Текст книги "Стать героем"

Доселе красивая, полная мирной лесной жизни поляна, цветущая и благоухающая, сейчас наполнилась новыми красками. Казалось, над ней померк небесный свет, а небо стало серым. Около сотни убитых и раненых лежали тут, среди цветов и примятой травы. Ветер разносил в округе печальную песню – стоны раненых, уходящих в последний путь. Казалось, им вторит лес, едва слышным шелестом листьев, редкими криками птиц.

Ополчение потеряло убитыми не менее двух десятков, а это почти четверть от вышедших на поляну деревенских защитников. Среди убитых было и два дружинника. Этих с особой скорбью и почтением уложили в подкаченную из деревни повозку их боевые товарищи. Остальных умерших тоже разложили по повозкам.

Возвращались разведчики, лагерь разбойников был обнаружен, никакого сопротивления в нем не оказали, так как охранялся он ранеными и калеками. Все здоровые лесные бандиты были убиты и пленены в результате битвы.

Отряд Гордолюба исчез бесследно. Взятые в плен разбойники охотно рассказывали о сговоре с ним и его сегодняшнем предательстве. Как оказалось, Гордолюб привел ополчение на поляну, хотя разбойники изначально не собирались давать бой. Но сын старосты заверил их, что ополчение пришло в малом количестве, и истребить его не составит труда. Как стало понятно, Гордолюб вел двойную игру. Когда разбойники вышли на бой, он обещал придти на помощь со своим отрядом, но вместо этого, украв часть разбойничьей казны, скрылся. Таким образом, он столкнул две стороны, чтобы те понесли жестокие потери. Все это было выяснено уже позже, когда ополчение вернулось в деревню. Пускаться в погоню было поздно.

Плачем и стонами сопровождалось возвращение. Новоиспеченные вдовы рвали на себе волосы, ведь без главы семьи они были обречены на бедность. У некоторых погибли не только мужья, но и сыновья, которые могли бы взять на себя хозяйство. Жалованье погибших было отдано их семьям, но это было слабым утешением.

Впрочем, ополчение вернулось с победой, какой бы она ни была горькой, но победой. А победа обернулась захватом казны разбойников, их оружия и припасов. Разбойники долго кутили на дорогах и успели скопить немалые богатства для подобной банды. Часть трофеев уехало в столицу с дружинниками, другая часть была взята старостой, что-то досталось и обыкновенным ратникам. Свою награду получил и Паша. Он сам не знал, насколько это много или мало, но явно ощущал, что две серебряных монеты, боевой топор и меховой доспех никак ему не заменит потраченных в ужасе битвы нервов. Хотелось вернуть время назад, чтобы избежать всего этого, пожалуй, от самого начала удивительного путешествия.

Хоть он и зарекся пить, однако сейчас испытывал острое желание напиться до беспамятства. В борьбе с этим желанием он принялся отжиматься от пола, пока не подкосились руки. Тогда он лег на свой трофейный доспех, и, тяжело дыша, уставился в небо. Легкие облака и синяя безмятежность неба сменялась образами из воспоминаний. Теперь казалось, что битва закончилась в доли секунды, но каждый ее миг стоял перед глазами, не желая покидать Пашиных мыслей.

Двор старосты гудел голосами, кто-то продолжал делить добычу, громко бранясь, кто-то не менее громко горевал по убитым. Пленным разбойникам разрешили похоронить своих собратьев, многие сельчане были против этого, что стало еще одной причиной для брани.

Созерцание небес прервал невесть откуда взявшийся волхв.

– Вставай, собирай вещи, и пойдем.

– Куда? – безучастно, просто для отмашки, уточнил Паша.

– Ко мне, – улыбаясь, ответил волхв, – будем считать, что у старосты ты не прижился.

Как выяснилось, Далигор не верил до последнего в подлый поступок сына. И если не винил во всем Пашу, то по крайней мере относиться к нему с доброжелательностью не собирался. Ведь именно с его появлением началась вся эта история с разбойниками. И хоть сговор Гордолюба и злодеев с большой дороги имел куда более глубокие корни, отцовское чувство искало виноватых где угодно, но только не в сыне.

