Текст книги "Теории внимания"

Глава 4. Английская философия. Милль

Занимались ли философы вниманием? В 1995 году авторы основной русской книги, посвященной вниманию, Ю.Дормашов и В.Романов писали со ссылкой на иностранные источники:

«Историки психологии считают, что задача описания явлений внимания к концу 17 века была решена в основном, а в 18 столетии детально и полностью. При этом они ссылаются на философские труды Августина, Фомы Аквинского, Ш. Бонне, Х. Вольфа, Р. Декарта, И. Канта, Г. Лейбница, Н. Мальбранша, Э. Платнера и других философов, врачей и натуралистов» (Дормашов, с.11).

В действительности, как покажут эти авторы далее, воз и ныне там, а внимание остается проблемой, и это очевидно, исходя из того, что сами они больше этих философов не поминают. Лишь изредка приводят любопытные цитатки. Скажу от себя: может быть, иностранные историки психологии и историю знают лучше, и внимание понимают глубже, но если в работах Декарта или Лейбница нет прямого упоминания внимания, то выискать у него внимание можно только в том случае, если ты «так его понимаешь»!

Иными словами, для того чтобы обнаружить внимание у философа, который не поминает внимание, нужно искать не по имени, а по понятию. Что значит, это понятие должно быть у тебя самого. И до того, как ты взялся за чтение философа! Чтобы было чем узнавать в его текстах, что речь идет именно о внимании. И что самое удивительное, твое понятие должно совпасть с понятием того, кого ты читаешь. Иначе ты припишешь свое понятие чему угодно!

Но и это не все сложности: твое исходное понятие внимания должно быть столь хорошо, чтобы безошибочно включать в себя понятия о внимании столь разных мыслителей, как Августин, Фома, Декарт, Лейбниц и Кант! А уж эти парни очень старались не быть похожими ни на кого другого!

К тому же, к примеру, Декарт или Лейбниц время от времени используют слово «внимание» в совершенно бытовом смысле, что значит, что в тех местах, где какие-то сообразительные мальчики усмотрели у них теорию внимания, философы используют совсем иное понятие, которое, к тому же сами вниманием не называют! В таком случае необходимо хотя бы указать те места, которые, на твой взгляд, относятся к вниманию.

Потрясающая глубина владения предметом выказана тем, кто написал эту победную реляцию об изучении внимания! И понятно, почему сами Дормашев и Романов избегают ссылаться на философов: чтобы позволить себе такое, необходимо сначала вывести понятие внимания, а потом применить его при чтении работ тех предшественников, которые внимание напрямую не поминают.

Тем не менее они привели список тех философов, кто исторически может считаться предшественниками современной науки о внимании. Т. Соловьев в 1901 году приводит другой список:

«Главными представителями психологической феноменальной теории внимания являются Кант, Гербарт, Джемс Милль и Карпентер» (Соловьев, с.13).

При этом в обоих списках почему-то опущен Локк, как если бы он ничего не говорил о внимании. Поэтому я выберу для рассказа о философии тех, в ком я точно уверен, и пойду от современности в глубь истории.

Итак, Милль, Кант, Локк. А затем Плотин и античная философия. Очевидно, что я многих пропущу, но в данном случае я и не ставлю перед собой задачу создать полный очерк истории философии внимания. Я лишь хочу показать, что она была и возможна.

Джеймс Милль (1773–1836), английский мыслитель, более известный тем, что был отцом и воспитателем Джона Стюарта Милля. Продолжатель Дэвида Юма. Оказал огромное влияние на всю английскую ассоциативную психологию, в частности на Александра Бэна, немало писавшего о внимании в рамках ассоциативной психологии. Поэтому можно считать, что в его лице европейская философия внимания переходит в психологию.

Сам он, однако, если верить первой строке его книги, нисколько не сомневался, что занимается, как и его учитель Юм, «философским исследованием человеческого ума», что вполне укладывалось в русло того философствования, что было задано Локковским «Опытом о человеческом разумении».

На русский, кажется, не переводился. Поэтому тот труд, в котором было заложено понятие внимания, легшее в основу ассоционизма, «Analysis of the phenomena of the human mind» («Анализ феномена человеческого ума»), написанный в 1829 году, я буду переводить как можно полней. В моем распоряжении издание 1869 года.

