Текст книги "Нисхождение"

Стемнело. Плотная завеса туч отнюдь не улучшала видимость. Приказ располагаться на ночлег дошел до затуманенного сознания Сплина не сразу. Вдруг все стали распрягаться и в изнеможении валиться на землю. Он туповато оглядел местность. Небольшой участок с менее густой растительностью, чем везде, рядом ручей. Раскисшая почва, покрытая слоем прелой листвы, бесконечный дождь с неба, мокрая трава вроде папоротника, костер разводить нельзя, чтобы себя не обнаружить. Ночлег вроде как предполагает покой, комфорт, расслабление. Как бы не так. Просто смена одних неприятных ощущений на другие. После заката стало прохладнее, а влажность осталась высокой, словно в старом погребе. Едва организм прекратил усилия, тело быстро остыло и, хоть пар изо рта и не шел, Сплин почувствовал почти осенний холод. В этом была некоторая польза – тошнота после контузии, мучавшая его на дневной жаре, поутихла. Холод также несколько снижал болевые ощущения от наружных повреждений.

Офицеры окружили периметр противопехотными минами направленного действия с радиоуправляемым детонатором. Доплер встал на караул первым. Это вряд ли было проявлением альтруизма – скорее обоснованное опасение, что любой рядовой без хотя бы кратковременного отдыха непременно заснет на посту. Сплин задумал обработать рану на бедре, многочисленные царапины, ссадины, мозоли и тому подобные повреждения, делающие жизнь сплошным праздником. Он расстегнул карабины на ботинках, достал перевязочный комплект, собрался включить фонарик, соображая, где устроиться и с чего начать. Тут же получил подзатыльник от Штыря:

– Ты, щегол, охуел с устатку? Хочешь сюда зверье и головорезов со всей округи привлечь? Ночник в очках используй, мудень, а про фонарь здесь вообще забудь. И ботинки впредь переобувай только по очереди, не на пляже, однако, – он отошел уведомить Малого, что ответственная доля караулить сон сотоварищей после Доплера досталась ему.

Следовало обработать антисептиком и начисто перевязать все кожные повреждения на ночь, иначе завтра будет хуже – во влажном, насыщенном миазмами постоянно разлагающейся биомассы климате, да еще при наличии падких на чужую кровь насекомых, риск получить нагноение или чего похлеще был устрашающе велик. Простая царапина у не адаптировавшегося человека может гнить неделями. Сплин надел очки, включил встроенный в них ПНВ, нашел подходящие ветви на дереве, стряхнул с них воду, развесил плащ-палатку, залез под импровизированный навес, под ноги кинул броник. Набравшись духу, словно перед прыжком в прорубь, с усилием разулся и разделся. Торопясь успеть, пока окончательно не околел, наспех обработался и перевязался в условиях явно недостаточной видимости. Это оказалось, сложнее, чем казалось. Стоило неловко повернуться, как мышцы ног и брюшной пресс то тут, то там скручивали болезненными узлами лютые судороги – следствие относительного покоя после длительного перенапряжения. Пальцы от холода коченели – теряли чувствительность и плохо повиновались, как не родные. Все было мокрое, пластырь плохо клеился.

