Текст книги "Заметки о воспитании детей (сборник)"

Семилетка

Вежа детства заканчивается по народным понятиям к семи годам, и ребенок вступает в отрочество. Далее вежи будут длиться по семь лет, и в течение следующей, то есть до четырнадцати лет девочка должна выйти в возраст и показать готовность к замужеству. После чего для нее начнется юность, и она будет невеститься, пока не найдет себе пару. Мальчик же должен пройти инициацию и быть признан взрослым мужчиной.

Инициации или молодежные посвящения давно забыты в русской народной культуре, хотя исследователи находят отчетливые следы этого культурного института в этнографии, а все наши волшебные сказки, что великолепно показано В. Я. Проппом, были записью обряда посвящения и, возможно, сказывались подросткам в лесу, куда их уводили во время инициаций.

Как бы там ни было, но семь лет – это рубеж, при переходе через который детей испытывали, и народ сохранил множество преданий об этом, живущих сейчас под именем сказок про мудрую деву или семилетку. Но испытания начинаются раньше. Собственно говоря, они начинаются тогда, когда ребенок готов.

И начинаются они как проверка того, насколько окрепла основа разума – образ мира. Вся предшествующая семилетию вежа ребенка проходит так или иначе под знаком этой проверки. Мудрые родители сами постоянно испытывают разум ребенка, давая ему неверные или бессмысленные ответы на его вопросы. Что-то вроде того:

– Куда положить игрушку?

– Да брось ее в мусорное ведро.

После такого ответа ребенок задумывается, а потом прячет свою игрушку где-то, где ей полагается быть.

Но был и целые жанры устных проверок. Это загадки и небылицы. Исследователями высказываются предположения, что они уходят корнями в индоевропейскую общность и родственны ведийским диалогам Брахмодья, во время которых два брахмана задают друг другу вопросы, ответы на которые нельзя найти раздумьем, их надо знать. Так проверялось знание Вед.

Народные загадки, что так же отмечается исследователями, очень часто не имеют ответа, до которого можно додуматься, либо имеют много ответов, поскольку строятся так, что могут говорить о самых разных вещах одними и теми же словами. Поэтому народное загадывание загадок – это лишь вначале проверка разума, чуть позже оно перерастает в проверку мышления, то есть в проверку того, насколько этот человечек растет своим и владеет культурой наших.

Тем не менее, вначале ребенку задаются вполне описательные загадки. Они, как и работа внимания, начинаются с тела и его окружения:

«Между двух светил я посередине один. (Нос).

У двух матерей по пяти сыновей, одно имя всем. (Пальцы).

Стоят два кола, на кольях бочка, на бочке кочка, а на кочке дремучий лес. (Человек)» (От прибаутки до былины, с. 42–44).

Очевидно, что при загадывании таких загадок, как и при сказывании «Сороки», можно прикасаться к телу пальцами, увязывая имя с вещью. При таком исполнении управление вниманием очевидно.

Однако, еще раз напомню, задача при этом связать части тела или вещи с именами, то есть с образами. И постепенно загадки уводятся вглубь сознания, в образ мира, где и надо искать ответ. Причем, поиск этот требует немалого усилия преобразования образов и соотнесения смыслов:

«Полон хлевец белых овец. (Зубы).

За стеной костяной соловейко спой! (Язык)» (Т. ж., с. 42).

Поскольку изначально понятно, что загадка – это иносказание, ребенок не должен попадаться на то, что говорят, то есть на образ стены или хлева, он сходу должен сделать допущение, что речь не о том. И задаться вопросом: а о чем она?

После этого потребуется следующее допущение: о чем-то, что очевидно, что рядом, что есть часть моего мира, быть может, обо мне, и начать поиск того, что можно увидеть костяной стеной или поющим соловушком. Значит, ему надо перейти от прямой образности, к образности смысловой. Это большой скачок в развитии разума и немалый труд. И проделать его без яростного усилия внимания, которое раскроет в сознании более широкое понятийное пространство, невозможно.