Милль пишет о внимании во втором томе, в главе XXIV, посвященной воле. Именно такое понимание внимания как волевого процесса и сохранится в английской психологии в будущем, а через нее войдет в мировую культуру.

Прежде всего, надо оговорить несколько терминов, которые использует Милль. Само понятие mind, которое я перевожу как «ум», настолько неопределенно в психологии, что и одно оно может свести с ума. Милль начинает разговор о внимании с такого высказывания:

«Другой процесс, сквозь который ум предположительно может оказывать влияние на свои цепи, это Внимание» (Милль, т. 2, с. 362).

Эти странные «цепи ума», в действительности, пример вольного обращения с терминами. Чтобы его понять, стоит прочитать самое начало второго тома, где Милль делает краткое обобщение того, что говорилось в первом:

«Мы видели, что в том, что мы называем миром ума (mental world), Сознанием, имеются три великих класса феноменов, наиболее знакомые из всех фактов, с которыми мы познакомились, – ощущения, идеи и цепи идей (train of ideas)» (там же, с.1).

Цепи ума – это и есть цепи идей, или идеи, сцепленные в жесткие связки, являющиеся сутью ассоциаций. Таким образом, ум приравнивается Миллем и к сознанию, и к «ментальному миру», то есть к содержанию того же самого сознания, как бы назвал это я. Очевидно, что такое использование понятия «ум» возможно, но как весьма приблизительное и необходимое для того, чтобы однажды быть уточненным.

Но надо полагать, Милль просто заимствует его у Юма, Рида, Беркли и Локка как некую культуру, сложившуюся к началу девятнадцатого века.

Соответственно, там же, у Локка, заимствованы им и понятия «ощущение» и «идея». Во всяком случае, вся книга начинается с главы, посвященной ощущению (Sensation), которой предпослана в виде эпиграфа довольно большая выдержка из «Опыта о человеческом разумении» Локка, а именно, кусок из параграфа 2, посвященного цели сочинения. Как это место звучит в нашем академическом переводе А. Савина:

«Так как моей целью является исследование происхождения, достоверности и объема человеческого познания вместе с основаниями и степенями веры, мнений и согласия, то я не буду теперь заниматься физическим изучением души. Я не буду вдаваться в исследования о том, в чем ее сущность, вследствие каких движений души и перемен в нашем теле мы получаем любые ощущения через свои органы чувств или идеи в своем разуме, зависят ли при своем образовании некоторые или все эти идеи от материи или не зависят» (Локк, 1,1,2).

Те наши философы, которые изучали Локка по этому переводу, вряд ли бы узнали используемые им понятия, доведись им заглянуть в оригинал. Дело в том, что Локк не говорит о душе, уверенно используя понятие «ум». И это еще одно подтверждение того, насколько непросты те «простые» понятия, которыми пользуется Милль:

«I shall not at present meddle with physical consideration of the mind, or trouble myself to examine wherein its essence…» (Locke, 1,1,2).

Я понимаю, что в нашей философии сложилась традиция перевода определенных иностранных понятий так, как это наиболее удобно для понимания. Но сложилась она в девятнадцатом веке и, думается мне, изрядно устарела. И не потому, что современный философ уже не верит в душу, с которой распрощался вместе с психологией, когда та выделялась в самостоятельную науку. А потому, что большинство психологических понятий девятнадцатого века исходно были неточны и очень плохо описывали действительность внутреннего мира человека.

Однако, как бы там ни было, именно в этих строках Локк, как вы видели, использует понятия Ум, Ощущение, и Идеи. В переводе Савина это звучит так: «…вследствие каких движений души и перемен в нашем теле мы получаем любые ощущения через свои органы чувств или идеи в своем разуме».

Напомню, что словом «разум» в данном случае переведено английское understanding – «понимание», которое, кстати, стоит и в названии локковского «Опыта о человеческом понимании». Не буду оспаривать перевод Савина – думаю, он вполне уместен. Но поскольку мне нужно разобраться с очень узкими понятиями Милля, я вынужден использовать именно те понятия, которые их порождают.

Поэтому дословный перевод приведенной выдержки: «…благодаря каким движениям наших духов или изменениями наших тел мы приходим к тому, чтобы иметь любые Ощущения через наши органы или любые Идеи в нашем понимании».

