Текст книги "Визит в абвер"

Глава восьмая

На рассвете майор Баркель проснулся от тонкого писка полевого телефона. Он не сразу взял трубку. Проводив своего заместителя за линию фронта, шеф пребывал в несколько расслабленном состоянии – сказались последние бессонные ночи. Однако писк не умолкал и, становясь все более настойчивым, подобно острому буравчику, сверлил еще непроснувшийся мозг.

Тут уж было не до сна, Баркель сорвал с телефонного аппарата трубку.

– Доннерветтер! – выпалил он, сходу обругав позвонившего.

– Господин майор, – после затянувшейся паузы послышался робкий голос. – Разрешите доложить…

– Кто вы? Откуда? – взорвался Баркель.

– Оперативный дежурный из штаба двенадцатой пехотной дивизии, – голос звонившего заметно посмелел. – Есть важное сообщение из Рогачева… Там объявился некий Пухов. Выдает себя за вашего агента.

– Пухов? – переспросил Баркель, меняя тон и даже не пытаясь скрывать мгновенно охватившую его радость. – Как же, как же, это мой человек. Пусть следует ко мне. Немедленно.

– Но, господин майор, дело в том, что следовать он не может.

– Как это не может? Почему?

– Ваш агент ранен, притом серьезно. Во время переправы через Березину. Сейчас ему оказывают медицинскую помощь.

– В таком случае я прошу вас доставить его хотя бы в Бобруйск. В военную комендатуру. Оттуда заберу его сам.

Ехать на край правого фланга, туда, где стояла 9-я армия, Баркель, конечно, не собирался. «Если еще не началось на левом фланге, то где гарантия, что не начнется на правом, – логично рассудил он. – Зачем рисковать? В Бобруйск за Пуховым смотается зондер-фюрер. На мотоцикле».

Чувство радости, вызванное возвращением столь нужного ему агента, взволновало охваченную сомнениями душу. Разумеется, Пухов поможет доказать его правоту, установить истину… Шеф присел к столу и наскоро набросал служебную записку военному коменданту Бобруйска. Он убедительно просил генерал-майора Гамана передать доставленного из Рогачева агента представителю абверкоманды зондер-фюреру Вернеру. К записке он приложил и фотокарточку Пухова, чтоб чего доброго еще с кем-нибудь не спутали.

Вернер слово в слово повторил все, что ему надлежало исполнить, но выразил опасение за благополучный исход столь рискованной поездки. Дорога неблизкая, мало ли что может случиться. Если бы ему дали в помощь надежного спутника…

– Кого? – в упор спросил шеф.

– Да вот хотя бы его… Писаря…

– Ну а что думает сам писарь?

– Я-то?… Я готов, господин майор, – не выказывая особого рвения, ответил Павел.

Начальнику абверкоманды и в голову не могло прийти, что поездка за Пуховым нужна писарю еще больше, чем ему самому.

– Значит, согласны? – Баркель посмотрел на писаря с явным одобрением.

– Лично мне все равно, – ответил Хрусталев, по-прежнему не давая повода для подозрений. – Ехать, так ехать… Возможно, я действительно пригожусь. Если не как писарь, то как слесарь.

– Вы, помнится, тоже водили мотоцикл?

– А то как же! Дело знакомое. Мотоцикл я еще мальчишкой гонял. – Павел улыбнулся. – И за соболями на нем колесил. С дружками. Из-за этой тарахтелки, можно сказать, и влип. Надо было смываться, а моторчик забарахлил. Егерь с ружьишком тут как тут… Да я вам об этом как-то рассказывал.

– А если опять забарахлит?

– Теперь-то не растеряюсь. В гараже приходилось чинить всякие. Так что не сомневайтесь, ежели что – управу быстро найду.

– Хорошо… Очень хорошо, – успокоился шеф.

