Текст книги "Парадоксы 1941 года. Соотношение сил и средств сторон в начале Великой Отечественной войны"

Есть, правда, один человек, который бьет тревогу. Начальник автобронетанковых сил Юго-Западного фронта генерал-майор Моргунов, который пишет докладные о недопустимости непрерывных маршей механизированных корпусов. Пишет 29 июня о потере уже 30 % техники, брошенной по причине поломок и отсутствия у танкистов времени и запчастей для их ремонта. Моргунов требует остановить корпуса, дать им хотя бы осмотреть и отрегулировать технику. Но мехкорпусам останавливаться не дают. И уже 8 июля их выводят в резерв как лишившиеся боеспособности из-за утраты матчасти. Как мы помним, мехкорпус из состава 12-й армии к моменту выхода на старую границу стал пешим – вообще без боев.

К командирам 8-го и 15-го мехкорпусов претензий нет. Они в конечном итоге добрались до противника, сражение советских мехкорпусов с наступающими немцами под Дубно было. 8-й мехкорпус отметился в нем своими действиями. Проблема с несопоставимо более мощным 4-м мехкорпусом Власова, проблема с командованием 6-й армии, проблема с командованием фронта.

…Мехкорпуса в основном не воевали. Их лишили возможности действовать там, где они могли изменить ход событий, и загоняли маршами по дорогам до израсходования моторесурса техники. Причем вопреки документированным протестам начальника автобронетанковых сил фронта» [47].

Здесь надо напомнить, что 6-й армией в этот момент командовал генерал А. Музыченко, а Юго-Западным фронтом руководили командующий М. Кирпонос и начальник штаба М. Пуркаев. Особенно подозрительным для С. Покровского выглядит поведение М. Пуркаева и, само собой, А. Власова. И еще надо пояснить, что Скнилов – это место, где были сосредоточены крупнейшие военные склады.

Короче говоря, этот автор старался, но никаких прямых доказательств измены ни этих, ни других военачальников, которые причастны к неудачным действиям советских мехкорпусов, представить не смог. Все его доказательства – голая аналитика, причем не лишенная пробелов, а рассуждения – ошибок как в посылках, так и в выводах. Получается, что бабушка надвое сказала насчет измены: либо она была, либо ее не было. Однако в любом случае это не снимает ответственности с названных лиц за неудачное управление войсками. А почему они отдавали ошибочные приказы или, может быть, и верные по сути, но невовремя, невпопад, либо плохо выполняли приказы Верховного командования – это уже другой вопрос. Впрочем, в прямую измену этих и других генералов, управлявших мехкорпусами фронта, автор этих строк верит мало, а тем более в их заговор. Это было бы слишком заметно и не осталось бы без внимания особистов и Верховного командования (при их-то сверхбдительности!). Ну ладно, допустим, что своих бы провели, но какой был бы им прок от предательства без установления контактов с противником! Так где доказательства таких контактов?!

Можно спорить, был ли в сложившейся ситуации действительно целесообразен удар советских войск на Люблин. Большинство авторов впоследствии считало, что нет. Хотя не всё так однозначно, и рассуждения Покровского о том, что он совершенно правилен, тоже имеют под собой основания. Но откуда у него уверенность, что этот удар не удался потому, что его саботировали должностные лица Юго-Западного фронта? Возможно, они просто нерешительно или неумело его исполняли, а может быть, у них вообще не было больших шансов успешно выполнить этот приказ. Немцы ведь тоже были не лыком шиты. Их войска опережали в развертывании и сосредоточении нашу армию и в целом на этом направлении как минимум не уступали в силах и средствах войскам Юго-Западного фронта. Если даже в нем, к примеру, и было больше танков и самолетов, чем у противостоявшей ему немецкой группы армий, то устаревших в техническом и слабых в боевом отношении типов и конструкций, а также менее боеготовых.

Ошибки и бездействие командующих и начальников штабов, командиров соединений могли быть обусловлены скорее растерянностью, неуверенностью в себе, отсутствием опыта действий в условиях крупномасштабных военных операций, наконец, недостаточными знаниями и сообразительностью. Впрочем, А. Власов, возможно, уже тогда был, так сказать, морально-политически неустойчив, поэтому мог исподтишка, осторожно саботировать приказы вышестоящего руководства и своими решениями парализовать, во всяком случае отчасти, действия вверенного ему мехкорпуса.

