Текст книги "Путь к трону. Князь Глеб Таврический"

Ну что же, сейчас можно смело ждать приказа василевса, я ведь и так испытывал его терпение, еще и еще уговаривая продолжить обучение моих учеников.

Лжедиоген II усталой походкой поднимался в дом воеводы Доростола, за его спиной еще шла битва, дружинники добивали последние остатки сопротивления. Крепость была взята.

Он шел по ступеням и думал, что вот так же почти сто пятьдесят лет назад предок его тестя по отцу князь Святослав легко сбегал по этим ступеням, чтобы дать последний свой бой войскам императора Иоанна Цимисхия. А сейчас он, не очень знатный уроженец Константинополя, не побоявшийся объявить себя наследником василевса, вновь взял на саблю эту крепость, и, может быть, здесь, как и сто пятьдесят лет назад, решится все.

Тогда Святослав после заключения мирного договора, возвращаясь в Киев, погиб с малой дружиной, убитый печенегами, которых, скорее всего, подкупили ромеи.

Не исключено, что и сейчас коварные властители Царьграда придумают что-нибудь подобное. Его тесть Владимир Мономах, устав от битв и вручив ему руководство полками, уехал в Киев, и сейчас будущее в его руках. Военная удача пока не отвернулась от него. Сейчас, после взятия Доростола, открыта дорога на Константинополь. Несколько дней отдыха уставшим воинам – и вперед. Половецкие орды жаждут добычи.

А сегодня будет пир. И надо обязательно усилить охрану: коварный Алексей Комнин может что-нибудь придумать. Он обернулся и махнул рукой следовавшим за ним телохранителям, несущим на плечах двух замотанных в тряпки молоденьких девчонок.

Мы уже третий день сидели в небольшом леске на краю заливных лугов речной долины Дуная. Отсюда Доростол, или, как назвал его Комнин, Феодорополь, был как на ладони.

Сейчас там царила радость от победы. Около его стен сотни половцев раскинули свои походные юрты, слышались крики насилуемых женщин, шум драки, ржание коней. Русские полки немногим отличались от кочевников – может, чуть большей дисциплиной. К нашему укрытию периодически подходили желающие запастись дровами, но, обколовшись в колючих зарослях ежевики, с руганью выбирались назад. Несколько из таких любителей костерка назад уже не вернулись – они рассказали нам все, что могли, и сейчас спокойно лежали, укрытые дерном. Один из них все же обладал некоторыми сведениями и сообщил, что сегодня вечером будет пир, на который император Диоген пригласил всех ханов и воевод.

После допроса, который проводил Ильяс, я оглядел своих подмастерьев, они лежали на земле, практически неразличимые в своем зеленом тряпье. И в свою очередь выжидательно смотрели на меня.

– Объявляю боевой приказ: выдвигаемся за три часа до рассвета. Проходим в дом воеводы, убиваем всех находящихся там, внешней охраны не трогать. Выходить самостоятельно, встречаемся на запасном месте, там же маскируемся и ждем ночи.

Во второй половине ночи мы черными тенями скользили мимо догорающих костров и спящих воинов. Редкие часовые ничего не видели и не слышали.

Мы неслышно бежали по городу, стараясь избегать мест, освещаемых пожарами.

К моему удивлению, охрана у дома воеводы была пьяна, она не спала, но пройти мимо нее не представляло никакого труда.

Мы все вместе стояли у дверей, ведущих в разные помещения дома. Кое-где еще не спали, слышались пьяные крики, женские стоны. Я жестами указал каждому их цели, и мы начали неслышно расходиться, я выбрал для себя наиболее вероятный путь к Диогену. Все запомнили его портрет, но было очень сомнительно, что он похож на оригинал, и в большей степени из-за этого я приказал убить всех находящихся в доме.

Я нажал на дверь, она чуть скрипнула, – проведя по ней рукой, убедился, что скрипят петли. Струйка масла из медной масленки – и дверь бесшумно открывается. Прямо на меня смотрят удивленно-расширенные глаза охранника. Время ускорилось, его рот медленно раскрывается для крика, мой тихий удар в шею, хруст кадыка, и глаза его закатываются.

