Текст книги "Теории внимания"

Глава 6. Внимание Канта

Как я уже писал, «русский Дарвин» – Тимофей Петрович Соловьев, в своем труде «Внимание как органическая сила. Опыт биологической теории внимания», вышедшем в 1901 году уверенно писал:

«Главными представителями психологической феноменальной теории внимания являются: Кант, Гербарт, Джемс Милль…» (Соловьев. С.13).

Его уверенность покорила меня, и я проверил все доступные мне работы Канта. Как ни странно, но внимание не являлось предметом его исследований, и единственная работа, в которой он хоть как-то говорит о внимании, это та самая, на которую и ссылается Соловьев – «Антропология с прагматической точки зрения».

Кант выпустил эту работу как завершающий труд своей жизни. И. Ларионов в статье, посвященной «Антропологии» Канта, приводит его рассуждения:

«В письме профессору Штейдлину (1798) он говорит об этой работе как об уже почти завершенной и ретроспективно обрисовывает ее первоначальный замысел: „В соответствии с моим давно намеченным планом работы в области чистой философии мне предстояло решить три задачи: 1) Что я могу знать? (Метафизика). 2) Что мне надлежит делать? (Мораль). 3) На что я смею надеяться? (Религия); за этим должна была следовать четвертая задача: Что есть человек? (Антропология…)“».

Когда читаешь критику или просто статьи о Кантовой «Антропологии», невольно проникаешься величием замысла и ощущаешь потребность молчать рядом с титанами…

Но если честно, мое поверхностное знакомство с этой работой повергло меня в печаль, и оставило ощущение, что она написана моралистом эпохи Просвещения, что, кстати, соответствует действительности. Несмотря на то, что Кант говорит в этой книге о познании себя и о познании человека вообще, книга во многих своих частях просто неумная и почти во всем, что интересовало меня, поверхностная.

Очевидно, прозрения и глубины остались в той части, что сейчас не представляет для меня ценности.

Что же касается внимания, то Соловьев так пересказывает учение Канта:

«Так, по учению Канта, внимание есть особый род стремления нашего духа сознать свои представления. Это стремление двоякого рода. С одной стороны, оно есть внимание (attentio), с другой – отвлечение (abstractio).

Внимание противоположно рассеянности (distractio), которая есть отвлечение внимания от известных господствующих представлений через перенесение его на другие неоднородные представления. Но это отвлечение внимания неодинаково с отвлечением, как актом познавательной способности, которая представляет собой более высокую способность, чем внимание, и состоит в стремлении удержать в сознании представление от соединений с другими представлениями.

В частности, внимание есть особый акт духа, с одной стороны, усиливающий нужное представление, с другой, – подавляющий ненужные представления. Этот акт духа, собственно говоря, есть не что иное, как волевое сознание или апперципирование.

Он представляет собой притом целый сложный процесс сознания, постоянного воспроизведения и воспризнания представлений» (там же. С.14).

Как это ни странно, но Соловьев рассказал о внимании у Канта даже больше, чем сам Кант. Он как-то сумел придать тем обрывочным мыслям, что случайно родились у Канта, вид учения. А пересказал их так, что создается впечатление, что это лишь выборка из мыслей, настоящее же учение способно подарить знания и прозрения.

В действительности же Кант впервые говорит о внимании уже в третьем параграфе, после второго, который был посвящен эгоизму. Говорит он о нем прямо в первой строке третьего параграфа, при этом это высказывание никак не является продолжением или развитием мыслей предыдущего параграфа или примечания к нему:

«Стремление сознать свои представления выражается или во внимании (attentio), или в отвлечении от представления, которое я сознаю в настоящую минуту (abstractio)» (Кант. С.13).

И принимается вдохновенно рассуждать об отвлечении. И если вы вчитаетесь в цитату из Соловьева, то заметите, что Кант нигде не говорит о внимании, он лишь использует его, чтобы вести разговор о чем-то другом, чаще всего об его противоположности.

Параграф, начавшийся как разговор о внимании, тут же переходит сначала в разговор о способности отвлечения, которая «есть гораздо более высокая способность, чем способность внимания… и гораздо ценнее, чем способность внимания, поскольку дело касается представления внешних чувств» (там же). А затем и вообще скатывается в какой-то мещанский треп, который я осторожно называю морализаторством:

«Жених мог бы сделать хорошую партию, если бы он мог закрыть глаза на бородавку на лице или на гнилой зуб во рту своей невесты. Но наша способность внимания имеет ту странную и нелюбезную особенность, что она почти непроизвольно сосредоточивает почти всю свою силу на том, что у другого не в порядке.