Я даже не попытаюсь сейчас вдаваться в то, что Локк понимал под «ду´хами» (mind spirits). Скажу только, что его Опыт предоставляет немало оснований считать, что для него это было вполне действенное понятие, каким-то образом связанное с существованием врожденных идей или с их отсутствием.

Пока мне достаточно того, что Савину, безусловно, было проще совместить английский «ум» с английскими же «ду´хами» в одном русском слове «душа».

Что же касается Милля, то он начинает разговор об ощущениях прямо с цитаты из Локка и заявляет, что Ощущения – это определенный класс чувств (feelings), что и позволяет их отличать от других состояний ума.

«Что мы обычно подразумеваем, когда используем термины Ощущение или феномен Ощущения, это чувства, которые мы имеем через пять органов чувств (senses) – обоняние, вкус, слух, осязание и зрение. Это чувства из которых мы производим наши понятия о том, что мы называем внеш ним миром» (Милль, т.1., с.3).

Милль отчетливо разделяет чувства и органы чувств, тем самым давая понять, что ощущения – это некая следующая ступень за работой органов чувств, которые доставляют материал восприятия. Или же следующая среда, где из этого материала, то есть из впечатлений, если говорить своим языком, рождается нечто большее, и, самое главное, доступное обработке ума или разума, творящих понятия.

Тем не менее ощущения для него чрезвычайно жестко связаны с тем, что воспринимается с их помощью. Поэтому глава, посвященная определению Идей начинается им с утверждения, что «ощущения, которые мы имеем через посредство органов восприятия, существуют, только пока присутствует объект, вызвавший их, и исчезают с его отсутствием» (там же, с. 51).

Однако «что-то остается».

«…я называю это копией, образом (image) ощущения, иногда представлением или следом ощущения.

Другое имя, которым мы обозначаем этот след, эту копию ощущения, которые остаются после того, как ощущение исчезает, это Идея» (там же, с. 52).

Думаю, Милль смог сделать себя достаточно ясным с исходными понятиями, чтобы можно было приступить к его теории внимания.

Глава 5. Внимание и ощущение – одно

Милль, как я уже говорил, рассматривает внимание как одно из проявлений воли. Сам по себе этот предмет кажется мне искусственно переусложненным в нашей психологии. Дело в том, что английское will в действительности означает Желание. И поэтому Милль очень естественно переходит к разговору о внимании, разобрав Desire, то есть страстное желание. И никакой воли в привычном нам смысле.

Я пока не углублялся в психологическое понятие воли, и потому не могу высказать свое мнение доказательно. И все же мне кажется, что «воля» наших психологов – весьма искусственное образование, не имеющее под собой действительного предмета. Ее творение было тем самым гипостазированием, против которого предупреждают сами ученые. Родилась же она из христианских формул, вроде: на все воля божия!

Что означает это высказывание? Если идти к пониманию через культуру, то: мы все во власти бога. Или судьбы! А если через русский язык? То строго наоборот – бог дает нам полную свободу поступать, как мы хотим. Мы вольны, но и вся ответственность тоже наша. Бог ничего не запрещает, но и не берет ответственность на себя. Решай человек, думай, выбирай, ты волен, но ты предоставлен самому себе!

Языковое, то есть народное понимание противоположно религиозному и, кстати, гораздо глубже его. Однако наука почему-то избрала в данном случае идти вслед за религией. И поэтому, когда английская психология стала доступна русскому обществу – а это было в то время, когда психология еще существовала в рамках философии, а философию вели профессора духовных семинарий – закрепилось именно то понимание воли, которое мы и имеем сейчас, как некой силы, с помощью которой бог правит нами. И мы тоже можем править собой.

В итоге перевод английских философских и психологических работ, посвященных воле, ведется с определенными искажениями. И в данном случае я могу идти в соответствии с традицией нашего философского перевода и говорить о внимании в рамках «воли», а могу быть буквалистски точным и сказать: я не знаю, подразумевал ли Милль в этой главе волю в смысле нашей психологии, но выводит он эту тему из «желания»:

«Другой процесс, сквозь который ум предположительно может оказывать воздействия на свои цепи, это Внимание» (Милль. т.2. с.362).