– Б-б-бляд-д-д-ский р-род… – выдавил сквозь лязгающие от холода зубы Сплин, выжал одежду, напялил обратно на себя. Сменки, за исключением запасных носков, не было предусмотрено – только оружие и самое необходимое для выживания, да и это-то тяжело было таскать. Надел промокшие ботинки, облачился в броник, нацепил разгрузку и замотался в плащ-палатку. Включил электрообогрев, вшитый в ее подкладку, высавив таймер на час для экономии энергозапаса. Заглотил несколько пилюль и цветных циллиндрических капсул для профилактики заразы широкого спектра – от раневой инфекции и простуды до «популярных» местных тропических болезней. Далеко не факт, что поможет, но противовоспалительное тут на сон грядущий для самоуспокоения полезно – всяческая накопленная ранее хворь зачастую имеет свойство усугубляться за время сна и в полный рост проявляться к пробуждению. Предварительная иммунизация – это, конечно, сильная штука, но лучше уж перебдеть, чем недобдеть – не дай Бог развезет к утру, тогда и без того нелегкая житуха усложнится до невыносимости. В завершение комплекса лечебно – согревающих мероприятий, чисто для дезинфекции – два больших глотка спирта – «алкоголь в малых дозах безвреден в любых количествах». С лекарствами, наверное, не стоило бы мешать, ну да ладно, сочтем, что это, типа, спиртовая настойка. Сплин перевел дух и оглядел лагерь: народ, в общем, уже расположился на ночлег по двое-трое. Положено было на стоянках находиться порознь, чтобы не накрыло одной очередью или гранатой, но желание быть с кем-то рядом в сложившихся обстоятельствах было сильнее тактических наставлений. Он поискал глазами своих. Предполагалось, что Хоу – хитрый азиат, лучше знает, где место найти, чтоб всяких тварей наползло поменьше, водой среди ночи не залило и всякое такое.

– Длинный, ну ты где там шароебишься, руби вон тот здоровый лопух и давай сюда, – прошептал Малой, который помогал Монаху обустраивать лежбище.

Боцман раздраженно зашипел, как пламя газорезки:

– Я хуею в этом зоопарке – еще один долбоеб комфорта захотел! Последнее китайское предупреждение: ничего не рубить, не ломать и лишнего не топтать! И куда попало не срать. Увижу – пизды вломлю! Вы что думаете, раз темно и дождик, то молодчики Лутара по хатам сидят и чай с баранками попивают? Это нам надо щемиться и силы беречь, а они тут у себя дома и могут хоть круглые сутки посменно частым гребнем работать.

Полноценно раскладывать спальники запретили, так как отряд находился на враждебной территории и надо быть в готовности, поэтому просто натащили ворох палых веток какого-то хвойного растения, чтоб не ночевать в мокрой холодной каше. Сплин притулился в общую лежку и завалился спать, обняв автомат и подложив под голову ранец. Как только знобящий влажный холод отпустил, уступив усилиям термоподкладки, он довольно быстро, учитывая условия, отрубился, так как был измучен предшествующим недосыпом и обилием новых впечатлений, правда, каким-то угарным, беспокойным сном. Снились мутные, бессвязные и бессмысленные обрывки, как куски хаотично смонтированной пленки плохого качества. Сменяли друг друга невыполнимые задачи, бегства не пойми от чего, непонятно куда с ватными неподъемными ногами. Под утро привиделось, что он проснулся, обоссавшись на ржавой койке в убогой палате всеми забытого сумасшедшего дома, где медперсонал был еще безумнее пациентов. Попытки доказать, что он не псих, ни к чему не приводили – доктор в грязном халате с пятнами неопределенного происхождения сочувственно кивал, улыбался гнилыми желтыми зубами, что-то записывал, но было ясно, что не верит ни единому слову. Чем больше оправдываешься, тем больше кажешься виноватым, речь становится сбивчивой, заискивающей, истеричной. И вот ты уже не Хитрый Псих, который пытается закосить под нормального, чтобы соскочить на волю. Ты уже Настоящий Псих, которого вывели на чистую воду, а значит останешься гнить здесь на веки вечные. Двое дюжих санитаров с бульдожьими лицами берут тебя под белы ручки и заматывают в смирительную рубашку, а псевдо-доктор набирает какую-то седативную гадость в здоровый стеклянный шприц…

Сплин широко распахнул глаза и несколько секунд мучительно соотносил себя и реальность. Насчет «обоссался» это ему показалось, потому что одежда была мокрая еще с вечера. Роль смирительной рубашки выполнил кокон из плащ-палатки, куда он так усиленно замотался во сне в бессознательных попытках согреться. А «санитарами» были Малой и Хоу, которые трясли его за плечи:

– Да проснись же ты, манда нестроевая! – злобным горячим шепотом обращался к Сплину Малой, сверкая белками глаз в начинающей рассеиваться темноте.

