Текст книги "Нисхождение"

Испугавшись, что его выстрелы вызвали у противника шок или приступ какой-нибудь, Сплин подскочил к жертве и склонился над ней, силясь разглядеть выражение глаз за затемненными линзами, но там лишь искаженно отражался он сам, да светодиодные лампы на потолке. Сплин попытался снять шлем – тот не снимался. Тут он вспомнил, что Доплер предупреждал о невозможности самостоятельно снять шлем и отключить симулятор до окончания тренировочного эпизода. Жертва, на груди которой было написано имя «Аткинс» издала слабый стон, затем послышался искаженный респиратором сдавленный голос.

– Со мной все нормально, коллега, просто костюм задубел, я не могу пошевелиться. Наверное, это значит, что я убит, поздравляю. А теперь пошел вон – не тревожь покой павших.

Сплин успокоился, подобрал винтовку, и, внимательно глядя по сторонам, двинулся дальше. Ни своих, ни чужих не было видно. Вдруг прямо перед собой Сплин услышал грохот прогнувшегося железа, задрал голову и поднял оружие. На крыше контейнера стоял только что забравшийся туда «желтый», который тоже заметил Сплина, но поздно – один из пяти торопливо произведенных Сплином выстрелов угодил ему в шею. Удивительно – расстояние десяток метров всего-то, а попал лишь один раз. Не то, что безответные мишени в тире дырявить. Вскинув руки, противник завалился на крышу контейнера. Однако Сплин слишком увлекся – шедший по полу напарник первого «желтого», вывернул из прохода слева и залепил ему три пули: в бедро, в левый бок, в плечо. Остальная часть очереди ушла выше головы.

Сплин, раздираемый болью в раздробленных костях, последним конвульсивным усилием в падении развернулся в сторону нападавшего, часто давя на спуск и сожалея, что пожлобился и установил одиночный режим ведения огня – все равно даже первый магазин истратить не успел. Заключительное попадание в грудь вызвало ощущение, что его насадили на раскаленный лом, как бабочку на иглу – и без того невыносимая боль стала просто запредельной, так что перехватило дыхание, свет в голове погас, словно перегорела лампочка, после чего накрыло, наконец, спасительное бесчувствие.

Сплин очнулся как бы со следующего кадра – самой боли уже не было, но память о ней вспышкой заполнила только что вынырнувшее из забытья сознание, как отголосок свежего ночного кошмара. Сплин было дернулся, но тщетно. Оказалось, что он лежит на полу, лицом вверх, не в силах пошевелиться – костюм не гнулся, как ледяная корка. Воспоминание о недавней нестерпимой боли еще раз неприятно царапнуло сознание, но нейросимулятор уже прекратил наводить свои адские иллюзии травм по факту виртуальной гибели обладателя костюма от ранений, несовместимых с жизнью. Ну, могло быть хуже – хорошо хоть не обделался. Несколько дребезжащий бесполый монотонный компьютерный голос, искажая модуляции слогов и интонации предложений, бубнил в наушнике шлема текущий статус «здоровья»: перечислял полученные ранения и описывал повреждения. В случае «смерти» данная информация зачитывалась не по запросу, а автоматически, с небольшими паузами по кругу, чтобы, дожидаясь разблокирования, проникнуться мыслью о том, что надо бы быть в следующем бою порасторопнее. Оно, конечно, полезно – по ощущениям знать, что именно в организме похерено, после нескольких боев существенно расширится медицинский кругозор, но не дай боже в жизни такое прочувствовать. Да и в костюме тоже приятного мало…

Через некоторое время шум боя стих, начали возникать опасения, что его и бывшего супостата на контейнере ненароком забыли. Тут компьютер объявил, что миссия завершена – Доплер со своего дистанционного пульта послал сигнал на снятие блокировки. Сплин поднялся, снял маску и огляделся. Рядом стоял Хоу, который махнул ему рукой:

– А ты мне все-таки попал в живот, я свалился неподалеку. Хотя будь это настоящие пули – тебе хватило бы первой же раздачи.

Сплин в ответ пожал плечами – «если бы у бабки был бы конец, то она была бы дедкой».