…Еще при выезде из Пуховичей зондер-фюрер приказал писарю сесть за руль мотоцикла. Сам же расположился в коляске, пребывая после вчерашней выпивки в благодушнейшем настроении. Он без передышки мурлыкал себе под нос мелодии обожаемых им песен, в основном военных. Что напевал с таким увлечением Вернер, понять было невозможно, так как трехколесный мотоцикл дребезжал хуже старой безрессорной телеги. Меняя мотив, он вдруг ни с того, ни с сего выкрикивал одно и то же: «Ин вино веритас!». Потом от песенной перешел к маршевой музыке, не оставив без внимания и набившие оскомину слова из нацистского марша:

 
«Мы двинемся дальше в поход,
Пусть все разлетится вдребезги!
Сегодня мы владеем Германией,
Завтра нашим будет весь мир».
 

Сбудется ли то, о чем он пел, зондер-фюрер не знал, да и не стремился узнать.

Писаря же одолевали иные мысли. Пришло время кое-что и подытожить. Прежде всего, самому себе ответить на вопрос: что дала ему поездка с шефом в Пуховичи? Кажется, оснований для огорчения нет. Он разузнал все, что относится к новой затее абвера – подвижном шпионаже – диверсионном отряде Шустера. Главное теперь – срочно информировать о нем Центр. Правда, еще не ясно, как и когда он это сделает. Похоже, лишь после возвращения в штаб – других возможностей у него сейчас не будет. Не уповать же на счастливый случай. Собранные в Пуховичах материалы при нем – они в тайнике под коляской.

Ну а что еще? Безусловно, Пухов. Только бы ничего неожиданного не произошло в Бобруйске. Не перехватил бы кто его или сам из комендатуры не улизнул. Тот еще тип!

Мысли на столь важном месте прервал зондер-фюрер. Его рыжая курчавая голова (пилотка лежала на коленях) вдруг завертелась из стороны в сторону, серые выпуклые глаза, смотревшие из-за высокого, с горбинкой носа, забегали в предчувствии надвигающейся опасности. Приближались к лесному массиву, тянувшемуся по левую сторону дороги. Немец тут же вспомнил о гранатах и двух автоматах, прихваченных им на всякий случай – для себя и писаря, – зашарил в коляске. Гранаты, откатившиеся к самому передку, он переложил поближе, а один автомат взял в руки и, нервно лязгнув затвором, дослал патрон в патронник.

– Завидишь кого – жми на полную железку, – распорядился Вернер, похлопав писаря по спине. – Твое дело – руль. Не струсишь – прорвемся.

Время как бы замедлилось, и тишина стала звонче. Но они мчались все дальше и дальше, и никто на них не нападал.

– Майн гот! – вдруг испуганно заорал Вернер, выбросив вперед руку. – Там, кажется, кто-то есть…

– Где, господин зондер-фюрер? – Павел на миг оглянулся, успев разглядеть на лице немца проступившую бледность.

– Да впереди же…

– А, вижу…

Не проявляя поначалу особой тревоги, Хрусталев и сам заметил какой-то предмет, преграждавший им путь. Тем не менее мысль о том, что препятствие на дороге появилось неслучайно, промелькнула и в его сознании. В душу пробрался неведомый ранее холодок. Нет, это был не обычный в таких случаях инстинктивный испуг – он давно уже уяснил себе мудрость слов о том, что двум смертям не бывать… Одной тоже, вроде бы, не время. Внезапно и так глупо могут рухнуть его планы. Не успеет передать в Центр секретнейшие материалы. Не обезвредит Пухова. Потеряет такое место в абвере. Если бы с ним не было зондер-фюрера! «Влечу я, пожалуй, со своим надзирателем в партизанскую ловушку, – соображал Павел, чувствуя, как мало времени осталось в его распоряжении. – Что уж тут придумаешь? Как пить дать влечу! Прихлопнут сгоряча и его, и меня». И тут где-то совсем близко, за спиной застрекотал автомат. Первая же очередь – сразу стало ясно, что она неприцельная – лишила зондер-фюрера рассудка. Он в одно мгновение обернулся и, ничего не видя, полоснул по кустам.

– Вы что! – нарушая правила субординации, закричал на него Хрусталев. – Что вы делаете! Вы же погубите и себя, и меня. Зачем, не разобравшись, паниковать?

Зондер-фюрер неохотно снял со спускового крючка палец и на какое-то время притих. Затуманенный винными парами мозг не позволял ему правильно оценить ситуацию. Кто стрелял? Возможно, над ними просто пошутили. Свои же. Постращали ради утехи и только. Или это все-таки партизаны? Вон, и поперек дороги что-то лежит. Никак бревно.