Осторожно уложив тело вдоль стены, иду дальше. У следующих дверей два охранника вглядываются в ту сторону, откуда я пришел.

«Вот же, блин, подшумел – парней тренирую, а сам ни хрена не могу, – пронеслась мысль. В прыжке кидаю ножи и, бесшумно приземляясь у дверей, ловлю падающие тела. – Нет, еще рано списывать себя, – говорю сам себе. За дверьми слышно какое-то шевеление. Приоткрываю ее, заглядывая с пола. У большой кровати на ковре лежит голая окровавленная девчонка, в тусклом свете светильника видны черные раны на месте сосков. Открытые глаза смотрят на меня, не моргая. Глубоко дышу несколько раз. – Только спокойно, спокойно».

Бесшумно захожу в комнату.

Голый молодой парень сидит верхом на такой же обнаженной девушке с кляпом во рту и увлеченно вырезает ножом узор на животе.

Подхожу сзади и одним движением сворачиваю ему шею. Следующим движением ломаю шею девушке.

– Прости, милая, пусть лучше будет так, чем завтра тебя замучают до смерти.

Достаю нож и быстро отрезаю голову Диогена, тщательно вытираю кровь. Опускаю в заранее приготовленный мешок из тонкой кожи с засыпанной туда солью и кладу в заплечную торбу.

Поворачиваюсь и бегу на выход, убивая немногих встречающихся на пути. Когда уже собирался уходить, с удовлетворением обратил внимание, что в доме настала гробовая тишина.

На улицах все так же кое-где догорали дома, часовых почти не было видно, и у крепостных ворот проходили все, кому не лень. Дождавшись перерыва в редком хождении, я проскользнул мимо стражи, мой путь теперь лежал мимо половецких костров в недалекий лесок, где у нас были приготовлены схроны. Я с трудом отыскал это место: хотя восток уже алел, в лесу по-прежнему было темно хоть выколи глаз. Улегся в свой самый большой схрон, закрыл его сверху кучей ветвей и крикнул совой. Мне в ответ поочередно прозвучали девять откликов, а с края леса еще три.

Наконец напряжение целиком отпустило меня, все были на месте, и все целы. Теперь только ожидание. Если все сделано правильно, сегодня к вечеру киевские полки и половецкая орда отправятся в обратный путь.

Еще около часа прошло в ожидании, я лежал и жевал кусок вяленого мяса, когда издалека донесся шум, практически вой. Он становился все громче, по мере того как к нему присоединялись голоса новых воинов, узнавших о смерти своих вождей. Спустя некоторое время шум стих, но затем возобновился с новой силой, был слышен звон оружия и крики.

«Надо же, дерутся между собой», – подумал я.

Вскоре, однако, и этот шум прекратился.

Меня одолел сон. Проснулся я, наверно, уже после полудня, потому что стало жарко и душно, но делать было нечего, надо ждать.

Так продолжалось до вечера. Когда стало темнеть и в схрон повеяло прохладой, я вылез оттуда и подал сигнал – вскоре все мои подмастерья стояли рядом. Выслушав их доклад, я поблагодарил всех за службу. Мы осторожно вышли на опушку леса. У находящегося от нас километрах в двух Доростола никого не было. Войска ушли, только перед воротами догорал огромный костер, на котором они, по-видимому, сожгли своих убитых военачальников.

Я сидел в приемной василевса, и вновь на меня косились ожидающие приема знатные патриции. Но сегодня ждать мне не пришлось: меня пригласили пройти почти сразу по приходе. Если бы взгляды могли прожигать, во мне была бы куча дырок.

Я вошел в уже знакомый кабинет. Комнин не любил тронного зала и пользовался им только для приема послов или пускания пыли в глаза восточным ханам, чуть не падающим в обморок от окружающего богатства.

А вот в кабинете все было достаточно просто, без особых изысков.

Когда я вошел, там сидели василевс и великий логофет. Меня встретили без церемоний и сразу пригласили присесть за стол. Было видно, что василевс доволен. Он улыбался и шутил, чего я до этого никогда не видел. Обычно же Комнин с его подагрой всегда был раздражителен и зол. Потом он взял со стола две пачки бумаг. Одна была толщиной сантиметра два, вторая – такой толщины, что он с трудом ее мог поднять.

