Текст книги "Гюнтер Шидловски"

Александр Селин
Гюнтер Шидловски

© Текст. А.Г. Селин, 2013

© Агентство ФТМ, Лтд., 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Действующие лица

Мастер, начальник бригады могильщиков. Странный человек с наклонностями диктатора. Похож на сумасшедшего. Всегда хорошо чувствует собеседника, и для него ничто не остается незамеченным. Легко подавляет подчиненных. Никогда не смотрит в глаза тому, с кем разговаривает. Передвигается быстро, движения пластичные, почти кошачьи.

Диц, могильщик. В прошлом концерт мейстер.

Пфлюгер, могильщик, младше Дица по должности. В прошлом лекарь.

Штаубе, могильщик. Молчаливый и исполнительный. В прошлом полковник.

* * *

Германия. Время действия не определено. Может быть, это и середина XIX века, и начало XX. Одежда героев не указывает на конкретную эпоху. Кладбищенский пустырь. В глубине сцены монументы, бюсты, надгробные плиты и т. д. Над сценой экран, на котором будут демонстрироваться простейшие видеокадры или слайды, иллюстрирующие фантазии Мастера.

На сцене Диц, Пфлюгер и Штаубе. Рядом стоит учебный гроб. Гроб используется в танцевальных сценах. Танцующие держат его на плечах. Могильщики должны похоронить усопшего. Ждут Мастера. Штаубе лежит неподвижно и остекленевшим взглядом смотрит в зал, как будто происходящее не имеет для него никакого значения. Диц и Пфлюгер стоят над ним.

Диц. – Ты идеальный парень для могильных процедур, Штаубе. Ты тихий и послушный, словно пришел из той (показывает на землю) загадочной, безмолвной страны. Я поначалу думал, что ты глухонемой, а потом чуть в обморок не упал, когда ты попросил у трактирщика кружку молока.

Пфлюгер. – Как? Штаубе попросил кружку молока? Нет. Не верю. Не верю! Может быть, предложим Штаубе повторно вслух произ нести свою просьбу? Я ведь тоже был все время уверен, что он лишен языка.

Диц. – Действительно, ну-ка, Штаубе, повтори свою просьбу. Произнеси то же самое, что ты сказал трактирщику.

Штаубе по-прежнему молчит и лежит неподвижно.

Нет, Пфлюгер, он не повторит. Он сейчас вот таким образом готовится к работе. Готовится услышать приказы нашего Мастера и с ревностью копать до тех пор, пока ему не скажут: «Стоп! Штаубе, отдыхай!» Мне кажется, что если бы для Штаубе поставили условия: будешь работать, да еще за это и платить, то Штаубе с этим бы согласился и заплатил, будь у него карманные деньги.

Пфлюгер хохочет.

Но у таких, как Штаубе, не бывает карманных денег. Потому что им неоткуда взяться. (Показывает пальцем на Штаубе.) Вот – находка для руководителя ритуальной команды. Энтузиаст, не знающий, что такое саботаж. (Обращаясь к Штаубе.) Ну-ка, встань!

Пфлюгер. – Встань!

Штаубе продолжает лежать.

Он не встает, Диц.

Диц. – Да. Вижу. Он экономит силы. А когда придет Мастер, то все силы отдаст ему. Мастер для него хозяин и бог! И ноль внимания на наши договоренности!

Нагибается, поднимает руку Штаубе. Рука поднимается как веревка.

Обрати внимание, Пфлюгер, какая безжизненная у него рука. Какая мягкая, податливая, словно мякина.

Бросает руку. Теперь руку берет Пфлюгер.

Пфлюгер. – Да, действительно, это не рука, а какая-то мякина. (Бросает руку.)

Диц. – Ну я даю голову на отсечение, Пфлюгер, что как только появится Мастер и даст команду, рука этого штрейхбрехера тут же нальется силой, мышцы окрепнут. И мы увидим копательную машину, которая может вырыть целый котлован на десяток братских могил. А теперь скажи, Штаубе, ты знаешь, сколько сейчас стоит один копок и полноценный взмах лопаты? А знаешь ли ты, сколько нам должны заплатить, если просуммировать все копки? И помнишь ли ты, сколько нам заплатили в прошлый раз? Да-да, в тот день, когда ты попросил кружку молока у трактирщика? Но знай, Штаубе, мне и Пфлюгеру мало кружки молока. Хозяин должен нам восемьдесят пять гульденов. И мы не начнем работать, пока не получим все эти восемьдесят пять.

Пфлюгер. – Или хотя бы шестьдесят пять…

Диц. – Восемьдесят пять! Стоим на своем, Пфлюгер!

