Текст книги "Теории внимания"

Глава 8. Сосредоточение мыслей

Ожегов многократно переиздавал свой «Словарь русского языка», постепенно меняя определения и расширяя набор примеров. Поэтому приведу его определение из четвертого издания (1961).

«Внимание. 1. Сосредоточение мыслей или зрения, слуха на чем-нибудь. Обратить внимание на что-нибудь. Отнестись со вниманием. Привлечь чье-нибудь внимание. Принять во внимание. Уделить внимание кому-нибудь. В центре внимания. Оставить без внимания. Вниманию зрителей! (то есть зрители, обратите внимание)».

Определение, которое он приводит, не так уж редко встречается в том или ином звучании и у психологов. Иногда, как у Челпанова в «Учебнике психологии для гимназий и самообразования», мыслимое появлялось лишь как пояснение: «…под вниманием следует понимать ту способность, благодаря которой мы из ряда впечатлений, действующих на наше сознание, некоторые мыслим ясно и отчетливо» (Челпанов. С. 83).

У советских психологов (например, Петровского и Фортунатова в 1956 году) сосредоточение мысли оказывалось сосредоточенностью психической деятельности без особых объяснений:

«Внимание – это сосредоточенность психической деятельности и ее направленность на что-либо, имеющее то или иное значение для человека» (Фортунатов. С. 29).

Но коллеги-марксисты поясняли, что психическая деятельность определенно включает в себя мысли:

«Внимание – это такая организация психической деятельности, при которой определенные восприятия, представления, мысли или чувства сознаются отчетливее других, отходящих на второй план…» (Платонов. С. 101).

Независимо от того, насколько показательны случайно подобранные мною примеры, все же определение Ожегова расходилось по умам и являет собой явную научную традицию понимания внимания. И кто у кого заимствовал понимание – языковед у психологов или психологи у языковеда, мне не так уж важно. Гораздо важней, соответствует ли оно действительности.

Не буду пока вдаваться в такие языковые мелочи, как сами словосочетания «сосредоточить зрение» и «сосредоточить слух». Возможны ли они с точки зрения русского языка? Или Ожегов лишь создал их, чтобы пояснить какое-то свое представление о том, что происходит при направлении внимания. Но все же добавлю к ним уточнение: направить внимание – это КАК БЫ сосредоточить зрение или слух.

С этим добавлением высказывание Ожегова теряет ту очаровательную самоуверенность, которая и творит облик ученого в общественном мнении. Но если очарование уходит, то появляется и возможность для сомнений, которая приносит подсказку: за якобы сосредоточением слуха и зрения скрывается какое-то действие, которое очень похоже на сосредоточение. И оно заслуживает исследования.

Но я пока остановлюсь на первой части определения: внимание – это сосредоточение мысли. Вот мысли, похоже, можно сосредоточивать. Просто потому, что их, в отличие от слуха или зрения, много и они всегда расползаются, как стадо овец. По крайней мере, так кажется на первый взгляд.

И вот вопрос: подтверждается ли такое определение языковыми примерами, которые привел языковед далее?

«Внимание. 1. Сосредоточение мыслей… на чем-нибудь. Обратить внимание на что-нибудь. Отнестись со вниманием. Привлечь чье-нибудь внимание. Принять во внимание. Уделить внимание кому-нибудь. В центре внимания. Оставить без внимания. Вниманию зрителей! (то есть зрители, обратите внимание)».

Честно говоря, когда я гляжу на это сопоставление определения с примерами, на меня накатывает беспомощность: я вообще не могу понять, как оно следует из этих примеров. И мне хочется сдаться, и сказать себе: ну это все и есть сосредоточение мысли!

Думаю, что Ожегов сначала придумывал определение, извлекая его из собственного понятия о внимании, а затем просто набирал все подвернувшиеся примеры из русского языка. И вовсе не выводил определение из этих примеров, то есть из действительности.

При этом вовсе не обязательно, что он не прав. Ведь он прекрасно видит и распознает внимание в любых его проявлениях. Иначе говоря, у него, как и у меня, и у любого, читающего это, вполне рабочее понятие о внимании. И в нем, по крайней мере у Ожегова, имеется связь внимания и мысли, которую он передает словом «сосредоточение».