У преграды быстро спешились. Зондер-фюрер на всякий случай залег на обочине, держа оружие наготове, писарю же приказал освободить путь. Но едва писарь приблизился к бревну, как с лесной опушки донесся зычный голос. На ломаном немецком языке потребовали бросить оружие и поднять руки.

– Хенде хох! – повторили оттуда строго и властно.

Вернер торопливо повел дулом автомата, ища цель, однако он не заметил, что его уже держали на мушке. Опережающий выстрел оказался для него роковым.

Хрусталев не трогался с места и не опускал рук. О том, что здесь непременно произойдет, он догадался сразу, едва приблизился к бревну: оно хранило на себе следы свежей порубки. «Значит, это их работа… Сейчас они и сами появятся, – успел подумать он и тут же услышал команду, а вслед за ней и выстрелы. – Ну, что ж, чему быть, того не миновать. Это тоже выход, хотя и далеко не лучший».

Глава девятая

Из небольшой группы мужчин, выскочивших из леса, двое побежали к нему. Один был совсем молодой, в черной косоворотке и серой, сбившейся на затылок кепке, другой – постарше, в коротком пиджачке и белой, с расстегнутым воротом рубахе.

– Братцы! – закричал молодой, тараща на Хрусталева широко раскрытые, удивленные глаза. – Да это же не фриц… Это их прихвостень!

Общее удивление быстро сменилось гневом.

– У, подлюга! – не произнес, а прохрипел старший и передернул затвор. – С фашистами спутался? Эх, ты, Мазепа нашего времени! Ублюдок!

– В расход его! – загорячился парень. – Нечего тут с ним валандаться.

Из леса еще выбежал кто-то и, поторапливаясь, на бегу, прокричал с командирской строгостью в голосе:

– Отставить!

– Слышишь, отставить! – сказал старший, опуская автомат. – Сперва, пожалуй, надо разобраться, что он за птица… Потом, может, и порешим.

– Решать, Булычев, не нам с вами, – отдышавшись, проговорил третий. – На то есть ответственное начальство. Наше дело – обезоружить и доставить в штаб. Обыщи его как положено.

– Оружия лично при мне нет, – сказал Хрусталев, охотно подпуская к себе партизана. – В коляске кое-что имеется… Еще одни автомат, две гранаты системы Мильса. Все это – хозяйство убитого вами зондер-фюрера.

– Он, товарищ командир, не соврал, – доложил Булычев, закончив обыск. – Пустой, как консервная банка…

– Хорошо. Руки можете опустить, – командир посмотрел на Хрусталева без прежней, слишком откровенной подозрительности.

– Лучше бы ему спеленать их, – не унимался парень в косоворотке. – Веревочка из пеньки найдется. Это же, видать, гад из гадов. Хоть сам и не при оружии, а кого вез? Фашиста!

– Пеленать не будем, от нас не убежит, – возразил командир. Они еще не выплеснули на Хрусталева всего своего гнева, и пытаться ему хоть в чем-то разубедить их было бесполезно. Остудить распалившихся парней Павел мог бы, сказав им о себе всю правду. Но права на такую откровенность ему никто не давал. Следовательно, оставалось лишь одно: внушать им мысль, что человек, обвиняемый ими в тяжких грехах, быть может, и вовсе не тот, за кого они его принимают.

– С чего это ты взял, что я Мазепа? – обратился Хрусталев к самому молодому и горячему. Ему удалось выдержать более-менее ровный, спокойный тон. – а если я так же, как и ты, ненавижу гитлеровцев? Если я тоже воюю с ними?

– Ты воюешь! – вскипел парень. – То-то оно и видно, что воюешь. Попался, так теперь хвостом завилял. Капут почуял?

– Да помолчи ты! – остановил его командир.

– Ничего, пусть выскажется, – невозмутимо сказал Павел. – Объяснимся и, глядишь, общий язык найдем… Одной же заботой живем. Одна цель. Вот только пути к ней выпали нам разные. С тайными перекрестками.

Партизаны переглянулись.