– Знаешь, что это такое? – спросил он меня.

Я только пожал плечами и сказал:

– Нет, не знаю, василевс.

– Вот эта толстая пачка – это затраты на предстоящую военную операцию по борьбе со вторгшимся самозванцем. А вот эта тоненькая – затраты на тебя и твоих теней.

Он повернулся к великому логофету:

– Ну как, Василий, тебе это нравится? Ты вообще хоть чего-нибудь ожидал от моей задумки?

Толстый потный мужчина встал, низко поклонился василевсу и сказал:

– Ты, как всегда, оказался прав, величайший, признаю свою ошибку.

Комнин задумчиво крутил толстую грифельную палочку в руке:

– Может, мне заменить тебя, Василий? Константин гораздо лучше тебя справляется с делами.

Я решил вступиться за своего коллегу:

– Василевс, разреши, я скажу слово в защиту логофета Василия.

Такого выражения на лице василевса я еще не видел: он смотрел на меня так, как в наше время смотрели бы на инопланетянина, только что спустившегося с небес в «тарелке». Похожее выражение было на лице и у Василия.

– Ну давай говори, а мы послушаем.

– Василевс, такое решение неразумно. Когда ты посылаешь меня решить проблемы войны другими путями, чем просто сражение, я это делаю, потому что я воин и знаю, что и как надо сделать, где отыскать то необходимое звено, после изъятия которого у врага все рассыплется. А что будет, если я займу место великого логофета? Я не знаю во дворце никого, у меня нет ни связей, ни знакомств, ни своих шпионов среди слуг и знати. Мне просто не выполнить своих обязанностей защитить тебя и твою семью. Я готов помогать логофету Василию, если это будет необходимо, но выполнять его работу не смогу еще очень долго.

Моя речь была выслушана в молчании, после небольшой паузы василевс с ехидцей произнес:

– Однако ты хорошо понимаешь обязанности великого логофета, хотя, как говоришь, никогда им не был.

– Василевс, не столь сложно понять, что надо делать, – проблемы станут возникать во время выполнения этих решений.

– А что скажет логофет? – обратился Комнин к Василию.

Тот, по-прежнему глядя на меня удивленными глазами, сказал:

– Ты очень странный человек, Константин: или ты такой на самом деле, или ты столь хитер, что я даже не могу понять, в чем твоя хитрость. Хорошо, я согласен, чтобы ты, когда не занимаешься выполнением желаний василевса, мог помогать мне в работе. Ты сам понимаешь, что у меня много проблем и много помощников, но я согласен иметь еще одного. Надеюсь, года тебе хватит, чтобы хоть частично войти в курс дела и действительно немного разгрузить меня, взяв руководство отдельными вопросами.

Мы договорились с ним вновь увидеться, и Василий ушел.

Веселость Комнина сняло, как рукой, он опять был серьезен и сосредоточен.

– Действительно, – сказал он, – ты странный тип, любой на твоем месте с удовольствием бы наблюдал, как я высказываю плохое мнение про его соперника. А ты ухитрился, не сказав ни слова похвалы, одобрить работу Василия. Я-то добивался совсем другого, и ты меня переиграл.

– Василевс, я понимаю причины, по которым ты бы хотел, чтобы мы следили друг за другом, а не занимались общими делами, но это контрпродуктивно, будет гораздо лучше, если мы вместе будет решать те проблемы, которые ты поставишь перед нами.

Я понимаю – говорить тебе, что я никогда не предам тебя, просто глупо, хотя это действительно так. Все равно ни один умный человек этим словам никакого значения не придаст, а будет верить только поступкам. Но, может, просто довериться здравому смыслу: мне нет причин делать это, меня вполне устраивает мое положение.

