Текст книги "Сумерки"

3. Поздний вечер

3.1 Кристалл «Лекарь», промежуточный рапорт, гриф «Штабное»

«Голубой шар, прошу связь. Голубой, шар, прошу связь».

«На связи дежурная».

«Это вы, сестра?»

«Да, милый, это я. Укрепится ваш разум, брат».

«Привет, привет. Я рассчитывал застать вас и не ошибся».

«Ваша искренняя радость вынуждает меня краснеть».

«Вы ощущаете мою радость?»

«Конечно, милый. Радость и усталость. Никто не ощущает вас лучше меня. Вы сам себя не ощущаете так, как я».

«Еще миг – и краснеть придется мне».

«Теперь канал заполнен нежностью».

«Вас это сердит?»

«Милый, вам нельзя тратить энергию на эмоции. Нужно беречь потенциал для главного».

«Будь оно проклято. Мы так давно с вами не соприкасались, что я примитивно соскучился».

«Не время, брат».

«Не время, сестра. Истина ваша».

«У вас есть претензии к обслуживающему персоналу? Или вопросы? Может быть – предложения? Требования? Переключить на штаб? Брат, на связи дежурная. Отвечайте. Отвечайте».

«Я хотел умыться вашими чистыми мыслями, сестра».

«Спасибо. Это все?»

«И заодно выяснить, как обстоит дело с записью моего отчета».

«Могу вас обрадовать – запись получается высококачественной. Ретранслируемый вами сигнал имеет прекрасные характеристики, он очень легко воспринимается».

«Возможно, единственная вещь, которая у меня хорошо получается – это ретрансляция гнусностей из чужих голов».

«Всемогущий разум! В вас появилась горечь…»

«Я повзрослел. Вы не заметили? Я научился видеть. И вижу вот что: я передаю вам изысканную грязь, вы аккуратно фиксируете ее на своих кристаллах, а зачем это делается – никто не знает. Особенно в штабе».

«Милый! Несвоевременные эмоции сбивают вашу настройку».

«Ладно, сестра. Вы правы, как всегда. Тепло ваших мыслей вызвало маленький приятный разбаланс, который я немедленно устраняю».

«Не ослабил ли приятный разбаланс вашу бдительность, брат?»

«Надеюсь, что нет. Я внимательно наблюдаю за окружающей средой. Никаких тревожных признаков. Слежка отсутствует, интерес ко мне никто не проявляет, среди многочисленных переговоров в эфире – ничего подозрительного. Хочется верить, что душегубы меня прозевали».

«Милый, но вас что-то беспокоит?»

«Да. Человек, избравший свет, бесследно исчез. Я ждал его утром, но он не пришел».

«Вы опасаетесь, что…»

«Все может быть. Душегубы умеют работать. Очень жалко, сестра, если мы потеряем его. Понимаете, до слез жалко!»

«Понимаю».

«Он является ответственным сотрудником местного управления финансами. Нам редкостно повезло с ним, мы и надеяться не смели, что среди таких можно отыскать не совсем вырожденных. Я внимательно изучил отчет моего предшественника. Избравший свет был тяжелым, капризным сырьем, но мой предшественник с ним справился, поставил на ноги нового человека. Трудно смириться…»

«Мне горько, как и вам, брат».

«Ладно, сестра. Не будем тратить попусту нашу энергию, она слишком дорогой ценой нам далась. Включите запись, сейчас я передам для штаба промежуточный рапорт».

«Готово. Диктуйте».

«Заброска и ассимиляция произведены чисто. Нахожусь в гостинице, предусмотренной программой. Развернул стационарный купол, приступил к исполнению Миссии. Первый же сеанс локации позволил обнаружить сырье. В скобках: мужчина, 28 лет, не женат, с родителями отношений не поддерживает, профессия – капсульный гонщик. Сознание вырождено в пределах допустимого. Подробное описание психотипа представлено в отчете. Закончено внедрение в узловые точки сырья, в данный момент приступаю ко второй фазе контакта. Имеет место серьезное отклонение от программы. Избравший свет, согласившийся ассистировать нам, не явился в гостиницу. Причина его отсутствия мне не известна, возможно, он расшифрован душегубами. Таким образом, я вынужден вести работу без поддержки изнутри. В частности, чтобы передать сырью стартовый импульс, пришлось воспользоваться помощью постороннего лица. В скобках: мужчина, 59 лет, вдовец, дети в эмиграции, профессия – музыкант. Подробное описание ситуации – в отчете. Здесь же сведения к финансовому рапорту. Сырью предоставлено двести пятьдесят денежных единиц в местной валюте. Основание: стабилизировать нейродинамические процессы и избежать спонтанного выхода сырья за пределы купола. Продолжаю. Активность душегубов отсутствует, эфир стандартен, эмоциональный фон также стандартен, все процессы под куполом мной контролируются. Пока удается обеспечивать псевдослучайное развитие ситуации. Конец промежуточного рапорта».