Сейчас, когда сын старосты был разоблачен, вся деревня шумела разговорами об этом. Выяснялись новые факты, которые ранее пугливые языки страшились обнародовать. Вот уже и молва о внезапном почернении бороды перестала быть какой-то нелепицей, мол, как борода почернела, так и разбойники появились, да грабить стали с большим размахом. Ходили и другие сплетни о причастности к разбойникам не только Гордолюба и его отряда, но и других семей, которые теперь делают невинный вид. Такие сплетни пускали в основном бедняки из зависти к более работящим сельчанам.

Следом за похоронами и днями траура в деревне запланировали празднования по поводу победы, принесшей спокойствие на дорогах и пополнение в сельскую казну. И, что важнее, безопасность на дорогах сулила увеличение объемов торговли, которые в последнее время сильно снизились.

Все это Паша выслушал из разговоров во дворе Далигора, пока собирал свои вещи. Лишь он собрался уйти, весь увешанный своими трофеями, как его окликнули:

– Паша, постой!

Это был Ян, он также как и Павел был увешан своими трофеями.

– Представляешь, я решил уйти от старосты, – восторженно тарахтел он, лучась счастьем, – Теперь вот не знаю куда податься, думаю в город уйти, не хочу обратно домой.

– Молодец. А что в городе, чем там станешь заниматься? – Паша интересовался без особого оживления, просто из вежливости.

– В городе много работы, что-нибудь да найду. А ты, ты тоже не станешь оставаться у старосты? – поинтересовался Ян в свою очередь.

– Я… Я обратно, к Еремею пойду. Там своя работа.

– Понятно. И не боишься ты его?

– А чего его бояться?

– Ну как же, его все немного страшатся, да и я, если честно. А вдруг наколдует чего, если разозлится?

– Ну, не знаю, я за ним такого не замечал, – Паша лукавил, но и сам не хотел этого признать.

Еще немного поболтав, они решили выйти со двора вместе. Паша планировал найти волхва, чтобы вместе с ним пойти в дом, однако старика нигде не было видно.

Щуря глаза на клонящееся к горизонту солнце, они с Яном шагали по пыльной деревенской улице. В деревне было необыкновенно шумно, но звуки разнились от смеха до плача. Не обращая внимания на разноголосый шум деревни, они незаметно подошли к дому волхва.

Там они и попрощались, пожелав друг другу удачи. Но Ян не прошел и десятка шагов, когда его окликнул Еремей, предложив остаться на ужин.

– Темнеет, а ночью на улице делать нечего, у меня заночуешь, – практически приказным тоном сказал волхв.

И Ян не посмел ослушаться и отказаться от приглашения. Паша обрадовался такому повороту событий, он был бы совсем не против, если бы Ян остался больше, чем на ночь. За тот короткий промежуток времени их знакомства, они успели подружиться, а в бою держались рядом. Ян был неплохим парнем, к тому же Паше нужен был товарищ одной с ним возрастной категории, все-таки так было проще знакомиться с этим миром.

Что думал по этому поводу Ян, было неизвестно, все-таки у него были какие-то планы, к тому же он попросту боялся волхва, чего и не пытался скрыть. Паша принялся убеждать его, что ничего страшного в том доме не происходит, а Еремей – добрейшей души человек. Но войдя в дом, Ян низко поклонился и, не скрывая одолевшей его робости, с запинками поприветствовал присутствующих в доме.

На стол уже было накрыто, отложив свои вещи в сторону, Паша и Ян заняли свое место и обнажили ложки. Во время приема пищи волхв и Белогор рассуждали о сложившейся в деревне ситуации. Авторитет старосты сильно пошатнулся, к тому же часть дел, которой занимался его сын, осталась без руководства. Чтобы задобрить сельчан, Далигор собирался устраивать большие гуляния. На эти гуляния он выделил деньги из собственных запасов.