– Понимаешь, Константин, – задумчиво произнес Комнин, – как ни странно, я верю тебе, но подумай, ты со своими тенями вскоре станешь во дворце очень важным фактором. Ведь эти тени воспитывались тобой и слушаются только тебя. Я немолод и могу в любой момент умереть, а мне хочется, чтобы мой сын стал василевсом после меня. А ведь перед ним у тебя никаких обязательств нет, и если захочешь, ты утопишь дворец в крови и сам будешь править империей, ты очень сильный и амбициозный человек, что бы ты ни говорил. Потому подумай, что тебе надо сделать, чтобы мысли о твоей предполагаемой будущей измене меня не тревожили.

Владимир Всеволодович смотрел из окна своего терема на Днепр. Холодный осенний ветер рябил воду, и даже из окна были видны барашки волн. Со двора доносился гомон дворни, занимающейся будничными делами. А ему делать ничего не хотелось. Этим летом его война не удалась, он напрасно старался убедить себя, что делал все правильно. Ведь если бы удалось посадить на трон в Царьграде своего зятя, это был бы предел его мечтаний, от возможных перспектив захватывало дух. Но, увы, Комнин переиграл его, и теперь голова глупого Диогена торчит на пике на крепостной стене Константинополя, напоминая всем, как опасно дразнить василевсов. А его дочь, уже видевшая себя императрицей ромеев, не выходит из своего терема и готовится постричься в монастырь. Когда в Киев неделю назад вошли его рати, в гневе он хотел вновь вести их к Дунаю, и только слова советников остановили эту глупость. Половецкие улусы пошли ниже по течению Днепра, с ним даже никто не захотел встретиться. А действительно, зачем встречаться – ведь это на пиру у его дурного зятя погибло двенадцать ханов и их ближайших родственников. Три рода полностью обезглавлены. Теперь и там начнется еще одна чехарда смертей, и половцам будет не до него и его войн. А воеводы, их родня также косо смотрят на него, считая, что это непродуманное решение Мономаха привело к гибели их глав семейств.

Как этому Комнину удалось уничтожить столько людей?

Он опросил уже несколько десятков своих воев, завоеводчиков, не позванных на пир и оставшихся в живых, – никто не мог понять, как произошло это ужасное событие. Ведь все воины внешней охраны остались живы, они ничего не видели и не слышали. Их казнили прямо у погребального костра и сожгли вместе с убитыми на пиру. Не очень понятно было вначале, почему так неохотно рассказывали о том, при каких обстоятельствах нашли его зятя, но он все же выяснил, что рядом с ним обнаружили двух истерзанных девочек. Может, Господь в своей неизреченной милости отвел от его дочери такую судьбу?

Но ведь у Диогена остался сын Василий, он тоже может претендовать на трон василевсов.

И воевод у него еще хватает. Старый князь решил:

– Готовлю весной поход, Иоанн Войтишич[19]19
  Киевский воевода XII века.


[Закрыть] поведет рати.

В комнату вошел старый слуга:

– Княже, тут купец Репа грамотки передал. Привез он их с Нова́города, просил в руки отдать.

Владимир Всеволодович оживился: купец был его доверенным и передавал письма от Ратибора. Уже почти год от старого воеводы не было ни слуху ни духу.

Князь решительно сорвал печати с кожаного мешка и вытащил с десяток берестяных грамот.

Несколько грамот сообщали расклад сил в Новгороде, князь читал их не особо внимательно. Но неожиданно его внимание привлекли следующие строчки:

«А в прошлом годе пришел ко мне из лесов дремучих волхв Яровид, на волокуше привез отрока спящего, просил научить его бою оружному. Не мог я, княже, в том отказать старцу зловредному. Когда же посмотрел на отрока, был он лицом с тобой схож, как будто в колодец на воду ты посмотрел. И вспомнил я сразу историю ту давнюю, когда сынок твой Глеб пропал на охоте от Аладъеки неподалеку, ты тогда сына своего старшего Мстислава чуть не убил за то, что за братом не уследил. Но все же сомнительно мне было, а когда посадник Павел узрел его, тоже в сомнение пришел. Когда же учил его оружием биться – так прямо все ухватки твои у него. Вот только Константином он назвался. И ростом он почти с целую сажень, не вру нисколько, крест на том целую. А так и по возрасту все подходит. Сколько я Яровида ни пытал, только хмыкает и ничего не говорит.

