня к ней в детсад зашел Петр. Это иногда случалось. Он в ожидании супруги обычно садился на низенькую скамейку во дворе под кустами бузины и провожал глазами уходящих детей. Иногда и к нему подходили с вопросами, зная, чей он муж.

На этот раз к нему подбежала Ева – черноглазая хохотушка, выдернув ручку из ладони бабушки, замерла перед ним, поджав губки, и сказала:

– А ты чего такой желтый? Тебя йодом, что ли, намазали?

– Да нет, это загар такой.

– А у меня прошлым летом тоже нос облупился.

– Искренне сочувствую.

– Ты не думай, Оля меня все равно любит больше всех.

– Нет, Ева, меня Ольга Васильевна любит больше, потому что я муж.

– …Объелся груш! Она меня сегодня вот сюда поцеловала, – показала она пальчиком на свой лоб. – А тебя Оля целует?

– А как же, конечно. Особенно, когда я ужин приготовлю. А ты умеешь ужин готовить?

– Умею. Сейчас приду домой и мороженое приготовлю. Достану из морозилки и съем.

– Мороженое – это каждый умеет. А ты картошку с грибами жарить умеешь?

– Сейчас бабуле скажу, она купит, и я поджарю.

– Вот иди, приготовь, а завтра принесешь Ольге Васильевне. Она попробует и оценит твою кулинарию. А если понравится, тогда она и тебя будет так же сильно любить, как меня.

– Хорошо. Пока!

Следующим подошел мальчик в очках. Петр не знал его имени. Он показал на забинтованный палец и сурово сказал:

– Коллега, не суйте пальцы в розетку! Током сильно бьет. Испытания показали, что это больно. Поняли?

– Конечно, как не понять, коллега, – кивнул Петр. – Я как раз сидел и думал, где бы найти свежую розетку, чтобы пальцы в нее сунуть. Теперь ни за что не буду.

– Учтите, наука вещь серьезная.

– Действительно. Согласен, – кивнул он мальчику.

– Бай, бай! – Тот размашисто поправил очки на носу и вернулся к читавшей на ходу толстую книгу маме, тоже в очках.

Наконец Ольга завершила раздачу детей и сдала ключи сторожу. Как всегда, спросила:

– Тебя мои воспитанники не утомили?

– Нет, что ты! Они такие потешные. Мне у тебя нравится.

– А я, Петь, с ног валюсь.

– Ну пойдем, доведу тебя до дивана. А, может, пройдемся по «малому кругу»?

– Если только по «малому»…

– А мы пойдем по бульвару под ручку, как голубки, – с улыбкой говорил Петр, предлагая согнутую руку жене. – А люди будут смотреть на нас и думать: «Вот какие хорошие люди идут. Как голубки».

Пройдя прогулочный минимум, они выходили на «большой круг» и, бывало, проходили его не один раз. Ольга забывала про усталость. Рядом с мужем ей было хорошо и спокойно. Она чувствовала себя «тихонько счастливой».

Сегодня Петр во время прогулки задумался. Ольга что-то рассказывала про Вову, а он, кивая, глядел себе под ноги, рассеянно улыбался и молчал. Таким он оставался весь вечер до глубокой ночи. А ночью он лежал с открытыми глазами и наблюдал, как по стене медленно скользят прозрачные тени и лунные блики.

Как из далекой дали к нему приблизилась фигурка мальчика. Детское лицо осветил луч рассеянного света, и Петр узнал. Это был он сам, только маленький. Петя из детсада. Мальчик смущенно улыбался ему, а глаза приглашали к разговору.

– Как тебе, взрослому, живется? – спросил он первым.

– По-разному, Петя. Вместе со мной выросли и мои проблемы.

– А радости выросли?

– Как тебе сказать… Сейчас радуюсь таким мелочам, на которые ты и внимания не обратишь. Вот, например, прошлись с женой, поговорили о том, о сем – вот и радость. Дети вечером дома сидели, занимались учебой. Мы с женой не волновались, где они, с кем? И это радость. Пока здоровы, не болеем. Так, где-то что-то скрипнет, потянет, поноет – это мелочи. Погода сегодня порадовала. На работе все нормально.

– Но это же неинтересно, – воскликнул мальчик. – Неужели меня ожидает эта скука?

– Это не скука, Петя, а тихое счастье, как говорит моя жена. Скука, – это когда на душе холодно. А нам сегодня было тепло. Такие у нас радости.

– А еще что-нибудь хорошее у тебя случается? – чуть не плача спросил мальчик.