Совершенно очевидно, что в данном случае внимание используется именно для того, чтобы научить ребенка обобщать, и творить из образов обобщенные понятия. А затем придется сделать усилие и научиться творить еще и обобщающие понятия обобщенных понятий. Это действительный путь развития разума, и это то, что делает внимание, раздвигая сознание.

Так Пуруша когда-то раздвигал Землю и Небо, чтобы создать наш мир. Так, очевидно, в той мифологической древности, где славяне и германцы еще были едины, родился великан Имир, из которого боги творили Мир, в котором живут люди. Имя это до сих пор живет у славян, хотя миф уже забыт.

Так же творится и образ мира, в который, как к яичку Кощея бессмертного, добавляются слой за слоем мифологические сущности, когда-то считавшиеся нашими богами: утка, медведь… Все это, если вспомнить сказку, слои защиты жизни, но если вглядеться в разум, слои самого разума, задача которого как раз и есть обеспечение выживания человека.

Загадки в народной культуре естественно сочетаются с небылицами. Возможно, небылицы – это высшее развитие загадок, так сказать, загадка в степени. Что такое небылица? Это сказка, то есть нечто, во что ребенок долгое время безоговорочно верит. Почему?

Потому что его душа еще рядом и способна прямо отзываться на внешний мир. И душе его ничто в сказке не кажется невозможным – в ее мире это и происходит. Поэтому сказка так похожа на наши сны. И состояние при слушании сказки сходно со сном настолько, что детей постарше убаюкивают не колыбельными, а сказками.

Но сказка хороша для мира душ, а жить ребенку в этом мире, поэтому его лучше постепенно перевести в разум. Впрочем, жизнь сама безжалостно переведет его, поэтому родители рассказывают детям сказки, чтобы они оставались душевными.

Переход от сказки в разум ведется тонко. Сначала дети считают, что описанное в сказке действительно где-то существует и совсем не оценивают того, что слышат, как это происходит, к примеру, в считалках:

«Раз, два, три, четыре —

Жили мушки на квартире;

К ним повадился сам-друг —

Крестовик, большой паук;

Пять, шесть, семь, восемь —

Паука мы вон попросим;

К нам, обжора, не ходи…

Ну-ка, Мишенька, води!»

(Русское народное, с. 509).

«– Заяц белый, куда бегал?

– В лес дубовый.

– А что там делал?

– Лыко драл.

– Куда клал?

– Под колоду.

– Кто украл?

– Минька-тур.

Кого берешь с собой?»

(Сказки, песни, с. 490).

Но постепенно считалки начинают сами вселять сомнение:

«Плыл по морю чемодан,

В чемодане был диван,

А в диване спрятан слон,

Кто не верит – выйди вон» (Т. ж., с. 494).

Отсюда один шаг до полной небылицы, задача которой полностью обратная сказке – научить видеть несоответствия сказанного образу действительного мира. Причем, некоторые из детских небылиц откровенны, до навязчивости, хотя и заставляют думать, другие же утонченны и чаруют.

«Чепуха, чепуха, это просто враки:

Съел Петрушка петуха, а сказал – собаки.

На заборе чепуха жарила варенье.

Куры съели петуха в одно воскресенье.

Рано, утром, вечерком,

В полдень, на рассвете

Баба ехала верхом

В расписной карете.

А за нею во всю прыть,

Тихими шагами

Волк старался переплыть

Миску с пирогами»

(Сказки, песни, с.500).

«Расскажу вам сказку новеньку,

Их диковинок диковинку!

Среди моря овин горит,

По чисту полю корабль бежит!

Ну уж это было все бы ничего,

Но увидел я смешнее и того:

По поднебесью медведь летит,

За медведем-то медведица катит,

Серым хвостиком помахивает,

По сторонушкам поглядывает!..»

(Русское народное, с. 506).