Одно твердил – мол, сей отрок всю землю Русскую на уши поставит и всем соседям укорот даст.

А ныне отправился этот Константин в Киев, думаю, что должен он в войске у тебя быть, прошу, найди и посмотри на него сам. Чувствую, не просто так Яровид вокруг него хлопотал.

Может, действительно Божий знак это какой?»

Владимир в волнении встал и заходил по светлице. Глеб… Когда прочел это имя, сразу нахлынули воспоминания. Еще когда через год после рождения Георгия жена вновь понесла, он дал себе зарок назвать ребенка, если родится мальчик, Глебом, как звали умершего в младенчестве его сына от первой жены Гиты Уэссекской. Почему так решил, он не понимал и сам. Но Господь наказал его за это. В десять лет его сын пропал на охоте, на которую так необдуманно взял его Мстислав: взрослый князь перепоручил мальчишку слугам, и тот вместе с ними и исчез. Мстислава, как и всех, кто редко видел Глеба, обманула его внешность, он уже в десять лет был высоким и худым, как жердь, выглядел подростком, и Мстислав не понял, что это еще, в сущности, ребенок. Поиски никаких результатов не дали. Мстислав год замаливал свой грех, со временем тяжесть утраты ушла, да тревоги и повседневные заботы не давали времени вспомнить о потере.

– Да не может быть, помстилось старому воеводе, – решил Владимир.

Но все равно что-то его беспокоило. Он накинул простое корзно и вышел во двор. Подозвал стоявшего неподалеку ключника. Хмуро посмотрел вокруг. Ему не очень нравился Киев: побывав на княжении во многих городах Руси, он наконец достиг своей цели, и она сейчас тяготила его. Два года он живет в княжеских хоромах, но до сих пор они кажутся ему чужими.

Подбежал ключник:

– Владимир Всеволодович, чего хотел?

– Пошли-ка быстро за воеводой Войтишичем, пусть передадут – дело у меня до него важное.

Ключник побежал искать посыльного, а князь, поежившись в легкой одежде, вновь поднялся в терем.

Когда вызванный воевода зашел в светлицу, князь усердно выводил гусиным пером добавления и поучения своим детям: «…Не ленитися… и тружатися. Первое, Бога деля и душа своея, страх имейте Божий в сердце своем и милостыню творя неоскудну, то бо есть начаток всякому добру…»

Услышав, что кто-то зашел, Мономах оторвался от письма и поздоровался с воеводой.

– Садись, воевода, в ногах правды нет. Дело у меня такое – не ходил ты в поход последний, Бог тебя хранил. Как смотришь, ежели под твоим началом весной полки к Данубу вновь пойдут?

Воевода крякнул и почесал бритый затылок:

– Как ты, князь, прикажешь – по слову твоему пойдем благословясь.

– Ты мне тут, Иоанн, дурака не валяй, понял ведь, чего спрашиваю.

– Мнится мне, Владимир Всеволодович, надо бы тогда для начала разобраться с делом этим темным. Кто десяток наших воевод да кипчакских без счету в доме том положил? А у половины и следов никаких на теле нет, лежали, говорят, как живые.

– Да, – признался князь, – и я все думаю, что произошло. Неужто с нечистой силой, не к ночи будь сказано, ромеи связались?

– Нет, Владимир Всеволодович, люди это были, умельцы ночные. Где-то василевс таких нашел.

– Ладно, время есть – будем думать. А еще у меня одна забота к тебе. Грамотку тут мне воевода Ратибор прислал, ищет он воя одного. Крещен Константином, а найти его легко: росту он саженного.

Войтишич усмехнулся:

– Ратибор всегда прибавить лишку любил.

– Да нет, уверяет, что именно почти сажень в нем есть, а сейчас он должен в Киеве обитать.

– Ну ежели в Киеве, отыщем мы его за день и под очи твои представим, – заверил князя воевода.

Князь крикнул, после чего молодой стольник притащил кувшин медовухи, и Мономах, постаравшись отбросить все сомнения, поднял серебряный кубок за удачу.