При «разборе полетов» выяснилось, что победили «красные» с перевесом в три человека. Весьма отличился Фрост, который проявил замашки одинокого волка и «сделал» аж пять супостатов, правда, получив легкое ранение в ляжку. Сержант посоветовал ему и остальным, прежде чем поворачиваться спиной к телу врага, убедиться, что оно не представляет угрозы. Затем показал им записанные индивидуальными и внешними телекамерами относительно удачные эпизоды (как он выразился, «наименее убогие») и несколько «куропаток» – тех, кто сложил голову наиболее бесславно. Отметив недостатки и достоинства первых, он ехидно прокомментировал вторые. Особенно досталось Жердяю, который в запарке угробил своего, не рассмотрев толком, из какой тот команды. Сплину было сказано, что «количественно – неплохо, но по сути – бесхребетная тактика, просто повезло, что не приложили сразу же».

В целом, Доплер отметил две вещи: необходимость взаимодействия и взаимного прикрытия, а также разделения секторов наблюдения и огня. Отчасти забегая вперед, он, демонстрируя на конкретных эпизодах записи, рассказал несколько тактических приемов, которые были бы уместны. Из-за укрытия надо выглядывать правой стороной тела, так стрелок, по крайней мере правша, меньше подставляется. Действовать надо двойками или тройками, двигаться при этом ближе к стенкам коридора, причем каждый контролирует противоположную от себя сторону, включая опасность сверху, так как имеет для этого лучший обзор, а третий прикрывает при перезарядке и следит за тылом, если есть такая угроза. Придется научиться доверять своему прикрытию и сосредоточиваться на своем секторе ответственности, так как в одиночку боец не в силах эффективно контролировать все тактическое пространство вокруг себя целиком, охватывая вниманием одновременно, без необходимости вертеть головой, лишь сектор примерно в 90 градусов. Грамотное взаимное прикрытие снижает уязвимость отдельного солдата и увеличивает боеспособность подразделения в целом.

Для солдата-правши углы рекомендуется огибать против часовой стрелки, слева направо, так как оружие находится по правую сторону. Если же обстоятельства заставят обходить угол слева направо, по часовой стрелке, надо переложить автомат в левую руку, чтобы иметь возможность стрелять вправо без разворота, минимально открываясь из-за укрытия. Желательно огибать крупные объекты и углы, находясь как можно дальше от них. Этим солдат оберегает себя от внезапного нападения. Враг, спрятавшийся за углом, открывается, постепенно теряя преимущество внезапности. Это правило работает на больших площадях. В лабиринтах узких коридоров и небольших помещений лучше идти вдоль капитальных стен, прижимаясь к ним спиной, опасаясь светиться в простреливаемых проемах. Здесь иногда имеет смысл наоборот, резко врываться в дверные проемы и выдвигаться за повороты, при этом сразу же подальше убираясь от углов, служащих визуальной привязкой для огня противника. Можно также предварительно обследовать пространство за углом или дверью с помощью зеркальца, закрепленного на проволочке, шомполе или ноже, или специального оптического прибора типа фиброскопа, вроде тех, которыми пользуются медики для осмотра полых внутренних органов. Но если враг ожидает нападения, то может увидеть или расслышать эти манипуляции, и пальнуть рядом в стену или в пол из подствольника или ручную гранату кинуть неподалеку, чтобы поразить ударной волной и осколками, а может и просто для профилактики то же самое сделать, даже ничего подозрительного не заметив. Поэтому маячить поблизости проемов следует как можно меньше. К входным дверям здания приближаться следует под углом, чтобы не подставляться под огонь из глубины коридора, иногда лучше проникать внутрь через окна или проломы в стенах.

Доплер устраивал по нескольку боев с тематическими сценариями в день, перемежая их с изнурительными кроссами, занятиями по тактике и рукопашному бою, стрельбами. Все это сопровождалось его непрерывными понуканиями, окриками, «бодрящими» речевками из сержантского репертуара, постоянной язвительной критикой. Что характерно, муштры, как таковой, не было совсем, унизительных и грязных хозработ или сторонних «припашек» тоже. Для санкций за нерадивость и наказаний за провинности применялись меры сколь мучительные, столь и обучающие. Например, один изрядно борзый по жизни тип, по имени Мэллоун, как-то, умаявшись на рукопашке, скептически высказался насчет ее полезности в современном бою, когда рулят крутые пушки. На его беду, умника услышал Доплер, который вообще имел талант неожиданно возникать рядом. Сержант быстро надел костюм, велел Мэллоуну взять автомат с имитатором выстрела:

– Я твой пленник, доведешь меня вон до той стенки и пристрелишь. При попытке побега – также стреляй на поражение, но не раньше. Это, как ты знаешь, очень больно. Симулятор моего костюма включен на «норму», как и у тебя, хочешь – одень и проверь. Небось, мечтаешь это сделать в реальности, а? Ну, пошли – мечты сбываются…

Не успели сделать десяток шагов, как инструктор едва уловимым движением сместился в сторону, развернулся, приблизившись, отвел от себя ствол оружия, одновременно перехватывая его, ударил конвоира ногой под колено, выкрутил автомат и так заехал противнику прикладом в живот, что бедолага, скрючившись на полу, успел выблевать значительную часть завтрака, прежде чем датчики шлема не открыли маску, и симулятор не прекратил мучения жертвы. А Сержант как ни в чем не бывало, объяснил группе, что и как он проделал, а также ошибки Мэллоуна и как на его месте надо было. Кто-то из курсантов коротко, но емко за глаза высказался насчет методов инструктора так: «не заебет, так яйцами зашлепает».

С другой стороны, Доплер совершенно не грузил разными протокольными вещами, не требовал по два слова «сэр» в одном предложении или всяких там «разрешите обратиться». Не пытался раздавить индивидуальность курсантов, обдирая с них человеческое достоинство, как кожуру с банана. Не стравливал их между собой тем или иным способом, например, выделением любимчиков или наказанием всей группы за промахи кого-то одного, тем самым обрекая данных субъектов на тяжелый моральный климат в коллективе. Не в его стиле также было унижать ради чистого садизма, что обычно направлено на формирование у курсанта заряда ярости и тотальной озлобленности на все живое, чтобы, когда его, наконец, выпустят на войну, как голодного пса с поводка, он воспринял это как послабление режима и исправно рвал тех, кого назначат врагами, «на старых дрожжах», как Тузик грелку, причем желательно погиб бы при этом, чтобы избавить родное государство от ряда забот по окончании своей службы.

Идея разрушения ядра личности и замены его на клубок ненависти путем систематических унижений и упражнений в жестокости вообще представляется весьма сомнительной, так как отнюдь не вывернутое наружу зверство, а самоуважение и достоинство, подкрепленные волей и наработанным мастерством, служат фундаментом личного мужества. Часто в тяжелых условиях, когда физические силы на исходе, а обстоятельства беспросветны, это единственное, что заставляет человека продолжать бороться, а перенесенные тяготы лишь закаляют. А культивирование жестокости в чистом виде служит основой морального разложения и окончательного распада личности. О какой моральной стойкости и сплоченности подразделения может идти речь, если личность сломлена еще при подготовке, и нет в душе того центра тяжести, который поможет солдату устоять в безумной круговерти войны? И как будет жить такой солдат потом, если переживет войну?

Доплер формировал у своих курсантов отношение к войне как к трудной и опасной работе, которую надо делать расчетливо и профессионально, не впадая в крайние эмоции и недостойные толкового солдата психозы, мешающие трезвой оценке ситуации и, в конечном счете, выполнению задачи. Материл всех нещадно, раздавал затрещины, но периодически с его губ в адрес каждого мимоходом слетала скупая похвала в форме легкого одобрения, хотя он и любил повторять насчет мудаков, которые в деле лажаются, первые дохнут и других за собой тащат. Но все же нагрузки были предельные, и всем было тяжко.

Зачастую учебные бои проводились в малоприятных местах – спутанных, тесных, давно заброшенных горняками галереях и тоннелях, часто тупиковых. Надо было выполнить задачу, не заблудившись в дельте слабоосвещенных или совсем темных незнакомых коридоров, ориентируясь по голографическим планам, которые иногда намеренно были неполными.

Сначала были просто примитивные побоища на взаимное уничтожение. Потом сценарии стали поразнообразнее: добыча ценного объекта, захват определенного игрока противной стороны, освобождение «заложников», занятие плацдарма против превосходящих сил, зачистки помещений на специально оборудованных площадках-полигонах и так далее. Существенное внимание уделялось групповому взаимодействию и скоординированности действий. Состав групп постоянно менялся, утром ты доверяешь ближнему прикрывать свою задницу, а вечером он стреляет тебе между глаз и симулятор костюма заставляет ощутить черепом, что же именно означает расхожее выражение «пораскинуть мозгами». Доплер пытался у всего отряда выработать единый стиль поведения в бою, когда, исходя из ситуации, каждый выполняет свою часть задачи на автопилоте, без лишних указаний, здраво осознавая и адекватно оценивая тактическую обстановку, при этом эффективно взаимодействуя с любыми бойцами подразделения, оказавшимися в суматохе боя поблизости.

