Текст книги "Дети света"

Очищение огнем

«Мы играли вам на свирели…»

Итак, благословение на издание книги получено. Из разных городов, даже из-за границы десятки читателей в письмах задавали один и тот же вопрос: «Такие книги о нашей жизни сейчас нужнее всего! Почему их не издают?» Петр распечатал на принтере несколько экземпляров, упаковал в папки и составил список издательств.

В первом издательстве его принял главный редактор. На вид ему было лет тридцать. Петр объяснил, о чем он пишет. Рассказал, как люди воспринимают его рассказы. Редактор, буровя его цепким взглядом, выслушал с интересом.

– Хорошо. Мы ознакомимся и обязательно с вами созвонимся.

Он небрежно швырнул папку на пачку подобных. Пыль поднялась в воздух. У Петра защемило сердце. Захотелось вернуть папку, но он сдержался и тихо вышел.

Почти то же самое повторилось и в другом издательстве, потом в третьем. Борис с Иннокентием тоже подключились. Они съездили по своим адресам и раздали еще три экземпляра. Как читатели, они делились своими впечатлениями. Их внимательно выслушивали.

Пока издательства знакомились с материалом, распечатанные рукописи расходились по стране. Из монастырей и дальних приходов, из больших и малых городов и сел стекались к Петру восторженные отзывы. Священники рассказывали, как обычные нецерковные люди после прочтения рукописи приходили целыми семьями, крестились, исповедовались и причащались. Предлагали свою помощь храмам. Отовсюду неслись вопросы: «Где книга? Почему не издают? Это сейчас надо, как воздух!»

…Первое издательство отказало. Потом второе, третье, четвертое…

– Почему? – спрашивал обескураженный автор.

– Слишком много чудес. Это соблазняет.

– Так ведь сколько Господь явил, столько и описано. Здесь нет вымысла.

– Пусть читают святых отцов. Они канонизированы. Им чудеса Бог давал по заслугам. А у вас обычные миряне помолятся и – на тебе все сразу. Так не бывает.

– У кого так не бывает? У вас или у тех людей, которые здесь описаны? У моих-то героев как раз бывает. А вы заметили, почему? Потому что среди хаоса страстей они вне страсти. Они не блудят, не воруют, не лгут, несут послушание, молитвенное правило, щедро раздают милостыню. В наше время это и есть подвижничество! А за это – и сила молитвы.

– Это не наше направление, – последовал ответ. Глаза собеседник уехали влево.

– Есть только два направления: одно – это о приходе человека к Богу, а другое – об уходе человека от Бога. И если я пишу о приходе к Богу, а у вас другое направление, то куда?

– Простите, – заученно ответил редактор, не подняв глаз.

Примерно такие же ответы пришлось выслушать в других издательствах. Интересная ситуация складывалась: читатели требуют: «давай!», а издатели: «не дадим, вам не положено, мы так за вас решили».

Борис ругался громко и выразительно. Иннокентий мягко недоумевал. Василий, издавший к тому времени несколько книг похожего направления, мудро улыбался: «Меня десять лет мариновали. Чего я только не наслушался! Терпи и ты. Только руки не опускай. Кому Господь дает вдохновение, тому и издателя даст. Молись, Господь поможет.»

Вечерами Петр после молитвы открывал Новый Завет, писания святых отцов и там пытался найти ответ на вопрос: почему?

Слова вроде «на Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи» (Матф. 23.2) многое объясняли, но настроения не поднимали. Так же и такие: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам, ибо сами не входите и хотящих войти не допускаете» (Матф. 23.13).

Как во времена Христа, так и доныне враг всюду воздвигает любому доброму делу препятствия через людей, взявших на себя право судить и решать за других по принципу «держать и не пущать». Успокоение приходило от осознания причастности к пути Спасителя. Ведь и Он испытывал подобное:

«Мы играли вам на свирели, и вы не плясали; мы пели вам печальные песни, и вы не рыдали» (Матф. 11.16)

На поле битвы, каковым стала рукопись Петра, встретился он с одним из тех, который в пух и прах разнес его рассказы. Поля рукописи пестрели заметками: «сю-сю», «ты еще слезку пусти», «вставить сюда персиковую кожу и бриллиантовую слезу», «блажь», «откуда мусор, из храма, что ли?». Вряд ли это ласкало глаз и согревало авторскую душу.

