Текст книги "БП. Между прошлым и будущим. Книга первая"

– Чтобы с коктейльчиками стоять и говорить «за литера-туру» – наверное, не обязательно быть большим писателем…

– Но это часть литературной жизни! Это очень важные вещи. Коктейльчики и даже сплетни литературные существуют. Хотя, собственно литературный процесс замедлен. Но он всё таки – есть! Я вот в прошлом году летом в Керчи познакомился с молодыми 20-летними поэтами – и увидел, что они как-то хотят сохранить литературу, там что-то есть обнадеживающее. Такая богема, понимаешь! Но пьют – пьют слишком много. Хотя там всё это всегда было… И это тоже говорит о чем-то: существует жизнь. Так что поле пустым не останется – оно может временами хиреть, и, кажется, вот уже совсем ничего не останется… а потом новое начинает пробиваться. Русские мальчики – они не могут без литературы. Ну, хотя бы для удовлетворения своего тщеславия…

– Но вот, представим себе ситуацию: Аксенов сегодня живет в России. Живет постоянно. Нынешняя среда – не отбила бы она охоты к писательскому занятию?

– Не свали я оттуда, я, видимо, писал бы. Но иначе, потому что как-то иначе бы всё воспринимал. У меня, как у нас у всех здесь, образовалась определенная ментальность. Сегодня мы просто не сможем вернуться туда. Не физически – физически, так сказать, мы постоянно возвращаемся. У меня и квартира теперь есть в Москве, так что я как-то даже не чувствую, что совсем уж оторван от страны. И я возвращаюсь туда – но совсем вернуться туда не можем. Мы «испорчены» эмиграцией, мы еще не стали американцами и немножко перестали быть русскими.

* * *

Квартира. В 88-м году, в самое, можно сказать, либеральное время дверь в квартиру Аксеновых взломали топором, вещи выбросили. Произошло это под аккомпанемент протянувшейся на семь месяцев травли, развязанной в журнале ”Крокодил“. В ней было все – ушаты грязи, закамуфлированной под литературную критику, ”письма трудящихся“ и прочий испытанный инструмент уничтожения доброго имени из арсенала большевистского Агитпропа. Особенно бесило их то, что годы пребывания Аксенова на Западе в еще большей степени укрепили его писательскую репутацию: все, написанное им, оказывалось переведенным на английский и другие языки. ”Скажи изюм“, например….

Этот роман начал писаться через несколько месяцев после высылки писателя – как аллегория по мотивам подготовки альманаха ”Метрополь“, только в нем действовали не писатели, но фотографы. А все остальное – почти то же… Потом – ”Бумажный пейзаж“, ”В поисках грустного бэби“, ”Желток яйца“.

Успешность писателя на Западе замолчать не удавалось – соответственно, не прекращалась и кампания по очернению его имени. Забавный пример: маршал авиации в беседе с И.Шевцовым в тон ему заявил – ”3а границей действует банда “Аксенов и другие”. Почему Иван Шевцов, автор полуфашистского романа “Тля”, понятно. Но – причем маршал авиации?…

Когда Аксенов впервые после отъезда оказался в России – это было в 89-м, и прибыл он как бы персоной нон грата для советских властей – жить пришлось в доме пригласившего его в Россию американского посла. А во второй приезд – в гостинице “Минск”. Квартиру Аксеновым дали после августа 91-го – хотя решение Моссовета по этому поводу было задолго до него. “Путч потребовался, чтобы вернуть жилье!” – шутил по этому поводу Аксенов.

– Ну, раз уж мы оказались готовы при определенной возможности уехать оттуда, стало быть, до конца мы никогда и не ощущали себя там по-настоящему, – предположил я.

– Знаешь, кто – как. У меня подобного ощущения не было: я-то вообще в эмиграцию не собирался. А сегодня я уже не член той среды: я русский писатель, но отчасти уже и американский. Судить об этом можно и по тому, что я часто адресуюсь к американскому читателю – в равной степени, как и к русскому. Либо даже больше…. Поэтому у меня сложилась такая ситуация – я не всегда ощущаю себя там своим. Я замечаю, что и люди не воспринимают меня…

– Как своего?…

– Они, вроде бы, делят все, что я сказал, на эту ситуацию – “но он же не здесь, не с нами”. Они все еще живут своими стереотипами. При том, что часть российского творческого мира находится теперь вообще не поймешь где. По всему миру….