– А откуда у него столько денег и дом такой большой? – вмешался с вопросом Павел.

– Его дед участвовал в войне с нечистью, что стараниями Кощея расплодилась в те времена. Тяжелое было время, тяжелая была и война. Кощея тогда удалось изгнать, а богатства его крепости достались победителям, которых в живых осталось совсем немного. Тогда дед Далигора и привез сюда свое золото и основал тут эту деревню. И я с тех времен здесь поселился. Далигору все досталось в наследство. А ведь у него всего один сын был, не знаю, кому он все отдаст.

– Стой, ты поселился здесь во времена деда Далигора? – недоуменно переспросил Паша. – Сколько же тебе лет?

Паша не поверил волхву лишь на миг, пока не пришло осознание места, где он находился. Но возраст узнать хотелось хотя бы просто из любопытства.

– Много и мало одновременно… Триста шестьдесят семь зим я пережил, – глядя сквозь Пашу, будто увязая в пучине пережитых лет, ответил волхв.

Из дальнейшего разговора Паша узнал, что на картине, которую он видел в кабинете Далигора, изображена решающая битва, в которой и решился исход войны, принесшей Далигору богатство.

Также Еремей объяснил ему, что Кощей это посланник некоего Чернобога, могущественный колдун и воин, не знающий страха и усталости, да еще и бессмертный в придачу. В общем, соперник серьезный. И нападки этого самого Кощея случались редко, но всегда оставляли за собой смерть и разрушения на долгие годы.

На вопрос, как же убить Кощея, волхв погладил голову и, вздохнув, ответил:

– Не знаю, многие пытались, но никому еще не удалось убить того, кто и без того мертв.

– Ничего не понимаю, – вопросы рождались в голове с невероятной скоростью, настолько быстро, что Паша не мог выбрать лучший.

Волхв с интересом слушающей молодежи рассказал о том, что мир совсем не прост. Будто есть не только та земля, по которой ходят люди, но есть и та, куда попадают умершие. Вот именно из этого места и происходил Кощей, таким образом, жизнь его оставалась там, а в мир живых попадала лишь часть какой-то силы. Так же волхв помянул неких богов, заметив, что дуб, подле которого любил вздремнуть Павел, не что иное, как святилище Перуна. Паша хотел смеяться со всей этой нелепицы, но каждый раз вовремя осекал смех, вспоминая, где находится. Вопросы, впрочем, решил более не задавать.

Ужин был окончен, волхв удалился подготовить баню для помывки, остальные же вели беседу за ароматным чаем. Теперь в роли рассказчика выступил Белогор. Он описал последнюю войну с нечистью с несколько иной стороны, которая казалась бы ближе обыкновенному воину. Рассказал, как тогда они познакомились с Еремеем. Паша даже не удивился, что Белогору двести с лишним лет. Слушать его молодежи понравилось больше, рассказы были наполнены жизнью, а не высокими материями и размышлениями о мироздании. К тому же, учитывая Пашино неприятие здешней модели мира, Белогор был куда конкретнее, и если вызывал смех, то только удачными шутками.

Магу Ивану же было больше четырехсот лет, он также принимал участие в боевых походах вместе с Белогором и волхвом Еремеем. Сейчас же все они постарели, Белогор стал кузнецом, торговал оружием. Все это тяготило его, как он говорил, но помогало скоротать время и, к тому же, приносило доход. На вопрос о странном долголетии, Белогор пояснил, что этим он обязан дружбе с Еремеем и Иваном, остальные же люди так долго не живут. Это несколько успокоило Пашу, потому что мысль о том, что Любаве и Яну может быть за сотню, его сильно обеспокоила.

Если волхв не указывал причин, по которым он собирал молодежь в своем доме, то Белогор напрямую заявил, что в последнее время стало слишком неспокойно, и необходимость передать знания стала сейчас основной задачей.

Без длительных вступлений он скорее оповестил Пашу и Яна, что они становятся его учениками, чем предложил им это. И если к Яну Белогор претензий не предъявлял, то Пашу раскритиковал, обратив внимание на хилость тела, не видевшего тяжелых физических нагрузок.