Так уж она создана, что во все глаза смотрит на оторванную от сюртука пуговку, на дурной зуб или на обычную ошибку в речи собеседника, и таким путем приводит в смущение других, да и для себя портит свое впечатление.

Если главное хорошо, то не только справедливо, но и умно не обращать внимания на некоторые недочеты в других людях, даже в нашем собственном благополучии» (там же).

Действительно, если уметь одергивать внимание, то можно и хорошую партию составить…

Сколь это ни печально, но вся теория внимания, созданная Кантом, не идет дальше плоских поучений, которые, впрочем, кому-то могут составить благополучие. Курьеза ради приведу следующее высказывание, в котором непонятно только использование латинского перевода:

«Внимание (attentio) к себе самому, когда имеют дело с людьми, хотя и необходимо, но при общественных сношениях не должно быть заметным, ибо в противном случае оно ведет или к замешательству (неловкости в обществе) или к аффектации (натянутости). Противоположностью такому самочувствию в обществе является непринужденность (air degage)» (там же. С.14).

Слава Вольтера и Руссо, похоже, затмила великий разум. В итоге гора родила мышь…

Глава 7. Внимание Локка

Джон Локк (1632–1704), основатель английской эмпирической школы, в сущности, был отцом современной естественнонаучной психологии. К тому же он немало сделал и для педагогики. Поэтому ему необходимо посвятить две главы, в одной рассказав о его взглядах на внимание, а в другой – о прикладной психологии внимания Локка. Большая часть идей, которыми жила последующая английская философия, да и психология, встречаются уже у Локка.

Я не хочу вдаваться в его отношения к картезианству, особенно в его борьбу с врожденными идеями, в его политические взгляды и многое другое. Мне достаточно того, что он говорил о внимании. Основной труд, в котором Локк заложил основы философии внимания, – его главное произведение – «Опыт о человеческом разумении», как его перевели у нас. В действительности – «An essay concerning human understanding».

Разговор о внимании естественно рождается в десятой главе второй книги трактата, когда заходит рассуждение о том, как ум удерживает или сохраняет простые идеи, полученные от ощущения или размышления. В сущности, способов лишь два: либо созерцать идею, и тем не давать ей исчезнуть, либо запомнить ее и иметь возможность заново вызывать перед умственным взором.

Поскольку это явно полезно для жизни, встает вопрос, как закрепить идеи в нашем сознании?

«Внимание, повторение, удовольствие и страдание закрепляют идеи. Внимание и повторение много способствуют закреплению идей в памяти, но самое глубокое и прочное впечатление, естественно, производят с самого начала те идеи, которые сопровождаются удовольствием и страданием» (Локк, 2, 10, 3).

Если вдуматься, то Локк говорит здесь о произвольном и непроизвольном внимании. Страдание делает его непроизвольным, благодаря этому происходит глубокое запоминание воспринятого. Почему?

«Так как важнейшая задача чувств заключается в обращении нашего внимания на все вредное или полезное для тела, то… природою устроено мудро, что восприятие многих идей сопровождает страдание. Заменяя детям размышление и рассудительность и действуя у взрослых быстрее, чем размышление, страдание заставляет молодых и старых избегать объектов, вызывающих боль, с необходимой для самосохранения поспешностью…» (там же).

Вредное или полезное для тела, либо вызывающее боль, либо позволяющее ее избегать, это прямое обращение к самосохранению или выживанию. И если мы вспомним, что люди под гипнозом или под воздействием наркотиков не знают страха смерти, то тут Локк с очевидностью противоречит сам себе: все же врожденные идеи есть. Правда, их можно назвать инстинктами. Вот только что такое инстинкт, и почему его можно отменить внушением?

Тем не менее задача обеспечить выживание тела явно стоит перед разумом, и задача эта настолько важна, что любое обращение к ней переводит внимание в состояние непроизвольного. Это очевидность.