– Отвали на хрен, не моя очередь сегодня! – пробубнил Сплин через просоленную панамку, которой ему зачем-то закрывали рот, полагая, что Малой пытается подрядить его постоять до рассвета караульным.

– Ты пытался орать во сне, – объяснил Хоу. – Не сильно громко, но достаточно.

– А… Ну, типа, извиняюсь, херня какая-то пригрезилась, – виновато ответил Сплин.

– Блядь, я недавно сменился, только заснул, а тут ты мычать под ухо начал, я уж подумал, что какая-то зверюга Монаха жрет…

Малой успокоился после того как Сплин дал ему хлебнуть спиртика из своей фляжки, что подействовало умиротворяюще. Известно было, что Малой очень трепетно относился к халяве, придавая ей почти культовое значение – урвать чуток халявы означало, что удалось на некоем мистическом уровне временно наебать судьбу, которая обычно только и делает, что пытается отнять последнее и вообще честного бродягу со свету белого сжить. Сам Сплин уже не пытался заснуть, просто лежал с открытыми глазами, дожидаясь подъема. Дождь перестал, похолодало, изо рта шел пар. Рваные хлопья тумана плыли в воздухе, сквозь них проглядывались кроны деревьев. Светало быстро. Через полчаса, когда рассвело настолько, чтобы можно было разбирать дорогу под ногами без средств спецвидения, велели собираться в дальнейший путь. Штырь довел до своих подчиненных текущий расклад.

Что буря была, это к лучшему, следы все смыло, скрыть направление движения отряда удалось хорошо – если кто надумает проследить их от места падения вертолета, то вряд ли достигнет успеха, даже обладая профессиональными следопытами, специальными приборами или поисковыми животными. План прежний – ломаной траекторией двигаться к речной дельте, где пересекаются три границы: Моравии, Портлэнда и Либертии. Что там? Все не просто так, но рядовым знать ни к чему, вдруг кто попадет к противнику, его как следует расспросят и он как на духу запалит весь отряд. Рядовым, по-хорошему, и этого-то не следовало бы знать, но полное неведение перспектив крайне отрицательно сказывается на моральном состоянии, что отнимает последние силы. Дорожная сеть вдоль предстоящего пути следования развита слабо, что фактически ограничивает возможности по оперативной переброске подразделений оцепления только вертолетами, действующий парк которых у Лутара ограничен.

Позавтракали сухим пайком. К Сплину вернулся аппетит, он по-волчьи жадно лопал чуть задобренную сушеными специями гречневую кашу с недорастопленными комочками жира во всю пасть, так что аж слюнные железы заломило. Индивидуальных рационов питания при умеренном потреблении должно было хватить еще дней на пять – на жаре расход продовольствия сравнительно невелик. Потом еще на плитках питательных концентратов можно какое-то время худо-бедно протянуть. Дальше уже охотой и собирательством придется промышлять. Змей, например, можно чуть ли не сходя с места надыбать сколько влезет. Моррис, француз из взвода Слэша прежнего состава, уже в который раз по случаю вдохновенно изложил очередной изысканный кулинарный рецепт. На это раз насчет того, как можно толково запечь змею (до этого был рецепт про черепаху, а до этого про лягушек) и о вкусовых оттенках ее нежного мяса, которое не хуже курицы и так далее. В очередной раз его настойчиво попросили прекратить травить людям душу, тот горестно поцокал языком и замолчал. Моррис знал толк в кухне и умел готовить блюда самого широкого диапазона – от яичницы до всяких особенных национальных. Он мог даже про стакан воды так рассказать, что вызывал у слушателей слюноотделение. Моррис страдал от невозможности применить свое искусство на практике: к еде здесь, во многом по объективным причинам, относились сугубо утилитарно – примитивная хавка наскоро, а не вдумчивая степенная трапеза как должно бы быть. Посредственные вкусовые качества сухпая регулярно провоцировали его на гастрономические фантазии.