Вот когда я говорю, что между вниманием и мыслью есть связь, это ощущается бесспорным. И то, что связь эта КАК-ТО похожа на сосредоточение, тоже. Но то, что внимание и есть сосредоточение мысли, теперь выглядит очевидно неверным. Просто потому, что сосредоточение мыслей – это сосредоточение мыслей! А внимание – это внимание.

Но как они связаны?

Думаю, внимание необходимо для того, чтобы произошло сосредоточение мыслей. Можно ли это разглядеть в приведенных примерах?

Обратить внимание на что-нибудь.

Выражение явно двойственное, как большинство высказываний, связанных с вниманием. Без некоего окружения, так сказать, среды, в которой оно было употреблено, его однозначно не понять. Простейший случай, когда мы обращаем внимание на что-то, действительно связан с вниманием.

Если ты идешь по улице и там происходит нечто неожиданное – драка, авария, и ты весь внимание, то это не «обратить внимание». Тут ты не только обращал внимание, ты не мог не обращать его, тебя, можно сказать, и не было, было только внимание. Это не ты обращал внимание, это внимание обращало себя с твоей помощью.

Другое дело, когда после разговора с кем-то тебе задают вопрос: а ты обратил внимание, что твой собеседник, к примеру, умолчал о чем-то? Вот тут ты понимаешь, что пропустил нечто важное, и начинаешь чувствовать вкус того, что значит обращать внимание.

Обращать внимание – действие, для которого необходим деятель. Это отнюдь не непроизвольное внимание, которое свершается как бы само по себе, захватывая тебя настолько, что тебе не нужно себя утруждать. Чтобы обращать внимание, нужна определенная культура, к примеру культура общения. Или работы над текстом. А суть этой культуры в наличии понимания.

Ты должен понимать, что´ происходит, чтобы суметь разглядеть скрытые двигатели события, которое являет себя перед твоими глазами. Несколько примеров.

Если ты смотришь футбол, то ты можешь просто болеть за своих. И страшно переживать или столь же страшно радоваться. Но когда ты будешь делиться своим возмущением с понимающим человеком, он вполне может тебе сказать: «А ты обратил внимание, что у них один защитник все время пасся за спиной нашего нападающего? Вот тебе и объяснение, почему наш не забивал. А сделал это их новый тренер, который верно понял, как вывести нашего из игры…».

Точно так же понимающий человек во время предвыборной компании может подсказать: «Обрати внимание, они в который раз пускают по телевидению этот ролик в обеденный перерыв. В итоге у их конкурентов на предприятиях упала производительность и не на что финансировать выборы…».

Сколь бы ходульны ни были мои примеры, они показывают главное: мы вместе видим одно и то же, но воспринимаем его по-разному: один – как действительность, другой – как явление.

В явлении всегда два слоя: один – это то, что снаружи, другой – нечто внутри, что являет себя таким образом.

Оба созерцателя, безусловно, имели внимание направленным на происходящее перед глазами. И видели они абсолютно одно и то же. Однако один заметил больше, чем другой. Откуда он это взял? Он не мог разглядеть в том, что происходило перед глазами, больше, чем там происходило. Иначе говоря, там, куда они оба глядели, просто не было больше того, что восприняли их органы восприятия.

В данном случае я исхожу из допущения, что оба смотрели с одинаковым вниманием. При этом кажется, что если бы внимание одного было чуть сильнее, он бы разглядел больше деталей. Например, он мог бы спросить: «А ты обратил внимание, что сегодня у полузащитника не было обручального кольца на пальце?»

Однако, похоже, этот пример обманывает.

Лишь по видимости кажется, что один заметил отсутствие кольца потому, что смотрел с большим вниманием. Заметить кольцо – то же самое, что заметить задумку тренера или хитрость избирательной компании. Вопрос не в силе внимания, вопрос лишь в его направленности. Чем человек живет, в чем разбирается, что имеет для него значение, то и определяет, на что оно будет направлено. Условно говоря, количество и качество замеченного зависит здесь не столько от силы внимания, сколько от культуры.

И вот вопрос: внимание вообще может быть разной силы?

Или же оно всегда просто есть, а то, что один замечает больше, чем другой, зависит вовсе не от силы внимания?

Поясню: вот сидят перед телевизором двое и смотрят футбол. Муж вдруг говорит жене: «Обратила внимание – их новый тренер приставил к нашему нападающему защитника? Понятно, почему он не забивает!» И чувствует, что жена его ничего не понимает в футболе!