«Принято, брат. По-моему, за исход Миссии вам можно не беспокоиться».

«Во мне генерируются странные предчувствия, сестра. К сожалению, никак не удается выделить в них логическую составляющую».

«Не знаю, что посоветовать. Будьте осторожны, хорошо?»

«Я осторожен».

«Может быть, предвидятся какие-нибудь сложности с сырьем?»

«Маловероятно. Сырье действительно нормальное».

«Этот страшный тип – нормальное сырье?»

«Вы подключались к записи моего отчета?»

«Я не могла иначе, милый, ведь сигнал поступал от вас».

«Что ж, сочувствую: тип в самом деле неприятный. Но в качестве сырья он очень мягок и послушен. Я рассчитываю на неплохой результат».

«Один результат уже есть – убийство несчастного мусульманина».

«Вы причиняете мне боль, сестра. Трагично, что я не смог предотвратить эту бессмыслицу. Внедрение в узловые точки завершено совсем недавно».

«Простите, милый. Я плохо разбираюсь в нейродинамике».

«Кстати, „несчастный мусульманин“ не лучше своих палачей. Я подключался к его схеме. Он был торговым посредником – покупал незарегистрированных детей в бедствующих иммигрантских семьях, в том числе у своих земляков, а затем перепродавал их частным лицам для… Для различных целей».

«Всемогущий разум…»

«Этот факт, конечно, не оправдывает свершенного».

«Простите, простите меня, милый! Не терзайтесь, умоляю вас. Вы все делаете удивительно точно, а я… Можно еще спросить?»

«Да».

«Об этом старике. О музыканте. О, я понимаю, вам необходима была помощь постороннего лица. Дать сырью начальный посыл, приступить ко внедрению в узловые точки, обеспечить псевдостихийное развитие ситуации и так далее. Но ведь он мог лишиться жизни! Ваш подопечный – это же настоящий убийца. Знаете, я очень волновалась. Старик сильно пострадал?»

«Я понимаю причину вашего отвращения к сырью. Вы просто никак не можете увидеть в нем будущего человека. Он не потерян для нас, верьте мне. Хотя, если откровенно, еще немного – и он был бы потерян. Скоро он станет Избравшим свет…»

«А вы забываете, что я женщина! Впрочем, что я говорю? Когда-то была женщиной. Кажется, даже замужней. Увы, моя впечатлительность значительно выше нормы. Я умоляю еще раз, не придавайте значения моим эмоциям, брат мой».

«Все мы когда-то кем-то были, сестра. Так давно, что воспоминания кажутся помехами внешнего фона. Простите и меня. Если же вернуться к проблеме участия в работе постороннего лица, то могу сообщить вам следующее. Первое. Перед тем как принять от музыканта помощь, я тщательнейше замерил потенциал, накопленный в сырье. И выяснил, что собственноручно умертвить себе подобного он пока не способен. Только косвенно либо в состоянии аффекта. Так что прямой угрозы для жизни старика не было. Второе. Передав сырью контейнер, старик вернулся ко мне. Состояние у него было, разумеется, шоковое, но сеанс глубокого нейромассажа позволил форсированно снять психический спазм и добиться полной реабилитации всех систем организма. Затем я дал ему два легких толчка: чтобы он отправлялся домой и чтобы не вспоминал о происшедшем. Проконтролировал дальнейшее – он остановил такси и уехал. Волноваться нет причин, родная».

«Да-да, спасибо, вы меня успокоили. И все-таки старик очень жалок. Он мне показался таким несчастным. Признаюсь, я даже сомневалась, действительно ли он музыкант».