Хотя подножная кормежка все же создает неудобства – растительная пища в чистом виде недостаточно калорийна, а мясо надо готовить, жертвуя маскировкой, и съедать в течение ближайших часов – в местном климате оно без специальной обработки быстро испортится. Да еще зверье на запах жареного чего доброго соберется, даже если и не решится напасть, то следопытов может навести. Ну, скорее всего до этого не дойдет, и ситуация так или иначе разрешится раньше. Короче, нечего сейчас над этим голову греть – будет день, и будет пища.

Доплер обсуждал с Шелли сегодняшний маршрут и давал разнарядки офицерам. Теперь предстояло тщательно соблюдать режим маскировки. Сплин немного разогрел над пламенем зажигалки камуфляжный карандаш и, глядясь в маленькое зеркальце, обновил почти стершийся рисунок на открытых участках кожи. Он старался не только по цвету слиться со средой, но и устранить демаскирующую визуальную симметрию лица, нанося косые неровные полосы, а выступающие детали своей физиономии прокрашивал более темными тонами.

Бойцы также натягивали поверх одежды маскировочную сетку, на которую навязали веточек и травинок, так, что стали походить на леших. Сеточная накидка с капюшоном была полезным и многофункциональным элементом экипировки: например, надетая под одежду, она создавала воздушную прослойку, лучше сохраняя тепло даже в мокрой одежде и препятствуя прокусам кровососущих насекомых, если верхняя одежда была легкая. Такой кустарный вариант «объемного камуфляжа» способствовал размыванию силуэта в глазах наблюдателя, но был, конечно, намного менее эффективен, чем профессиональные костюмы Гилли, используемые, например, снайперами. Однако, отряд состоял из пехотинцев, изначально укомплектованных под другую задачу, поэтому и экипировка подбиралась соответствующего уровня.

Аккуратно, насколько возможно, ликвидировали следы ночевки. Опытного профессионала вряд ли не обманет, но кто специально не ищет – не заметит. Весь мусор – упаковки, обертки, грязные повязки, уложили под слой дерна, предварительно пересыпав специальным порошком, используемым против поисковых животных, чтоб зверье не разрыло. Отряд двинулся в путь колонной по одному. Штырь оставил Боцмана за себя, а сам, по приказу Доплера, двинулся впереди отряда дозорным. По возможности надо было ступать след в след. Сектор приоритетного наблюдения на марше был определен через одного: первый пасет левую, второй правую сторону.

Вообще-то, положено было еще выпускать фланговые охранения, а не только головной дозор, но в условиях плотной растительности оставалось бы три линии следов вместо одной, да и людей, которые могли быть эффективны в качестве дозорных, в отряде было немного – офицеры, да несколько выживших рядовых с предшествующим опытом, ведь команда комплектовалась для штурма комплекса строений, а не для профессиональных пряток на чужой сложной местности. Кроме того, протяженность колонны изрядно поредевшего отряда была уже относительно небольшой. Шелли, хоть и имела индивидуальную рацию, чтобы быть в эфире отряда, но больше уже не ходила впереди, а держалась в центре, в поле зрения Доплера – то ли ротный берег ее как ценного кадра, знающего местность, то ли опасался оставлять ее без присмотра в условиях, провоцирующих искушение слинять.