– А ментальность сохраняется – и это влечет за собой проблему, с которой нам в газете нередко приходится сталкиваться: прекрасные, талантливые русские литераторы по разным причинам хотели бы сегодня печататься за рубежом – но редко, когда удается отобрать из присылаемого то, что примет наш читатель. Оно и понятно: россияне привычно аппелируют к знакомой аудитории…. Видимо, необходим все же опыт жизни здесь или еще где-то – но вне России.

– Ты понимаешь, иногда меня раздражает здешняя литературная жизнь: она так не похожа на российскую. Она такая “резервд”* – сдержанная, заключенная в самоё себя. Здесь, правда, нет истерики, которая нас там сопровождала, и поэтому иногда я чувствую колоссальную признательность этой ситуации. Вот возьми мой последний роман – “Московская сага”: в России на него были напечатаны омерзительные, похабнейшие, бездарные рецензии. Собственно, даже и не рецензии в привычном нам смысле: они сейчас восприняли этакий метод “рецензирования” – путем пересказа.

Так ведь любую вещь можно пересказать в ерническом, дурацком тоне! А вернувшись в Штаты, я нашел здесь целую пачку серьезных американских и других газет с прекрасными отзывами на этот роман… И я подумал: конечно, всегда приятно то, что положительно, и неприятно то, что отрицательно. Но, с другой стороны, я просто увидел, что это иной уровень. Вот эта вот сдержанность, англосаксонский “андерстэйтмент”** – он дает иногда результаты куда более серьезные, чем наша российская истеричность и колоссально предвзятое отношение. Эту предвзятость я ощутил во всем! В том, например, что я старый уже шестидесятник.

– Ну, к шестидесятникам там сейчас специфическое отношение… – не мог не согласиться я, поскольку слежу достаточно внимательно за определенными публикациями в российской прессе.

– …Ненавидят меня за то, что я за границей живу – как они полагают, на всем готовом… – продолжал Аксенов.

Можно только представить себе, как теперь завидуют писателю, поселившемуся в Биаррице, на юге Франции, – думаю я сегодня, спустя годы после нашей беседы…

– Думаешь – откровенная зависть? – допытывался тогда я у Аксенова.

– Да нет – не зависть, – поправился он, – а какое-то раздражение: приезжает, мол, некий мэтр, тут печатается… какого, спрашивается, хера – пусть к себе едет! Ну, и так далее… Я не исключаю еще и такую вещь: параметр художественности не любят. Почему, например, на Булата набросились – особенно после присуждения ему Букеровской премии – как свора собак? Да потому, что художественно слишком! Не любят, не чувствуют художественности. А когда сталкиваются с ней, когда видят своими глазами – приходят в ярость.

– В принципе, ты удовлетворен тем, как всё складывается здесь у тебя? Я не говорю сейчас об университетской работе…

– Аксенов уже не первый год сетовал: “Вот бы завязать с ней совсем – и только работать, писать бы больше, – так ведь кормиться надо, от одних изданий пока не прожить”.

Пришло время – проживает, что и замечательно: врученный ему престижнейший “Русский Букер-2004” – не в последнюю очередь есть результат того.

Но и тогда он говорил:

– Пишется мне хорошо. Думаю, я в хорошей писательской форме. Сейчас начал новый роман и чувствую себя как бы заведенным на это дело. Роман очень сложный, в отличие от “Московской саги”, написанный традиционным образом, но с такими постмодернистскими местами, с элементами сюрреализма. Это мой первый роман, где все действие будет происходить в Америке, частично в Лос-Анджелесе. Почему, кстати, я и хочу приехать в Лос-Анджелес, оживить в памяти обстановку.