Нельзя сказать, что это обидело Пашу, скорее наоборот. Но вот усмешка Любавы действительно задела его, а ее заинтересованный взгляд, сосредоточенный на Яне и вовсе пробудил злобу. Теперь он не знал, на кого ему обижаться, на себя, на них или на жизнь в целом. Виновными он видел всех. Поникши, он сидел, не слушая дальнейшего разговора. Белогор же продолжал объяснять, какие беды могут их ожидать.

Около четырех сотен лет далеко на юге шли войны, как между людьми, так и между богами. Новый бог становился все влиятельнее, все новые народы начинали поклоняться ему. Старые боги, имевшие власть на тех землях почти утратили все свои силы, и никакой угрозы для пришлого божества не представляли. Теперь народы собирались под знаменем нового божества, чтобы покорить и север. Нетрудно догадаться, что однажды они доберутся и до княжеских земель.

– Тут есть свои боги, там свои, да еще и новый бог какой-то. Но кто тогда создавал мир, кто создает этих богов? – Паша решился задать вопрос, перебив Белогора, – Вот ты говоришь, будто царство мертвых за рекой Смородиной, что там Чернобог обитает. А как же Аид, в котором течет Стикс? Олимп с его богами, Зевс там, или Юпитер, все одно…

Белогор с удивлением посмотрел на Пашу.

– И откуда ты все это знаешь?

– Не важно, мне интересно, кто создал все сущее, и богов и реки и царства мертвых?

Паша самодовольно хлебал чай, понимая, что поставил собеседника в тупик. Белогор же глубоко задумался, будто стараясь что-то вспомнить.

– Мы почитаем, как созидателя всего сущего, Рода. Но другие народы верят в иных созидателей, которые оставили здесь своих детей – богов. А потому нельзя точно сказать, кто же создал твердь, боги лишь меняют ее по своим желаниям и возможностям, но ни один из них не создавал мира первым, – Белогор замялся, будто сам не верил, своим словам, будто боялся быть наказанным за богохульство или сомнения в могущественности своих богов.

– Понятно, – Паша умолк, но лишь на секунду, готовя новый вопрос, – А что если вы поклоняетесь одним и тем же богам, просто называете их по-разному?

– Нет, – решительно отрезал Белогор, – мы не раз вступали в бой под разными началами и гибли, пока боги упивались нашей верой, нашей кровью. Они жадно старались захватить как можно больше душ…

– Я вижу, ты не особо любишь богов.

Белогор вновь осекся, взгляд его блуждал по комнате, упираясь в стены. Показалось, будто он и вовсе не станет отвечать на вопрос.

– Боги – родители войн. Тот шаткий мир, который удается установить, результат человеческих усилий и жертв, а не богов. Это мы устали гибнуть, а не они. Это наша кровь льется на землю и для нас война не всегда похожа на развлечение. Еремей твердит мне, что я чего-то не понимаю, что я прожил две сотни лет и не обрел и толики мудрости. Однако я видел столько напрасных жертв, что уже не верю в добродетель богов, каких бы то ни было. Ни новых, ни старых, ни белых, ни черных. Никаких! И если я еще могу смириться с богами, что поставлены на властвование над моею родной землей до моего рождения, а им уже хватило жертв, то нового, столь жадного, я принять не смогу, и лишь поэтому я встаю на тропу войны. Но за что мне любить богов, саму их суть? Нет, Паша, я не почитаю богов, как полагает доброму сыну своей земли, за что я и порицаем даже моими друзьями, однако, вряд ли кто-то сможет убедить меня в том, что я не прав.

Речь Белогора была преисполнена чувств, лицо к концу речи утратило краски ярости, но тем не менее грудь продолжала глубоко вздыматься, а глаза пылать гневом и решимостью.

Как бы это ни было странно, но Паша не испугался такого настроя Белогора, чего нельзя сказать о Любаве и Яне, эти двое, казалось, желали вжаться в стол.