«Если вы не устали, сестра, могу рассказать вам кое-что о нем».

«Я не устала».

«Старик ходит по гостиницам играть в номерах. Договаривается с дежурными по этажу, и те помогают ему с заказами. Находится достаточное число парочек, которые желают развлекаться в таком романтическом сопровождении, а присутствие старика их ничуть не смущает. Музыкант делает это не ради денег, а главным образом из творческих соображений, во всяком случае, так он объясняет своим друзьям-интеллигентам. Он пишет симфонию. Пока, правда, не решил, какую – то ли „симфонию страсти“, то ли „симфонию чувства“. Импровизирует в номерах, увековечивая в музыке увиденное, потом записывает это нотами. Самое страшное, что он лжет. В истинной причине он не смеет признаться даже себе. Понимаете, сестра, он просто глазеет. Психосексуальное расстройство. Перед нами старый комплексующий вуайерист. Причем, играть в сводных домах ему воспитание не позволяет, ведь там „настоящий разврат“. Разврата он боится, и вообще, он очень любит горестно рассуждать о нашествии всеобщего разврата. Вам интересно?»

«В какой грязи вы работаете, брат!»

«Устал я от грязи, родная. Оттого и горечь. Оттого и нежность».

«Могу я помочь вам?»

«Попробуйте».

«В течение всего сеанса я отчетливо чувствую ваше желание о чем-то меня попросить. Решайтесь наконец».

«От вас ничего не скроешь. Стыдно признаваться… Я хотел попросить вас прислать свой светлый образ».

«Бедный мой… Приготовьтесь».

«Я давно готов».

«Внимание. Сигнал прерывания. Стартовый импульс. Посылка. Стоп».

«Принято».

«Ну как?»

«Хорошо, родная. Спасибо за поддержку».

«Спасибо за нежность, милый».

«Пора браться за главное».

«Успеха вам, брат. Укрепится ваш разум».

«Очистится ваша душа, сестра. Конец связи».

3.2 Ретранслируемый сигнал (источник «Сырье», гриф «Свободный эфир»)

Холл, залитый больничным светом, был пуст. Около мраморной статуи великого Коли Серова имелся огороженный участок, над которым висела табличка «Дежурный», но и там никого не наблюдалось. Дверь с надписью «Администратор» была заперта. И только из-за занавеси, скрывающей от посторонних глаз «Служебное помещение», доносилась какая-то возня. Я подошел ближе и гулко кашлянул. Возня тут же прекратилась, некоторое время не было ни звука. Наконец кто-то вздохнул, строгим шепотом произнес: «Сиди тихо!», занавесь колыхнулась, и на свет появился мужчина, застегивая второпях форменные брюки.

– Что вам угодно? – заспанно спросил он меня, тесня от опасного места.

– Вы дежурный? – поинтересовался я. – Раньше я вас здесь не видел.

Он бесконечно зевнул.

– Недавно работаю. Так что вам нужно, сударь?

– Ничего особенного. Обычный набор – кровать, душ, сортир.

– Вам нужен номер! – оживился дежурный. – Конечно. Вы один?

– Нет, – сказал я ему, – с дамой. Разве не видно?

Он немедленно принялся обыскивать глазами холл, удивленно пробормотав: «А где же…», тогда мне пришлось разъяснить ему, что это была шутка.

– Отлично! – хрипло проговорил он, перебрав лицом все оттенки восхищения. – Значит, дамы нет… – и вдруг сделался очень тихим, хитрым. – Могу подселить вас… это… к попутчице. А? Или… что-нибудь иное желаете?

– О! – воскликнул я. – Сервис, как в златоглавой столице. Сколько стоит «иное»?

Дежурный ухмыльнулся и показал на пальцах. Я посмотрел на него, как на сумасшедшего.

– Это грабеж, – объявил я ему. Мне было безумно весело. Он снова ухмыльнулся и промолчал.

– А попутчица? – тогда спросил я его. – Сколько возьмет за билет?

Он показал.

– В наше время трудно быть оригинальным, – вздохнул я, доставая хрустящие. – Заразу-то не подцеплю? Как полагаешь, товарищ?

– Я не… – поперхнулся дежурный. – Почему товарищ?