Почему автор этих строк не верит, что был некий саботаж военных руководителей Юго-Западного фронта или же, скажем, их прямое предательство? Хотя, казалось бы, учитывая принятые большинством историков в качестве базовых показатели соотношения сил и средств сторон на этом направлении, основания думать об измене имеются. Ибо считается, что этот фронт намного превосходил в них противостоявшую ему немецкую группу армий «Юг», но тем не менее терпел поражения и отступал.

Итак, во-первых, представления о большом советском превосходстве в числе танков, самолетов и прочих сил и средств на этом направлении сильно преувеличены. Чему, собственно, автор и находит много доказательств в своей работе, как здесь, так и в других ее частях. А если даже и было у нас некоторое превосходство над врагом в количестве вооружения, то оно полностью нивелировалось преимуществом немцев в его качестве и степени овладения им личным составом, а также в оснащении автотранспортом, радиосвязью и другими техническими средствами. Так что, скорее всего, и на этом направлении противник имел некоторое общее количественно-качественное превосходство.

Во-вторых, немецкое командование, столкнувшись здесь с серьезным сопротивлением советских войск, стало активно вводить сюда свои резервы. А вот советское командование, напротив, из-за катастрофических поражений на Белорусском (Московском) направлении не только не давало резервов Юго-Западному фронту, но и даже перебросило отсюда часть своих войск в Белоруссию и под Смоленск.

В-третьих, на стороне немецких войск были такие объективные факторы, как тактическая внезапность вторжения, нанесение первого удара, быстрый и прочный захват стратегической инициативы, ход военных действий в соответствии со своими планами.

В-четвертых, немецкие военачальники в отличие от советских к началу этой кампании уже имели значительный опыт управления крупными массами войск в условиях современной полномасштабной войны. Ни летняя кампания 1939 года (бои на Халхин-Голе), ни зимняя кампания 1939–1940 гг. (Зимняя война), в которых ранее участвовали советские войска, не могли идти в сравнение с Польской кампанией 1939 года вермахта, не говоря уж о Французской (Западноевропейской) 1940 года. К примеру, число танков каждой из сторон во время последней из этих кампаний измерялось тысячами, в то время как в кампаниях с участием Красной армии – лишь сотнями.

Все это и предопределило успех немецкого наступления, даже на этом сравнительно благополучном для СССР направлении, и причины наших неудач здесь были прежде всего объективные. И совсем не случайно военно-политическое руководство СССР военачальникам Юго-Западного фронта доверять продолжало, в то время как военачальников Западного фронта привлекло к строгой ответственности, признав их провальные действия сдачей фронта. Наверное, Сталин, Тимошенко, Жуков, Ворошилов и прочие советские руководители лучше тогда знали ситуацию и истинную цену командующим и начальникам западных округов, чем ныне С. Покровский. В то же время сказанное не означает, что предательства в руководстве этим фронтом и его армий и корпусов и вовсе быть не могло. Но оно если и было, то сыграло явно не очень важную роль в поражениях его войск.

А теперь вернемся к тому, что происходило на поле боя, снова воспользовавшись материалами от Е. Дрига: «Два танковых и один мотострелковый батальоны под командованием подполковника Лысенко в тот день (23 июня. – Примеч. А.Р.) с 7 до 20 часов вели непрерывный бой на юго-западной окраине Радзехова с 11-й танковой дивизией ХХХХVIII моторизованного корпуса 1-й танковой группы, совместно с передовыми частями 10-й танковой дивизии 15-го механизированного корпуса. В этом бою группа Лысенко уничтожила 18 танков, 15 орудий и до взвода мотопехоты противника. Потери группы составили 11 танков. В итоге она, не достигнув успеха, отошла в район Батятыче.

Несмотря на успешные действия отдельных частей и подразделений, 4-й и 15-й механизированные корпуса не нанесли противнику значительного урона. К исходу дня соединения немецкой 1-й танковой группы захватили Радзехов и Берестечко» [48].