Пфлюгер. – Договорились, Диц. Стоим на своем. Восемьдесят пять!

Диц. – Стоим!

Пфлюгер. – Стоим!

Диц. – Восемьдесят пять!

Пфлюгер. – Восемьдесят пять!

Диц и Пфлюгер хохочут, довольные собой, отходят в сторону, берутся за руки, смотрят друг другу в глаза, словно давая обещание друг другу. Обнимаются. Потом смотрят на лежащего Штаубе и опять подходят к нему.

Диц. – По-видимому, Пфлюгер, ему хватает одной кружки молока в качестве оплаты.

Пфлюгер. – Ты знаешь, Диц, у меня есть идея: мы дадим ему на кружку молока, а то даже и на две, но взамен потребуем поддержать нашу инициативу.

Диц. – Хорошо. Объясни ему еще раз, что это за инициатива. Объясни.

Пфлюгер (обращаясь к Штаубе). – Когда сюда прибудет процессия, мы откажемся работать без предоплаты, Штаубе. (Смотрит на Дица, тот утвердительно кивает.) Мы напомним участникам деликатного процесса, что нас принято благодарить! А до этого мы предупредим Мастера, что пусть, если хочет, сам выкладывает восемьдесят пять гульденов из своего кармана. И будем стоять на своем!

Диц. – Стоим!

Пфлюгер. – Стоим!

Диц. – Стоим!

Пфлюгер. – Стоим! (Опять обнимаются.) А ты в это время вот так же будешь безмолвно лежать, не проявляя энтузиазма.

Диц (назидательно). – И твое молчание будет означать согласие, Штаубе. И твои руки не окрепнут и не нальются силой. И ты не превратишься в штрейхбрехерскую копательную машину. Да или нет, Штаубе? Да или нет? (Бьет лежачего ногой по ребрам.) Отвечай!

Пфлюгер. – Отвечай! Да или нет? (Тоже бьет лежачего Штаубе ногой.)

Диц. – Не молчи!

Пфлюгер. – Не молчи!

Пинают лежачего. Устают. Отдышались. Штаубе продолжает лежать, как и лежал, спокойно глядя в зал, как будто бы его и не били.

Пфлюгер. – Может ли быть такое, что мы переборщили с тобой, Диц? Мы забыли священное правило, что лежачего не бьют.

Диц. – Да, но это же кладбище. Это особое место. Здесь можно. Оно обладает как бы особой аурой. Деликатность, которая приличествует такому месту, нет-нет, да и должна хотя бы изредка компенсироваться грязной дракой. С одной стороны, оно как бы да… К покойнику надо относиться с уважением. То же самое к родственникам и участникам деликатных процедур. С уважением… Но на нас, на могильщиках, иногда отыгрываются. И это в порядке вещей. Помнишь, Пфлюгер, как полтора года назад мы не слишком глубоко вырыли яму, но потребовали благодарности.

Пфлюгер. – Да, помню. Я слегка был пьян. Мерзлый грунт. Я потребовал благодарности и тут же получил удар в живот коленом.

Диц. – Да. А я, помню, получил кулаком в ухо.

Пфлюгер. – А потом нас повалили на землю и стали пинать.

Диц. – Но в одном, но в одном я глубоко уверен, Пфлюгер, что если бы они нас запинали вконец и лишили жизней, то тут же отношение к нам в корне бы изменилось. Сразу море уважения.

Пфлюгер. – Рассказы о наших благодеяниях.

Диц. – Красивые эпитафии и лучшие цветы. Видишь, какая тонкая категория кладбище! Резкая грань. С черного на белое и обратно. (Обращаясь к Штаубе.) Вот. То, что мы попинали тебя, Штаубе, это в порядке вещей. А раз жив, то обойдёмся без комплиментов.

Пфлюгер (обращаясь к Штаубе). – Не принимай близко к сердцу, коллега. Ну, чего ты молчишь? Молчит. По-прежнему молчит. Как будто нас нет. Как будто мы для него лишние.

Диц. – Знаешь, Пфлюгер, мне кажется, будет разумно, если мы отнесем его вглубь пустыря. Чтобы он не отвлекал Мастера, когда будем вести переговоры.

Пфлюгер. – Резонно.

Берут Штаубе под руки. Тащат вглубь пустыря.

Диц. – А ну давай-ка, дружище. Руки, как плети.

Пфлюгер – Тряпка какая-то. Мешок с мякиной.