И в этом романе очень много еврейской темы, которая меня сейчас стала интересовать гораздо больше, чем раньше. Но не потому, что я почувствовал себя больше евреем, чем я был. Видимо, всё связано с моим интересом к истории, к прошлому человечества, ко всему, что мы прошли. В романе у меня сталкиваются два колена одного еврейского рода: два однояйцевых близнеца 120 лет назад сбежали в Америку; один там остался, другой вернулся в Россию – и эти два колена не знали друг о друге совершенно ничего. А потом вдруг один из потомков вернувшегося эмигрирует, попадает в Америку и случайно выходит на этот огромный клан вроде бы своих родственников. Но это уже не его родственники, они – совсем другие… И начинается поиск корней.

– А публицистика много отнимает времени? – тексты печатные и радиоскрипты за подписью Аксенова, когда они появлялись, мы непременно упоминали, а нередко, и цитировали в «Панораме», так что вопрос мой был не случаен.

– Обращаюсь к ней периодически. Иногда пишу по-английски. Когда приглашают… Потому что, если ты сам что-то предложишь, – ну прочтут, скажут: спасибо, интересно. И на этом – всё! Другое дело, когда приглашают…

Аксенова приглашают: на газетные и журнальные полосы самых престижных изданий – здесь и в Европе, на конгрессы, посвященные проблемам литературы, и вообще – современности. Вот забавный отрывок из давнего его письма ко мне: “Собираюсь в Копенгаген на уникальную литконференцию… Маята, как ты знаешь, вернулась из последнего вояжа, как говорится, ”ин уан пис“, однако без чемодана. В чемодане было много хороших вещей, в частности, пара кирзовых сапог от Е.Попова, ватная телогрейка от него же (я уже представлял, как еду в этой телогрейке в Копенгаген)…”. А кроме копенгагенской был еще не один десяток конференций, симпозиумов и т. п.

Сказать же, что писательская судьба в Штатах проста и легка – поверят разве что только в России. Вспомним выступление Аксенова в Вене на литературном конгрессе международного Пен-клуба. Работа конгресса как раз началась его сообщением – воспроизведенным “Литературной газетой” где-то в конце 91-го года. В частности, писатель тогда заметил, что на Западе искусство действительно принадлежит массам – если использовать эту лукавую большевистскую формулу.

Принадлежит по-настоящему – потому что массы платят за него деньги. Хорошо ли это? Наверное, не всегда – потому что нередко финансово успешными становятся бездарные книги. Но они продаются большими тиражами, и книгоиздатели их авторов называют “большими писателями”. А авторы книг, расходящихся малыми тиражами, в понимании книгоиздателя остаются “малыми писателями”.

В том же выступлении Аксенов с горечью заметил: “Мир коммерции не может не повлиять на мир артистизма. Обратное движение, увы, почти отсутствует…”

Плохо ли это? Как судить.

* * *

Спустя год или два в Лос-Анджелесе гостила Иванова Наталья, заместитель главного редактора «Знамени» Чупрынина. Мы ужинали у её однофамильцев, только ударением отличны их фамилии – у Ивановых Комы и Светы оно на втором слоге, у Наташи, как у большинства – на третьем. Из её рассказа следовало, что жизнь журнала трудна, гонорары мизерны, и что для поддержки авторов введены ежегодные премии по нескольким категориям публикаций.

Сказать, что «Панорама» к тому времени вполне преуспела в финансовом отношении, было бы явным преувеличением. Но и при этом мы захотели, и сумели из скромного бюджета издательства выкроить некоторую сумму, а точнее – полтысячи долларов: для нас она не являлась критической, но россиянину той поры, да и вообще литератору, если он живет от получаемых гонораров, была бы явно кстати. Об этом было чуть выше в связи с нашей премией Войновичу.

А то, что я собираюсь сейчас рассказать, я бы, наверное, и не вспомнил, если бы не…

Так вот, об этом «не»: кажется, в 82-м или в 83-м году я в сопровождении приятеля, Бори Мухамедшина, художника, живущего в Германии не первый год, шел по платформе железнодорожного воказала Мюнхена, направляясь к кассе, за билетами, поскольку пора было продолжить знакомство с Европой – о чем уже было в предыдущих главах. А этот эпизод… На самом подходе к кассам мы лицом к лицу столкнулись с Булатом, чуть позади него с небольшим чемоданом шел Войнович.