Дальше Е. Дриг описывает не очень масштабный, но довольно важный эпизод, характеризующий ситуацию в районе действия 4-го мехкорпуса: «32-я танковая дивизия, двигавшаяся днем 24 июня с востока по улицам Львова, столкнулась с колоннами 8-го механизированного корпуса, который двигался навстречу. Создались пробки, которыми воспользовались украинские националисты, беспрестанно обстреливавшие советские подразделения с крыш домов и чердаков. С 13 до 24 часов 24 июня в городе шли настоящие уличные бои…» [49].

Получается, неразбериха действительно была. Вплоть до того, что одни части перемещались на место других, да так, что мешали друг другу продвигаться. Спрашивается, зачем? И кто отдавал им соответствующие приказы и распоряжения? Кто-кто, да руководство Юго-Западного фронта, 6-й армии и прибывший вечером 22 июня в штаб фронта Г.К. Жуков. Но может быть, просто враг на этом направлении был особенно хитер, сумев запутать наших генералов? Да еще дополнительные проблемы здесь создавали действия западноукраинских коллаборационистов, которые не только устроили неожиданное нападение на советские войска во Львове, но и прерывали проводную связь.

А вот как действовала 81-я дивизия этого корпуса 24 июня: «…в 6.30 перешли в наступление в направлении Крехув, Магерув, Немирув. В 14.00 высланный разведотряд дозорами не установил наличие противника в Немируве, однако в 15.00 весь отряд был атакован в городе противником. К 17.00 два батальона 53-го танкового полка и подразделения 323-го мотострелкового полка очистили Немирув от немцев, однако ввиду малочисленности пехоты закрепить успех не удалось, танки были отведены, и город оставлен. <…> Танковый полк потерял в бою за Немирув 36 танков БТ-7 и до 65 % личного состава 8-й стрелковой роты 323-го полка» [50].

Теперь посмотрим, что происходило дальше, как действовали другие соединения дивизии, согласно данным Е. Дрига, на следующий день: «В результате атаки 32-й танковой дивизии, направленной на улучшение 6-го стрелкового корпуса, ведущего тяжелые бои в районе Яворова, противник понес потери: 16 танков, 12 орудий, 14 прицепов с боеприпасами. Дивизия не досчиталась 15 боевых машин 63-го танкового полка. 64-й же полк вообще в атаке не участвовал, его танки завязли в болоте. Части дивизии были вынуждены отойти на исходные позиции.

В этот же день 8-я танковая дивизия в составе 54 танков атаковала Магерув… вопреки приказу Жукова о переподчинении ее 15-му мехкорпусу, командарм Музыченко продолжал использовать дивизию в своих целях. Была уничтожена батарея 75-мм пушек… Потери составили 19 танков.

Против 8-й и 32-й танковых дивизий в этих боях действовали 1-я горно-егерская и 68-я пехотная дивизии ХХХХIХ горного корпуса. Потери, понесенные при этом 68-й пехотной дивизией, оказались столь велики, что она была выведена в резерв и заменена 4-й горно-егерской дивизией» [51].

«81-я моторизованная дивизия, – продолжает Е. Дриг, – до 26 июня вела боевые действия в районе Наконечне, Краковец. 25 июня при попытках овладеть Краковцом она потеряла значительную часть материальной части и личного состава. В донесении от 27 июня штаб докладывал о 80 % потерь» [52].

Подобное, как пишет этот автор, продолжилось и 27 июня, и в последующие дни: «Новым распоряжением, на сей раз штаба армии, на 4-й механизированный корпус возлагалась задача прикрывать город с запада и не допустить прорыва противника на Львов. <…> Командарм потребовал от Власова взорвать все мосты и заминировать дороги к западу от города.

С утра 28 июня 8-й пехотный полк противника стал теснить правый фланг 202-го моторизованного полка и вышедшего на его участок обороны 53-го танкового полка 81-й моторизованной дивизии. Части дивизии удерживали занимаемый рубеж до 22.30, а затем, взорвав мосты через реку Шкло, отошли к утру 29 июня на рубеж с передним краем по восточному берегу реки Шерек.