– Булычев! – сказал командир, начиная догадываться, с кем мог свести их этот случай. – Быстро убрать зондера. И мотоцикл тоже. Бревно стащить в канаву. Всем укрыться в лесу и без моей команды не высовываться!

– Будет исполнено! – послушно ответил парень.

Партизаны отправились выполнять приказание, а их командир остался с Хрусталевым. Оба отошли на обочину, под старую ветлу.

– Вы могли бы поговорить со мной более откровенно? – спросил он, доставая из кармана кисет. – Свернуть и для вас козью ножку?

– Спасибо. Я раскурю трубку.

– Ну, тогда с моей махоркой. Крепчайшей.

– От махорки не откажусь.

Они закурили.

– Поскольку я теперь в ваших руках, – сказал Хрусталев, – мне ничего другого не остается, как честно объясниться с вами. Однако я хотел бы услышать, кто вы?

– Командир разведгруппы партизанского отряда. Ну а вы кто? Говорите только правду. В кошки-мышки играть не желаю.

– Ваш коллега.

– Допустим. Ну а кем были раньше, до войны?

– Служил на границе. В Августовских лесах. Может, слыхали?

– Как не слыхать. Я даже бывал там, и часто. По ходу службы. Возил вдоль границы разное начальство. Кто только и ни сидел рядом со мной – и с ромбами, и со шпалами. Гонял все больше по укрепрайонам. Заглядывали и на заставу, кое-кого из ваших шоферов знал. На отряде кто тогда был?

Несмотря на свое явное старание вести беседу в доверительном тоне – уж кто-кто, а Хрусталев мог это почувствовать – партизанский разведчик нет-нет да и выдавал себя. Чуть дрогнувшим голосом. Недоверчивым взглядом. С его стороны шло осторожное, хитрое прощупывание.

– Кто был на отряде, спрашиваете? – помедлил контрразведчик, остерегаясь, чтобы его ответы не походили на заученную легенду. – Помнится, майор Здорный.

– Точно. Здорный. А на соседнем?

– На соседнем? Известно кто, Горбатюк, подполковник.

– Этого я тоже знал. У него перед войной какая-то очень скандальная история вышла. Вроде как от самой Москвы ему попало, – продолжал хитрый партизан свою разведку.

– История действительно скандальная. Крепко наказали человека, а за что? За то, что погнал из нашего воздушного пространства фашистский самолет. Пальнули по «раме» из ручного, а приказ категорически запрещал стрелять. Мол, провокации все это.

– Да, да, это так… Так и было, – почти машинально подтвердил командир, хотя чувствовалось, что его все более озадачивал ход беседы.

Выгадывая время, он завозился с новой «козьей ножкой» – предыдущей на глубокие затяжки недолго хватило, отсыпал махорки и своему собеседнику. Глядя в упор, спросил:

– Вы контрразведчик?

В ответ Хрусталев кивнул головой.

– Везет же мне на свидания с вашим братом. Скольких уже через свои руки пропустил. И провожал, и встречал. Правда, возвращались не все. Далеко не все, – уточнил он, вздохнув. – А сегодня и не поймешь что… Ни встреча, ни проводы. Можно сказать, настоящее столкновение. Еще молите Бога, что в ваших руках не оказалось оружия. Рубанули бы заодно с зондером.

Он привстал, проверяя, очистили ли дорогу, и уже не увидел ни бревна, ни мотоцикла, ни трупа. Но воспоминание о гитлеровце, пытавшемся стрелять в его ребят, заметно испортило настроение. Возможно, не только это. Меняясь в лице, командир задымил цыгаркой, делая затяжки еще более глубокие и частые.

– Вот и поговорили, – бросил он с каким-то непонятным ожесточением. – А кто с кем – яснее не стало. Слушайте, может, вы мне тут мозги пудрили? Немецкие сказочки рассказывали? Здорово же они вас фактами напичкали. И все концы с концами свели. Комар носа не подточит.

– Да вы что? Я же с вами искренне.

– А в Смерше? В Смерше что запоете? – Он впервые с нескрываемым раздражением и даже брезгливостью оглядел своего пленника, одетого в немецкий мундир.

– В Смерше? Тоже самое… Повторю слово в слово. Мог бы и сейчас повторить, да туго со временем. Очень тороплюсь.