Марш второго дня прошел без происшествий, но физически оказался тяжелее вчерашнего – Сплин уже с ностальгией вспоминал вчерашний дождь и прохладу. Бесконечной чередой сменялись холмы, овраги, русла быстротечных ручьев, колючий царапающийся подлесок, высокая трава с режущими плоскими стеблями и стелющаяся травка, опутывающая ботинки подобно охотничьим силкам. Поверхностей, на которых оставались бы долговременные следы, хоженых троп, особенно вдоль русел, и вообще легких, а поэтому предсказуемых для потенциальных преследователей путей, старались избегать. Пришлось сделать крюк и обойти по дуге местность, где пришлось бы следовать без возможности маневра вдоль довольно узкого желоба зажатого складками местности с крутыми каменистыми склонами. Временами шли болотистыми низинами, неглубокими, чуть выше колена, местами по пояс. Вонь от прокисшей застойной массы, поросшей травой и покрытой клейкой тиной, стояла такая, что сперва впору было надевать респиратор, а потом ничего, принюхались – зато маловероятно, что сюда враги сунутся. Оставалось надеяться, что курс иммунизации, проведенный перед отправкой на место, окажется достаточно эффективным.

Приходилось внимательно смотреть под ноги, там и сям шелестели в зарослях или сновали в воде змеи или еще какие-то разнокалиберные гады, контактировать с которыми было бы крайне нежелательно. Ультразвуковые излучатели действовали далеко не на каждого встречного и поперечного. Отряд менял направление, закладывал «колена» и «петли». Несколько раз на местности с относительно разреженной растительностью, где меньше возможность натолкнуться на потенциальных преследователей, выполнялись «восьмерки» с выходом из петли под неожиданным углом в месте, где есть несколько вариантов последующего движения, в числе которых и прежнее направление. Замыкающий посыпал поверхность в поворотных точках и местах пересечений «Откатом». Периодически, особенно перед тем, как пересечь открытое пространство, все останавливались и замирали, напряженно вслушиваясь и всматриваясь в поисках признаков человеческой активности: движения, неестественно правильных форм, составляющих контуры оружия, бряцания снаряжения, подозрительно громких криков потревоженных птиц и животных или, наоборот, их необычного отсутствия. Но все было спокойно. В небе над деревьями время от времени слышался звук моторов летательных аппаратов, но ни один не задерживался и не принимался кружить над головами.

Неизвестно, что происходило во внешнем мире, что стало с Лутаром, насколько активно их ищут и какими силами, как их примут в расположении бригады, если они доберутся до своих, которые, судя по тому, как кинули с эвакуацией, не такие уж и «свои». Глядя на исполинские вековые деревья, обвитые лианами, чьи пышные кроны создавали у земли полумрак даже при ярком дневном солнце и пропускали лишь колодцы света, невольно приходили мысли о человеческой мелкости и уязвимости.

Сплин вдруг остро почувствовал затуманенным усталостью сознанием какую-то волчью неприкаянность, осознал что выпал из привычного в прошлой жизни круга вещей и событий, покинул свою нишу в социальной системе и теперь ничто не препятствует его гибели и никого у него нет, кроме ребят из взвода, которые сейчас, задыхаясь, как и он сам, месят непросохшие после ночного дождя склоны холмов. Причем нельзя было, наверное, назвать их «друзьями» или тем более «братьями». Сплин даже не знал толком, кем были и чем занимались большинство из них в прошлой жизни, до того, как попали сюда, а расспрашивать было как-то не принято. Со многими на гражданке он не стал бы и общаться лишний раз по своей воле, как, впрочем, и они с ним, но здесь все искусственные условности не имели значения. Здесь имело значение только одно: на месте ли у тебя яйца.

Неопределенность будущего не усиливала энтузиазма и усугубляла усталость. Знать маршрут, контрольные точки, места привалов или просто топать в колонне не пойми куда и сколько – это две большие разницы. Казалось, каждая клеточка тела вопила от боли и перенапряжения. Если идти в ровном ритме, то ощущения притуплялись и не так истязали нервы, так как уже было известно, какой именно болью сопровождается то или иное движение. Но стоило споткнуться или приложить лишние усилия, например, перебираясь через валежник, и вся усыпленная монотонностью Машина Боли тотчас же просыпалась и яростно напоминала о себе, с упоением терзая тело импульсами разных оттенков. Жара, влажность и насекомые были также неумолимы. Легкие, несмотря на захлебывающееся сиплое дыхание с присвистом, казалось, работали вхолостую, плотный влажный воздух, насыщенный прелыми ароматами джунглей, плохо утолял кислородный голод, как теплая кипяченая вода плохо утоляет жажду. Драная и изгвозданная в чем ни попадя, от грязи до крови камуфляжка пропиталась потом и не хрустела от соли и грязи только потому, что не успевала толком просыхать. Зудела и саднила давно немытая, исцарапанная и искусанная гнусом кожа, квасились и отекали ноги в грязной и мокрой обуви. Масляно-черные жирные слизни типа пиявок прицельно пикировали за шиворот с ветвей, увешанных плетями разнообразной бахромы и сопливой паутиной.