Обнялись – «привет», «привет», «как дела» – ну, словом, всё, как происходит при неожиданной встрече. С Войновичем мы знакомы были слабо, почти никак, – не случилось, и не было ничего удивительного в том, что он после первых «здра-сте» почти сразу отошел от нас с Булатом на шаг и заговорил с Мухамедшиным. Мне даже показалось, что он старательно не смотрит в нашу сторону – ну что ж, деликатность проявляет, подумалось. Так и ладно…

Простояли мы так совсем недолго, от силы минут пять, и только перед самым прощанием он обернулся вдруг ко мне со словами – «Зачем же так печатать?». Честно, я не понял, о чем он, пока он не продолжил – «…вот и Соколов». И теперь я сообразил, что Войнович прочел незадолго до того опубликованный в «Панораме» текст моих разговоров с Сашей Соколовым, где тот со свойственной ему прямотой заметил что-то вроде: «Ну, если то, что делает Войнович – это литература, то я занимаюсь чем-то совсем другим…». Наверное, чуть ниже будет повод привести сказанное им дословно.

Там он и по поводу романов Аксенова выразился как-то нелицеприятно (что-то вроде – “манная каша”). Ну и что, дело вкуса. А Аксенову, может, не нравится то, что делает в литературе Саша Соколов. Сказал Соколов – ну, он так думает, и что с того? Так примерно я и ответил тогда Войновичу – что ж тут обижаться-то…

«Как, что? – не согласился Войнович, – мало ли что кто скажет! Надо всё же отбирать, что печатать, и что – нет». Признаюсь, я не нашелся тогда что ответить, кроме как – «Ну, выразился так Саша, это он так сказал…», – да и что я мог ответить писателю, который и страну-то свою оставил как раз оттого, что там отбирали у него же – что печатать, а что нет. Да ведь не только тексты – и квартиру отобрали… Правда, вернулся со временем писатель в возвращенную с переменой власти московскую квартиру – и в час ему добрый.

С того года и до последнего времени почти не пересекались больше наши пути. Войнович продолжает писать, много, зарубежные издания его охотно печатают, да и российские не обделяют вниманием – имя всё же. Что-то мне нравится, что-то меньше. Его роман «2042» так и совсем показался неудачей талантливого писателя. А кто-то им восторгается. Бывает…

Это было уже потом, когда заметил я замечательный рассказ Войновича, опубликованный в «Знамени», явно тянувший на премию, названную нами «Россия без границ» – для авторов, оказавшихся в силу разных причин на жительстве в российской диаспоре.

Об обстоятельствах, сопутствующих вручению ему нашей премии, было выше – забыть бы пора, так нет ведь… О них – чуть позже, там, где коммментарий Игоря Губермана по сему поводу.

Вернемся, однако, к нашей беседе с Аксеновым, это так, вспомнилось – к вопросу о поддержке журналов. Поддержали, значит. Ладно, проехали, подумал я тогда – так что и после этого были вручения нашей премии.

* * *

Москва, начало 2000-х. Аксенову присужден «Букер»… После заседаний и множества пресс-конференций в связи “Букером-2004”, и после вечера в Большом зале Дома литераторов, за сценой, в неформальной обстановке удалось нам с Аксеновым всё же коротко общнуться. А спустя год читаю в газетах: председателем жюри премии ”Русский Букер 2005 года” избран, кто? Точно, Василий Павлович Аксёнов.

И на этом вручении довелось мне быть – спасибо председателю. Правда, в этот раз не обошлось без коллизий вокруг премии, да таких, что вручать премию поручили кому-то из жюри: Аксенов отказался категорически, были тому причины… А кому интересны подробности – полистайте газеты, там их предостаточно.

* * *

Уже который год у меня на полке в числе самых дорогих мне книг, дареных авторами, стоит репринт первого издания “Метрополя”.

Вот как вспомнил Аксенов историю сборника в одной из первых российских публикаций, ставших возможными в конце 80-х:

“Идея… зародилась в начале 78-го года в стоматологическом центре Тимирязевского района столицы… В двух соседних креслах полулежали два обвисших пациента, 45-летний с чем-то я и мой младший друг, 30-летний Виктор Ерофеев. Наш общий мучитель доктор Гуситинский, сделав нам уколы новокаина, удалился. Лучшего момента для разговора о текущей литературной ситуации не найти.