Диц. – Просто удивительно, как эти руки превращаются в железные, когда это безмолвное существо начинает работать. И вот еще: давай-ка закидаем его веточками, раз ему все равно. Так, на всякий случай, чтобы не напоминал о себе.

Забрасывают Штаубе веточками, возвращаются на авансцену.

Диц. – Ну вот, полдела сделано. А теперь давай подумаем, что скажем Мастеру, когда на нашу просьбу выплатить восемьдесят пять гульденов он ответит отказом. Думаем! Думаем!

Пфлюгер. – Думаем!

Оба молчат. Думают.

Диц. – Ничего не придумал, Пфлюгер?

Пфлюгер. – Нет, пока ничего.

Диц. – Я тоже. Ладно, сейчас придумаем. Сейчас мы прорепетируем, сейчас мы кое-что изобразим. Представь, что я – Мастер, а ты тот, кто и есть – Пфлюгер. И вот, я приближаюсь… (Отходит в глубь сцены, оставив Пфлюгера на авансцене. Начинает приближаться. У него неплохо получается изображать Мастера. Пфлюгер теряется.)

Я чувствую, Пфлюгер, у вас накопились ко мне вопросы?

Пфлюгер. – Да, Мастер.

Диц. – Ну что ж, спрашивайте, я весь внимание, мой друг.

Пфлюгер. – Мастер, а когда… а когда… (теряется.)

Диц. – Что когда? Зачем нужно это «когда»? Мы с вами здесь и сию минуту.

Пфлюгер. – Не могу. Боюсь. Так похоже.

Диц (прекращая изображать Мастера). – Ну чего растерялся, дурак, чего раскис? Ну-ка давай еще разок (Опять отходит вглубь сцены, опять приближается, демонстрируя и взгляд, и пластику Мастера.)

Диц. – Я чувствую, Пфлюгер, что у вас накопились ко мне вопросы?

Пфлюгер. – Да, Мастер. А когда вы нам вернете восемьдесят пять гульденов?

Диц. – Восемьдесят пять? А может быть, шестьдесят пять?

Пфлюгер (опять теряется.) – Может быть, шестьдесят пять…

Диц. – Хм, шестьдесят пять… А тридцать пять? По-моему, тридцать пять тоже интересная цифра, вы не находите?

Пфлюгер. – Да, интересная.

Диц. – Новопреставленный Баумштайн весьма удивился бы, если бы знал, что мы ведем речь о каких-то цифрах. А может, он и слышит? Кто знает? До чего загадочен этот непознанный мир! (Прекращая изображать Мастера.) Ну что раскис?! Мы же договорились, что стоим на своем, дурак!

Вновь уходит вглубь сцены. Возвращается, демонстрируя походку Мастера. Опять начинает говорить с его интонациями.

Пфлюгер, я чувствую, у вас накопились ко мне вопросы?

Пфлюгер. – Да, Мастер. Я хочу спросить, когда вы нам вернете восемьдесят пять гульденов?

Диц (своим голосом). – Молодец, Пфлюгер! Бери его за горло, а то это хитрая лиса улизнет. (Голосом Мастера.) Обязательно верну, обязательно верну, Пфлюгер. Вот только выполним свои обязательства, и я все до гульдена вам верну. (Своим голосом.) Стоим, стоим на своем, Пфлюгер.

Пфлюгер (дрожа от страха). – Я… я на этот раз отказываюсь приступать к работе до тех пор, пока не получу свои предыдущие деньги!

Диц (своим голосом). – Молодец. Молодец, друг! Стоять на своем! (Голосом Мастера.) Вы поймите, Пфлюгер, сейчас отказываться ни в коем случае нельзя. Представляете, сколько приедет родственников уважаемого Баумштайна и сопричастных. У людей горе… А вы в такую минуту и вдруг о деньгах…

Пфлюгер. – В таком случае… В таком случае… Я отказываюсь копать!

Диц (своим голосом). – Молодец! Молодец, Пфлюгер. Держи и не выпускай этого хитреца. (Голосом Мастера.) Ну что ж, как скажете, Пфлюгер… Тогда я сам возьму лопату. (Берет лопату. Притворно начинает делать копательные движения. Пфлюгер тоже хочет было броситься к лопате, но Диц останавливает его.) Куда?! Куда?! Мы же договорились стоять на своем!

Пфлюгер (бросает лопату). – Я… Я отказываюсь копать!

Диц. – Молодец! (Обнимает друга.) Вот так! Только так мы заставим его раскошелиться, дружище! Все. Эта хитрая лиса ничего более изощренного не придумает.