– А что? – удивился я, глядя в его потную харю. – Друг, товарищ, какая разница. Козел вонючий – тоже хорошее обращение. У нас по Конституции свобода слова.

– Свобода – наше знамя! – заученно выдал он.

– Так как насчет заразы?

– Насчет заразы? – гостиничный пес вновь расслабился, перестал ерзать, подмигнул. – Не волнуйтесь, сударь, у нас лучшие девочки в районе. Сюда пропускаются только проверенные дамы, самые чистенькие…

– А то я не знаю, какие они у вас чистенькие.

– Нет, подождите, вы зря. Фирма гарантирует… – он протянул наконец жетон. – Прошу! Как раз в этом номере скучает одна особа – м-м! – такая, скажу вам, киса…

Его холуйское красноречие ушло в потолок – клиент в моем лице уже отключился. Я с интересом наблюдал за занавесью. Она легонько подергивалась, сквозь нее неслись еле слышные вздохи, и вдруг в прорези появилось детское лицо.

По лицу блуждала совершенно дурацкая улыбка.

– Дядя, а у тебя ухи оттопырены.

Дежурный присел и оглянулся.

– Ты! – зашипел он. – Я же приказывал…

– Заткнись! – прорычал я, и когда он заткнулся, ласково поманил ребенка. – Иди сюда, маленькая.

Это была девочка лет десяти, она несмело появилась из-за пропыленного куска бархата и спросила на всякий случай:

– Дядя, а ты не будешь со мной целоваться?

Дурашливо веселое выражение исказило ее мордашку, словно маска.

– Нет, – ответил я ей. – Не бойся, иди.

Она звонко хихикнула и подбежала ко мне.

– Точно не будешь?

– Да нет же! Скажи, что с тобой делал этот человек? – я кивнул на мужчину в брюках.

Теперь она нахмурилась.

– Что, не хочешь говорить?

Девочка загадочно посмотрела на меня, а потом засмеялась. Чрезвычайно заразительно. Смех длился долго, невыносимо долго.

– Отстаньте от нее, – со злым спокойствием сказал дежурный. – Довели ребенка до истерики. Главное, сам все прекрасно знает, так нет, надо обязательно выспрашивать… Ступайте в свой номер, господин гуманист, и живите спокойно. Милиции можно не сообщать, потому как ничего не докажете. Это моя дочь. – Он поднял девочку на руки и скрылся с ней за портьерой.

Я крутанулся, обогнул лифт и стал подниматься по лестнице, заботливо укрытой ковровой дорожкой. А ведь он выродок, неожиданно подумал я. Уже, наверное, положил беззащитное существо поудобнее… Подумал – и сам себе удивился. Откуда такие мысли? Было противно, стыдно… Я встряхнулся. Не мне размышлять о морали, надо было набить твари морду и все дела…

Судя по металлическому жетону, комната моя находилась на третьем этаже, так что обойдемся без лифта. Я представил себе нагретую постель, кружевные канты простынь, уют, полумрак, и как я нырну в эту атмосферу, и как в утонченном интиме номера меня на столичном уровне обслужит научно подкованная в вопросах пола хозяйка, и в предвкушении всего этого сладко заныла душа, и плоть неудержимо потянулась туда, в номер…

Я бесшумно шагал по длинному гостиничному коридору. И вот тут-то меня охватило странное волнение. Причин тревожиться не было! Я просто шел получить законно купленный кайф – и вдруг… Было ожидание чего-то необычного. Да, но откуда в этой заболоченной гостинице взяться необычному?

Я остановился перед дверью, чувствуя яростное сердцебиение. Оставалось только протянуть руку. И я сделал это. Я с детства рос смелым мальчиком.

В комнате было темно, углами проступала мебель, за журнальным столиком смутно чернела человеческая фигура.

– Пожалуйста, проходите, – предложил мне мужской голос.

Нестерпимо захотелось выскочить обратно, но выход остался где-то очень далеко.

– Садитесь на стул. Вы видите его?

Я ощупью добрался до указанного места. Мне было дурно.

– Здравствуйте, Александр, – продолжал голос. – Красивое имя, редкое по нынешним временам.

– Да, – выговорил я осторожно, – папочка постарался… Кто вы?