Теперь Паша задумался сам, так и не прокомментировав слова Белогора. Впервые за последние дни он обнаружил себя полностью расслабленным и уверенным в себе. Теперь, попивая чай, у него было время подумать о мире, в который он попал и о своем месте в нем. Ему было абсолютно непонятно, почему здешние божества имели столь схожие имена с теми, что он слышал на уроках истории, но многое другое никак не сходилось. К однозначным выводам придти не удалось, слишком мало было информации в Пашином распоряжении.

«Мне предлагается бороться здесь с верой во Христа?»: задался он вопросом, допивая чай. Ответ пришел сам по себе, как будто извне в голову стукнула мысль: «Да».

Паша не мог назвать себя верующим, также он не мог назвать себя атеистом. Ему хотелось верить в то, что бог есть, что он видит и слышит людей. Но он прекрасно понимал, что религия, со всей глупостью ее обрядов, сторонников и служителей, извалявших суть веры в мерзких отходах своих неутолимых потребностей, никак не соприкасается с самим божеством.

Он не любил посещать церковь, где могли найти приют лишь изувеченные слепой верой люди, что были готовы растерзать каждого, кому их же бог дал возможность размышлять, изучать мир и видеть чуть больше, чем принято у них.

Его смущали священники, увешанные крестами из золота, твердящие о скромности жития. Скромно приезжая на работу на джипе дорогой модели, такой священник олицетворял собой истинное предназначение религии. И ездят они именно на работу.

И только сейчас Павел понял, что божество в этом виновно ровно настолько, насколько и человек. Если божеству нет дела, как его имя используется человеком, то уж и ему, Паше, тоже нет никакого дела до этого бога. А значит, нет ничего постыдного в том, чтобы встать против него.

Как раз в момент последнего умозаключения волхв вернулся в помещение. Дальнейшего Паша никак не ожидал. Он уже бывал в бане, но не до конца понимал, как происходит процесс общей помывки. А помывка была действительно общей.

Без какого-либо стеснения все пять человек абсолютно голыми зашли в баню и принялись мыться. Нетрудно представить, что произошло с Пашей, узревшим нагую Любаву. Раскрасневшись, он отвернулся, но необратимая сила заставляла его оборачиваться вновь и вновь. И хоть его пыл слегка поубавили непривычные для женских ног волосы, Любава все равно оставалась крайне желанной. Остальные, казалось, не чувствовали никакого возбуждения, хотя Паша заметил, как Ян посматривает на девушку.

Смирившись с происходящим, Паша решил быстрее закончить процесс омовения. Наскоро натершись и неуклюже облив себя из ушата водой, он пулей выбежал в предбанник. Так же быстро оделся и вышел на улицу. Никто не заметил его странного поведения, однако Павлу все равно было не по себе.

Волхв определил Паше и Яну место проживания в той самой комнате, где недавно странник очнулся после стычки с разбойниками на рынке. Их вещи, трофейное оружие и доспехи расположились в шкафу у стены. Белогор не стал забирать ранее подаренное копье, хоть и сказал, что в ближайшее время оно не пригодится, так как тренироваться они будут деревянным оружием.

С утра, как и было оговорено вечером, Паша и Ян приступили к тренировкам. Суть заключалась в выполнении физических упражнений вкупе с постоянно появляющейся работой по хозяйству. И без того замученный Паша был окончательно добит двухчасовым размахиванием тяжеленным деревянным мечом. Причем удар он выполнял всегда одинаковый, как и сказал Белогор. Любава же в это время изучала грамоту с волхвом. Ян, как оказалось, умел и писать и читать, имел представление о математике и географии. Он происходил из богатой семьи, которая вмиг разорилась в результате набега кочевников. Тогда им пришлось искать счастья подле столицы княжества, где было безопаснее, но уже не так роскошно. Теперь у Яна было неполное образование, пустые карманы, но необоримая воля вернуть семье доброе имя и богатство. Правда, путь Ян выбрал странный – стать воином. Зато выполнению этой задачи он подходил с особым усердием.