Очевидна прямая связь небылицы со сказкою. Но, на мой взгляд, это уже обратное движение когда-то вышедшей из сказки небылицы обратно в сказку. Теперь она как бы притворяется сказкой, чтобы лучше восприниматься. То же самое делают сказки про мудрую деву-семилетку.

Суть такого рода сказок в том, как описывает это песня про семилетку, чтобы сгадать девке три загадки. И как поется в той же песне: отгадаешь – умной будешь, не сгадаешь – дура будешь. Но сказка, в отличие от песни, помнит и то, ради чего это делается: мудрая дева выходит замуж. Это и есть ее испытания перед свадьбой, в то время как испытания юноши – богатырские подвиги.

Как развивается повествование сказки «Семилетка» из сборника Худякова: два брата, бедный и богатый, заспорили о том, кому принадлежит телушка, несущая телят с золотыми копытцами, подаренная девочке-семилетке. За правдой они пришли к воеводе.

«Воевода и говорит им: „Вот отгадайте три загадки! Кто отгадает, того и телушка! Сперва отгадайте, что всего быстрее?“» (Худяков, с.43).

Затем приходится отгадывать, что всего жирнее и что на свете всего милее. Ответы отцу подсказывает дочка. Очевидно, что здесь проверяется как раз разум, поскольку очевидные ответы не подходят, требуется выходить на понятийные обобщения. Очевидные ответы дает второй мужик: конь у него быстрый, его боров жирен, жена тоже у него хороша.

Ответы семилетки говорят о том, что ее образ мира поднялся до философского уровня: мысль, земля и сон.

Загадки и ответы могут разниться от сказки к сказке, но всегда сохраняется их суть – ко времени создания семьи разум человека должен развиться до такого состояния, которое народ называл мудростью. И сколь бы это ни было непривычным для нас, но творится это именно тем усилием, которое вниманием направляется внутрь сознания и раздвигает его, создавая пространства легких образов.

Легкие образы – понятия – это то, на чем ум человека может воспарять над привычной действительностью и обозревать свой мир с высоты птичьего полета. По народным понятиям, это состояние считалось божественным или, по крайней мере, доступным человеку способом уподобиться жителям горнего мира богам.

Обучение вниманию[9]9
  Из переписки с читателями.


[Закрыть]

«…приму одно: детей надо учить управлять своим вниманием.

Этот вопрос меня мучает: как научить сына управлять своим вниманием? Для себя в какой-то миг нашла объяснение плохим оценкам в школе: он не внимателен. Написано одно, прочел другое, а переписал третье.

Я пробовала с ним проводить тесты на внимание, которые дают психологи. Нас хватило ненадолго, стало скучно».

Учит управлять вниманием опасность. Стань опасной для сына, и он будет учиться. Русские предпочитают одно упражнение опасности: тихо дети, папа пришел домой пьяным!

Попробуйте упражнение: опасная мама. Когда мама опасная, она свирепо охотится за детьми по всему дому, пытаясь их зацеловать, если они мальчишки или защипать, если они девчонки. И все это под предлогом того, что дети должны больше гулять и не мешать родителям одним отдыхать дома.

Скоморох

Обучение разума

Когда требуется сообразительность?[10]10
  Главы на стр. 102–122 опубликованы в книге А. Шевцова «Наука Думать. Том 2. Сообразительность, толковость, понятливость». СПб: «Тропа Троянова»; 2009.


[Закрыть]

‹…› Ребенок исходно простак. Но ему простительно, хотя этот малолетний дурачок всегда может навредить, ляпнув при ком-нибудь что-то такое, чего говорить нельзя. После этого родители краснеют и ощущают себя неловко – их выдали. Детей наказывают и учат долгие годы. И однажды они должны обрести необходимую сложность.