В глубине сцены появляется Мастер. Диц и Пфлюгер, не оборачиваясь, чувствуют его появление. Замирают, пугаются. Мастер, как безумный, глядя куда-то в пространство, обнаруживает лежащего Штаубе. Убирает ветки с него. Наливает из фляги ему кружку молока. Штаубе выпивает, опять ложится. Затем Мастер приближается к Дицу и Пфлюгеру.

Мастер. – Вот мы и пришли на то самое место, в тот самый тихий райский уголок, где будет предано земле тело уважаемого Баумштайна. Вот он, его участок. Прежде чем… Прежде чем приступить к действиям, я хотел бы вот что… Я бы хотел убедиться, все ли мы здесь, все ли мы здесь, на месте… Пфлюгер!

Пфлюгер. – Я здесь, Мастер!

Пфлюгер преданно подбегает к Мастеру и прижимается к нему вплотную.

Мастер (обнимает Пфлюгера, не глядя не него). – Спасибо, Пфлюгер, спасибо, что вы здесь… А где Диц? Где старина Диц? Диц!

Диц. – Я здесь, Мастер!

Диц подбегает к Мастеру, прижимается к нему вплотную.

Мастер (обнимает и Дица, не глядя на него). – А-а… Диц… Спасибо, Диц, спасибо, что вы здесь, спасибо, друзья. Я так всегда боюсь остаться один…

Диц. – У вас же прекрасное зрение, Мастер! Зачем эта унизительная проверка?

Мастер. – Да как бы вам сказать, друзья… Зрение – это лишь только… как бы одна сторона дела… одна как бы плоскость… Но есть же и другие органы чувств…

Пфлюгер. – Простите, Мастер, а можно вопрос?

Мастер. – Спрашивайте, спрашивайте, Пфлюгер, но только прошу вас, быстрее… У нас мало времени…

Пфлюгер. – Мастер, а когда вы нам вернете… А когда вы нам вернете… (Пугается.) Когда мы начнем работать?

Мастер. – Очень хороший вопрос, Пфлюгер, очень хороший вопрос. Как бы вы ответили на вопрос, Диц?

Диц теряется.

Утвердительнее, пожалуйста, Диц, утвердительнее!

Диц. – Я думаю… Чем скорее, тем лучше.

Мастер. – Молодчина, Диц, молодчина. Встретите Пфлюгера, так и скажите ему, что я вас похвалил.

Пфлюгер (очень громко кричит). – Но я же здесь, Мастер!

Мастер. – Неужели, Пфлюгер? Неужели вы здесь? Настоящий могильщик доказывает свое присутствие не криком, а действием. Если хотите доказать мне, что вы здесь – прекратите орать! Я вас не слышу! (Отходит, картинно обхватывает голову руками.)

Диц. – Простите его, пожалуйста, Мастер!

Мастер. – Вы тоже хороши, Диц… Ваш друг валяет дурака, кричит на кладбище, а вы, вместо того чтобы одернуть его и сосредоточиться… Ну что? Что вы там сзади увидели?

Диц. – Там сзади под ветками Штаубе, Мастер.

Мастер. – А вы что скажете, Пфлюгер?

Пфлюгер. – Там действительно под ветками Штаубе, Мастер.

Мастер. – Ну да. Я давно заметил Штаубе, друзья. Что ему здесь надо?

Диц. – Давайте спросим и выясним.

Мастер. – Не надо, друзья, не надо ни о чем его спрашивать. Он и так нам все расскажет. Давайте помолчим и послушаем Штаубе. Помолчим, Диц, помолчим, Пфлюгер. Надо учиться работать во второй плоскости.

Пфлюгер. – В какой плоскости?

Мастер. – В области слуха, Пфлюгер. Вы понимаете меня? Слуха. Вы что, оглохли?

Пфлюгер. – Да нет, всё слышу!

Мастер. – Во-во! Это и есть та самая вторая плоскость, второе измерение – слух… О-о!!

Диц и Пфлюгер. – О-о!!

Мастер. – Баумштайн!

Диц и Пфлюгер. – Баумштайн!

Мастер. – Теперь, я надеюсь, вам все понятно?

Пфлюгер. – Да, Мастер. Наверное, да…

Мастер. – Ничего вам не понятно. Пфлюгер, вы беретесь за крупное дело – Баумштайн. Вам предстоит пристроить уважаемого человека! А вы не хотите сосредоточиться… Расслабились! Какой уж там Баумштайн? С таким отношением к делу вы не похороните и собаку, Пфлюгер! Так о чем говорит Штаубе? Выручайте своего друга, Диц.