Следующим днем пополудни Войтишич вновь пришел к князю. Вместе с ним пришел старый воин с лицом, испещренным сабельными шрамами.

– Вот, княже, сотник бывший Егорий, старший в охране у гостя торгового Никандра. Может он тебе в деле твоем помочь. Был вместе с ними Константин твой в охране в прошлом году.

– Благодарю, Иоанн, за старание, посиди пока, сейчас я тебе стольника пришлю, а мы с Егорием поговорим немного.

Князь пригласил Егория к себе в светлицу. Егорий волнения не выказывал и держался уверенно.

– Егорий, надо мне знать, что за человек этот Константин, расскажи с самого начала все как есть.

– Познакомились мы, княже, с ним в Аладъеки, десятником он был в городской страже. И там такое дело случилось – сам-то он не говорил, а вот люди сказали: дочка посадника на него глаз положила. А ему это не в нос было, да и посадник особо не радовался. И сам Никандра попросил взять Константина к себе, на поездку до Киева охранником. Ох и могутный парень, один мог весло вертеть, у нурманнов про него, наверно, песню бы сложили.

– Ну что еще можешь сказать?

– Странный он был немного, как будто забыл все, а потом вспоминал, все спрашивал, что да как, – добро бы про то, чего не видел никогда, так он иногда и обычных вещей не знал.

– Егорий, а может, подумаешь, он тебе никого не напоминал?

– Да вроде никого, княже… Княже! Да как же это, вот я дурак слепой, так ведь он как две капли воды на тебя похож, только выше головы на две.

Егорий внимательно глянул на князя:

– Владимир Всеволодович, а ведь у тебя там сынок пропал на охоте. И что-то я в Аладъеки про Константина слышал: что волхв его из лесу привел.

– Молчи, молчи, Егорий, сглазишь! А воин, воин он какой?

– Воин он, по молодости, не очень опытный, но учится быстро. Попросил меня научить его кистенем владеть, так меня в неделю превзошел. Да на нас же на Данапере, на стоянке, половцы вышли Джурай-хана. Так он лазутчика, ханского сына, кистенем убил и саблю с него взял, а уж сабля – такую никому не стыдно носить. Я-то ему даже побоялся и цену настоящую сказать.

– Ну давай, давай говори – что дальше, где он сейчас?

– Так, видишь, все из-за сабли и получилось: боялся я, что узнает кто про его добычу, прирежут ночью. Отправился он в охране навикулария Стратигопулоса в Константинополь, почти сразу как мы в Киев пришли.

Князь почувствовал, что радостное возбуждение отпускает его. Он уже спокойно спросил:

– И с тех пор о нем не слышал?

– Почему же, слышал, этой весной видел я охранников Стратигопулоса – говорили они, что Константин в личной этерии василевса служит.

Я сидел за столом, думая, что сказать василевсу. А Комнин выжидательно смотрел на меня. Сказать василевсу можно было много, но в империи, где в погоне за властью брат мог убить брата, дядя задушить племянника, а тетка отравить, чем можно было убедить императора, что ты не хочешь участвовать в этой борьбе?

– Василевс, я понимаю твои сомнения. Но подумай сам. Во дворце меня почти не знают. Если раньше, когда я стоял на охране твоих покоев, меня еще видели, знали, что есть такой здоровый северный варвар, то сейчас уже почти забыли. И тем лучше для дела, что меня никто не знает, кроме тебя и великого логофета. И вообще думай обо мне как об инструменте. У хорошего мастера инструмент может много чего сделать – и никогда не поранит держащую его руку. Потом, твой сын Иоанн, умелый и опытный воин, мне кажется, что он с удовольствием займется новым делом. Конечно, ему никогда не стать настоящим воином тени, просто в силу его возраста. А вот опыт, приобретенный у нас, ему очень пригодится, когда будет василевсом. И кстати, поддержка такого подразделения в это время ему также, вероятно, понадобится, – закончил я многозначительно.

– Насколько я понял тебя, Константин, ты хочешь, чтобы мой сын стал твоим учеником.

– Василевс, этим мы решим несколько проблем: я буду под контролем твоего сына-соправителя, он узнает много нового, что поможет ему в будущем, а у меня в этом будущем появится василевс, который будет знать, чего стою я.