Виктор пожаловался, что у него опять что-то зарубили, да и у Женьки, мол, Попова положение ничуть не лучше. Я сказал, что хорошо бы нам всем уехать на какой-нибудь остров и там издать что-нибудь неподцензурное… Да что там острова искать, промычал Виктор, давай здесь издадим альманах чего-нибудь хорошего. Так, под влиянием не исследованных еще свойств зубной анестезии, зародилась идея…”

Десяток лет спустя юмор по этому поводу кажется уместен, – а тогда все же было не до него: визиты чекистов, вскрытые письма, прослушиваемый телефон, уличная слежка… Однако “Метрополь” состоялся – всего 26 имен. Хороших имен. Теперь – неподцензурных. Недавно я заглядывал в мастерскую Мессерера Бориса – это там, на мансарде, в близком тылу Нового Арбата – рождался “Метрополь”… Удивительное место – кажется, там сохраняется аура той поры – чреватой нешуточной опасностью для собиравшихся здесь, но и увлекательной.

В общем, постановление Московской писательской организации в 79-м году вовсе не было неожиданным: “…Крайне низкий писательский уровень… организаторы, по-видимому, и не помышляли о литературных целях. Они ставили перед собой совершенно иные, далекие от литературы, искусства и нравственности задачи”. Ну, и т. д.

Это – по поводу сборника, выпущенного машинописным способом в количестве нескольких экземпляров, ставшего чуть позже оригиналом для репринтного его издания Карлом Проффером в Америке. И вскоре из уст первого секретаря Московской писательской организации Феликса Кузнецова Аксенов услышал: “Твой отъезд устроил бы всех”.

– Это звучало, – вспоминал Аксенов, – как санкционированное руководство к действию. В тот же день я позвонил знакомому профессору Калифорнийского университета… и вскоре выехал с женой в гости на полгода…

На титульном листе моего репринта, того самого, надпись: “Альманахи всех стран – соединяйтесь! Саше Половцу привет от всей банды. В.Аксенов, 14 июня, 1981”. Вообще-то, я люблю автографы Аксенова, как и самого их автора, а автографов этих у меня набралось немало, век не рассчитаться. А однажды был случай, в Калифорнийском университете произошел фестиваль, футуристический, в связи с чем Василий Павлович явился с разрисованным лицом и морковкой в нагрудном кармане, а мне, чтобы не выделялся, вывел на лбу фломастером три латинские буквы: “XYZ”. Издали, если не вглядываться, выглядит, скажем так, вызывающе. Вот она эта фотография, передо мной она сейчас.

Кто-то из состава “банды” участников неподцензурного альманаха, со временем, уже здесь, в Калифорнии, поставил и свою подпись. В.Ерофеев… А.Битов… Е.Попов… М.Розовский… Б.Ахмадулина… А кому-то я забыл в их приезд раскрыть альманах на нужной странице. Или – не успел. Значит – в другой раз, но сделаю это обязательно, они обязательно будут сюда приезжать. Не будет только другого “Метрополя” – не перестаю надеяться, потому что не потребуется (даже и сейчас, когда столько всякого на глазах меняется), потому что никогда больше не будет повода в России к самодеятельному изданию неподцензурного литературного сборника.

Очень хочется в это верить.

Декабрь 1995 г.

* * *

Кажется, в те же дни, или в другой раз, я завел Аксенова в лос-анджелесский кавказский ресторанчик, где хозяином и шеф-поваром был армянин, Харут, на американский лад называвший себя Гэри. Ну, Гэри – так Гэри, важно же то, что в свое время он служил главным поваром в павильоне Армении на ВДНХ, и такие шашлыки, как в его ресторанчике, тогда в Лос-Анджелесе никто и нигде не готовил.

Заглядывал и я к нему, чаще с друзьями – показывал им, как и где следует обедать. И потому Гэри, завидя меня с друзьями, не спрашивая, накрывал стол закусками – самыми разными, и называлось это у него «шурум-бурум по-половецки», что означало всего понемногу.