Незнакомец усмехнулся:

– Неважно! Главное, что вы здесь, а остальное не имеет значения. Вам удобно говорить без света?

– Потерплю.

– Вот и отлично. А то, знаете ли, у противоположных окон бывают глаза. Иногда они вооружены аппаратурой.

Мне стало полегче.

– Боитесь? Так ведь никакая темнота вам не поможет, если…

– Лично я ничего не боюсь, – оборвал меня человек. – Впрочем, и это неважно. Не будем зря привлекать внимание, ладно? Нам надо серьезно поговорить, Саша.

– Пожалуйста, – согласился я. – Только сначала объясните, как вы оказались в моем номере.

– А это не ваш номер! – он рассмеялся. – Вы ошиблись, вошли не в ту дверь.

– Как?! – я не знал, удивиться или возмутиться.

– Вы ведь прочли мое приглашение?

– Какое приглашение?

Он процитировал:

– «Жду вас в номер 215, второй этаж, налево». Ага, вспомнили! Вы вежливый человек, спасибо, что пришли.

Издевался? Или нет? Не мог же я перепутать этаж! Во мне стремительно вспенился гнев, хотя я четко понимал – ситуация если и не жуткая, то, по крайней мере, жутко странная.

– Перестаньте, – он стал серьезным. – Я ни в коем случае не издеваюсь над вами. И тот факт, что номер не ваш, тоже совершенно не важен. Сейчас вообще все неважно, кроме нашего разговора.

Мысли мои читал, что ли?

– Ладно, говорите. И покороче, если можно.

– Покороче… Я хочу убедить вас в одной вещи, но подозреваю, что это будет непросто.

Я молча буравил полумрак глазами и ждал, что этот тип еще скажет. Он находился прямо перед окном – отличная позиция для разговора – был виден только его силуэт, ничего больше. Тут он меня ошарашил.

– Саша, – сказал он мне, – это звучит либо глупо, либо пошло. Я собираюсь убедить вас в том, что вы плесень.

Псих, мелькнула догадка. Сбежал откуда-нибудь.

– В каком смысле? – спросил я, стараясь не подать вида.

– Разумеется, не в буквальном.

– Ну уж… – протянул я. Становилось интересно.

– Не согласны? Я ущемил ваше человеческое достоинство? Ладно, смотрите. Насколько мне известно, вы профессиональный гонщик, выступаете за клуб молочного комбината.

– Да, – хмуро подтвердил я. Про человеческое достоинство – это он зря.

– Ваша работа имеет хоть какой-нибудь смысл? Очевидно, нет. Вы первый убеждены, что нет. Вот когда вы разнесете груду шин по бокам желоба, а затем благополучно догорите в остатках капсулы, только тогда смысл прояснится. Толпа зрителей получит удовольствие. Правильно?

– Это мое дело, – сказал я, – где и как догореть.

– Ну что вы, я не посягаю на ваши священные права… Но если теперь вспомнить разнообразные способы вашего приработка, то станет окончательно ясно – от вас, как от социальной единицы, нет ни малейшей пользы обществу. Скорее наоборот.

Я напряг мышцы. Я тихо заметил:

– Любопытно. Какой приработок имеется в виду?

Он ответил жестко:

– Вы преступник. Начинающий, правда. Вам 28 лет, и вы решили, что настала пора жить по-человечески. Спортивная карьера бесславно заканчивается, спортклуб беден и бесперспективен, звездой стать не удалось, а накопленные деньги незаметно растворились в тоскливых буднях. В районе Северных новостроек у вас не сложились отношения как с органами охраны правопорядка, так и с местными приятелями. Тогда вы перебрались в центральные трущобы, в район вашей бурной юности. Вы нетерпеливы, вам надоело заниматься ерундой, работать по мелкому и, тем более, рисковать жизнью в капсульных гонках, захотелось серьезных дел и серьезных денег. Я точно сформулировал ваши потаенные цели? Правда, вы пока не располагаете достоверной информацией, не имеете плана действий, вы просто тычетесь по углам, выясняя, кто и как. Или я ошибаюсь?

Этот гад не ошибался. Его информация была более чем достоверна. Я обнаружил, что сижу с отвисшей челюстью, что пальцы мои нервически тискают друг друга, что во рту скопилась слюноподобная дрянь; и я решительно сглотнул, решительно собрался с мыслями и приготовился врезать ему что-нибудь решительное. Но сказать-то мне было нечего. Решительно нечего.