Сложность чего? Явно сознания, потому что все, что есть в нас, есть либо в теле, либо в сознании. Но сознание – это слишком общее имя для того хранилища, где живут знания о правильном поведении. Поэтому стоит уточнить: сложность должна появиться либо в разуме, либо в мышлении. Что это за сложность?

Ребенок должен понять, что в определенных случаях надо помалкивать. Или говорить правильно. Понять, значит, обрести понятие. Это явный признак разума, хотя со временем оно может перейти и в мышление, став образцом.

Но понятие – это определенный образ, и их в сознании много, как и образов любых других видов. Это означает, что, во-первых, это образ сложенный из других, поскольку им преодолевается исходная простота. Следовательно, избавление от простоты – это обретение не просто сложности, а обретение сложных образов, вроде понятий, что должно вести к понятливости.

Но и понятиями эта работа не заканчивается, потому что, и это во-вторых, раз понятий много, значит, ими надо управлять как любыми другими образами. И тут не обойтись без того самого Управляющего образа сообразительности. Но работающего не как образы диспетчера, соотносящего простые образы, а на более сложном уровне, соотнося сложные образы, вроде понятий. Возможно, именно такие, какими работает диспетчер.

И это более чем вероятно, потому что один и тот же диспетчер может уйти с железной дороги в такси, а из такси в управление системой электросетей. Он будет всюду диспетчером, но образы управления у него будут разными, поскольку должны соответствовать разным кускам действительного мира. И если он будет днем работать в электросети, а вечером подрабатывать в такси, ему придется переключаться с одного образа на другой, для чего требуется уже образ управления образами управления.

Впрочем, этот пример искусственный, а вот культурная среда, в которой надо увязывать между собой сложные понятия, вписывая их в требования своего сообщества, это пример бытовой, можно сказать. Это есть всегда и всегда требуется.

И это явное использование сообразительности.

Причем, расширяющее исходное понятие об Управляющем образе до знаний устройства мира, сообщества и нравственности. Быть сообразительным в данном случае, значит, знать, как устроена жизнь людей, видеть связи внутри сообщества, и не делать таких поступков, которые эту жизнь людям ухудшат. Значит, нужно иметь набор правильных действий, которые и применять в нужных случаях.

Человек, который быстро понимает, на что ему намекают, и тут же меняющий поведение, ощущается сообразительным и впускается в избранную часть сообщества, то есть становится одним из уважаемых людей.

Это настолько важно и настолько повседневно, что просто должно быть предметом прикладной психологической работы. Причем, работа такая велась издревле и имеет историю и огромное количество упражнений, позволяющих учить как детей так и задержавшихся в детстве простецов.

Основание сообразительности

Разум рождается как способность достигать желаемого. Но достигать желаемого можно и без разума, как это делает растение. Люди, лишенные разума, каковыми, к примеру, считает медицина клинических идиотов, тем не менее, достигают желаемого. Увидев еду, они тянутся к ней и отправляют в рот…

Сознание, точнее, пара может иметь разные состояния. Она может быть с образами, то есть со знанием, и будет тогда сознанием, а может быть без образов, и звалась в таком состоянии стихом. При этом ум существует в любом случае, потому что он есть способность сознания течь по плотностям знания о мире, независимо от того, воплощены ли эти знания в образы, или же пропадают, как только я перестаю видеть то, на что обращено мое восприятие.

В стихиальное состояние сознания, в стих, вполне можно выходить искусственно, и там ты действительно «видишь», то есть как бы знаешь то, что перед тобой, причем, проникая в самую суть вещей. Насколько широко такое видение, я сказать не могу. Но глубина у видения ума больше, чем у разума.

Тем не менее, если говорить о сообразительности, она возникает лишь тогда, когда мы начинаем достигать желаемого с помощью разума, то есть решая задачи, уложенные в образы. Разум – это способность достигать желаемого с помощью образов. Как развивается такая способность?

Как она возможна – это вопрос, который я не обсуждаю. Такова данность существования человека.