Другой, как вы поняли, после «страстного желания». Далее он объясняет, почему включил внимание в раздел Will. Я буду оставлять это слово без перевода, оставляя на выбор читателя понимать его либо как «волю», либо как «желание»:

«Мы, похоже, имеем силу входить вниманием (the power of attending) или не входить в любой объект; что означает, что мы можем Will (we can will) внимать это, или не внимать» (там же).

Весьма неуклюжее построение получилось. Однако, если я переведу в соответствии с традицией, получится не менее неуклюже: мы можем волить внимание обращаться на объект, а можем и не волить. Вот если мы переводим: мы можем хотеть направить внимание, – то рождается предложение вполне естественного языка.

Но в сторону воление! Важно лишь одно: мы имеем возможность и способность направлять внимание по собственной воле, что в данном случае означает не силу принуждения, а право выбора, то есть свободу. Захочу и направлю! Что опять же переводит нас на поля желаний.

Далее Милль переходит к обоснованию того, что можно назвать пунктиком английской психологии девятнадцатого века, к ассоциациям:

«Обращением внимания на объект, мы даем ему возможность возбудить все идеи, с которыми он ассоциирован. Не обращая на него внимания, мы более или менее лишаем его такой возможности» (там же).

Поскольку теория ассоциаций не возбуждает во мне ассоциаций, я ее опущу и продолжу разговор только о внимании, насколько это, конечно, возможно при изучении работы ассоцианиста. Милль честно заявляет, что в теории внимания опирается на основания, заложенные предшественниками. Кем именно, он не указывает, хотя однозначно исходит из работ Юма и Локка. Впрочем, он наследник всей английской культуры, и не стоит списывать со счетов ни Рида, ни Гоббса, ни епископа Беркли.

Итак.

«На первый взгляд объекты внимания кажутся неопределенными. Однако прослеженные до своих источников, они оказываются всего двух видов. Мы обращаем внимание на Ощущения, мы обращаем внимание на Идеи, и больше нет никаких других объектов нашего внимания» (там же. С. 363).

Вот теперь, думаю, понятно, почему я посвятил предыдущую главу выведению этих двух понятий философии Милля. И это очень важно, потому что нам кажется, и это можно встретить в весьма ученых книгах о внимании, что мы можем направлять свое внимание на что-то весьма внешнее. Например, внимательно следить за секундной стрелкой. Или наблюдать за кошкой, которая внимательно следит за мышью…

Этот уровень соприкосновения с миром нам недоступен. И Беркли, и Милль тут правы. Мы даже не можем быть уверены, что мир вообще существует, мы можем на это только надеяться. А внимание работает с теми ощущениями, которые приходят не из внешнего мира, а из органов восприятия, отгораживающих нас от него. В силу этого закономерно рождается вывод: человек как тело – существо физического мира, но человек как таковой к нему не принадлежит.

Он может жить и там, где существуют идеи. И для того мира у него имеются особые органы, помимо органов восприятия. К примеру, то же самое внимание.

Милль далее напоминает, что для исследования необходимо удерживать в уме, что между ощущениями есть разница, они могут быть безразличными и приятными или болезненными, что он называет интересными ощущениями. То есть ощущениями, вызывающими интерес.

Мазыки, на чьи взгляды я опираюсь в рамках культурно-исторической психологии, имели сходные понятия, правда, не упоминавшие прямо внимание, но предполагавшие его. Разум, сталкиваясь с неведомым или, точнее, налетая на что-то новое, не просто изучает его. В интересах выживания он вынужден исходно применять некоторые предпочтительные действия.

Поэтому самое первое и обязательное действие разума при встрече с незнакомым, как я уже рассказывал, проверить и понять: это опасно или неопасно?! Если опасно, у него наготове образы соответствующего действия – бежать или сражаться. И поскольку он всегда начинает именно с этой проверки, мы еще живы.

Но если изучение показывает, что это неопасно, то, как считали мазыки, дальше разум определяет, съедобно это или несъедобно. Происходит это так быстро, что мы не в силах отследить, что делаем это умственное действие. Однако оно однозначно заметно у животных. И если нечто обнаруженное несъедобно, большинство животных теряет к нему всяческий интерес.