С каждым взмахом меча Паша приговаривал сам про себя ободряющие фразы, иногда поглядывал на Яна, который, казалось, не чувствует усталости вообще. Сильно помогало устоять на ногах и не бросить все к чертям наличие желания стать сильнее, приобщиться к воинской культуре.

Раньше он никогда не стремился иметь красивое рельефное тело с буграми мышц, точнее, ему всегда хотелось такое тело, но перебороть лень он не мог. Но теперь, когда его жизнь несколько раз оказалась под угрозой и его спасала лишь невероятная удача, Паша принял твердое решение – пройти сквозь стену лени и научиться себя защищать.

После обеда и короткого отдыха учебное место менялось. Паша приходил в дом, где он и Любава обучались у Еремея колдовству. Ян же неустанно продолжал заниматься с Белогором, который обучал его не только бою с оружием, но и кузнечному делу. Рассказывал о видах оружия, способах заточки и ухода за оной. Таким образом, Паша еще в первый день понял, что их готовят быть одной командой с выделенными обязанностями, в какой-то момент Паша начал ощущать себя героем компьютерной игры на начальных уровнях.

Если Любаву волхв обучал знахарству, изготовлению зелий и мазей, изучению трав, пока Ян и Паша размахивали деревянными палками во дворе, то Яна не обучали колдовству вообще. Паша же был золотой серединой и был обязан впитать в себя все знания разом.

По первому дню можно было с уверенностью сказать, что Паша плохо справлялся со своей задачей, так как материал усваивал плохо. Непослушное тело не желало правильно исполнять приемы, а затуманенный разум запоминать слова волхва. За первую неделю обучения Павел практически не сдвинулся с места в плане усвоения наук.

Волхв тщетно рассказывал ему о травах, Паша попросту не запоминал, будто специально путая чертополох с беленой, что практически невозможно. Не запоминал он и стишки наговоров, не запоминал богов, к которым следовало обращаться. Виной тому была несобранность Паши, непривычный стиль обучения – без конспектов, без учебников. С утра Павел просыпался полным желания обучиться хоть чему-то, но выматывался с деревянной палкой, натершей ему огромные кровавые мозоли на руках. И уже после этого мозг не собирался думать. К тому же большая часть слов волхва пропускалась через призму скептицизма, от которого Павел все еще не мог избавиться.

– Если ты не веришь в силу заклятий, то ты никогда не сможешь их использовать, – твердил волхв, пытаясь обучить нерадивого ученика очередному наговору, который усыплял бдительность врагов, – Ты должен не только правильно произнести слова и сделать жесты, в первую очередь ты должен понимать, чего именно ты хочешь добиться.

Паша лишь кивал головой, безуспешно пытаясь околдовать Яна, который в это время упражнялся со специальным чучелом, которое крутилось в трех местах норовя стукнуть упражняющегося.

Поначалу в такие моменты Паша бросал все, опускал руки и прекращал любые попытки сделать то, что требует наставник. Но сегодня, на третьем дне второй недели обучения, его охватила ярость. Его плечи и ноги саднили, будучи избитыми тем самым чучелом, с которым так ловко обращался Ян. Ему стало обидно, что вчера Любава с легкостью околдовала и без того нелепо прыгающего вокруг тренажера Пашу. Ему стало обидно, что у этих двух все выходит с такой легкостью, будто они были рождены для этого. А ведь это он, а не они, тот самый представитель цивилизованного мира, где природные процессы объясняются научно, а не байками о богах. Это он умеет печатать на компьютере и водить машину, играть в футбол и открывать пластиковые бутылки. Это он не боится сесть в вагон метро без криков об адском чудище, это он может без всяких заклинаний позвонить человеку на другом конце планеты. Но вот тут он бессилен.

В отчаянии он четко представил, как чучело избивает вставшего колом Яна, и тут же произнес заклинание-четверостишие, проводя, как учил волхв, выставленной вперед ладонью слева направо.