Партизан рассмеялся.

– Куда вам теперь торопиться?

– Есть куда… И вы обязаны помочь мне, а не мешать, – Хрусталев тоже переменил тон. – Абвер направил меня и зондер-фюрера в Бобруйск встретить агента, возвратившегося из нашего прифронтового тыла. Им собрана секретнейшая информация. Я согласился на эту поездку, чтобы обезвредить шпиона, а вы в такое время даете подножку. Одумайтесь!

Но и эти, быть может, излишне откровенные слова ничего не изменили.

– Ну ладно, почесали языки и хватит, – недовольно произнес командир, явно пожалев о потерянном времени. – Пора ставить точку. А если хотите еще подурачить меня, то учтите: это никому раньше не удавалось, не удастся и вам. Не на ходу вы свои байки сочинили, не на ходу и разбираться с ними, отличать правду от лжи. Для этого тонкого дела доставлю вас в штаб. А поскольку вы торопитесь, проверну эту операцию быстро, на вашем же мотоцикле. Но по-человечески предупреждаю: номерок с легендой там не пройдет, лучше сразу выкладывайте правду.

– Я же и вам сказал сущую правду. Мне действительно надо срочно попасть в Бобруйск, – с непривычными для него просительными интонациями в голосе вымолвил Хрусталев. – В интересах нашего общего дела… Большого дела… Да поймите же вы это наконец, – едва не крикнул он.

– В штабе все поймут. И тут же решат, куда вам надо: в Бобруйск или… – партизан недоговорил, имея в виду места более отдаленные. – Ну а меня поблагодарите хотя бы за то, что придержал своих ребят. На полицаев они у меня дюже злые…

Хрусталев понял: этот человек, часто соприкасавшийся с подлостью, видимо, больше всего на свете боялся оказаться обманутым, да еще не кем-нибудь, а врагом. Так что дальнейшая дискуссия с ним не имела смысла. Пусть только поскорее доставляет в штаб.

Остаток дня ушел на выяснения. Штаб партизанского отряда связался по рации с управлением контрразведки фронта, последнее с Москвой. И лишь поздно вечером пришла спасительная шифровка. Центр предложил не только не препятствовать, но и оказать Хрусталеву всяческое содействие в проведении важной и архисрочной операции. Партизаны вернули ему мотоцикл и дали сопровождающего. На всякий случай.

Хрусталев вел мотоцикл на предельной скорости. Самое трудное было провернуть в таком же темпе дела в комендатуре. Больше всего он опасался, что ему не выдадут Пухова. Сперва прочтут письмо, которое он извлек из кармана Вернера, а затем потребуют самого зондер-фюрера. И что тогда? Выручит ли дорожная «заготовка»?

Дежурный комендатуры, уже немолодой унтер-офицер в очках, державшихся на самом кончике носа, действительно заупрямился. Подай ему Вернера и только. Битый час стоял на своем, а Павел твердил одно и то же: здесь, в городе, у зондер-фюрера служит старый приятель. Они встретились еще на окраине и на радостях хватили лишку. Как же зондер-фюреру в пьяном виде попадаться на глаза военным патрулям? Просил заехать за ним на обратном пути. Дежурный верил и не верил. Конечно, такое могло случиться. В другой раз он подождал бы, пока Вернер протрезвится, но обстановка на фронте осложнилась с каждой минутой. Судя по всему, на участке 9-й армии назревали грозные события. В комендатуре непрерывно трещали телефоны.

– Что же мне с тобой делать? – занервничал дежурный. – Не до тебя мне сейчас, не до тебя!.. Притащился же в такое время. Да и твой шеф тут названивал. Ждет – не дождется.

– Но он очень нужен шефу… Зачем его здесь держать? К тому же раненого?

– Зачем! – крикнул унтер-офицер и, слегка поостыв, другим, уже мягким тоном спросил: – Слушай, а тебя он знает? Лично?

– Как же не знает… Я же писарь абверкоманды. Документы для него готовил.

– Ну, подожди…

В комнату ввели Пухова. С первого взгляда его было не узнать: вся голова и лицо в бинтах, виднелись лишь глаза и губы. Глаза были все такие же мрачные, злые. Он долго обшаривал ими Хрусталева и наконец проговорил:

– Этого я знаю. Видел… И в гараже, и в штабе…

– Значит, свой? – переспросил унтер-офицер.