Терпеть не было сил, но некуда было от всего этого деться, и не обращать внимания было тоже невозможно. «Что ж ты никак не уймешься, сука такая?» – мысленно увещевал свою боль Сплин. – «Ведь сдохну – кого тогда глодать будешь, дура безмозглая?» Обезболивающего оставалось не так много, кроме того, частое его применение снижало полезный эффект по степени интенсивности и времени действия. Еще были стимуляторы, но этих Сплин вообще побаивался: он не был уверен, что ему понравится отходняк от них. Он делал очередной вымученный шаг и лелеял мысль о том, что вот еще столько-то шагов и скушаю таблеточку, и полегчает, то-то будет славно. А можно еще броник со сферой выкинуть. Точка эта переносилась все дальше и дальше, пока, наткнувшись, наконец, на слабенький источник с пригодной для питья водой, не встали на дневной привал.

Оказалось, что отмена ходьбы не отменяет ломоты во всем теле. Даже, наоборот, смена активности на покой и освобождение мозга от управления движением позволили нервной системе всецело сосредоточиться на телесных муках, чтобы во всей полноте красок донести их до владельца. Воздух звенел, гудел и вибрировал от кубометров роящихся вокруг насекомых, отравлявших все удовольствие от отдыха. Сплин достал пластиковую баночку с капсулами обезболивающего и посмотрел на нее голодным взглядом алкоголика, который смотрит на бутылку, уверяя себя, что на этот раз сможет обойтись без ее содержимого, но все же подсознательно точно знает, что искушение утонуть в безответственном блаженстве забвения как всегда возьмет свое.

Без ходьбы колено начинало деревенеть и переставало нормально сгибаться. Вчера такого не было, а с утра даже показалось, что проблема отпала. Вовсе нет, она перешла в новое качество, боль из ноющей превратилась в сверлящую. Теперь появилась угроза не выдержать темпа движения, а если накроется сустав – то вообще пиздец. Сплину стало не по себе – еще не хватало стать обузой. Он представил, что ощущал бы сам, случись это с кем-нибудь другим. Нет, не сочувствие. Раздражение, вот что. Каждый и так был на пределе. Может и зажмурят по-тихому, чтоб сам не мучился и отряд не запалил. Может и правы будут… Сплин внезапно понял, что все человеческие страхи – пустая чушь, кроме одного. Беспомощность. Вот чего действительно всерьез следует опасаться. Хуже нет ничего.

– Что, весь злоебучий мир против Длинной худосочной задницы? – правильно истолковал его настроение расположившийся неподалеку Боцман, который был занят обновлением растительности своей маскировочной сетки взамен отвалившейся при движении сквозь джунгли. По его косматой бороде, ползая друг по другу, сновали разнообразные мошки-кровососы. Если не слишком приглядываться, то казалось, что это сама борода шевелится.

– Да, вроде того… – понуро согласился Сплин. Боцман вполне мог бы свернуть ему при необходимости шею. И технически и морально.

– Крепись, студент, рок-н-ролл мертв, а ты еще нет, – обнадежил его Боцман, переворачивая в поисках лысых участков свой балахон.