32-я танковая дивизия в течение дня вела активную оборону на рубеже Воля Бартатовска, урочище Лес Мейский, фольварк Петерсгоф, уничтожив 3 танка, 4 легковые машины, подавив батарею противника и потеряв 8 своих танков» [53].

Между тем противник продолжал теснить советские войска, вынуждая их отступать. В результате, как отметил этот автор, «… приказом командующего фронтом № 0025 от 29 июня 4-й мехкорпус выводился в резерв и к исходу дня должен был сосредоточиться в районе: Золочев, Зборов, Поморжаны. К утру 1 июля 1941 года ему назначалось быть в районе: Збараж, Тарнополь, Галушинцы» [54].

Нельзя здесь не привести еще одну цитату от Е. Дрига: «… При отходе из города были уничтожены склады с боеприпасами, горючим и продовольствием, а также оставшаяся в местах предвоенной дислокации материальная часть» [55].

Итоги действия 4-го мехкорпуса в начале войны этот автор подвел следующим образом: «Действия 4-го механизированного корпуса по прикрытию отхода войск 6-й армии попали в послевоенные учебники тактики в качестве образца грамотной организации оборонительных боев танковыми частями.

Однако в организации боевых действий было и много недостатков. Так, 32-я танковая дивизия действовала продолжительное время только двумя танковыми полками, ее моторизованный полк находился в резерве командующего 6-й армии. Артиллерийский полк дивизии не был укомплектован тракторами и половину орудий оставил на зимних квартирах, а остальные были потеряны из-за технических неисправностей и поломок тракторов».

Длительные марши, до 75—100 км в сутки, выводили из строя из-за технических неисправностей техники больше, чем от огня противника. К тому же эвакуация и ремонт техники были затруднены отсутствием эвакосредств для тяжелых танков… запасных частей» [56].

Надо же! Действия 4-го механизированного корпуса в июне 1941 года признаны образцом грамотной организации оборонительных боев танковыми частями и даже попали в учебники. Если, конечно, Е. Дриг ничего не перепутал или кто-то до него. То есть получается, что те, кто им командовал, не только не предали, но и, наоборот, грамотно действовали. Хотя, конечно, совершенно непонятно, в чем здесь состояла грамотность, если мехкорпус по своему предназначению должен был не пассивно обороняться, а наносить активные удары по противнику. Ведь лучший способ ведения обороны для танковых соединений – это именно нанесение контрударов. И если уж и уходить в пассивную оборону, то надо было не гонять колонны танков взад-вперед, гробя технику и напрасно сжигая горючее, а укреплять свои оборонительные позиции на ключевых участках, в том числе используя танковые засады.

Но почему произошла вся эта чехарда? Судя по отчетам о сражениях, в которых участвовал 4-й мехкорпус, его руководство, а также стоящие над ним начальники из 6-й армии и Юго-Западного фронта с возглавившим их начальником Генштаба Г.К. Жуковым общались между собой как глухие со слепыми. В результате опять сплошные маневры, а не отпор врагу упорными боями.

Благодаря Е. Дригу, собравшему в своей работе немало материалов различных воспоминаний и отчетов, мы могли узнать многое о том, как в первые дни войны проходили бои с участием танковых соединений. Ну а если обратиться непосредственно к воспоминаниям советских военачальников и командиров, участвовавших в тех боях?

Вот что, например, написал отличившийся в сражении под Дубно бригадный комиссар Н. Попель: «Когда очередная бомбежка кончилась, со всех сторон на нас рванулись в атаку Рz.III и Рz.IV. Сосчитать их было нельзя. Может быть, две сотни, может быть – три.

Факелом заметалась по полю одна наша «тридцатьчетверка». На КВ навалилось сразу десятка полтора Рz.IV.

Расстреливаем немецкие машины в упор. Кончились снаряды, пошли на таран.

Запылала, как костер, машина Волкова. Он с трудом выбрался из нее. Раненая нога отказывалась служить, Волков упал и потерял сознание. Вслед за ним из открытого люка горящего танка не появился никто.

Сытник в горячке боя вырвался на КВ вперед. Протаранил несколько Рz.III. Машина превратилась в бесформенную груду металла. Он стал отходить с экипажем в чащу кустарника.