Бешеный график обучения и непривычные физические нагрузки, обильно приправленные болью и шоками многократных «смертей» быстро поставили Сплина на грань физического изнеможения и нервного срыва. Его часто «убивали», хотя в тире он стрелял не хуже других – сказывалась некоторая заторможенность реакции и неприспособленность к столь резкой смене образа жизни. Подняться утром с койки было для него подвигом, откинуть наждачное казенное одеяло было не легче, чем медведю восстать из зимней спячки. На проклятый костюм-симулятор он смотрел, как приговоренный на электрический стул. Частые нокауты при спаррингах и стрессы, вызванные «смертями» в учебных боях вызывали состояние какого-то непрекращающегося тяжелого похмелья. Первые дни он чувствовал себя как старая боксерская груша, которая вот-вот лопнет и вся набивка на хрен повывалится. Сплин был на пределе сил. Усталость, медленным ядом разлитая по всему телу, давала знать о себе уже прямо с момента подъема, словно вместо крови в жилах тек вязкий тягучий кисель. Сержант часто отправлял его на добавочные дистанции после кроссов, персонально дубасил на занятиях по рукопашному бою, демонстрируя сначала «ты делаешь вот как» – серия ударов, «а надо вот как» – серия ударов, потеря сознания. Моральное состояние тоже оставляло желать лучшего: Сплина преследовало ощущение, что он едва ли не хуже всех и вот-вот будет зачислен в «альтернативные работники» за хроническую неуспеваемость. В педагогических целях Сержант добавил отстающему интенсивность болевых импульсов на 15 процентов, после чего боль заиграла на нервах бедняги как скрипач-виртуоз, прекращаясь только во сне, который, как и все хорошее, был слишком скоротечен.

Сплин никому из группы про это не сказал, его продолжали прессовать на общих основаниях. Каждое мышечное усилие вызывало какое-то яростное отторжение со стороны организма. Выжимая из себя все силы, он временами думал, что вот-вот потеряет сознание и сдохнет стоя, как загнанная лошадь, или в момент очередной виртуальной смерти с ним случится припадок, и он захлебнется в собственной блевотине, или что-нибудь в этом роде. Он уже подсознательно решил, что конец его близок, после отсева и перевода на каторжные работы, при серьезной физической нагрузке, враждебном окружени, хреновой жратве и так далее ему долго не протянуть. А затем его бренные останки бесследно сгинут в адском пламени ближайшего мусорного конвертора. «Напрасно старушка ждет сына домой, ей скажут – она зарыдает…» Сплин скрежетал зубами и упрямо заставлял себя держаться, покуда в состоянии шевелиться, про себя и вслух укрепляя твердость духа живой силой крепкого народного словца.

Однако свойственное ему упорство и естественная реакция организма на тренировку постепенно сделали свое дело. Поворотным моментом в мировосприятии стала мимолетная фраза Доплера, произнесенная им в затылок лежащему после серии пропущенных ударов в полубессознательном состоянии Сплину:

– Признайся, жалкий желудок, ты думаешь, что легче сдохнуть, чем встать. И ты полностью прав! Запомни: умирать легко – жить трудно. Ты слишком боишься, осознай, что твоя смерть – уже решенный вопрос, за который поздно волноваться. Считай это игрой, где боль – наказание за проигрыш. У тебя теперь ничего нет, тебе нечего терять, не о чем сожалеть, нечего бояться. Ты – солдат, твоя единственная задача – бороться изо всех сил и грамотно действовать в бою, полностью сосредоточься на этом и ни о чем больше не думай. Тогда, возможно, останешься жив.

Сплин попытался подняться – тело сотрясала крупная дрожь, дыхание было частым и прерывистым, в горле при вдохе-выдохе клокотало, звуки долетали издалека и с задержкой. Шатаясь, Сплин принял стойку, чем вызвал легкое одобрение Сержанта:

– Молодец, что поднялся. Понимаю, как это было непросто.