Комнин сидел задумавшись несколько минут, потом взял в руку бронзовый колокольчик и позвонил. Через миг около него стоял слуга.

– Позови ко мне соправителя Иоанна, я его жду, – коротко приказал василевс.

Мы просидели около получаса в ожидании. Комнин расспрашивал меня подробности наших действий в Доростоле и о севере Европы, о котором он, на удивление, мало знал. Зайдя в кабинет, Иоанн первым делом удивленно посмотрел на меня. Я во дворце всегда появлялся в форме этериота. Поэтому для него было странно видеть отца непринужденно беседующим с охраной.

– Иоанн, – сказал Комнин, – этот этериот является логофетом сикрета. Про истинное предназначение этого сикрета пока было известно только мне и великому логофету. А этого логофета зовут Константин, если ты не знаешь.

– Почему же, отец, очень даже знаю, такого великана трудно было не заметить, даже те два евнуха-негра, которыми ты так гордился, ему достают только до подбородка. Теперь я понимаю, почему он пропал из дворца.

– Так вот, отряд, который он возглавляет, занимается устранением наших врагов.

– Но, отец, у нас, по-моему, и без него есть такие службы.

Комнин улыбнулся:

– Скажем так, Константин поднял эффективность своей службы на новую ступень.

Иоанн внимательно посмотрел на меня:

– Так резня в Доростоле – это твоих рук дело?

– Да, соправитель, моих и моих теней.

– Отец, – обратился Иоанн к Комнину, – полагаю, то, что ты позвал меня, означает, что мне сейчас будет что-то предложено.

– Ну об этом нетрудно догадаться. Мы с Константином разговаривали о будущем, и я пришел к выводу, что тебе необходимо побыть в этом подразделении, провести там некоторое время.

Глаза Иоанна загорелись интересом:

– Это было бы неплохо: я хотел бы посмотреть на тех воинов, которые выиграли для нас эту войну.

– Ну что же, пусть будет так. Ты отправляешься с Константином.

– Василевс, – обратился я к Комнину, – надо обговорить порядок охраны твоего сына. Я считаю, что он должен поехать к нам под другим именем, чтобы никто, кроме меня, не подозревал о том, что у нас живет сын василевса, его охрану надо будет расположить не в моей пронии, и также чтобы даже офицеры не знали точных причин, по которым они там находятся. А эту причину надо придумать.

– Ну причину мы найдем, – сообщил василевс. – Больше вопросов будет по исчезновению Иоанна – даже моя жена замучает меня расспросами.

– Отец, может, ты мне поручишь, допустим, проинспектировать укрепления против сельджуков или еще где? А уедет туда под моим именем кто-нибудь другой. Несколько месяцев я вполне могу отсутствовать.

– Ну что же, это, наверно, вполне подойдет.

Василевс повернулся ко мне.

– Константин, – произнес он вкрадчиво, – удачное начало твоей деятельности вселило в меня, наверно, неоправданные надежды, но я хотел бы поговорить с тобой о венецианской колонии в Константинополе. В свое время я был вынужден привлечь венецианцев для определенных целей. Но сейчас эта колония так разрослась, они почти государство в государстве. Это начинает меня всерьез волновать. Может, ты подумаешь, как можно было бы решить этот вопрос твоими средствами?

Я задумался:

– Василевс, я ведь абсолютно не знаю, что собой представляет эта колония, чем она живет. Да, а почему бы тебе просто не выселить их, если ты не хочешь применять более жестких мер?

Алексей усмехнулся:

– Константин, этот разговор не на час. Обратись к великому логофету, он познакомит тебя со всеми документами, что тебя интересуют. А вкратце я скажу, что по определенным политическим мотивам мне бы не хотелось, чтобы я был инициатором их выселения, лучше, если бы они это сделали сами.

Я вспомнил венецианскую галеру, на которой чуть не стал рабом, и мне захотелось сделать Венецианской республике очень большую гадость. Только надо хорошо подумать – какую.