Сочная трава вокруг пожелтела. Дым цепляется за нее. Несмолкаемый грохот наполняет воздух, перекатывается по лесу. Не разберешь, где наши танки, где фашистские. Кругом черные стальные коробки, из которых вырываются языки пламени.

Спасибо Новикову и его пушкарям. Они, как могли, прикрывали КП и подтянувшиеся горе-машины Петрова.

Но гитлеровцы уже дали знать своей авиации, что артдивизион в руках у русских. И вот завыли, падая на огневые позиции, пикирующие бомбардировщики. Десятка полтора артиллеристов убито и ранено. Три гаубицы изуродованы.

Я подбежал к оглушенному Новикову, крикнул на ухо что есть силы:

– Прикрывай наш отход, потом – орудия в воздух и отходи с людьми к месту сбора. Понял?

Новиков кивнул головой. Расслышал или сам догадался – не знаю. Больше я его не видел…

Солнце, огромное, красное, не спеша клонилось к западу. Неужели уже закат! Мы деремся с предрассветного часа. У людей как бы атрофировались нервы, заглушен инстинкт самосохранения. Иные совсем не реагируют ни на бомбы, ни на снаряды. Вылезают из танков, выпрыгивают из окопов, не склоняя голову, идут вперед, пока не свалит пуля или осколок…

Окрашенные алым цветом – то ли от пожаров, то ли от заходящего солнца, – мы двинулись дальше. Горстка покореженных, еле тянущихся танков, санитарка, три штабные машины. На танках и рядом с ними – остатки десанта и лишившиеся машин танкисты» [57].

Кто-то здесь может, наверное, сказать, что Н. Попель привирает о 2–3 сотнях немецких средних танков, участвовавших в одном-единственном бою. Возможно, он и преувеличивает, но столь же возможно, что не меньше лукавят те наши авторы, которые доказывают, что в многодневном сражении под Дубно на территории в несколько тысяч квадратных километров участвовало всего-то около 3–4 сотен немецких танков этого типа.

Нельзя здесь опять-таки не отметить, что танки, судя в том числе и по воспоминаниям Н. Попеля, очень даже воевали с танками. И в описанном им бою одним из важных способов его ведения для наших «тридцатьчетверок» был таран. Благо эти наши танки в среднем были существенно тяжелее, а их двигатели на полных оборотах – мощнее немецких. А вот о том, что наши КВ и Т-34 могли и не доходить до тарана, а подбивать немецкие танки на больших расстояниях, Н. Попель как-то не решился похвастать. Видно, не хотелось ему откровенно врать. Он же все-таки был боевым комиссаром, а не кабинетным сочинителем мифов о советских чудо-танках, которые без особого труда могли уничтожать немецкие боевые машины с дальних дистанций, сами оставаясь неуязвимыми.

Ну да, в теории, номинально, на бумаге вроде как могли, но на практике, на поле боя – отнюдь. И если в соотношении «толщина брони – мощь орудия» наши танки КВ и Т-34 в 1941 году и в самом деле значительно превосходили немецкие Т-III и Т-IV, то последние зато с лихвой перекрывали это преимущество советских боевых машин своим превосходством в маневренности, обзорности, практической скорострельности, радиосвязи и других характеристиках. И немцы совсем уж дураками не были, чтобы застывать на удобной для расстрела дистанции. А действуют танки отнюдь не на ровной, гладкой поверхности, а на пересеченной местности. Поэтому если перед советским, так сказать, танкозавром вдруг из-за пригорка в 3–4 сотнях метров выныривал немецкий танчик (да хоть из-за рощицы в полукилометре с лишним), то шансов противостоять ему у нашей боевой машины было немного. Ведь немецкие танки и шума меньше издавали, и пылили-дымили меньше, и в габаритах своим советским визави уступали, в то время как наши танки тогда были по сравнению с немецкими и слеповаты, и глуховаты, то бишь имели худшую обзорность и радиосвязь. Ну а с ближних и средних дистанций подбить советские танки им большого труда не составляло. Тем более что на немецких средних танках были наводчики, в отличие от наших «тридцатьчетверок», на которых командиру приходилось крутиться за двоих. При этом уязвимых мест хватало даже у КВ. Что же тогда говорить о Т-34!