Диц. – Ну, он как бы пришел и ожидает… Полагаю, наслышан о Баумштайне… И собирается помочь нам его… работать.

Мастер. – Вы говорили так, что как будто пускали мыльные пузыри, Диц. Жаль, а я уж было, подумал, что мой друг Диц перешел в третью плоскость.

Пфлюгер. – Какую еще третью плоскость?

Мастер. – Запахи, Пфлюгер, запахи. Где кончается зрение и слух, начинается третья волшебная плоскость – запахи. Когда переходишь в третью плоскость, в так называемое третье измерение, надо быть особенно внимательным. Лишь тогда работа приобретает объемное звучание. Вы улавливаете мысль?

Диц и Пфлюгер. – Да! Да.

Мастер. – Вот и отлично. Кажется, у меня появилась надежда, что мы сможем вполне прилично обслужить Баумштайна. Я предчувствую удачу, друзья. Теперь важно не расслабляться и выдержать до конца всю процедуру. Даже на следующий день после похорон у вас должно сохраняться такое чувство, что как будто все это происходит здесь и сейчас. Я знал одного могильщика. Дай бог памяти… Шидловски! Да-да! Гюнтер Шидловски! Ну так он, завершив работу, еще неделю переживал весь процесс, каждую мелочь. Это был настоящий мастер нашего дела, друзья. Быть похороненным у Шидловски считалось за честь. Самые уважаемые люди в округе записывались к Шидловски загодя. К нему тянулись из соседних земель. Приезжали из столицы. Помнится, был кто-то даже из Бельгии.

Пфлюгер. – Из Бельгии? Не может быть, Мастер!

Мастер. – Да-да, из Бельгии. Принято считать, что именно в Бельгии умеют сработать по первому классу, а всё-таки нет – к Шидловски, особенно те, кто действительно имеет вкус и понимает толк. Дело доходило до контрабанды.

Диц. – Дорого я бы дал, Мастер, чтобы хоть одним глазком посмотреть, как работает Гюнтер Шидловски. Вы не могли бы рассказать?

Мастер. – Пожалуй… Я, пожалуй, расскажу… Но только вот что… Садитесь поближе, друзья… Ближе, прошу вас, ближе!

Пфлюгер. – Куда уж ближе, Мастер? И так вплотную.

Мастер так сильно прижимает его к себе, что у Пфлюгера от боли чуть слезы не выступают на глазах.

Мастер. – Откуда вам знать, Пфлюгер, вплотную или нет? Вы замахиваетесь на четвертое измерение – ощущение, не овладев толком и вторым. Давайте лучше не спорить. Двигайтесь! Двигайтесь ближе, вам говорят. Ну, ещё! Ну вот, это уже похоже на дело. Одного только не пойму.

Пфлюгер (сквозь слезы). – Что, Мастер?

Мастер. – Куда подевался старина Диц? Диц?

Пфлюгер и Мастер. – Диц!

Диц удивлен, он и так довольно плотно прижимается к Мастеру с другой стороны.

Диц. – Я здесь, Мастер!

Мастер. – Что значит «я здесь»?! Я не ощущаю тебя, Диц!

Диц прижимается еще плотнее.

Диц. – Мастер, ну зачем? Ну зачем эта унизительная проверка?

Мастер. – Прости меня, Диц, прости… Просто всегда… Я так боюсь остаться один. Кстати, а куда ушел Штаубе?

Пфлюгер. – Он не ушел, Мастер!

Диц. – Откуда такая уверенность, Пфлюгер? Ты замахиваешься на четвертое измерение – ощущение, не овладев и вторым.

Мастер. – Молодчина, Диц, молодчина. Когда встретите Штаубе, скажите ему, если он хочет услышать подробный рассказ про Гюнтера Шидловски, надо попасть в четвертое измерение.

Штаубе встает, подходит и прижимается к ним вплотную. Они все переплелись как черви.

Пфлюгер и Диц. – Мастер, он все понял!

Звучит основная музыкальная тема – например, Э. Григ «В пещере горного короля», и на экране появляются иллюстрации рассказа.