«Что-то, конечно, и не по делу, но в основном, прав мой парикмахер с острыми ножницами и густой расческой, – соглашался он. – Есть за что драть и скрести растрепанную шевелюру моих «гениальных строк». Хоть иногда и заносит ретивого. Например, когда напротив гениальной проповеди одного знаменитого старца, приведенной в рассказе дословно, жестокий приговор: «бред!» Вот уж, целился критик в меня, а попал в Небеса…»

Доставалось Петру и от эстетов.

– Что за речь? Что за выражения? – размахивал собеседник изящной рукой, рассыпая искры от агатового перстня на мизинце. – Где ты это слышал?

– Речь народная, выражения из живых разговоров, записанных сразу по приходе домой, – вяло отбивался Петр. – А слышу это каждый день.

– Почему же деревенский парень, придя в монастырь, говорит, как богослов? Это тоже из жизни?

– Разумеется. В монастырях приходится встречаться с людьми, которые и писали-читали с трудом, а Господь им такую мудрость благодатью дает, что и академикам ее не постичь. Возьми преподобного Старца. Как глубоко ему удалось передать великую мистику непосредственного богообщения и созерцания. И сравни его речь, простую и доходчивую, с богословскими трудами – тяжеловесные фразы, словечки вроде «преимущественно-апофатический», «преимущественно-катафатический», «детерминистский», «бытийно-апостасийный» – язык можно сломать. А ведь говорил Старец, что богословие – пустое, а главное ― смирение и любовь к врагам. Иначе как объяснить один момент: читаешь Старца – душа горит и требует покаяния и молитв, а как переходишь на богословие – вместо горения в душе – холод и разлад?

– Да у тебя самого авторская речь то простая, то тяжеловесная.

– Грешен, батюшка. Писать просто – это очень сложно. Об этом еще Толстой говорил.

– Нашел, кого цитировать.

– Пока он не лезет в богословы, а описывает жизнь, как она есть, – он велик. А как пытается учить народ-богоносец, как правильно в Бога верить, – тут, конечно, стоп-машина и задний ход.

– Ай, брось ты! Да у нас, что ни писатель, то урод, что ни поэт – то пьяница и бабник. Возьми хотя бы этих: Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Бунин, Чехов, Ахматова, Блок, Бродский – это ж паноптикум, анатомический музей!..

– Да, задолжало вам человечество… – вздохнул Петр.

– А вообще-то заметил я одну зависимость, – сверкнул очками собеседник Петра. – Это интересно… Чем изысканней стиль изложения, чем вычурней слова, – тем меньше смысла в сказанном. Наверное, здесь имеется какой-то скрытый конфликт между формой и содержанием. Так что ты там о великом русском?..

– А вот пример из моей жизни, только обратный. Когда я учился в институте, старостой в нашей группе был очень серьезный «взрослый мужик». В отличие от нас, до института он служил в армии старшиной. В институте он говорил правильно, красиво и веско. И вот как-то послали нас на картошку в его деревню, откуда он родом. Все были поражены, как сразу он превратился из солидного мужчины, облеченного властью и авторитетом каждого слова, – в деревенского мужика, у которого что ни шаг, то мат. При этом он жутко окал, растягивал слова и вообще половину, чего он говорил, мы не понимали – сплошной деревенский сленг. Кстати, когда мы вернулись в институт, и речь его вернулась в прежнее русло. Так что речь русского человека многогранна, и описывать ее, одно удовольствие.

– И все-таки это не литературно! Не надо нам разговорной пошлости.

– Литература, по-твоему, – это где припудренная ложь для соблазнения во грех и авторского тщеславия? Где речь бандита, таксиста и студента Кембриджа – одинаково правильная? Вот уж в чем меня не надо упрекать – это в пристрастии к такой культуре-литературе. В моих рассказах – живые люди с их проблемами, тяготами, которые мне не безразличны. Это мои ближние, и Господь внушает их любить.

– Вот и люби их сам, а нам этих твоих народных масс не надо.

– «Ибо пришел Иоанн: ни ест, ни пьет; и говорят: в нем бес. Пришел Сын Человеческий, ест и пьет; и говорят: вот человек, который любит есть и пить вино, друг мытарям и грешникам». Мр. 11, 18-19

– Ты это про что?