– Так точно.

– Тогда поезжай, – дежурный облегченно вздохнул. – Да не забудьте прихватить обратно зондер-фюрера. Что мне тут с ним возиться!..

– Ты полезай в коляску, – распорядился Павел, когда вышли на улицу. – А насчет зондер-фюрера я дежурному соврал. У него тут не приятель, а баба. Сам должен понять, что это значит. Теперь его из Бобруйска и клещами не вытащишь. Вместо себя, чтоб я не скучал, прислал этого полицая, – он кивнул на партизана, мостившегося на заднем сиденье. – Ничего, не помешает.

– Долго ему возиться с бабой не придется, – мрачно предсказал Пухов, усаживаясь. – Еще две-три недельки, и тут такое заварится…

– А ты откуда знаешь?

– Знаю… Как бы и нам всей командой не пришлось драпать.

Хрусталев завел мотор и, развернувшись, вырулил на дорогу. С места дал полный газ.

– Сходил-то удачно? – спросил он, когда выехали за город.

– Шеф будет доволен, – сказал Пухов, и в глуховатом голосе его отчетливо послышались нотки гордости. – Может, и медаль прицепит.

– А где же это тебя так разукрасили? – оглянувшись, поинтересовался Павел.

Пухов долго не отвечал – от боли раскалывалась голова.

– На Березине… – начал он явно неохотно. – Уходить уже надо было, а к берегу не подобраться, кругом посты. Мытался туда-сюда, пока один заядлый рыбак не подвернулся. Тоже старшина, оружейник. Вышли с ним под вечер на лодке, стали в камышах. Когда он загляделся на свои поплавки, я ему нож в спину. На весла – и айда. Меня заметили уже у противоположного берега. Из автоматов пытались достать – не вышло. Так они, верь – не верь, миной по мне шарахнули. Всю голову посекло… Ладно, могло быть и хуже…

Он сплюнул, поправил рукой бинты, устало вздохнул… Павел же, дослушв его неспешный рассказ, подумал: «Да, ехать в Бобруйск все же стоило».

До условленного с партизанами места добрались, когда стемнело. Хрусталев свернул на обочину, затормозил. Пухов и не опомнился, как его обступили какие-то люди. Они, не произнеся ни слова, принялись вязать ему руки. Писаря же не трогали. Наоборот, все посматривали на него с уважением и любопытством.

Командир партизанских разведчиков в этот раз лично сопровождал Хрусталева до штаба отряда. Недавняя размолвка, конечно, не была забыта, но при докладе начальству он не счел уместным вспоминать о ней. Потом, со временем, может быть, и расскажет, вызвав незлобливые насмешки товарищей, но сейчас было не до того. Помимо обычных будничных дел у начальника штаба по-явились и необычные. Во-первых, предстояло повозиться с абверовским шпионом: подобрать крепких парней для его охраны, предварительно допросить, не самому, а вместе с контрразведчиком. Потом продумать, каким образом отконвоировать его в Управление контрразведки фронта, там он будет нужнее. И не с пустыми руками, а со всем багажом. За время почти месячного пребывания в прифронтовой полосе накопил он немало ценных вещичек. На себе все, что только было возможно, превратил в тайники – от пилотки со вспоротой и затем аккуратно подшитой подкладкой до стелек и каблуков кирзовых сапог. Он знал, что шефу пригодятся и записи его визуальных наблюдений (сутками не вылазил из кустов близ шоссейных и железных дорог, подсчитывая машины и вагоны, определяя характер грузов), и черновики различных служебных записок, подобранные в местах, где военные штабисты сжигали свой мусор, и выдержки из солдатских писем, разумеется, излишне откровенных, и подслушанные разговоры о предстоящем наступлении. Наиболее осведомленные» болтуны называли даже его сроки. Словом, контрразведчикам, безуспешно охотившимся за Пуховым, найдется что почитать.