Так было на практике, в реальности. И это показали бои 1941 года. А что как бы должно быть согласно теории, с учетом номинальных характеристик танков, не столь уж и важно. Тем более что и с этими характеристиками далеко не всё так однозначно.

Интересно также сравнить отчеты и воспоминания наших военачальников и командиров о действиях советских войск с тем, что писали их немецкие визави. Вот какую запись о действиях танковых войск вермахта внес 24 июня в своем дневнике Ф. Гальдер: «3-я танковая группа Гота… успешно продолжала наступление и в настоящее время находится в 30 км от Минска» [58].

Он же продолжил свои записи 25 июня: «13-я и 14-я танковые дивизии все еще ведут наступательные бои, стремясь выйти к реке Стырь. По центральному танковому маршруту (шоссе Дубно – Шепетовка) наступает 11-я танковая дивизия, которая форсировала Стырь и вышла к Дубно. За ней, во втором эшелоне, движется 16-я танковая дивизия» [59]. И он же далее: «1-я танковая группа Клейста после упорного боя заняла Дубно. Танковое сражение западнее Луцка все еще продолжается» [60]. После этого Ф. Гальдер отметил: «18-я танковая дивизия при поддержке частей 3-й танковой дивизии заняла Барановичи» [61].

А вот некоторые его записи, сделанные 26 июня: «Танковая группа Гота, имея в первой линии три танковые дивизии, успешно продвигается на Минск…» [62]. В этот же день он и дальше продолжил отмечать победные реляции: «Донесение штаба группы армий «Север». После упорного боя занят Двинск (радиограмма 8-й танковой дивизии).

Донесение из штаба 2-й танковой группы. Слуцк взят» [63].

Дневник Ф. Гальдера как источник достоверных сведений о событиях начала этой войны, как уже сказано, весьма хорош, но все-таки не во всех отношениях. Начальник Генштаба сухопутных войск Германии был прекрасно информированным человеком, но и он знал далеко не всё, что происходило на местах. Точнее говоря, обо всем самом важном, происходившем в боях июня 1941 года, он знал больше, чем, вероятно, кто-либо другой из немцев, но зато он мало что знал о деталях событий.

Поэтому для большей конкретности обратимся к труду другого немецкого военачальника, командующего 3-й танковой группой Г. Гота, который непосредственно управлял войсками на фронте. О событиях 23 июня 1941 года он написал следующее: «После огромного успеха, достигнутого в первый день наступления, события второго дня не оправдали ожиданий. Причина – не действия противника и не ошибки наших войск и командования, а трудности, связанные с условиями местности. Моторизованным соединениям предстояло в этот день продвигаться по холмистой песчаной местности, покрытой густым девственным лесом, по местности, где, пожалуй, еще не появлялась автомашина. Все обозначенные на карте шоссе, ведущие с запада на восток, оказались полевыми дорогами. Движение по ним (особенно автомашин французского производства) было почти невозможно. Машины, проходя по глубокому песку или преодолевая крутые подъемы, все время застревали и останавливали всю следующую за ними колонну, так как возможность объезда на лесных дорогах полностью исключалась. Колонны становились длиннее, продвижение медленнее. Даже слабое сопротивление противника, оказываемое головным подразделениям, вынуждало всю колонну останавливаться на длительное время, ибо о развертывании и думать было нечего. Появление разрозненных групп противника на флангах или в тылу снова задерживало движение. Лесные пожары, возникшие в результате боя или преднамеренных действий противника, наряду с густыми облаками пыли еще больше затрудняли управление войсками» [64].

Здесь, вероятно, не обошлось без неких преувеличений и даже бахвальства, но в целом Г. Гот неплохо показал, что в первые дни войны сопротивление вторгшимся немецким войскам было довольно слабым. Далее обратим наибольшее внимание на приводимые им примеры боев, которые вели танковые силы вермахта.