Почему-то паша ожидал привычной картины, а именно картины запечатлевшей очередную неудачу. Разум вмиг утерял веру в то, что все получится. И действительно, Ян продолжал отражать удары, чучела, раскручивая его еще сильнее.

– И что?! Вот, я поверил, я представил, я сказал, сделал и ничего! Ни-че-го! – будто обвиняя волхва, взорвался Паша, – Все, я устал.

Развернувшись, Паша удалился в дом, чтобы вернуться к единственному делу, что у него получалось неплохо. А именно чистке до блеска оружия, которое Белогор поручил привести в товарный вид. Где он взял все эти железки, было непонятно, на многих лезвиях плямами растекалась ржавчина, запекшаяся кровь и земля. Многие клинки были сплошь покрыты зазубринами и сколами. Оружие явно было трофейным, однако его забыли очистить сразу, и теперь это вызывало трудности, с которыми Павел и боролся.

Работа была нудной, однако Паша находил в ней успокоение. Он мог обдумать все свои неудачи, их причины и последствия. Теперь ко всем неудачам добавилась и ревность, он наконец-то понял, что бесповоротно влюблен в Любаву. Она же к нему внимания не проявляла, чего нельзя сказать о Яне. Беззаботный друг Паши, казалось, совсем не понимал, что происходит и от чего его товарищ бывает так раздражен. Ян списывал это на неудачи в учебе, по-дружески хлопал по ноющему плечу и говорил, что все получится. А ведь именно эта влюбленность, перерастающая во всепоглощающую страсть и желание, так мешала обучению. Ежеминутно Паша думал о Любаве, украдкой разглядывал ее, если она была рядом. Закрывал глаза и представлял, будто перебирает ее золотистые волосы в пальцах, представлял, будто вот, она, прижалась к его плечу и боль тренировок мигом уходит, а они просто так сидят. Молча. Паша не представлял себе плотских утех с возлюбленной, по крайней мере, чаще он представлял себе такие незатейливые и непорочные отношения.

Каждый раз, когда он пытался заговорить с ней, воздух запирал легкие и слова комками выскакивали наружу, образуя дикую нелепицу из отдельных букв. А ведь ему было что рассказать, но беспомощность, обуявшая Павла, не давала ему просто собраться с силами и объясниться. Пусть сквозь презрение, равнодушие или обыкновенное непонимание, но объясниться. Просто сказать несколько слов, до боли простых, но таких тяжелых. Вес их давил на него, тянул вниз, но стоило бы их произнести, как с плеч свалилась бы непосильная ноша. Так он считал. Даже знал, но по-прежнему не находил в себе сил освободиться.

Он проклинал тот день, когда они с Блудом зашли в ту корчму, когда Паша увидел впервые ту, которой суждено было стать объектом радости и горя, страданий и благоговения застенчивого пришельца из иного мира.

Теперь же неудачи в обучении лишь сильнее отталкивали Любаву от Паши в пользу смелого и сильного Яна. Девушки выбирают лучших, по крайней мере, именно так думал Паша, наблюдая происходящее.

Лезвие, которое Паша усиленно тер последний час, наконец-то заблистало во всей своей красе. Это был длинный прямой меч с широким долом, который заметно его облегчал, сохраняя прочность. Лезвие уходило в рукоять, обвитую кожаным ремешком коричневого цвета. Навершие представляло собой шар с выдавленным с двух сторон изображением солнца, которое безучастно наблюдало оттуда за миром. Навскидку меч весил не более килограмма, в длину вряд ли был больше метра. Невольно залюбовавшись блеском оружия на солнце, Паша не заметил присутствия в комнате Белогора.

– Нравится? – спросил тот у Паши, кивая на меч, – Дайка мне, взгляну.

Паша передал ему меч. Наставник несколько раз взмахнул орудием, внимательно осмотрел лезвие и, довольно цокая языком, передал его Паше.

– Хороший меч, – Белогор замолчал, будто ожидая, что Паша сам объяснит, чем хорош этот меч.