Как очевидностью является и то, что непроизвольное внимание чрезвычайно способствует учебе и усвоению всего нового. Неочевидно, но очень важно то, что из этого следует вывод: при любой учебе, даже при самообразовании, необходимо овладеть способами, какими можно перевести себя или другого в состояние непроизвольного внимания. И это настолько важно, что из этого искусства стоит сделать науку и разработать ее как можно глубже.

Однако усвоение нового не исчерпывает всех потребностей обретающего знания человека. Даже хорошо освоив нечто мы вполне способны забыть это со временем, причем настолько, что не можем восстановить и следа былых знаний. В чем дело?

«Идеи блекнут в памяти. Что касается различных степеней прочности, с которою идеи запечатлеваются в памяти, мы можем заметить, что одни идеи были вызваны в разуме объектом, действовавшим на наши чувства только раз, не больше; на другие, хотя они больше одного раза представлялись чувствам, все же обращалось мало внимания, потому что ум невнимательный, как у детей, или занятый другим делом, как у взрослых, направляющих свое внимание только на что-то одно, неглубоко воспринимает в себя отпечаток…» (там же, 2, 10, 4).

Как бороться с этой слабостью?

Локк говорит, что постоянное повторение идей позволяет не терять их. Его «идеи» – это, конечно, образы, если говорить по-русски. Но что такое их «постоянное повторение»? Локк говорит об освежении «идей» постоянным возращением обстоятельств, которые их вызывают. Это очевидность, но не имеет никакого отношения к работе над собой.

Что в действительности является сутью «постоянного повторения» идей? Не встреча с этими предметами в жизни и даже не вызывание их в памяти, а повторное обращение внимания на сами образы. Даже если время от времени наизусть повторять какой-то стих, однажды он забудется. Лишь повторение его со вниманием действительно освежит образ.

Именно из разговора об идеях или образах Локк постепенно и выводит свое понятие внимания. Для этого он создает классификацию действий с образами, которую, несмотря на объемность, я приведу целиком. Внимание оказывается одним из видов таких действий:

«Так восприятие, фактически сопутствующее всякому воздействию, произведенному на тело внешним объектом, связанное с этим воздействием и отличное от всех других модификаций мышления, доставляет уму отличную от других идею, которую мы называем ощущением и которая, так сказать, есть фактическое вхождение идеи в разумение через чувства.

Та же самая идея, когда она вновь приходит без воздействия того же объекта на внешний орган чувств, есть воспоминание; если ум ищет ее, с трудом и усилиями находит и она вновь открывается его взору, это есть припоминание.

Если идею долгое время внимательно рассматривают в уме, это есть созерцание

Когда идеи всплывают и текут в нашем уме, а разум их не рассматривает или не обращает на них внимания, бывает то, что французы называют reverie (мечтательность – АШ)…

Когда наблюдают и, так сказать, отмечают в памяти те идеи, которые появляются сами…, это есть внимание» (там же, 2,19,1).

Это совершенно неудовлетворительное определение, очевидно, не устроило и самого Локка. Внимание, может быть, и можно посчитать видом наблюдения, хотя это и весьма сомнительно, но уж точно никак нельзя привязать к способности отмечать нечто в памяти. Да и наблюдение может идти со вниманием или без него.

Поэтому в следующих параграфах Локк возвращается к этому предмету и, в сущности, дает иное определение внимания, вытекающее из более глубокого понятия об уме, что бы он и его переводчик ни понимали под умом.

«Различные степени внимания со стороны ума при мышлении… Каждому из собственного опыта известно, что в уме бодрствующего человека всегда есть те или иные идеи, хотя ум и занимается ими с различной степенью внимания.

Иногда ум с такой сосредоточенностью останавливается на созерцании некоторых объектов, что подходит к их идеям со всех сторон, замечает их отношения и условия, осматривает каждую их сторону так тщательно и с таким напряжением, что исключает все другие мысли и не обращает внимания на обычные, производимые в это время на чувства впечатления, которые в другое время вызывали бы очень заметные восприятия.

В другое время ум просто наблюдает вереницу идей, следующих в нем друг за другом, не направляя и не выделяя ни одной из них.

Иногда же он позволяет им проходить почти совершенно незамеченными, точно бледным теням, не производящим никакого впечатления» (там же, 2,19,3).