Сплин безбожно медленно попытался провести нападение, но Доплер не дал ему даже как следует выйти на дистанцию атаки:

– Не жди, что твой жалкий тряпочный героизм кого-то впечатлит в реальном бою – тебя уроют без всякой пощады, как только дашь возможность.

Удара, который вынес сознание из его головы, как порыв ветра задувает спичку, Сплин не видел и едва почувствовал. До пола он долетел в глубокой отключке, а очнулся уже в лазарете.

– Лечить-то тебе нечего, парень, при всем моем желании, – порадовал его фельдшер, почесывая бородку. – Ничего не повреждено – ты же был в костюме. Все твои травмы, кроме неопасных ушибов и синяков, воображаемы и живут у тебя в сознании. Я тут тебя прокапал кое-чем для профилактики, но дальше сам, Доплер велел поставить тебя на ноги и отправить обратно. Держись, военный, кому сейчас легко? Господь терпел и нам велел, – отключая датчики и отцепляя капельницу, напутственно закончил он.

Сплин поблагодарил, сполз с кушетки, натянул до пояса костюм, надел холодно-склизкую от пота майку и поплелся в сортир отмывать заблеванный шлем. Постепенно придя в себя, он вдруг во всей неожиданной глубине ощутил находящимся на грани безумия сознанием жизнеутверждающую силу последних изречений Сержанта.

Наконец, как-то незаметно, но довольно быстро, благодаря тому, что мышцы и психика, наконец, адаптировались к нагрузкам, а также катализатору, который продолжали выдавать в качестве приложения к завтраку, Сплин к началу третьей недели начал чувствовать в своем физическом состоянии качественные перемены. Мало-помалу в движениях его появилась скоординированность и рациональная пластика – прямое следствие того, что организм перестал быть средством перемещения задницы из одного сидяче-лежачего положения в другое. Избыточный жир почти полностью сгорел, так, что пучки мышечных волокон местами были видны сквозь кожу, вены выступали веревками.

Ощущение контроля над своим телом прибавило Сплину уверенности в себе: он стал меньше бояться боли, по крайней мере в костюме, и научился эффективно причинять боль соперникам. Появились новые навыки: он зачастую распознавал начало движения противника, чтобы вовремя контратаковать, расставлял ловушки, например, притворно открываясь, чем провоцировал соперника на ожидаемое действие. Конечно, специалиста ему было не одолеть, но для рядового пехотинца это был приемлемый уровень. Преподаваемый стиль был смешанным и включал в себя элементы разных видов – от бокса до айкидо. Развернутой филосовской базы, принятой в традиционных боевых искусствах, не подводилось – цели обучения были сугубо прикладные. Также затрагивались сопутствующие темы: работа с подручными предметами, в первичном качестве не являющимися оружием, методика грамотного личного досмотра и способы связывания пленного противника.

Сплин понял, зачем инструктор продолжает грузить их рукопашкой, хотя в реальном бою до этого вряд ли дойдет – единоборства косвенно, но бесспорно развивают полезные для бойца личностные качества. Пребывание на грани закалило его. Враг был точно таким же мешком костей и мяса, как и он сам, надо быть только достаточно осмотрительным и расчетливым, бить сильно, безжалостно, в уязвимое место и в наименее ожидаемый момент. Ну, а если уж ты оказался настолько тюфяком, что позволил себя поиметь, ну что ж, бывает, впредь надо сделать выводы и пытаться применить те же приемы, чтобы поиметь других. При прочих равных условиях уцелеет тот, у кого крепче яйца. Он не испытывал ни реальной, ни искусственной ненависти ни к Сержанту, ни к одногруппникам, с которыми приходилось драться. Соперничество, азарт, злость – да, но противник не был для него личным врагом, он был просто объектом, в той или иной степени подлежащим нейтрализации теми или другими средствами. Безликая шлем-маска, скрывающая как испуг, так превосходство на лице соперника, отчасти способствовала такому отношению. Тем более, что члены группы практически не общались между собой вне тренировок: просто не было времени, время на отдых и сон было абсолютной ценностью. Никаких «дембельских» разборок между курсантами в духе «кто выше на забор ссыт» не было, они так регулярно и помногу метелили друг друга на рукопашке и «дырявили» в перестрелках, что устали от этого. Но обстоятельства и боль заставляли каждого защищаться и нападать снова и снова.