– Да… – Паша смог лишь согласиться.

– Забирай его себе, теперь это твой меч, им сражался славный воин, – тут Белогор на секунду задумался и отвел взгляд влево, – Его звали… Ярун, сила и доблесть ни на миг не покидали его, а теперь они перешли в его меч.

Белогор улыбнулся Паше и положил ему руку на плечо, присев рядом. Отчего-то Павлу показалось, что эта история, о доблестном воине с именем Ярун, является чистейшей выдумкой, но решил об этом не спрашивать. Может так принято, каждый меч окружить хоть какой-то легендой.

– А ножны сейчас к нему найдем, прежние с владельцем, должно быть, ушли, – Белогор продолжал посмеиваться, будто история про Яруна, та еще юмореска.

Паша почему-то не знал, рад ли он, что прямо сейчас получил в дар еще и меч. Меч дорогое оружие, далеко не каждый мог его себе позволить, даже если сталь низкого качества. Проще вооружить воина топором и сулицей, чем мечом. Меч – как статус, если ты его на себя надел, значит, ты умеешь им пользоваться, и имеешь на него деньги. А Паша не умел и не имел, оттого и побаивался своего нового имущества.

Тем временем Белогор выудил кожаные ножны из тюка, на вид они соответствовали размерам меча, к тому же прекрасно подходили к цвету рукояти. Паша вынырнул из собственных мыслей и принял в руки подарок.

Холодная сталь клинка легла в ладонь как-то иначе, ведь теперь она принадлежала ему. Вспоминались чувства, которые он испытывал, когда нес навершие копья в сумке, тогда он ощущал себя ребенком, которому дали побаловаться с серьезной игрушкой. Теперь чувства усилились, ведь игрушка была еще серьезнее. Однако, как только он повесил меч на перевязь, пришли другие воспоминания. Секунду назад лучащиеся радостью глаза вдруг померкли, будто наяву он вновь увидел убиенного им разбойника. И даже вонь сотни мертвых тел вновь ударила в нос. Пашу часто донимали воспоминания о недавней битве на лесной поляне, нередко он просыпался от дурных снов, переходящих в ужасные кошмары. Лишь погружаясь в работу над собой или мысли о Любаве ему удавалось заглушить неприятные воспоминания. Он твердил себе, что прошло слишком мало времени, что бы удалось позабыть подобное, и, пожалуй, это было правдой.

Перевязь крепилась к ремню, который он приобрел на заработанные ратным трудом деньги. Он так же несколько обновил гардероб, купив себе еще пару штанов и тунику с менее свободной рубахой. Наконец-то он догадался самолично пришить к штанам карманы, так как навесные мешочки и рубаха не до конца его устраивали. К этому его поступку отнеслись холодно, тем более, что многим не было чего прятать в таких карманах.

На свои покупки Павел истратил половину своих монет, вторую половину забрал волхв, объяснив это словами: «житие требует злата». Несколько монет все же удалось сохранить, но купить на них что-либо существенное определенно бы не вышло.

– Спасибо, – не прекращая пристраивать меч на бедре, поблагодарил наставника Павел.

Белогор улыбнулся, и, окинув взглядом кучу разномастного оружия, которое просто валялось в куче на полу в сарае, произнес:

– А ведь ты проделал немалую работу, значит, и меч ты заработал, правильно? – Белогор встал с лавки, и двинулся к выходу, – Хватит тут сидеть уже, выходи, будем заниматься.

В отличие от волхва, Белогор лояльно относился к обоим ученикам, находя в каждом черты, которые можно выделить в пример. Если у Паши не выходило быстро и ловко управляться с оружием, то Белогор заострял внимание на осторожности и осмотрительности Павла, упрекая Яна в излишней горячности. Ко всем неудачам Паши он относился снисходительно, понимая, что за короткий срок нельзя достичь видимых результатов. Однако его требования к старательности от этого не уменьшалась, и каждый раз, все без исключения мышцы на Пашином теле жалобно стонали уже к середине тренировки.