Мастер. – Я счастлив, друзья! Я счастлив! И вот теперь о Гюнтере Шидловски. Мне посчастливилось несколько раз присутствовать на его процедурах, и ни в одной, ни в одной из них не было повторений… Этот парень, скажу я вам, работал в шести измерениях. Он появлялся всегда в самых необходимых местах. Сам. Без особого знака, чьего-то отчаянного стона или специальной записи. И практически на все дело хватало его одного. Ни одна деталь, подаренная природой, не была упущена, а наоборот, как бы наоборот – подчинялась скорбному и деликатному расставанию. Ива, если она росла в окрестности, стараниями Гюнтера становилась плакучей. Безжалостно праздничные ромашки как бы схлопывали свои лепестки, и даже ручей звучал значительно тише. Я не говорю о родственниках и друзьях, которые выстраивались таким единственно правильным, ангельски грамотным полукругом, что тени накладывались как раз по ту сторону, где это и было больше всего необходимо, оттеняя слабые места и худшие из надписей на прощальных погребальных лентах. Вот почему саркофаг, даже если он был выполнен из среднего дерева, стараниями Гюнтера выглядел дорогим эвкалиптом, а самые неудобные места, ну, скажем, заросшие или каменистые территории, становились престижными по завершении процедуры. Даже если был один-единственный пучок жимолости на всю процессию, Гюнтер устраивал его именно так, что и одного букетика хватало, чтобы все провожающие могли насладиться ароматом этого замечательного растения. Вы же знаете, как трудно стало в округе с жимолостью.

Диц. – Ой, с жимолостью прямо-таки беда, Мастер!

Пфлюгер. – В других округах, Диц, тоже стало тяжело с жимолостью.

Мастер. – А эта улыбка? А эта улыбка у покидающих нас навеки, которой добивался Шидловски даже у тех, кто был в жизни всегда серьезен! А настроение! А настроение, прекрасное настроение, которое сохранялось у родственников еще неделю! В мою память врезался эпизод, когда вдова, провожавшая мужа в последний путь, во время надгробной речи не выдержала и закричала: «Браво, Гюнтер!» И долго не утихали аплодисменты над усыпалищем того счастливца, которому так блестяще удалось отойти от нашего бренного полустанка. Вот чего добивался Шидловски! Вот чего добивался этот человек. Собран. Спокоен. Отзывчив. С удивительно мягким голосом и длинными музыкальными пальцами. А как он двигался!

Пфлюгер и Диц. – Но это от природы, Мастер!

Мастер. – Не только от природы, друзья! Он очень много работал над собой. Он работал над собой с детства. С ранних лет. Говорят, родителям едва удавалось выгнать с кладбища маленького Шидловски, да и то глубокой ночью, где юноша изучал каждый камешек, каждую трещинку в земле. То и дело за городом в позднее ночное время раздавался родительский зов: «Гюнтер! Пора спать, Гюнтер!» Но и двух часов сна ему вполне хватало для отдыха… И после скромного завтрака: пудинга и компота вновь появлялся на излюбленных тропках, где и научился великому искусству – оказаться рядом, угадав час. Он рос, работал, жил скромно, отказывая себе во всем. Даже в семейном счастье и плотских удовольствиях, хотя и были от него без ума почти все женщины нашего округа. Даже замужние ускользали из брачного ложа и ночью возле кладбищенского ограждения, таясь, любовались подготовками этого удивительного человека. Некоторые, самые нетерпеливые из них, предварительно договорившись с Гюнтером, нарочно делали усилие над собой и искусственно приближали последний час, чтобы как можно быстрее свершился таинственный процесс и ласковые пальцы гения наконец прикоснулись к подрумяненному лику под эти чудесные мелодии, настолько знакомые нам всем.

Звучит основная музыкальная тема.

Говорят, Шидловски настолько хорошо понимал людей, с которыми имел дело, что нашел язык с уже погребенными. Есть свидетели так называемой ночной переклички, которую он иногда устраивал у насыпей и калиток. Происходило это примерно так: Шидловски называл имена, а в ответ – благодарности. Он – имена, а в ответ – благодарности. «Вебер! Вайс! Хельценбайн!» А в ответ: «Спасибо, Гюнтер!» Были и другие, еще более теплые слова.

Диц. – Кто это такие, Мастер?

Мастер. – Вебер, Вайс, Хельценбайн – это, пожалуй, самые внушительные работы Шидловски. Это его гордость. Это должно стать всеобщим достоянием. Да… вот еще что, друзья. Нам сегодня предстоит Баумштайн… Я понимаю, что это немного преждевременно… Но пока есть возможность потренироваться; надо попробовать. Никогда нельзя упускать возможность. (Выкрикивает в пространство.) Баумштайн!

Пфлюгер и Диц. – Баумштайн!

Мастер. – Баумштайн!

Пфлюгер и Диц. – Баумштайн!

Мастер. – Спасибо, я думаю, что этого пока достаточно, важно ведь тоже не перегореть. Сейчас, к сожалению, день, а не ночь. Да что там говорить, сам Шидловски не любил дневные тренировки, поэтому днем предпочитал надевать черную повязку на глаза.