А через некоторое время вдруг спрашивает она: «О, а ты обратил внимание, что сегодня у нашего нападающего нет обручального кольца? Вот он почему не забивает!» И чувствует, что муж ничего не понимает в жизни!

Внимание обоих было одинаково сильно, чтобы замечать тонкие детали. Но каждый смотрел на них сквозь особый инструмент, который доступен только ему. В самом обобщенном виде его можно назвать культурой. Но можно и смыслом жизни, что будет оправданным уточнением.

Исходя из смысла своей жизни мы выстраиваем свои целеустроения, определяем жизненные ценности, развиваем способности, накапливаем знания. Именно это сочетание целей, ценностей, умений, знаний и способностей и превращается в те инструменты, которые позволяют одному видеть закулисные махинации политиков, а другим – тайные знаки, которые один гость подает жене другого. А значит, позволяют обращать внимание на что-то, что скрыто за явленным наружу.

Это орудие позволяет прозревать сквозь внешние слои защиты, сквозь лопоть, как называли ее мазыки, и видеть то, что действительно движет людьми и что они пытаются скрыть. Где это орудие находится?

Безусловно, в сознании человека. Иначе говоря, там, где хранится Образ мира и образы тех миров-сообществ, в которых человек избрал утверждаться и завоевывать достойное место. Именно ради этого места он и развивает свои способности, учась видеть скрытое, не допускать ошибок и побеждать.

Можно ли это считать мыслями?

В широком смысле, особенно когда точные понятия не имеют значения и ты небрежен в высказываниях, наверное, да. Я не берусь сейчас говорить о том, что необходимо различать мысли и думы; одни – как орудия мышления, а другие – разума. Но я вынужден показать: когда языковед или психологи говорят про мысли, которые как-то для них связаны с вниманием, они говорят чрезвычайно общо. В эти их «мысли» может войти все, что угодно. Так сказать, мысль – это «все, что происходит в голове».

Иными словами, для языковеда и психолога все «мысли» в данных определениях есть одноуровневые предметы, вполне сопоставимые между собою. Вероятно, они различаются лишь по содержанию, то есть по тому, о чем они. Их можно всячески тасовать, как карты или фишки, к примеру сосредоточивая.

И там точно нет и намека на различение образа мира, в котором просто собраны все знания человека о мире, мировоззрения, которое заставляет человека стремиться к какому-то месту в обществе, устройства сообщества, которое играет в футбол, делает политику или крутит любовь с чужими женами или мужьями. Там нет образов себя, образов вещей и образов действий.

Там всё, что есть, – мысли, и этого достаточно.

ТАМ не всё мысли. Что-то вообще думы, что-то – рассуждения. А что-то и мысли в том значении, в каком мазыки под мыслями понимали устоявшиеся образцы для поведения. Но пока мы все называем мыслями, то, что их можно сосредоточивать, воспринимается как само собой разумеющееся.

Но стоит нам войти в рассмотрение того, из чего же в действительности состоит сознание, как выявляется вся поверхностность такого подхода: как сосредоточить в некую единую точку образ мира, мечту из детства, главную ценность своего мировоззрения, и то, что дождь мешает бегать по траве? Особенно, если расстроен из-за того, что жена ушла к другому?

Если мы действительно хотим понять внимание, обобщенные и приблизительные объяснения не пройдут. Они даже не должны быть точными. Объяснения должны просто исходить из описания того, что действительно происходит в сознании. И даже застоявшаяся кафедральная лень не оправдает психолога, который предпочел сократить свое сочинение, исключив из него лишние описания работы того устройства, которое он так ловко выкинул из рассмотрения, назвав мыслями.

Глава 9. Сосредоточение на мысли

Если языковед или психолог определяет внимание как сосредоточение мысли или мыслей, то такому определению доверять нельзя. И не потому, что оно однозначно неверно. Я даже не могу судить, неверно ли оно. Возможно, где-то глубоко за слоями смыслов, которые вкладываются в понятия «внимание» и «мысль», вдруг обнаружится, что это определение имеет под собой какую-то действительность.

Но это в предполагаемой глубине, до которой еще идти и идти. А пока это определение говорит лишь о том, что ученый просто поленился и ограничился небрежным и поверхностным определением, в котором неясны все его составляющие. Тем не менее уже сейчас видна разница между определением Ожегова и определением Платонова и Голубева:

«Внимание – это такая организация психической деятельности, при которой определенные восприятия, представления, мысли или чувства сознаются отчетливее других, отходящих на второй план…» (Платонов. С.101).