Однако вполне можно говорить о том, что разум был бы не в силах справиться со всеми образами, в которых хранит знания о мире, если бы не сумел укладывать их определенным образом, облегчающим их использование. Укладывать определенным образом, значит, использовать для укладки некий образ, который и будет знать, где и какие знания у меня есть. Так рождается сообразительность.

Это начальное ее состояние можно назвать Основанием.

Основание сообразительности – это наличие образов, управляющих использованием других образов, что облегчает выживание в мире.

Новорожденный ребенок живет в мире, где все неопределенно, где вокруг него струится зрительная и звуковая мешанина. К тому же, и он сам явно не выделен из этой среды. Ему еще надо осознать собственное тело и научиться выделять себя из общего потока того, что его окружает.

В сущности, он вообще не видит внешнего мира, он находится внутри ловушки собственного тела, видя лишь сполохи на экране сумасшедшего телевизора своего восприятия. Этот телевизор надо суметь настроить. И не просто, чтобы в нем появились изображения, а чтобы эти изображения связались с внешним миром.

Для этого надо понять, что то, что мелькает, находится не на экране, не на какой-то световой пленке, равномерно окружающей юное существо, а в пространстве. Иначе говоря, что оно может приближаться и удаляться. Первая пространственная вещь в нашем распоряжении – это тело. Даже будучи взрослыми мы иногда испытываем странные ощущения, будто плохо знаем свое тело. Это бывает тогда, когда мы внезапно осознаем, что в нашем теле что-то болит или ощущает неуют, а мы этого долго не замечали.

Мы, взрослые и вполне сознательные люди, довольно часто долго терпим неуют, пока удается понять, из какой части тела он исходит. Тем более, это непросто для дитя. Тем не менее, ребенок довольно быстро начинает понимать, что что-то неладно, и принимается плакать не только из-за голода, но и из-за холода, неудобного положения, зуда и так далее. Матери считают, что все эти раздражители – проклятия для их детей, но на деле именно они обучают его великому искусству самоосознавания.

Научившись ощущать, что мир плотный, ребенок об него обкатывает собственное тельце, и так обретает самоосознавание себя в пространстве этого мира. Осознавание плотностей мира, как помех выживанию, – первые шаги к обретению разума. Так рождаются телесные или тактильные образы. Если ребенок их узнает, значит, ему есть чем их узнавать.

Затем необходимо понять, что ты сам пространственен и мир пространственен. Тогда появляется возможность разделить то, что видишь и слышишь, выделив часть окружающей среды границей или контуром, как говорят психологи. В действительности, эта граница называется обрез, она и есть кожа образа. Очевидно, первым таким образом оказывается образ матери.

А первым образом воздействия на нее, а значит, на окружающий мир – образ плача или крика. Принимаешься плакать, из среды выделяется нечто и устраняет помеху. И однажды это сливается в простую связку образов: хочешь, чтобы появилось это, что есть у тебя в образе матери, начни делать то, что есть у тебя в образе крика.

До этого мгновения ребенок, как и любое другое живое существо, просто делал то, что надо для устранения сложностей жизни, а в какой-то миг он вдруг осознает: есть два образа, и один вызывает второй. Образы эти живут в памяти, а не в окружающем пространстве. Так происходит разделение пространств: сознания и мира.

Дальше ребенок будет играть с ними обоими, отчетливо осознавая, что это разные миры. С возрастом яркость этого осознавания пропадет, пространство сознания станет служебным, как ключи от квартиры или карманы, в которых мы их носим. Кто же, кроме детей, разглядывает ключи или карманы?! Но в детстве дети долго живут в двух мирах, иногда заигрываясь до сумасшествия, по крайней мере, до странностей.

Родители очень боятся, когда у детей появляются невидимые друзья и многое другое… и изо всех сил стараются выбить из своих детей эту дурь и заставить их жить исключительно в мире тел. Правильно это или нет, не важно, но факт остается фактом: с какого-то возраста, поняв, что образы живут в совсем ином пространстве, ребенок начинает осознанно осваивать именно их.