Но не человек. Человек исследует, не может ли это оказаться полезным. Животное и отличается от человека тем, что оно больше разбирается в съедобном, а человек – в полезном.

На мой взгляд, все эти действия разума соответствуют тому, что Милль называет Интересными ощущениями.

«Состояние ума под действием приятных или болезненных ощущений таково, что мы говорим: ощущение захватывает (engrosses) ум; но в действительности это означает не более, чем то, что это приятное или болезненное ощущение; и что такое ощущение это состояние ума (mind) сильно отличающееся от безразличных ощущений.

Фраза, захватывание ума (engrossing the mind), временами заменяется словом Внимание» (там же).

Захватывание или поглощение ума, как оно описано здесь Миллем, для меня больше относится к захватыванию сознания. И современная англоязычная психология довольно часто использует слово mind для обозначения именно сознания. Понимание ушло дальше, а язык сохранился, как он был заложен в основаниях философской антропологии, и явно требует уточнений. Тем более, что далее начинается самая суть миллевской теории внимания:

«Приятное и болезненное ощущение, как говорится, привлекает и закрепляет (fix) Внимание Ума. Но если человек постарается объяснить себе, что такое иметь болезненное ощущение и что такое обращать на него внимание, он обнаружит очень мало средств для их различения.

Иметь приятное или болезненное ощущение и внимать ему похоже не две вещи, но одна и та же вещь. Ощущение боли есть обращение на нее внимания, а обращение на нее внимания есть ощущение ее. Ощущение не одна вещь, а внимание другая; ощущение и внимание – одна и та же вещь» (там же. С. 364).

Это неудобное для перевода английское слово fix, to fix attention в действительности имело точное русское соответствие, которое не было принято в научный оборот и уже давно вытесняется и из бытового русского языка. Однако оно использовалось в чародействе, что прямо подводит нас к прикладной психологии. Это слово «улучить». Улучить внимание – все равно как улучить зверька в лучок – простейшую ловушку, вроде капкана. И уж если он туда улучен, он точно fixed, то есть зафиксирован, как сломанная рука в гипсе.

Русский язык имел много понятий, которые описывали внутреннюю действительность человека. Но он намеренно изгонялся из науки, поскольку выглядеть научно для русского философа можно было только на европейский лад. В итоге мы намеренно и искусственно лишили свою психологию точности, а с ней и силы, то есть действенности.

Но это не значит, что европейская психология намного сильней. У нее, как говорится, хватает своих тараканов, которых она тоже любовно хранит. Один из них – вот эта уверенность Милля в том, что ощущать боль и внимать ей – одно и то же. Просто вглядимся в его доказательства: «Ощущение боли есть обращение на нее внимания; а обращение на нее внимания есть ощущение ее».

Это чистой воды риторика. Причем, плохая. Один вопрос разрушает все построение: а можно ли обращать внимание на боль, если ее нет? Если нет исходного ощущения, то никакое внимание к боли этого ощущения не создаст. И даже больше: а возможно ли в таком случае вообще это самое внимание к боли? Могу ли я направить внимание хоть на что-то, если его нет?

Но я определенно могу вести поиск того, на что направить внимание. И даже буду ощущать, что все мое внимание наготове, чтобы броситься на то, что будет обнаружено. Это, возможно, далеко не полноценное доказательство существования внимания самого по себе, но это те ощущения, рожденные самонаблюдением, которые позволяют вести поиск доказательств. Или очевидности, которая отменит саму необходимость в доказательствах.

Итак, чрезвычайно соблазнительная возможность заявить: нет никакого внимания самого по себе, есть лишь ощущения, которые захватывают все сознание, поглощая его. Или же это всего лишь легкий путь, позволяющий закрыть вопрос? И жить дальше спокойно, почивая на лаврах.

Привела ли английская ассоциативная психология к простой и действенной прикладной работе? Нет. И даже более того: она – одно из самых непростых и трудно понятных детищ европейского ума. А чародеев, которые могли улучать внимание, англичане просто сожгли заранее, чтобы не мешали торжеству грядущей науки.

Нет человека, нет проблемы. А спорить с нашей правотой нельзя, потому что некому. Классический имперский подход, применяющийся и сейчас, и в истории. Тогда почему империи рушатся? И не рухнет ли однажды и та наука, которая стала теперь империей ума?…