Вот это совсем другое дело! После невнятного сосредоточения мыслей сосредоточение на мысли – качественный шаг к пониманию. Вот только беда, Платонов и Голубев вообще не говорят о сосредоточении; они, видимо, почуяли, что это коварное понятие, и заменили его на вполне научную и неуязвимую «организацию психической деятельности». Я бы даже сказал, непробиваемую!

Вот я пытаюсь понять, что это такое, и чувствую, что все мое внимание направлено на организацию психической деятельности, благодаря которой мысли мои о ней осознаются отчетливее… Мысли осознаются. И правда, осознаются. Да. Мысли осознаются… Да. Яснее осознаются.

А где организация?! Почему я не чувствую никакого ее присутствия? Что это за тайное правительство России, которое ежесекундно организует психическую деятельность наших граждан, само оставаясь в тени?! Или в глубоком подполье?!

Почему, прекрасно видя разницу между теми «мыслями», которые мною осознаются, и теми, которые не осознаются, я совсем не могу нащупать организацию моей психической деятельности? Думаю, только потому, что не понимаю, о чем идет речь. И, боюсь, сами психологи тоже. Зато они прекрасно понимали, что таким способом уведут внимание читателей от собственно внимания.

Прочитав, что внимание есть организация психической деятельности, любой профан поймет, что дальше не его ума дело, и отстанет со своими дурацкими вопросами. Да и не профан, если вглядится в это определение, почувствует, что оно построено так, что внимание переводится на вторую часть высказывания, на ясность осознавания.

Психическая организация – просто темное место, что-то вроде заплаты над неведомым или таблички с надписью: в эту дверь не входить, за ней еще не построено здание. Иными словами, эта часть действительности еще не описана наукой.

Конечно, я сунусь в эту дверь, но чуть позже, когда у меня будет хоть какая-то ясность с искомым понятием внимания. Поэтому я пока оставлю психологов в их странном покое и вернусь к языковедам. Мною еще недоразобраны примеры из Ожегова:

«Отнестись со вниманием. Привлечь чье-нибудь внимание. Принять во внимание. Уделить внимание кому-нибудь. В центре внимания. Оставить без внимания. Вниманию зрителей! (то есть зрители, обратите внимание)».

Отнестись со вниманием. Уф, как непросто! Точнее, так просто, что даже и сказать-то нечего! Мысль, как шарик для пинг-понга, ударяется о подобное высказывание и отлетает, бессильная. Потому и не рождается глубоких определений внимания у языковедов и психологов.

И все же!

Если вспомнить исходное определение, то внимание – это сосредоточение мыслей или зрения, слуха на чем-нибудь. И что же в данном случае сосредоточивается на чем-нибудь?

Вообще-то, отнестись со вниманием можно либо к человеку, либо к сложной задаче, но, кажется, тоже связанной с людьми. Если задача будет без людей, например, минное поле или опасная дорога, то напутствуют словами «будь внимателен!». Почему? Потому что там опасно!

Отнестись со вниманием не относится к опасности. Точнее, не относится к опасности телу. Хотя возможна опасность для твоего общественного положения. Допустим, врача просят отнестись со вниманием к какому-то пациенту. Почему? Он ведь и так должен относиться ко всем пациентам со вниманием. Потому что этот пациент особенный. Он как-то важен для того, кто просит.

Кто может просить? Либо начальство, либо кто-то со стороны пациента. И если вслушаться в высказывание, за этой просьбой всегда стоит какая-то угроза. Не очень явная и не очень страшная. Главврач не будет «заказывать» хирурга, который не выполнил его просьбу. Но он ухудшит к нему свое отношение.

Родственники, вероятно, тоже не будут его бить. Но скандал устроить могут. И тогда главврач снова ухудшит свое отношение. И даже подать в суд. Тут уж все очевидно. Впрочем, со стороны пациента могут быть возможности и покруче. И если просят не родственники, то небрежность может кончиться весьма плачевно.

Очевидно, что внимание является важнейшим средством не просто выживания, но и противодействия опасностям. И прямым, то есть опасностям для тела, и косвенным, то есть опасностям для личности как для своеобразного второго тела, в котором мы живем в мире-обществе.

Но что же такое внимание в таком случае? Есть ли оно сосредоточение мыслей или зрения, слуха?