Неизвестный тип продолжал вколачивать слова, как гвозди:

– Таких – сотни миллионов. И от вас всех нет никакой пользы, ни вашему же обществу, ни миру. Ваш эгоизм – святыня, в сознании вашем нет ему альтернативы. Деньги входят в ваш обмен веществ. Развлечения токсичны, и этот яд разрушает остатки душ. Вы сладострастно вырождаетесь, поодиночке и все вместе. Какая у вас цель, в чем смысл вашей жизни? У всех один и тот же – жить, как вы это называете, по-человечески. А если повезет, то лучше. При этом считаете себя людьми. Хотя, на самом деле куда больше вы похожи на плесень. Хомообразная плесень, курьез эволюции…

Я опомнился.

– И что дальше? – спросил его зло. – Проповедь на сон грядущий – это шикарно, только объясните, мать вашу, откуда вы меня знаете?! Откуда вы СТОЛЬКО обо мне знаете!

– Странный человек! – с неожиданным отчаянием произнес он. – Зачем бесполезные вопросы?

Я приподнял зад.

– Не хотите отвечать, не надо. Дело ваше. Но тогда нам не о чем разговаривать. Будет лучше, если вы уйдете самостоятельно.

– Сядьте, – сказал незнакомец.

Точнее, приказал офицерским металлическим голосом. Я повиновался, сам того не желая. Упал обратно, даже не пикнув.

– Повторяю. Вы, Александр, вошли не в свой номер. И уйдете отсюда вы, а не я. Уйдете, когда беседа закончится. Не раньше.

Это было чересчур нагло, но я смолчал. Я вдруг почувствовал, что человек смотрит на меня, хотя в темноте его глаза были не видны. И мне опять стало не по себе. Охватило гнетущее чувство, будто в глаза бьет прожектор. Нестерпимо захотелось встать на четвереньки, спрятаться под столиком, закрыться ладошками от этого взгляда-прожектора. С трудом разлепив губы, я выдавил:

– Сижу, сижу…

Тут же стало легко – наваждение исчезло. Таинственный субъект, восседавший напротив, продолжал как ни в чем не бывало:

– Прошу вас, не обижайтесь. Вы поймете, почему я называю вас и таких, как вы, плесенью. Вас много. Вас настолько много, что представить страшно. Из миллиарда людей, пока еще сохранившихся на Земле, по крайней мере у половины душа вырождена. И вас становится все больше. Видели, как брошенный хлеб постепенно покрывается гадким бело-зеленым налетом? Человечество заросло вами точно так же. Я не вижу лучшей характеристики, чем слово «плесень». Это не оскорбление, а рабочая формулировка, наглядно показывающая суть явления.

Незнакомец встал и принялся прохаживаться по комнате. При этом он покинул защитную позицию, а глаза мои уже привыкли к темноте, и я смог его чуть-чуть поразглядывать. Сухая фигура, дурно сшитый костюм, безнадежная лысина, морщинистый лоб, куцые брови. Старикашка?

– Это неизбежно, неотвратимо. Никакое общество не может быть идеально чистым. В нем обязательно живут грибки. К сожалению, они обладают способностью размножаться, и в конце концов плесень проникает в самые корни общества. Это происходит незаметно, большинство ничего не замечает да и не хочет замечать. Между тем переворачивается мораль, усредняется смысл жизни, большинство начинает грызть глотки не сориентировавшемуся меньшинству, потом большинство начинает искать, в чью глотку еще можно вцепиться, чтобы хоть немного пожить по-человечески. Цивилизация гибнет.

Человек сел на кровать.

– Я говорю не только о демократических странах вроде вашей, но и, конечно, о гуманистическом блоке, и блоке Ислама, и о прочих формациях. Вы повсюду. Вырождение повсюду. Цивилизация пока держится, но от корней-то осталась одна форма, одна рассыпающаяся оболочка, и она долго не выстоит, рухнет. Будет лежать кусками разлагающейся биомассы, вонять на всю Галактику. Дело, успешно начатое священной исламской войной и последующими эпидемиями, будет доделано, ручаюсь.