Мы не помним этого или почти не помним. Но мы все замечаем, как дети играют со словами. Это часть освоения пространства образов. И охота, с которой дети слушают различные сказки, тоже признак пребывания в двух пространствах одновременно как в равнозначных. Равнозначность пространства сознания и пространства внешнего мира – это наследие именно той поры, когда окружающая ребенка среда была равномерной и неуправляемой и в ней еще не было людей, а были только отражения их на воспринимающих экранах ненастроенного на этот мир тела.

Иначе говоря, это наследие той поры, когда даже глядя на приближающееся лицо матери, ребенок еще не видит матери, а видит только сполохи и пятна в своих глазах и мозге. Эти пятна надо еще увязать с матерью и внешним миром вообще. Для этого надо осознать свое тело, затем осознать его пространственность, а затем дотянуться до матери, и осознать, что она тоже пространственна и в пространстве и вообще такая же!

Вот тогда и зрительный образ матери выделится из того, что мелькает у меня в глазах, в то, что я вижу. Мелькающее – это мое, а видеть я могу нечто, что отдельно от меня. Без этой разделенности с предметом восприятия невозможны и образы. В них просто нет надобности. Образы, а значит, и разум рождаются только после того, как становится ясно, что существует нечто, что отдельно от меня, существует где-то в пространстве и независимо. И чтобы с этим хоть как-то взаимодействовать, надо иметь средство взаимодействия, хотя бы для того, чтобы его узнавать и обращаться.

Так рождается разум и искусство творения и использования образов, частью которого является сообразительность. Это самая основа сообразительности, и суть ее в том, чтобы научиться разделять образы и решать жизненные задачи только образами.

Решенная в образах задача еще не решена в жизни, но остается лишь один шаг – создать из ее решения образ действия. Решения жизненных задач сразу в образах действия подобны тыканию вслепую. Такие попытки могут завершиться успехом, а могут и не завершиться. Поэтому научиться сначала решать задачу в образах, очень важно.

Именно это искусство и становится сообразительностью.

Примером того, как обретается способность решать задачи только в образах, является детское рисование. Дети творят не картины и не живопись во взрослом смысле, они творят знаки образов, в которых раскладывают жизненные задачи. например, как сделаться счастливым, как защитить себя, как помочь друзьям…

В качестве же примера разделения образов, расскажу, как шестилетний мальчик решал задачу из сборника занимательных задач, то есть задач для развития детской сообразительности.

На картинке четыре котенка. У двух по лопатке, у одного лопатка и ведерко, и у одного ничего нет. Задается вопрос: как сделать, чтобы у всех котят были игрушки?

Мальчик долго придумывает, как добыть лопатку где-нибудь на стороне, и дать котенку. Тогда мама говорит: – У одного котенка одна лопатка. Это сколько? Один?

– Один, – отвечает малыш.

– У второго тоже один, а сколько у третьего?

– Два.

– И как же разделить?

И тут мальчик хлопает себя по лбу:

– Какой я дурак! Надо же просто взять ведерко у третьего и отдать этому! И у всех будет по игрушке.

Что он сделал и почему так долго не мог решить задачу? Ведерко и лопатка были неотделимой частью образа третьего котенка. Их можно было перемещать всех вместе, с котенком, но не по отдельности. Это была вещь: ведро-лопатко-котенок. И вдруг образ ведерка обрел самостоятельное существование. Он стал отдельной вещью – ведерком. Точнее, вещью образ-ведерка. И его стало возможно использовать как самостоятельную часть задачи. Теперь можно будет переключить внимание ребенка на задачи с настоящими ведерками и лопатками, и они не будут для него сложны. У него родилась способность разделять образы. А значит, образы стали для него чем-то, что он будет теперь составлять из множества частей. Так он подошел к понятийному уровню развития разума.