Сплин редко смотрелся в зеркало, только когда брился (а брился он тоже нечасто), но он заметил, что изменилось и его лицо. Черты заострились, глаза и щеки запали, углубились складки от носа к углам рта. Если раньше он имел преимущественно окислившееся выражения лица, то теперь оно стало каким-то исступленно-отрешенным, как у бесстрастного, но целеустремленного камикадзе. Сверлящий душу зуммер побудки не звучал теперь предвестием очередного мучительного кошмара – он был сигналом неизбежного начала дня, в течение которого будут приобретены новый опыт и новая сила, которые повысят шансы на выживание. Оказался в игре – изучи правила и стремись играть не хуже остальных: нытье, сетования и сопли бессмысленны и опасны.

Что всерьез доставало, так это невозможность по своему желанию побыть одному. Вокруг постоянно находились люди, или кто-то мог в любой момент без спросу войти в любое из обитаемых помещений. Дико не хватало своего угла, некого неприкосновенного физического личного пространства, хотя бы небольшого. Вроде бы и скрывать нечего, и люди все более-менее свои. Причем особо неприятных или выражено социально опасных уродов-то нет, в душу особо никто не лезет, да и про свое не плачется – это молчаливо порицалось, а все равно быть постоянно на виду – со временем ощутимо утомляет психику.

Люди в отряд подобрались, как водится, разные: кто-то был раздолбаем «перекати-поле» без определенных занятий, кто-то, в общем, хоть и имел некую профессию, но так или иначе оказался по основному профилю не у дел, были и околоуголовные типажи, и мутные личности перманентно находящиеся в бегах, несколько вчерашних студентов, как и сам Сплин, еще какие-то категории, с менее ярко выраженными и узнаваемыми на неискушенный взгляд поведенческими признаками. Короче, как говорится, «суп из семи залуп – шесть крошены, одна так брошена, рыба – сверху чешуя, а внутри ни хуя, пирожки горячие, на хуях стоячие». Однако опустившихся люмпенов, бесхребетных слизняков, типов со сломленной личностью или явных психопатов не было – отсеялись при наборе, рекрутинговая контора туго знала свое дело и не одну собаку на нем съела. Еще не хватало тратиться на транспортировку в такую даль потенциального некомплекта. Перевод отсеянных на каторжные работы был, по видимому, не столько способом компенсации издержек работодателю, сколько средством консервации информации.

Сплин втянулся очень вовремя, так как к середине третьей недели Сержант объявил, что детский сад окончен и начал закручивать гайки. Во-первых, заметив, что питомцы окрепли, Доплер повысил всем сопротивление костюма, а наиболее крепким – Фросту и еще нескольким повысил еще больше. Теперь движения в костюме в какой-то мере напоминали хождение по дну по шею в воде – то же равномерное вяжущее сопротивление движению.

Изменились кроссы. То, что раньше наивно считалось кроссами, теперь стало просто утренней разминкой в дни, когда физическая подготовка была непрофильной темой. А нынешние забеги занимали по нескольку часов, хотя не галопом, конечно, и не обязательно «на время». Нередко они проходили в слабо освещенных или совсем неосвещенных галереях, местами полузатопленных прокисшей водой, где до финиша можно было добраться разными путями, а можно было и заблудиться. Встроенные в шлем костюма очки ночного видения давали мутную картинку в зеленых тонах, которая, впрочем, была существенно лучше, если все-таки имелось хотя бы слабое освещение, например от пятен светящейся местной плесени, специально нанесенных на стены маркеров или разбросанных люминесцентных трубок. Каждый костюм имел датчик местонахождения, но на картах унивесальных компасов курсантов, в отличие от компаса Доплера, он в педагогических целях не просматривался. Всех пугала перспектива заблудиться и невесть сколько, обливаясь холодным потом в полном одиночестве, слушать реальное или воображаемое дыхание недр и ожидать, пока за тобой явятся гонцы от Доплера или он сам.