То же начало было нам с Аксеновым предложено и в этот раз, и мы приняли под капустку по-гурийски, копченую осетринку (и, конечно, под кинзочку, петрушку, укропчик) рюмку-другую холодной водки. Это тогда Василий Павлович немного себе позволял, не то что теперь – ни грамма! А тогда Гэри, хитро улыбаясь, поинтересовался у нас: «А ти горный улитка ел?». «Ти» – относилось к нам обоим одновременно, и так же одновременно мы отрицательно покачали головами – нет, не ели. «А что это?». – «Сейчас угощу!». И, так же хитро улыбаясь, он удалился, а минут через десять пред нами дымилось аппетитное даже на вид блюдо – куски чего-то сероватого цвета размером с кулачок ребенка и примерно той же формы.

– Вкусно! – отметили мы, запивая «горных устриц» холодным бадвайзером.

– Ага! – восторженно, громко так, что было слышно во всем небольшом зальчике: – Ти знаешь, что ти ел! – барани яйца!

Сказать, что на нас это сообщение не произвело впечатления, – было бы неправдой. Произвело, но не настолько, чтобы немедленно бежать во двор с двумя пальцами в горле – да нет. Просто приняли мы еще по несколько граммов водки, что в нашем положении было оправданно, запили их крепчайшим кофе из джезвы и, уходя, посмеялись вместе с Гэри…

Послесловие. Четверть века спустя

Что было потом – никто, конечно же, предположить не мог. Не сразу имена ставших по разным причинам и поводам эмигрантами русских писателей начали упоминать – не в сопряжении с привычным “отщепенец” и тому подобными эпитетами – пионерской явилась статья в “Известиях” – а потом стали печатать и их тексты. Сначала Аксенова вспомнил, кажется, “Огонек” Коротича.

Хотя незадолго до того (подсказал мне недавно Гладилин, по долгу парижской службы на Радио “Свободная Европа” следивший за советской прессой) опростался мерзким фельетоном “Крокодил” – и это стало первым упоминанием там имени Аксенова. И пошло: Зиновьев, Максимов, Гладилин… Появились и новые имена – главным образом тех, кто стал писателем уже будучи в отъезде, “в изгнаньи” – Довлатов Сергей, например. Хотя кто его изгонял? Просто стало можно уехать…

Теперь российские издательства стали охотиться за их рукописями, переиздавать книги, вышедшие за рубежами России – в Штатах, в Европе…

Бывает, нам с Аксеновым случается видеться в Москве. Помню, в первый приезд сюда я зашел в книжный магазин, один из “самых-самых”, на улице Тверской (для нас, уехавших в семидесятых, она остается “Горького”, даже – если по-студенчески – “Бродвеем”). В одном из залов магазина было особо тесно – там скопилось человек пятьдесят, они окружили Аксенова, читавшего отрывки из нового романа, только что опубликованного здесь, в России.

Кажется, в тот же приезд мы зашли с ним обедать в ресторан “Дома кино” на Васильевскую улицу. Зал на четвертом этаже пустовал, и только в стороне, у стены, стоял накрытый “под банкет” стол. Закуски были почти не тронуты – только с краю заметили мы две-три тарелки, с которых недавно ели.

“Ждали гостей на поминки – сегодня хоронили Евгения Миронова… Никто не пришел”, – пояснила офциантка. Случается и такое. И ведь, правда, хороший был арист, даже очень… Жаль.

А возвращаясь в 2005-й, несколькими днями позже, на вручении “Букера”, Аксенов председательствовал поочередно с Кабаковым Александром на творческом вечере-юбилее Анатолия Гладилина, устроенном в ЦДЛ. И я там был, мед-пиво пил, передав перед тем юбиляру памятную медаль Американского фонда Окуджавы, но также и выступил с коротеньким мемуаром, соответствуя тону этой встречи, заданному ее участниками – примерный текст его приведен в главе книги, посвященной моему замечательному другу Толе Гладилину.

Аксенов в тот же день должен был получить премию “За достижения русской литературы в зарубежье” – как-то так она называлась. Отказался В.П. и здесь – прознав, что вместе с ним награждались некие “писатели-чекисты”, так он пояснил за ужином, последовавшим за официальной частью вечера Гладилина, причину этого отказа.

Таким был Василий Павлович Аксенов и таким по сей день остается в моей памяти.

1995–2010 гг.