Во-вторых, теперь, когда судьба рядового лазутчика была решена, требовалось помочь Хрусталеву подробнейшим образом информировать Центр о птице более высокого полета – профессиональном германском разведчике. Завязывалась схватка с гауптманом Шустером, и Павел Николаевич не считал себя вправе оставаться в стороне. Партизанское начальство предоставило в его распоряжение радиста, который одну за другой отстучал в Центр несколько шифровок. Они предназначались отнюдь не для того, чтобы там ограничились лишь их прочтением. Колесо завертится немедленно, характер генерала Хрусталев знал.

– Кончив дело, гуляй смело, – пошутил начальник штаба, когда Павел Николаевич заглянул к нему в землянку. – А вообще-то вам и впрямь придется погулять по нашему лесочку. Кстати, здесь совсем недурно, как в санатории. Тихо, уютно. Правда, тишину вам надолго не обещаю, однако с недельку, думаю, продержится, – майор как-то загадочно улыбнулся. – Ну а тем временем с Большой земли придет ПО-2, место в нем вам гарантирую.

Хрусталеву ничего не оставалось, как только согласиться на вынужденное безделье. Согласиться, скрепя сердце. Успокаивало отчасти лишь то, что самое срочное и главное Москва уже знала. Жил он в общей землянке, по ночам спал плохо. Партизаны то уходили группами на задания, то возвращались, шумно делясь своими приключениями. Приводили и раненых товарищей, стонавших от боли… Но не это было причиной его бессонницы: сказывалось нервное переутомление. Не выходил из головы и «шеф», попортивший немало крови. Чем он теперь занят? Как пережил невосполнимую потерю – исчезновение зондер-фюрера и Пухова? Небось, рвал и метал. Потеряв всякую надежду и потерпев окончательное поражение в споре со своими коллегами, тут же укатил в свое постоянное гнездышко… Наверное, сидел в лимузине и ничего не замечал. А вокруг буйствовала весна, преображая землю, насыщая ее живительными соками. Яркое солнышко щедро осыпало леса и поля золотым дождем благодатных лучей. Повсюду расстилались живые ковры, сотканные из только что раскрывшихся цветов. В небе, ослепительно голубом и бездонном, пронзительно звонко пели жаворонки, не подозревая, как недолговечна внимающая им тишина.

Но все окружающее ничуть не волновало человека, облаченного в мундир старшего офицера германской военной разведки. За три года почти непрерывных сражений на востоке он так отвык от всего, что не имело прямого отношения к его деятельности, что стал в ней, этой деятельности, видеть весь смысл жизни. Природа вместо умиления и восхищения вызывала в нем чувство отвращения. Ему отвратительны были леса, укрывавшие партизан, реки, преграждавшие в весеннее половодье путь его «опелю», проливные дожди, делавшие погоду нелетной и, следовательно, срывавшие планы заброски агентуры, словом, все, что мешало ему исполнять свой долг. Со спокойной совестью проезжал он мимо пепелищ и развалин, оставленных его соотечественниками, будучи уверенным, что в этой мертвой пустыне ему ничто не угрожает.

Вообще же до сих пор Баркелю чертовски везло. Он и на сей раз благополучно добрался до места, по-прежнему уверенный в реальности своих предположений. Хотя то, что они вскоре подтвердились, могло обрадовать лишь его одного. 23 июня на рассвете по всему левому флангу армий генерал-фельдмаршала Буша, от Витебска до Могилева, вспыхнули ожесточенные бои. Заглушая редкие раскаты грома (с наступлением лета зачастили дожди), тысячи орудийных стволов без передышки изрыгали дым, пламя и металл, несущий смерть. За низкими, отягченными еще не пролившейся влагой тучами проплывали недоступные взору бомбардировщики, посыпая землю фугасками, кромсавшими на части все, что было линией немецкой обороны.

А спустя два дня свидетелем нового, столь же мощного удара стал и Хрусталев. Еще не забрезжил рассвет, как откуда-то с востока донесся гул, похожий на раскаты весеннего грома. С непостижимой быстротой он распространился по всему горизонту. Били орудия – тяжелые, дальнобойные. А потом в этот гул ворвался мощный, волнообразный рокот. Павел выскочил из землянки. Светлеющее, очистившееся от туч небо застилали огромные, широко распластавшиеся крылья стальных птиц. «Началось!… И здесь началось!» – воскликнул он, не в силах сдержать чувство неизбывной радости, почти забытое им.