– Хорошо, – сказал я ему, решив потерпеть. – Пусть я ни хрена не понимаю, пусть вы мне ни хрена не хотите объяснить – кто вы, зачем – и ладно. Сидим в потемках, беседуем о ерунде. Отлично… Я с вами согласен, честное слово. Хотя, между прочим, слышу о том же на каждом углу. Тотальное нашествие сволочи и все такое. Крикунов у нас развелось… Дальше-то что? Вывод какой?

Он жалко усмехнулся:

– Каждому приходится втолковывать… Боже, как трудно увидеть самому простую истину! – и замолчал, мешком обмякнув на кровати.

Он молчал долго.

– Ага, – тогда сказал я. – Теперь увидел. «Бороться за цивилизацию», да? Знакомый лозунг. Вот вы куда меня хотите затолкать?

Аудитория сделалась редкостно внимательной. Этот гад снова напружинился, будто бы даже дышать перестал – заслушался.

– Бороться, конечно, модное словечко, – бросил я в его рожу, – но вы знаете, я не люблю модные словечки, чешусь я от них, такая вот аллергия… – Меня понесло. – В этой поганой стране сто лет уже борются, то одни, то другие, ну никак угомониться не могут. Причем, все время с плесенью. И всегда побеждают!.. – Меня несло неудержимо. – А у вас нет аллергии? Вы сам случайно не кретин, а? Признавайтесь! Отцы нашей безопасности, наверное, по вам истосковались. Вы бы к ним сходили, исповедались бы, рассказали бы про нашествие сволочей, что вы с этим ко мне, в самом деле. Там вам помогут. Или не ходите, дождитесь очередной облавы…

Я почувствовал, что человек опять внимательно смотрит на меня сквозь призрачный мрак комнаты. Стало душно вдруг, я расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Спина взмокла, майка прилипла к телу. Человек укоризненно сказал:

– Сбросьте маску, Александр. Я же знаю, что вы действительно во многом со мной согласны. Я вообще взял на себя труд как можно лучше узнать вас, прежде чем пригласить сюда. И должен сообщить: внутренне вы отличаетесь от себя внешнего. Вы – обыкновенный человек, который живет в ужасном мире. Но так как человек – это существо, умеющее и любящее приспосабливаться, вы сделались плохим, потому что иначе не выжить. Плохой вы не настоящий, я знаю это достоверно. Вы ведь слушали меня со вниманием, значит, все те безобразные банальности, которыми я вас кормлю, не так уж безразличны, как вы хотите мне показать. А ваш сарказм и ваша злость просто бесподобны. Так что сбросьте маску, если себя уважаете.

– Вы хитрый, – сказал я, с удивлением замечая, что в комнате совсем не душно, скорее наоборот – прохладно. – То грубите, то льстите… Столько красивой болтовни для меня заготовили. Но что-то я не соображу никак, зачем.

– Агитация, – изрек он. – Еще одно модное словечко. Слыхали? Мне, правда, больше нравится «убеждение». Как только плесень поймет, что она такое, по-настоящему поймет, она перестанет быть плесенью. По крайней мере захочет перестать. Подчеркиваю, по-настоящему поймет. Осознает каждой клеткой мозга. Чтобы было противно смотреться в зеркало. Стыд – великий целитель, – он устало потер виски. – Те, кто понимает, действительно начинают бороться за цивилизацию. Но вас слишком много, а нас слишком мало.

Я не выдержал, раскричался:

– Да кто вы такой! Кретин? Или кто?

– Я занимаюсь тем, что объясняю плесени положение вещей. Пока не поздно.

– Я не о том, – сказал я нервно. Тогда он чудесным образом сверкнул в темноте глазами и улыбнулся.

– А как вы думаете?

Я посмотрел на его смутно белеющее лицо. Ощутил всей кожей, до озноба, чрезвычайно странную атмосферу нашего разговора. И у меня родилась безумная мысль. Стало холодно и страшно.

– Пришелец, – слабо предположил я. – Из космоса.

Человек вежливо рассмеялся.

– Вы меня обижаете, я такой же сын нашей страдающей планеты, как и вы. Как вы все. Только я волшебник, добрый, разумеется.