– Про народные массы и почему пишу для них. Если взять Библию, то при желании можно выписать и размахивать тысячей соблазнительных мест. Это потому что, описывая человеческую жизнь, невозможно обойти ее греховность. И Сам Господь, и великие пророки, и праведники обязательно, как сквозь тернии, проходили через соприкосновение с грехом. В Библии описываются и убийцы, и блудники, алчность, и содомия, предательство и богохульство. А что уж говорить и писать нам, живущим в последние времена?! Тут встретишь какое-то чахлое подобие доброты – радуешься, будто открытие сделал…

Петр отыскал на книжной полке сборник рассказов начинающих авторов, который когда-то ему понравился. По почте отослал свою рукопись с рассказами в адрес этого издательства. А спустя две недели ему позвонил мужчина и представился заместителем редактора. Он назначил встречу в «любое удобное время». Перед встречей Петр молился, вычищая из души страстное волнение.

На одной из центральных станций метро на дубовую лавку рядом с Петром присел мужчина лет тридцати и вежливо назвал свое имя: Дмитрий. Совершенно спокойно и дружелюбно рассказал он о своем издательстве. Его ровная речь, радушие, природная доброта очень скоро напрочь смели все преграды. Дима воцерковился двенадцать лет назад, сотрудничает в издательстве три года и это ему принадлежит замечательная идея объявить конкурс молодых авторов. Разослали они полтора десятка объявлений по православным газетам и получили результат, которого даже и не смели ожидать: сотни рукописей со всех уголков России. В первый сборник отобрали они лучшие рассказы, подсократили их и издали.

– Как быстро раскупили? – поинтересовался Петр.

– Разбирается тираж очень тяжело, – сознался Дмитрий.

– Мне, кажется, понятно, по какой причине, – вздохнул Петр. – Во-первых, обложка весьма скромная. Ты сам посмотри, сейчас обложки на церковных прилавках одна другой ярче и роскошней. А у этой книжечки вид самый, что ни на есть, незаметный. А во-вторых, таким изданиям нужна какая-то самая небольшая, но реклама. Поди, пойми, о чем книга, когда название ни о чем не говорит, а обложка ― тем более… Я и сам обратил внимание на вашу книжку, лишь когда продавец ее похвалил.

– Да, ты прав, конечно, но у нас очень слабые финансовые возможности. Кстати, если мы возьмемся издавать твои рассказы, ты нам сможешь помочь?

– Конечно, чем смогу, – кивнул Петр в ответ.

– Только вынужден предупредить, что кроме меня и работников издательства, которые залпом прочли твои рукописи, у нас главное слово за духовником. А батюшка наш человек очень занятой, и придется подождать, пока он найдет время.

– Что поделаешь, буду ждать.

Попрощавшись, Петр глянул на часы. Они проговорили два с половиной часа, хоть заранее договаривались на двадцать минут, не больше.

После встречи в метро Петр направился в Свято-Даниилов монастырь. Троицкий собор в это время закрыт, он вошел в храм Святых отцов семи вселенских соборов. Заказал благодарственные молебны, купил свечей и обошел подсвечники.

За Распятием в самом углу он обнаружил образ евангелиста и апостола Иоанна Богослова. Поставил на подсвечник толстую восковую свечу. Подошел ближе, от образа на него сошли незримые теплые лучи. Не кожей, не лицом почувствовал их мягкую теплоту, а сердцем. Обратился к любимому ученику Господа с простыми словами. Попросил помочь ему в издании рассказов, если это дело полезное, а если это вредно, то разрушить.

И хорошо стало ему здесь с Иоанном, Богословом, апостолом любви, тайнозрителем Откровения, возлежавшим на груди Спасителя на Тайной вечери. Вспомнились выдержки из его жития. Вот они с Иаковом, горячие и молодые «сыны грома» просят Иисуса позволить, подобно пророку Илие, низвести огонь на Самарию за то, что отказались самаряне принять Господа. А в ответ: «Не знаете, какого вы духа». Вот юный, безбородый Иоанн вместе с Богородицей Марией вдвоем скорбят на Голгофе у окровавленного Креста. Как пережили их любящие сердца событие, чудовищней которого ничего не было и не будет вовеки? Этого никому не понять.