– Товарищ капитан, – отдав честь, начал было рапортовать лейтенант, но Павел жестом остановил его. Сухим, официальным словам он предпочел крепкое рукопожатие.

– Вы небось на колесах? – осведомился гость, заметив, что у трапа уже не один.

– Так точно! – и лейтенант не удержался, чтобы снова не вытянуться в струнку. Контрразведчик, только что возвратившийся оттуда, откуда часто не возвращаются, вызывал у него искреннее восхищение. – Машина тут недалеко, – добавил он с готовностью оказать услугу.

– Куда же вы меня повезете? – спросил Павел, шагая рядом со своим юным коллегой и невольно любуясь его молодцеватым видом и четкими, расторопными движениями.

– Конечно же, в гостиницу… Куда же еще? С дороги полагается отдохнуть. Тем более, с такой дороги, – добавил лейтенант, смутившись.

– Ну а если не в гостиницу?

Тот не понял намека.

– У вас есть другой адрес? Пожалуйста, назовите.

– Да стоит ли называть? Этот адрес и вам известен. Что, застану в Управлении кого-нибудь? Засиживаются и теперь по ночам?

– Вот вы о каком адресе… Я сразу и не сообразил… Засиживаются, конечно, засиживаются. Наш начальник сутками не расстается с кабинетом. Еще шутит: «Какой у нас номер дома?» – спрашивает. Ему обычно отвечают: «Два». «А для меня он не «два», а второй. Понятно?»

– Значит, туда и поедем. В дом номер два.

Машина мчалась по темным, пустынным улицам, а Павел, вглядываясь сквозь ветровое стекло в громады притаившихся зданий, испытывал такое чувство, будто отсюда, из Москвы, он никуда и не уезжал. Все представало перед ним таким же, как и прежде, близким, узнаваемым с первого взгляда. Временами даже казалось, что ничего необычного в его жизни и не произошло. И оставшиеся далеко, за огненной чертой, пути-перепутья, и все пережитое и перечувствованное там сейчас как-то отдалилось и не напоминало о себе.

Подобно городским улицам в поздний час, пустынными и затемненными были и коридоры здания, где размещалось Управление. Лишь из полуоткрытой двери дежурной комнаты струился неяркий желтоватый свет. Вместе с ним в коридор толчками выплескивались какие-то звуки, кажется, то были звуки чьих-то уверенных, неторопливых шагов.

У двери лейтенант уступил дорогу Хрусталеву.

– А, вот и он! – услышал Павел чье-то негромкое восклицание.

Оказывается, здесь его поджидали. Не считая себя вправе лишать законного отдыха человека, проделавшего нелегкий путь, здесь тем не менее надеялись, что Хрусталев именно так и поступит. Начальник отдела знал характер своего подопечного. Пожилой, седеющий, с бледным от затворнической жизни лицом он и сам не смог бы поступить иначе. В течение всего дня полковник не забывал наводить справки о самолете, лично распорядился послать машину на аэродром, ни на час не оставлял в покое дежурного. Только бы не упустить самый важный момент.

И он не упустил. Перехватив Хрусталева у самого порога, он второпях потащил его к себе. На ходу обнял, оглядел с ног до головы, будто убеждаясь, цел ли, невредим ли. В кабинете заботливо усадил в мягкое кожаное кресло, сам занял такое же напротив. Его привычное, рабочее, осталось без внимания.

– Итак, Павел Николаевич, с возвращением. Даже не верится… Впрочем, нет, что это я… Верится! И когда посылал, тоже верилось!.. Иначе не рискнул бы, – заговорил полковник, щуря усталые, но улыбающиеся глаза. – Надеюсь, не с пустыми руками вернулись?

Вопрос был деловой, не праздный, с него он обычно и начинал. Брал, что называется, быка за рога. Руководителю отдела важно было знать, стоила ли игра свеч? Не зря ли он ставил на карту жизнь? Пусть это и диктовалось железной необходимостью. Однако по выражению лица полковника, по его все еще улыбающимся глазам Павел понял: в этот раз начинать надо совсем с другого конца.