Боцман пер пулемет с кучей дисков и МОНки в специальном продолговатом мешке, зацепленном за ранец сзади. Он был загружен куда больше и в бою от него было куда больше проку, поэтому он имел право на ехидство и не преминул этим воспользоваться, чтобы капельку поднять себе настроение.

– Ты на хрена броник тащишь, военный, раз мощей уже нет? Смерти что ли так сильно боишься? – спросил Боцман. – Не боись – дело житейское. Смерть ведь не все возьмет – только свое… Тут главное вовремя откинуться, чтобы не прожить дольше, чем надо и не огрести лишнего понапрасну…

– Не, это он так на рывок настраивается: как сбросит броник – поскачет, как на хую галопом, впереди планеты всей, не угонимся, – встрял Малой.

– Да я в норме, все пучком, – ответил Сплин с показной уверенностью, хотя сам не чувствовал и десятой ее доли.

– Не слушай этих извергов, Длинный – они на самом деле жуть какие добрые, просто умело это скрывают, – укоризненно покачал головой Хоу, обстругивая маленькую щепочку, величиной чуть больше спички. – Однако ты и впрямь совсем уж дошел, служивый… Где сильнее болит? Колено, как я понимаю? Закатывай штанину.

– Монах, а ты уверен, что… – начал было ломаться Сплин, хотя сам готов был поверить кому угодно, кто пообещает избавление, хоть цыганке с рынка.

– Уверен, уверен. У нас в Южном Шао-Лине это плевое дело, – подмигнул Хоу, ощупывая грязноватыми пальцами с исцарапанными костяшками и ободранными ногтями ногу выше колена, выискивая по каким-то ему одному ведомым признакам нужную точку.

Наконец он сосредоточенно и плавно воткнул заостренную щепочку над коленом.

– Это не чудесное исцеление, а своего рода блокировка, просто основной болевой импульс какое-то время не будет достигать мозга, – прокомментировал он. – Посиди щас так до конца привала, потом вытащи. До вечера дотянешь, завтра с утра колесико накатишь, смажешь-забинтуешь и снова до обеда, а там и дембель скоро. Ну как, полегчало?

Интенсивность боли буквально на глазах снизилась в разы. С этим уже вполне можно было жить. Сам факт заботы ближнего тоже прибавил веры в человечество.

– Воистину, славься Южный Шао-Линь! Спасибо, – искренне поблагодарил Сплин. – Да тебе впору частную практику открыть.

– Дед мой практику вел, иголки-мазилки и все такое. Я учился, а вечерами подрабатывал у него на подхвате и, соответственно, малость нахватался. А как-то раз долбанные бритые расисты громили наш китайский квартал и дали деду по башке.

– Насмерть? – проявил интерес к биографии таинственного уроженца Востока Малой.

– Нет, оглушили и забрали кассу. Но другие, из банды, что шла в хвосте колонны, кинули в окно самодельную зажигалку, и дед задохнулся в дыму, так как был без сознания. А я был на учебе в другом конце города, вернулся и застал пожарных, да труповозку.

– Сочувствую, однако, – сказал Сплин.

– Пустое, – махнул рукой Хоу. – Я неплохо разобрался с их районным главарем и даже малость подзаработал на этом.

– Как это?

– Подстерег, когда тот возвращался из кабака домой, удавил куском провода, закинул в багажник его же тачки. Он, правда, обделался изо всех дыр, пока дрыгался. Тело продал на органы нелегальным трансплантаторам, а его крутую тачку на разбор к дельцам от автомобильной мафии.

– Да в тебе зазря пропадает коммерческая жилка! Не думал в брокеры после армии податься? – поинтересовался Боцман.

– Меня кто-то сдал этим бритоголовым, а может и видеокамера какая записала. Короче, они меня тоже подкараулили и чуть не убили, кое-как съебался, – усмехнулся одной половиной лица Хоу, показывая на скулу, где горизонтальной полоской виднелся шрам.

– И в итоге ты оказался здесь, – закончил за него Боцман, поднимаясь и надевая маскировочную сетку обратно. – Что ж, добро пожаловать в Клуб.