– Конечно! По воскресеньям я хожу в храм. Там я общаюсь с Богом. Это так славно, что и словами не передать. Он меня любит. Представляешь: всемогущий Творец вселенной – и любит меня, как сына! Я часто делаю и говорю плохие вещи. Я перед Ним самый последний негодяй, – а Он меня прощает и любит.

– А Бог что, и меня тоже полюбит?

– Обязательно. Уже любит. Только ты еще не умеешь это чувствовать. Не осознаешь.

– Почему?

– Ты сейчас увлечен своими маленькими делишками. Тебе родители не рассказывают о Боге. Но ты со временем придешь к Нему. Он Сам тебе откроется, когда нужно будет.

– Послушай, Петр Андреевич, а я школу хорошо закончу?

– Очень хорошо.

– А в институт поступлю?

– Да, с первого раза. И там будешь учиться успешно.

– А с работой как у меня будет?

– Вполне прилично.

– Как хорошо! – улыбнулся мальчик. – А то я боюсь этого. Ну, в школе экзамен завалить, в институт не поступить, работу не найти… Да ты и сам все знаешь.

– Знаю. Сейчас я могу тебе сказать одну вещь. Очень важную. Тебе вообще ничего никогда бояться не стоит. Всю жизнь… Понимаешь, мальчик, всю твою жизнь тебя будет вести за руку Ангел-хранитель. Это он тебя защищает, подсказывает, как поступить правильно, друзей к тебе приводит. На небесах есть твои родственники, которые за тебя молятся. И ты по их молитвам и под защитой Ангела очень даже хорошо проживешь до нынешнего моего возраста. Не без трудностей, но хорошо. Так что ты, Петя, в общем-то, счастливый человек. И уж бояться тебе за свою судьбу не стоит. У тебя будет проблема в другом: тебе всю жизнь завидовать будут. И от зависти ты будешь страдать больше, чем от чего-нибудь другого.

– Ну, это ерунда, – махнул рукой повеселевший мальчик.

– Я бы не сказал, – вздохнул взрослый.

– Скажи, а та женщина, что лежит рядом с тобой, – это не Ира?

– Какая Ира? А, нет. Ира, а потом Галя, Шура, Эля – все они уйдут от тебя.

– Не может быть. Ира меня любит. Я за нее готов умереть!

– Да брось ты… Пройдет время, и ты их забудешь.

– И много у меня их будет?

– Много. И, причем, с каждой у тебя будет такая, как с нынешней Ирой, «любовь до смерти».

– Но я люблю ее!

– И ты прав. И каждый раз будешь любить вполне искренне. Только они это не оценят. Единственная женщина, которая действительно тебя полюбит – это моя нынешняя Оля. Да ты не переживай. Оля – гораздо лучше нас с тобой. Иногда мне кажется, что я не достоин ее. Во всяком случае, она добрее, великодушнее и терпеливее меня. Недавно мне дано было увидеть, как сияет ее душа. Ты не представляешь, как она прекрасна. Правда, свет сияния еще не дошел до ее сердца. Он еще в пути, но уже стремительно летит к ней и скоро согреет ее так, как никогда не согревал меня. Может быть, именно тогда, когда мое сердце остынет и будет нуждаться в чьем-то свете. Вот для чего люди живут вместе: чтобы согревать друг друга.

– А чего она храпит? – в голоске мальчика послышались издевательские нотки.

– Тихо ты!.. Об этом ей ни слова! Слышишь? И о том, что она располнела, – молчок. И о том, что вместе со мной в храм не ходит – тоже.

– А моя Ира не храпит! Она во сне меня зовет. Мы же с ней рядом спим. На соседних кроватках. Ты знаешь, она тоненькая, стройная и красивая. И ходит со мной везде.

– И все-таки она уйдет от тебя. К Ромке.

– К этому слабаку?

– Ну да. А потом поменяет еще много, много женихов.

– Не верю, – буркнул мальчик.

– Как хочешь. Со временем ты привыкнешь к изменам и предательствам. А когда устанешь от них, тогда Бог тебе и откроется.

– Что ты со своим Богом пристаешь? Я Иру люблю…

– Ты еще, Петя, и вино полюбишь, и деньги, и власть. Только все это тебе в конце концов надоест. Ты поймешь, что такое «скучное тихое счастье», как сегодня, – это лучшее, что есть в земной жизни.

– А что, есть неземная жизнь? – Глаза его загорелись.

– Есть, мальчик. И она прекрасна. Ради нее ты научишься терпеть земные трудности.

– Расскажи, какая она? Когда начнется? Где это? Как туда добраться?