Пфлюгер и Диц. – Но ведь через черную повязку не видно, Мастер!

Мастер. – Человек, владеющий шестым измерением, видит через черную повязку лучше, чем в два монокля! Остальное – реакция. Главное – чувствовать пространство и успеть вовремя отпрянуть, встретив препятствие, скажем, холмик или бюст. Некоторым движениям мне удалось научиться. Вот они, движения Шидловски.

Под музыку Мастер демонстрирует движения Шидловски.

Холмик! Бюст! Холмик! Бюст! Повторяйте за мной! Холмик! Бюст!

Пфлюгер и Диц. – Холмик! Бюст! (Повторяют движения Мастера.)

Мастер. – А вот более сложные движения… А вот любимое движение Шидловски! Нравится?

Пфлюгер и Диц. – Да, Мастер!

Мастер. – Пфлюгер, Диц, наденьте повязки, иначе вы ничего толком не разглядите. Приготовились?!

Мастер выдает им черные повязки. Пфлюгер и Диц надевают их на глаза.

Пфлюгер и Диц. – Готовы, Мастер!

Мастер. – Баумштайн!

Пфлюгер и Диц. – Баумштайн!

Мастер. – Баумштайн!

Пфлюгер и Диц. – Баумштайн!

Все совершают движения Шидловски. Пфлюгер и Диц в конце концов сбиваются и падают. Мастер отрывается далеко и тоже падает, якобы обессиленный.

Мастер. – Пфлюгер! Диц! Где вы?! Куда подевались, друзья?!

Пфлюгер и Диц снимают повязки, бегут к Мастеру.

Пфлюгер и Диц. – Мастер, ну зачем? Ну зачем эта унизительная проверка?!

Пфлюгер и Диц тоже падают и прижимаются к Мастеру.

Мастер. – Простите, друзья. Прости, Диц, старина. Просто я так всегда… боюсь остаться один… Где Штаубе?

Пфлюгер и Диц. – Он здесь, Мастер!

Мастер. – Пусть ляжет рядом!

Штаубе ложится рядом с ними.

Мастер. – Отдыхаем. Надо отдохнуть, друзья. Ведь дело предстоит непростое, необходимо накопить много сил, чтобы предстать перед родственниками Баумштайна в надлежащем скорбном обаянии и траурной красоте. В этом смысле я бы вам предложил брать пример со Штаубе. Уж казалось бы – мякина, мягкая податливая глина. Ничто. Но как он преображается в копательную машину или внимательного сопровождающего, если в этом возникает необходимость. Молодец, Штаубе. Молодец. Так что посидите здесь, или даже нет, полежите, чтобы лучше проникнуться… полежите… (Все трое ложатся на землю.) Лицом к земле… вот так… лицом к земле… а я пока схожу к парадной арке и попробую выяснить, почему задерживается процессия с Баумштайном. Как вы думаете, Пфлюгер, из-за чего может быть задержка?

Пфлюгер (не поднимая головы). – Много скорби. Грязная дорога. Медленно идущие лошади.

Мастер. – Так. Хорошо. А какова ваша версия, Диц?

Диц (так же, не поднимая головы). – Может быть, конкуренты, Мастер? Наш пустырь не является самым лучшим. Может быть, их со вчерашнего дня кто-нибудь перехватил? Бельгийцы по дороге так и шныряют.

Мастер (возмущенно). – Диц! Как можно не верить в свой пустырь? Это все равно что предавать общее дело! Знаете, что Гюнтер Шидловски говорил по этому поводу?

Пфлюгер и Диц (в один голос). – Что, Мастер?

Мастер. – Он по этому поводу… Молчал… А скептический помощник, который не очень-то верил в свое дело, тут же начинал заниматься самоедством. Так и смотрел Гюнтер в глаза скептическому помощнику, пока тот не съедал себя сам. Разумеется, в переносном смысле. Но съедал! Съедал! А потом падал на свой пустырь бездыханный, как трухлявая пустышка. Считайте, что я вынес вам предупреждение, Диц… Будьте требовательнее к себе. А не то в следующий раз попрошу вас встать и долго смотреть мне в глаза. (Обращаясь уже к Штаубе.) Последите, пожалуйста, за ними, Штаубе. А еще лучше – лягте сверху на обоих поперек. (Штаубе ложится на Дица и Пфлюгера поперек. При этом смотрит в зал тем же взглядом, полным безразличия.) А я пока схожу к парадной арке и узнаю, как у нас там продвигаются дела с Баумштайном. (Уходит.)