Вот апостол Иоанн воюет с иудеями, язычниками, колдунами, сорок дней лежит на дне морском и спасается из пучины Божией милостью. Живьем варят его в кипящем масле, отравляют ядом – ничего его не берет. Вот претворяет солому в золото и спасает от смерти бедняка. На пустынном каменистом острове Патмос в пещере становится зрителем великой панорамы, на которой прошлое, настоящее и будущее – все одновременно. И раскрывается ему эта великая тайна цикличными кругами. События будущих времен, начавшихся тысячи лет назад, вплетаются в текущее сегодня – будто Творец и Вседержитель приоткрыл занавес того вечного и бестайного видения, которым обладает Он Сам.

И, наконец, земной апофеоз Апостола любви: древним столетним старцем по выжженной пустыне бежит он за учеником, ушедшим к разбойникам, за человеком, предавшим и Господа и его. Святой умоляет остановиться, покаяться, обещает взять на себя его грехи… Чтобы еще одного человека, еще одну душу спасти! «Детки, любите друг друга», – повторяет он неустанно перед смертью. Впрочем, была ли смерть? Ведь ученики, обливаясь слезами, засыпали его землей живым. По требованию апостола. А на следующий день опоздавшие ученики раскопали могилу и тела не обнаружили. Согласно Преданию, живыми взяты на Небеса Енох и Илия для проповеди покаяния при антихристе. Но и апостол Иоанн восстанет для обращения последних ко Христу, только не в Иерусалиме, а в Европе. Получается, Иоанн Богослов также взят на Небо живым.

«Хорошо мне с тобой, апостол любви Иоанн, – прошептал Петр, неотрывно глядя на икону. – Тихо здесь у тебя и благоуханно, будто и нет зла вокруг. Ты в этот миг, выхваченный иконописцем из прошлого, в молчании, в великом внимании, когда смирением упраздняется неверный человеческий разум, затихают суетные мысли о земном, и внимательно вни-ма-ешь ты этому дивному светлому Ангелу-благовестителю. А он, устроившись на могучем твоем плече, доносит до твоего чуткого уха глаголы великой истины от Источника, Подателя и Держателя ее. Ты лишь замираешь в смиренном молчании и вни-ма-ешь. Все молчит, все замерло, утихло, упразднилось, умирилось, лишь пальцы неслышно пишут Благую Весть: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог… В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков». (Ин., 1. 1–4)

Никто не потревожил Петра во время этой немой беседы. Он как-то немыслимо осознавал, что евангелист Иоанн слышит его и молится о нем. Друг Спасителя, взятый на Небеса в теле, внимал ему. И это согревало.

«Скажи, благовестник любви Иоанн, как сумел ты простыми словами сказать то, что выдумать невозможно, чему противится логика человеческого разума? Наверное, и здесь господа эстеты вдоволь издевались над повторами, множеством «были», выходящими за рамки их представлений о словесности. Только из твоих слов льется свет истины, «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». (Ин., 1.5)

Диалог № 2

– Здравствуй, брат.

– Здравствуй и ты.

– Что-то плохо тебя слышно.

– Не обращай внимания. Просто я в соседней области сельский храм расписываю.

– Да?.. Мне кажется, мы чего-то в прошлый раз не договорили.

– Верно. Ты не указал направление, в котором следует мне идти.

– Ну, прости, погорячился. Бывает.

– Бог простит, и я прощаю. Прости и ты меня, если чем обидел.

– Да ладно… Вот ты сказал, что у меня нет опыта жизни по заповедям.

– Спрашивал, а не утверждал. Но ты не ответил.

– Отвечаю. Я считаю, что живу по заповедям.

– Каким? Озвучь, если не трудно.

– Ну как, каким?.. Не убий…

– А ты как-то жаловался, что принуждал своих жен к абортам.

– Ну, это же не я, а они с врачом. Один за это деньги получает, а другая прекращает страдания, потерю фигуры и освобождается от кучи проблем. Да и разве можно женщину, которая хочет иметь ребенка, принудить убить его? Ты сам подумай.

– Невнятно. Но будем считать, что выкрутился, по ходу дела проявив изрядное лукавство. Теперь еще к теме. Святитель Иоанн Златоуст считал тех, кто не жертвует Церкви и нищим – хищниками, хуже убийцы.

– Снова ты передергиваешь!.. С тобой невозможно.

– Как святые отцы тебя, однако, бесят!.. В чем передёрг, скажи на милость? Конкретно.

– Я… не… убийца… Сам я никого не убивал.

– А людей ударял, толкал?

– Конечно. Как же без этого?