Тихий вечер опускался на Дарданеллы. Большая венецианская купеческая галера остановились на стоянку недалеко от крепости Каллиполис. На ее борту не прекращался праздник: с момента выхода из Босфора капитан Деметрио, своим именем нисколько не подтверждающий любовь к морю[20]20
  Имя Деметрио (и вариации – Димитр, Дмитрий и т. д.) означает «посвященный богине Деметре», а Деметра – греческая богиня земледелия и плодородия.


[Закрыть], пил не переставая и подливал своему судовладельцу богатому магнату, родственнику одного из дожей Венеции. Его помощник, проклиная про себя своего капитана, занимался всеми делами с момента выхода из Константинополя.

Вот и сейчас, сидя за столом, капитан, судовладелец и начальник охраны делились впечатлениями о Константинополе и его жителях. С берега тянуло теплом и ароматом цветов. Все рабы и нанятые гребцы, бросив весла, спали рядом со своими скамьями. И лишь несколько часовых стояли с носа до юта, внимательно прислушиваясь к ленивому плеску волн о борт корабля.

На берегу постепенно погасли редкие тусклые огоньки. Пьяные компаньоны разбрелись по своим каютам. Немного похолодало. Сменилась стража. Отстоявшие свою вахту воины со смешками покинули пост и отправились в теплый кубрик.

Несмотря на горевший на носу и корме галеры в больших бронзовых полушариях огонь, вокруг сгустилась тьма. Часовые, еще час назад внимательные и собранные, боролись со сном. Когда на борт упал небольшой крюк, обмотанный влажной тряпкой, тихий звук, сопровождавший его падение, внимания часовых не привлек. Через минуту над бортом появился темный силуэт и исчез на палубе. Еще через несколько секунд такой же силуэт, скользнув через борт, слился с мраком за высокой надстройкой. Очередной часовой, проходя мимо нее, остановился поправить амуницию, черная тень метнулась к нему и осторожно опустила уже мертвого человека на дощатый настил. Через пару минут на палубе было уже с десяток теней, которые разбежались во все стороны. Все цели были заранее распределены, и вскоре палуба была чиста от охраны. Черные тени быстро задраили все люки и на веревке очень осторожно из-за борта подняли несколько глиняных шаров. Трое державших шары дождались, пока все остальные спрыгнут за борт, одновременно подняли свою ношу и с силой кинули шары на кормовую надстройку, прямо на горевший светильник, после чего мгновенно исчезли за бортом. По надстройке с ревом взметнулось пламя, осветив все вокруг ярким светом.

На галере раздались дикие крики, гребцы, на которых капала горящая смесь, кричали, сгорая заживо. В задраенные люки стучались воины, пытаясь выбраться наружу. Но греческий огонь, изобретение неведомого гения ромеев, шансов не давал никому.

Три небольшие лодки с черными фигурами плавали вокруг. В ярком свете горевшей галеры хорошо были видны головы гребцов, ухитрившихся спрыгнуть с погибающего судна. Но возможности спастись у них не было. Все они были расстреляны из арбалетов.

К утру на месте трагедии ничего не осталось: полусгоревшие деревяшки, которые еще совсем недавно были гордым кораблем, медленно уносило течение в ту сторону, откуда они вчера приплыли.

Двумя днями позже этого события в портовую забегаловку Константинополя зашли два моряка, разговаривавшие на плохом греческом языке. Они заказали вина и, подняв кружки, выпили за счастливое избавление от опасности. Заинтересованным соседям они поведали, что чудом избежали захвата судна двумя генуэзскими военными кораблями, которые на их глазах взяли на абордаж большую венецианскую галеру, и только это обстоятельство спасло их жалкое суденышко. Генуэзцы предпочли потрошить богатую галеру, чем гоняться за ними. Через несколько минут весь кабак только и говорил об этом событии. Моряки же, выпив вина, вышли и скрылись в узких улочках портового района. Они шли, покачиваясь, забираясь в самые трущобы, якобы не замечая, что вслед идет внимательно наблюдающий за ними горожанин. Но неожиданно для преследователя они свернули в проулок, и когда растерявшийся шпион побежал туда, он споткнулся о подставленную ногу, упал и сразу почувствовал на шее что-то острое.