Итак, вот что он, в частности, об этом написал: «Танковый полк 7-й танковой дивизии, который охранял мосты в Алитусе и ночью был сменен пехотной частью, при выступлении из Алитуса рано утром натолкнулся на подходившую из Варены 5-ю танковую дивизию русских. В «исключительно тяжелом танковом бою», как об этом доложил командир полка, дивизия противника, уступавшего в умении вести одиночный бой, потерпела поражение. Остатки этой дивизии ушли на северо-восток и через несколько дней потеряли свои последние танки» [65].

Как видим, советские танки для немецких оказались слабой помехой. И даже целая танковая дивизия Красной армии мало что могла сделать против немецкого танкового полка. Хотя, конечно, можно допустить, что Г. Гот здесь приукрасил действия своих танкистов. Ну допустим, приврал он в данном конкретном случае, но ведь немцы и в самом деле легко и быстро продвигались вперед, занимая наши города, несмотря на все противостоявшие им как бы армады советских танков.

Подобное Г. Гот написал и о боях, которые велись немного позднее: «20-я танковая дивизия 27 июня была вынуждена с тяжелыми боями прорываться через линию укреплений на шоссейной дороге. 28 июня она ворвалась в город Минск и очистила его от разрозненных групп противника. Но соединиться со 2-й танковой группой дивизии все же не удалось, так как вскоре пришлось отбивать атаки противника с юга и востока» [66].

Ну а что происходило на других направлениях действий его группы? А вот что: «41-й танковый корпус пытался обойти крупные силы противника и как можно быстрее выйти на хорошие дороги, ведущие к Западной Двине. Проходя от Таураге между двумя полевыми армиями, корпус уже 24 июня натолкнулся на 1-й танковый корпус русских. <…>

Окружение и уничтожение русского корпуса задержали 41-й танковый корпус в районе Резекне до 25 июня. Возобновив 26 июня свое продвижение к Западной Двине, 41-й танковый корпус рано утром вышел к Екабпилсу. За это время противник успел взорвать мост через Западную Двину, и корпус снова был вынужден остановиться» [67].

И дальше в его книге приведен довольно интересный обзор боев танковых групп вермахта, происходивших в конце июня: «Не на всех участках растянувшегося на многие и многие километры Восточного фронта операции проходили так благоприятно, как на фронте наступления группы армий «Центр», которая больше других получила танковых соединений в качестве усиления. Как и ожидалось, тяжелее всех пришлось группе армий «Юг». Войска противника, оборонявшиеся перед соединениями северного крыла, были отброшены от границы, но они быстро оправились от неожиданного удара и контратаками своих резервов и располагавшихся в глубине танковых частей остановили продвижение немецких войск. Оперативный прорыв 1-й танковой группы, приданной 6-й армии, до 28 июня достигнут не был. Большим препятствием на пути наступления немецких частей были мощные контратаки противника из района южнее Припятских болот по войскам, продвигавшимся вдоль шоссе Луцк – Ровно – Житомир. Эти контратаки заставили крупные силы 1-й танковой группы изменить направление своего наступления и вместо продвижения на Киев повернуть на север и ввязаться в бои местного значения» [68].

Как видим из этого признания Г. Гота, контратаки советских войск в районе Луцка – Ровно были серьезной помехой на пути продвижения немцев, вынуждая их задержаться и напрягать все свои силы. При этом важную роль в замедлении продвижения немцев сыграли действия танковых дивизий Красной армии, располагавшихся в глубине фронта. Тем не менее довольно быстро победителями в них вышли немецкие войска, в которых важнейшую роль играли опять-таки танковые соединения и части.

Итак, рассмотрев сообщения и воспоминания многих основных действующих лиц сражений июня 1941 года, можно еще раз убедиться в очевидных фактах, как бы они ни ставились под сомнение лукавой статистикой соотношения сил сторон, которая по-прежнему доминирует в трудах военных историков. Превосходство немецких танковых войск над советскими было огромным: они и в прорыве обороны были успешнее, и в стремительных обходах, окружениях преуспели, и города наши брали, да и в собственно танковых сражениях вышли победителями. Советские же танковые войска в боях начавшейся войны оказались гораздо слабее немецких, сильны они были только на бумаге. Самое большое, на что они оказались способны – отдельные контрудары, приостанавливавшие на непродолжительное время (не более нескольких дней) продвижение противника.