– Это из того же разряда грехов. Потому что не знаешь, какой толчок или удар чем закончится. Сколько женщин от удара в грудь раком заболело, знаешь? Обратись к онкологам, они расскажут. А сколько народу падало виском или затылком на острое, чтобы никогда не встать? Значит, все-таки заповедь «не убий» нарушал?

– Так кто тогда не нарушал?

– Не надо про всех. Ты – персонально – нарушал или нет?

– Ну, нарушал, что из этого?

– И так с каждой из остальных девяти. А говоришь, что живешь по заповедям. И меня во лжи обвиняешь. Ты пойми, единственно, что мне нужно от тебя, чтобы ты попытался разобраться с самим собой. Думаю, по этой причине ты мне и позвонил. Так давай поможем друг другу. Как древние христиане, если нет духовника, каждый исповедовался братьям. Потому что себе доверять в оценке духовного состояния – прямая дорога в ад.

– Ну ладно, прижал к стене! Грешен, чего еще?

– Будем считать, что первую часть притчи о блудном сыне ты успешно преодолел. Теперь можно приступить ко второй, с пиром. Духа. То есть с прощением и возвращением человеческого достоинства. Помнишь, в первой части достоинство у сыночка было…

– …свинским.

– Заметь, ты сам сказал. А это… мужественно.

– Благодарствуйте.

– Об этом после. Итак, мы все грешны. Диагноз поставлен, а значит, болезнь наполовину побеждена.

– И что же дальше?

– Сначала покаяние, потом епитимия.

– Кстати, ты прав. Последний раз я исповедовался года два назад. Да и службы перестал посещать.

– А по правилам святителя Василия, не посещающий храм более трех воскресений ― под анафемой.

– Ладно, допустим, я это дело поправлю. Что дальше?

– Жертва. Помнишь, к Спасителю подошел богатый юноша, который все заповеди исполнял с детства? Спаситель ему сказал, чтобы стать совершенным, сделай жертву. Раздай, мол, все имение нищим и следуй за Мной. А юноша отошел в печали, потому что был богат.

– Все раздать? Это невозможно. Да и совершенства я не жажду. Мне бы только спастись.

– Да, но юноша все заповеди исполнял. Много ли таких? Среди моего окружения из десятков людей ни одного. Для нас это что-то уникальное. Так что без жертвы нам, не исполняющим заповедей, никак не обойтись. Да ты не бойся. Ты только начни. Например, отдавай третью часть доходов в Церковь. И ты увидишь, как все изменится. Во-первых, твоя рука не будет оскудевать никогда, пока отдаешь. Во-вторых, ты приобретешь то, чего сейчас не имеешь – доверие к Богу.

– Это почему я не имею доверия?

– Потому что дальше языка и мозговых извилин вера твоя не проходит. А самое главное – это не болтовня, а практическая жизнь. Сказано, «рука дающего не оскудеет». А на практике ты давать не спешишь. Ты, конечно, желаешь, чтобы «не оскудевала», но первую часть обетования, то есть «дать», не исполняешь. Почему? Потому что не доверяешь этим словам. Не доверяешь Богу.

– А если рука все-таки оскудеет?

– Вот оно! Вот это сомнение и мешает вере. Здесь и кроется недоверие к Богу. А ты проверь. Если оскудеет, тогда у тебя будет вопрос к Богу, вопрос к священнику. А пока ты не испытал, что толку говорить. Пока ты не доверяешь Богу – ты неверующий. Начни делать, и вера придет.

– А ты пробовал?

– Да.

– И как?

– Ни разу не посрамил Господь уповающего на Него.

– Серьезно?

– Вполне. К тому же у меня есть своя статистика. А это штука неумолимая. Когда я начинал жить по вере, завел дневник. Собирал туда сведения собственные и от знакомых. Очень, знаешь ли, убедительная статистика получается.

– Ну-ка, расскажи!

– Что тут рассказывать. Сто процентов – вот и весь рассказ. Как сказал Давид, «я был молод и состарился, и не видел праведника оставленным, потомков его просящими хлеба» (Пс. 36.25). Так что «вкусите, и увидите, как благ Господь! Блажен человек, который уповает на Него. …ищущие Господа не терпят нужды ни в каком благе» (Пс. 33. 9,11).

– А как же двадцатилетняя куртка?

– Она еще вполне приличная.

– Куда же средства тратишь?

– На Небесах дом строю.

– Почем знаешь, что он строится?

– Верю. Значит, строится.