Звать на помощь? – подумал я, мысленно хихикнув. Бесполезно. Прыгать в окно – шею ломать. Успокаивать опасно: говорят, психи от этого звереют… Неужели все так просто – дурацкий разговор и всякие странности?

– Ловко вы мне поставили диагноз! – голос его вдруг забурлил, зазвучал, наполнил комнату до краев. – Душевнобольной, и точка! Может быть, вы и правы, но это не важно. Сейчас не важно все, кроме нашего разговора… Да, я добрый волшебник. Вдумайтесь. Волшебник – тот, кто делает невозможное. Я делаю невозможное, правда, способами, отличными от традиционных сказочных. Моя сила заключена в живых человеческих словах, ими я творю чудеса. Я открываю людям глаза, а это, безусловно, чудо доброе. Такие, как я, были всегда, и всегда мы были необходимы, но и всегда мы были чужими. Нас травят, нам ставят диагнозы, нас высылают или закапывают живьем. Отнимают волшебное оружие, затыкая рты, глуша несанкционированные голоса воплями о морали или о бдительности. Если требуется, у нас рвут языки. Но мы есть и мы будем. Средства массовой информации для нас закрыты, поэтому мы ходим по людям. Кто-то ведь должен пугать людей правдой…

Так он мне сказал, и его внезапно выплеснувшаяся страсть произвела на меня некоторое впечатление. Видно было, что он может говорить на эту тему долго и красиво.

– Впрочем, хватит пустых рассуждений, – завершил он монолог. – Кто я такой, мне, к сожалению, не удастся объяснить, а вам – постичь.

– Надеюсь, вы не паук, – небрежно пошутил я. – Судя по всему, моя кровь вас не интересует, а это главное. Имейте в виду, кровь я не дам.

Он не обратил внимания, прибавил:

– Можете называть меня просто Лекарь. Такова моя профессия… хм… моя бывшая профессия. Удовлетворены?

– Очень приятно, – кивнул я ему. – Но, в самом деле, давайте закончим поскорей. Пока что из вашего сверхважного разговора для меня прояснилось только одно – почему вы боитесь чужих глаз. Я бы на вашем месте тоже боялся.

– Я боюсь за вас, – ответил он мне. – За вас, Саша… Значит, мы остановились на том, что плесень должна осознать свой вред.

– Я, кстати, уже понял, что я плесень. И знаете, от этого не чувствую себя нравственно чище. Мне хочется в уютный номер с женщиной. И вообще, я спать хочу.

– Подождите, выводы после. Итак, плесень надо перевоспитывать. Но это невероятно сложное дело! Во-первых, процесс перевоспитания требует индивидуального подхода, что отнимает массу времени. Во-вторых, даже при индивидуальном подходе не всегда удается достигнуть успеха. Когда у меня бывают удачи в двух случаях подряд, я сам считаю это чудом. А в третьих, у большинства плесневение зашло слишком глубоко: с ними работать не только бесполезно, но и опасно. Все это приводит к тому, что наша деятельность неэффективна. Пока занимаешься одним человеком, вырождаются миллионы. Миллионам не докажешь, что они плесень, – растопчут. А доказывать каждому в отдельности неэффективно. У нас есть надежда на медленную лавину, когда любой сдвинутый с места камешек увлекает за собой пару камешков, лежащих рядом, но пока это всего лишь надежда… Успокойтесь, Саша, я заканчиваю… Так вот, кроме мягких форм борьбы за цивилизацию существуют и другие, менее красивые. Хотелось бы думать, что до этого не дойдет, но, вполне вероятно, когда-нибудь придется заняться чисткой.

– Как? – не понял я.

– Очень просто. Счищая с порченой булки отвратительный белый налет, можно добраться до свежего, хорошего слоя. Вот, собственно, и все, что я имел вам сказать.

Он встал.

– А теперь ступайте, сударь. Уверен, вы хорошо запомнили наш разговор.

– Подождите, – сказал я ему. Меня переполняло недоумение. – Как это «ступайте»? Неужели вы мне так и не объясните эту дурацкую ситуацию? Тем более, ваша лекция закончилась!

– Опять никчемный вопрос, – устало сказал незнакомец. – А ведь я объяснил ситуацию предельно ясно. Вы умный парень, Александр. Зачем же вам нужно, чтобы я разжевывал очевидные вещи?