Отдохнули еще какое-то время. Кто-то наворачивал сухпай, Сплина же голод не беспокоил совершенно, он хлебнул водицы впрок, стараясь не слишком накачиваться, чтоб совсем не сомлеть. Жажда, конечно, не прошла, но притупилась. Пополнили фляжки. Недолгий, в общем-то, привал стал уже тяготить, так как пик накопленной усталости прошел, а влажная духота и полчища насекомых не делали дальнейшее бездействие приятным времяпровождением, уж лучше идти. Поступила команда трогаться, предстояло интересно и чрезвычайно увлекательно доковылять до вечера. Долго ли, коротко ли, а вечер таки наступил. Обычный рассеянный полумрак джунглей стремительно сменился на почти непроглядную невооруженным взглядом плотную темноту.

– Хорошо намотали сегодня для такой поверхности – без малого тридцать километров, если по прямой, – глянув на люминесцентное покрытие влагостойкой карты сказал Раймо, парень из пополнения.

– Ты что, еще и понимаешь, где мы? – удивился Сплин.

– Конечно. Ну, правда, приблизительно. Я спрашивал Шелли, она мне показала, откуда мы утром вышли, – удивился навигационному невежеству товарища по оружию тот, сворачивая карту так, чтобы текущий квадрат был снаружи.

– Я горжусь, что вхожу в отделение, где служат такие монстры, – он заметил легкое недоумение собеседника и добавил. – Ну, в хорошем смысле слова.

– Да я старателем был… Некоторое время… Не совсем официально. Там и освоил ориентирование, – пряча карту в карман жилета, объяснил он.

Сплин не стал уточнять, что и где он искал, будучи старателем, почему «некоторое время» и что стало по прошествии этого времени. Раймо, в свою очередь, не стал вдаваться в подробности. Он был не дурак, но с чувством юмора у него было неважно, как-то все буквально воспринимал. Можно было над ним стебаться, а он даже не обижался, так как не понимал иронии, так что было даже не интересно. Его сначала прозвали «Горячий финский парень», но это было слишком длинно и в конечном счете погоняло стало лаконичнее – «Финский». Что он тоже принял как должное, так как действительно имел скандинавские корни. Этим он всех просто добил, и подкалывать его почти перестали.

На этот раз на ночлег расположились осмотрительнее: перед остановкой сделали петлю, так, чтобы караульный, засевший поодаль расположения, мог наблюдать след группы. Одновременный караул был усилен до четырех человек: один внутри периметра МОНок с радиодетонатором и пультом от датчиков движения, а трое скрытно располагались треугольником снаружи, за пределами радиуса поражения осколками, составляющего на открытой местности где-то пятьдесят метров. Выносные крайние посты должны были через каждые четверть часа по очереди докладываться центральному. Отряд распределился внутри периметра мелкими группами по двое-трое. Каждая группка толстой ниткой из ремнабора, используемой также при постановке растяжек, была связана с соседней, чтобы, если кто что заметит или услышит, молча без шорохов и суеты разбудить соседей, дернув крайнего за запястье или лодыжку. Последовал ряд дельных предложений известного толка кому за что следует привязать, чтобы лучше сработало.

Оружие было заряжено патронами для бесшумной стрельбы, имеющими уменьшенную навеску метательного вещества, что обеспечивало дозвуковую скорость пули. При этом несколько менялась ее баллистика и терялась эффективная дальность, но в густой «зеленке» она по-любому практически не превышала ста метров. В случаях, если не угрожала немедленная непосредственная опасность, открывать огонь первыми могли только офицеры, часовым было велено в случае чего доложиться центральному, он разбудит ближайшего офицера, а тот решит что делать. Прием пищи, всю возню с перевязками, снаряжением, сокрытием мусора и прочих следов жизнедеятельности, следовало завершить до отбоя, а на рассвете сразу после подъема двинуть в путь «отсюда и до обеда».