В первый же день двое умников из тех, кто решил срезать путь и всех наебать, заблудились. Первого умника нашли через полчаса и еще какое-то время гонялись за ним, так как точка его датчика лихорадочно металась по мониторчику компаса Доплера из одного тупика в другой – ужас и давящее ощущение полукилометровой толщи свода над головой не позволяли бедняге ожидать вызволителей на месте, как загодя было велено. Сержант матерился на чем свет стоит: самой ласковой оценкой заблудившегося было «пизда тебя родила, а не мама». До второго через час добрались Фрост, Сплин и Дрейк, которых Сержант снабдил интеллектуальным компасом, показывающим помимо прочего еще и кратчайший маршрут. Сами вызволители при этом чуть не заблудились. Незадачливого Барни нашли в тупиковом штреке в позе зародыша. Деактивировали с пульта костюм, сняли шлем – взгляд Барни блуждал, никого не узнавая. Он не выразил никаких чувств по поводу своего освобождения, но не впал и в истерику, покорно позволив отвести себя под белы ручки. Возникли опасения, что Жердяй двинулся умом на почве латентной клаустрофобии. В лазарете ему вкатили в плечо добрую дозу транквилизатора. Через полчаса он вроде пришел в норму, объяснив свое недостойное воина поведение тем, что через час ожидания стены ожили и начали смыкаться над ним. Никто не язвил и не смеялся.

С того случая курсанты предпочитали достигать финиша более длинным, но более комфортным путем, причем всей толпой. Доплера это огорчило, но он быстро придумал новшество, стимулирующее тактическую изобретательность. Теперь одна группа стартовала несколько раньше и вооруженная лишь пистолетами, а вторая, полностью вооруженная, стартовала чуть позже с заданием не дать первой команде добраться до финиша. Причем за нечаянное попадание в своего (что было очень нетрудно сделать при посредственной видимости через ПНВ, несмотря на контрастно светящиеся имена на костюмах), а также за оставление или добивание своих раненых для всей команды грозил второй заход в качестве преследуемых, причем без средств навигации. После первого же такого кросса Сержант добавил к аналогично наказуемым деяниям малодушное самоубийство. Симулятор костюма, при имитации попадания пули в голову, мучил жертву гораздо меньше, чем при ранениях, не столь однозначно отправляющих на покой. Сценарий назывался «Отрыв от преследования».

Доплер счел полезным задействовать в ходе обучения гипнопроектор Мерлина, правда, несколько устаревший. Данное устройство изначально было спроектировано и начало применяться для медицинских целей: восстановление потерянных двигательных функций после травм соответствующих отделов головного мозга, при овладении пациентом навыками пользования трансплантированными или искусственными конечностями. Однако впоследствии, как это часто бывает, устройство было взято к применению военными и соответствующим образом доработано для загрузки в память боевых двигательных и психических рефлексов. С его помощью нельзя было загружать в память человека сложную информацию типа иностранных языков, курса молекулярной биологии и тому подобных комплексных знаний. Это было привелегией тех немногих, кто мог позволить себе раскошелиться на имплантацию интерфейсного разъема, обеспечивающего прямую связь с мозга с компьютером. Назначением гипнопроектора Мерлина было оптимизировать двигательные функции организма, в данном случае обострить боевые рефлексы, причем гипнопроектор не грузил знания как таковые, а скорее создавал предпочтительные для их лучшего восприятия психические установки. Поскольку модель была устаревшей, полезные ментальные блоки вроде подавления паники или притупления болевых ощущений волевым импульсом не были в ее возможностях, но можно было зашить условную подпрограмму-триггер перенаправления этих деморализующих эмоций в другое, более конструктивное русло. Сержант не стал вдаваться в подробности, а может, и сам их не знал, просто делал по инструкции и все.

Сплин, устраиваясь в пологом кресле, похожем на зубоврачебное, испытывал беспокойство, смутно опасаясь, что после гипнокурса может тронуться головой (начать передвигаться на четвереньках, например, полагая это естественным) хотя аппарат вроде был многократно проверен и рикошетов в сознании обычно не давал.

– Отставить мандраж, курсант! – цыкнул на него Сержант, на миг оторвавшись от бодрого отстукивания на клавиатуре пульта управления.

Сплин хотел было спросить, есть ли у инструктора соответствующее медицинское образование для подобных манипуляций, но решил сберечь хотя бы физическое здоровье и промолчал, покорно позволив Доплеру нахлобучить на свою голову массивную черную сферу, из разъемов на поверхности которой к центральному блоку шли пучки проводков. Сфера блокировала все внешние звуки. Какое-то время происходила калибровка устройства на критичные индивидуальные особенности мозга, затем незаметно для себя Сплин погрузился в глубокий гипнотический сон. Очнувшись после короткого мягкого забытья, он не ощутил в себе никаких новых качеств, правда, почувствовал себя отдохнувшим.