Диц и Пфлюгер лежат параллельно друг другу лицами к земле. Штаубе лежит сверху, поперек.

Диц. – Мы еще так долго будем лежать, Пфлюгер?

Пфлюгер. – Пока Мастер не вернется, Диц. Он же сказал, что нам полезно проникнуться территорией… нашим пустырем… Тебе не нравится лежачее положение, Диц?

Диц. – Нет. Не нравится. И если бы не Штаубе, лежащий сверху, то я бы, пожалуй, присел. (Обращаясь к Штаубе.) Штаубе, слезь хотя бы на некоторое время!

Штаубе лежит, не шелохнувшись, молча уставившись в зал.

Бездумное оружие Мастера. Слепое воплощение его идей. Кстати, так и не понял, почему мы не потребовали от Мастера восемьдесят пять гульденов? Почему, Пфлюгер? Мы же договорились – стоим на своем!

Пфлюгер. – Не знаю, друг. Ты же и сам не требовал восемьдесят пять гульденов.

Диц (сокрушается). – Да. И я не потребовал… Малодушие… Проклятое малодушие, которое преследует меня с юношеского возраста… Малодушие, которое сейчас не позволило мне потребовать восемьдесят пять гульденов… Малодушие, которое в свое время помешало овладеть любимой… Малодушие, которое перечеркнуло карьеру концертмейстера. Так и не воплотил в жизнь свою сокровенную мечту.

Пфлюгер (удивлен). – Концертмейстером? Как?! Диц! Ты мечтал стать концертмейстером?!

Диц. – Что значит мечтал? Я им уже был… Кроме того, сам великолепно играл на флейте… Хорошо разбирался в лицедеях… В жонглерах… В дрессированных котах… И еще много в чем… (Достает из внутреннего кармана блокнот.) У меня до сих пор сохранилась записная книжка с перечнем кто и за кем должен выступать. Вот он, график… Тут все расписано по эмоциям зрителя… Сначала серьезный номер. Потом веселый. Опять серьезный. Потом веселый. Все чередуется. Все продумано. Игра на арфе. Свежие анекдоты. Поднятие тяжестей. Потом заглатывание факелов. И так далее…

Пфлюгер (с любопытством глядя в записную книжку Дица). – А что, поднятие тяжестей – это серьезный номер?

Диц. – Серьезный.

Пфлюгер. – А заглатывание факелов – это веселый?

Диц. – Веселый.

Пфлюгер. – Не может быть!

Диц. – Хм, а это смотря как подать…

Пфлюгер. – Не могу представить.

Диц. – Ну-ка давай сбросим Штаубе, и я покажу тебе, как это делается.

Пфлюгер. – Давай!

Сбрасывают Штаубе. Звучит музыка, соответствующая дешевому цирковому представлению. Все трое убегают вглубь сцены, а затем выходят на авансцену под звукозапись с аплодисментами. Диц своим взглядом и движениями становится немного похож на Мастера.

Диц (жестом останавливая аплодисменты). – Ну, достаточно, достаточно! Я и мои артисты очень любим аплодисменты, господа. Однако чрезмерное их количество часто сбивает с толку. Вот и со мной произошел такой случай. Сижу я на кухне. Забылся. И вдруг слышу аплодисменты. Встрепенулся. Немного забылся, где нахожусь. Думал выходить на сцену. Но, оказывается, это хлопали крыльями вороны за окном, поедая мою висящую копченую колбасу!

Следует запись дикого хохота из зала, какой бывает во время дешевых эстрадных представлений. Очень довольный собой, Диц жестом как бы останавливает хохот.

Кстати, если бы поедали вашу колбасу, вы бы смеялись? (Опять хохот. Аплодисменты.) Опять хлопки… Сыр! Я оставил сыр за окном в гримерной! (Хохот. Овации. Диц раскланивается.) Следующая история будет серьезной. Как и положено у нас, у артистов, – чередовать серьезное и смешное. Был у меня пес, которого звали точно так же, как и моего соседа – Тарзан. Случайное совпадение. Ну вот, вышел я как-то на улицу и кричу: «Тарзан! Тарзан!» И выбегает как вы думаете кто? Нет. Мой пес. А сосед был глухонемым. (Следует запись хохота из зала.) Разве это смешно? (Опять хохот.) Ну хорошо. Раз вам хочется только смеяться, мы вам продемонстрируем действительно смешной номер – заглатывание факелов. Мои коллеги Пфлюгер и Штаубе это продемонстрируют. Итак, рискованный номер! Заглатывание факелов! Штаубе! Факел!