Если вдуматься, то, как только мы начинаем видеть внимание как орудие противодействия опасностям, все перечисленные части определения уместны в каком-то смысле. Иными словами, сколь бы слабы ни были определения, создаваемые учеными, за ними стоит их вполне бытовое понятие о внимании, и им неоткуда извлекать знания о том, что же оно такое.

В силу этого все определения внимания содержат в себе какие-то черты этого явления. Иначе говоря, они так или иначе верны. Но вот так или иначе – еще надо суметь рассмотреть.

Так что же верно в этом определении, если мы понимаем, что внимание включилось, как только в пространстве запахло опасностью?

Определенно, человек, и даже любое живое существо, сразу же включил зрение и слух, а точнее, все органы восприятия, которые позволят ему выжить. Но вот беда, они никогда не выключаются. Даже во сне! И во сне все органы восприятия работают, только направлены в иное пространство.

И поэтому, когда человеку говорят: проснись, опасность! – ему говорят о том, в какое пространство или в какой мир надо направить восприятие. Вот и врача, которого просят отнестись со вниманием к пациенту, предупреждают, из какого мира к нему придет опасность. А придет она к нему из той двери, которой является пациент.

И что должен делать врач? А что-то совсем странное, если понять, что у него всего одна задача – держать эту дверь закрытой. Когда это понимаешь, все его хирургические или какие-то иные действия превращаются в весьма странный и, вероятно, магический танец, которым он изгоняет опасность из своего мира.

Причем, изгоняет он вполне мистическую опасность, так сказать, Опасность как таковую. А вот явит она себя, если не запечатать свой мир, во вполне привычном и понятном виде, скажем, пары бритых братков.

И опять попытка вглядеться во внимание приводит к потрясающей глубине этого понятия, по крайней мере, в русском языке. В предыдущих главах стало очевидно, что внимание позволяет прозревать сквозь все слои культуры, заглядывая в то, что правит нашими жизнями. Сейчас видно, что оно осмыслялось народов в глубокой древности, когда миром правила первобытная магия, имевшая задачей оберечь мир и жизнь.

Тот самый странный набор телодвижений, который можно назвать магическим танцем, мы исполняем постоянно. И суть его, как это называется в науке, апотропейная, то есть обережная, по-русски.

Но пока это все относится к органам восприятия, все очевидно. А что с сосредоточением мыслей при появлении опасности?

Похоже, никакого сосредоточения нет вообще. А есть переход с разных мыслей на одну определенную. И мысль эта в действительности вовсе не о пациенте или просителе, к которому попросили отнестись со вниманием.

Она о целеустроении. Она меняет мое целеустроение, делая из этого случая задачу, которую надо решить, чтобы жизнь осталась хорошей или даже стала лучше.

Я ставлю себе это целью или не ставлю. И если ставлю, то я «отнесусь к человеку со вниманием». А не поставлю – отнесусь к нему как ко всем. И буду наказан.

Если задача поставлена, она сама подберет все необходимые действия и слова. А значит, и мысли. И никакого сосредоточения! Совсем!

Есть задача, и она требует не сосредоточивать какие-то обильные мысли. Более того, это на войне, чем больше войско сосредоточишь на каком-то участке фронта, тем легче будет победить. В деле как раз наоборот, чем больше их согнать к этой точке, тем сильнее они помешают.

Если появилась опасность и ты принял для себя это как цель, то разум создаст задачу и подберет именно те «мысли», которые ее решат. Их будет и не много и не мало. А ровно столько, сколько нужно для решения. И они не будут ни сосредоточены, ни рассредоточены. Они будут именно теми, которые нужны.

Очевидно, что «сосредоточение» в данном случае показалось языковеду наиболее подходящим словом, чтобы обозначить то, что при направленности внимания на что-то из числа заполняющих сознание мыслей отбрасываются все лишние и оставляются только необходимые.

Однако если мы вглядимся, то делает это разум, определяя задачу. А вовсе не внимание!

Внимание лишь дает толчок для деятельности разума. Однако и это не так просто. А как внимание поняло, что я столкнулся с опасностью? Ведь ее надо было распознать! И распознать в данном случае как культурное явление, как нечто, что может распознать только тот, кто хорошо знает устройство общества.

Значит, сначала включился разум, распознал опасность и тут же направил на нее внимание? А внимание заставило его выполнить все необходимые действия, не упустив ничего важного для выживания?

Между разумом и вниманием определенно есть какая-то плотная связь, но пока она мне не по зубам.