В сущности, это еще одна классификация состояний внимания, хотя поданная как классификация состояний ума. Локк явно не дал себе труда определить, чем, к примеру, ум отличается от разума. И чем разум – от сознания. Я не хочу подробно вдаваться в этот предмет, поскольку работаю с переводом его «Опыта», а не с оригиналом, а в мои цели не входит в данном случае подробное изучение его понимания ума и разума.

Однако образы не есть содержание ума. Они – содержание сознания. И работает с ними все же разум, а не ум, хотя современная психология, кажется, не видит разницу между этими двумя явлениями. Тем не менее, даже если строго исходить из того текста, который создан переводчиком, очевидно, что внимание может пониматься как степень напряжения ума (или разума), созерцающего образы сознания.

Именно эта «степень напряжения» и оказывается для Локка «степенью внимания»:

«Следовательно, вероятно, что мышление есть действие, а не сущность души. Это различие между напряжением и расслаблением ума при мышлении в диапазоне великого множества различных степеней – от серьезного изучения до полного невнимания, я думаю, каждый испытал на себе» (там же, 2,19,4).

Можем ли мы в данном высказывании приравнять «мышление» к «уму»? Кажется, нет. «Напряжение и расслабление ума» противоречит такому пониманию. Но тогда все высказывание приходит в противоречие с тем, что мышление есть действие души. Ведь оно – действие ума. Что же такое ум в таком случае? Некий орган души? Тот орган, которым душа совершает действие мышления или, что было бы точнее, думания?

Допустим. Пусть будет так.

Но что тогда есть внимание? Напряжение ума при созерцании идей? Или же некое напряжение души, раз ум лишь ее орган?

Глава 8. Практика внимания

Непроизвольное внимание обеспечивает выживание человека. Однако непроизвольное внимание не в моих силах. Оно рождается само, когда окружающий мир начинает угрожать моему выживанию. Единственное, что я могу, это разработать какие-то приемы, которые будут удерживать в определенных случаях воспоминание об опасности или о чем-то очень важном для моего выживания, тем самым поддерживая внимание.

Что определенно находится в моей власти, это внимание произвольное. Человек может и обязан обучиться управлению им. Локк посвящает произвольному вниманию второй параграф тринадцатой главы четвертой книги своего «Опыта». Глава эта вся о познании, в частности как раз о произвольном познании, поскольку познание, как и внимание, может идти и помимо моей воли, как условие выживания. В этом они и сходны, и, надо принять, связаны, как две стороны одной медали или одного орудия выживания.

Поэтому сначала несколько слов о познании:

«Наше познание отчасти необходимо, отчасти произвольно. Наше познание имеет большое сходство с нашим зрением, в частности и в том, что оно ни всецело необходимо, ни всецело произвольно…

Если у людей есть чувства, они не могут не воспринимать через них некоторые идеи; если у людей есть память, они не могут не удерживать некоторых идей; если у людей есть различающая способность, то они не могут не воспринимать соответствия или несоответствия некоторых идей друг другу точно так же, как человек имеющий глаза и открывший их днем, не может не видеть некоторых предметов и не замечать разницу между ними» (Локк. 4, 13, 1).

Я бы заменил слово «необходимо» на «неизбежно». Наше познание неизбежно. Ты открыл глаза – ты видишь – познание пошло. Однако в одних случаях оно идет хорошо, в других – плохо, у одних людей познание ведет к обретению знаний и ума, у других – топчется на месте, как если бы они до старости оставались недоразвитыми детьми. В чем разница? Что определяет качество нашего познания?

«Внимание произвольно, но мы познаем вещи, как они есть, а не как нам угодно. Во власти человека еще и другое. Обращая свой взгляд на какой-нибудь предмет, он может решить, будет ли он рассматривать его пытливо и стараться с напряженным вниманием точно подметить все, что в нем видно.

Но то, что он видит, он не может видеть иначе, чем он видит. И он не волен видеть черным то, что является желтым…» (там же. 4, 13, 2).

Локк показывает зависимость и ограниченность внимания. Внимание явно служебно. От него зависит качество познания, но не само познание. Напряжение внимания, о котором он говорит в этой главе, чрезвычайно напоминает «напряжение ума», использованное им во второй книге. Вероятно, это одно и то же, а значит, Локк просто не смог определиться с понятием ума. Этот предмет остается открытым для будущих исследователей.

Но зато он очень точно выводит взаимозависимость внимания и ума как познающей способности. И это останется:

«Произвольно в нашем познании лишь применение наших способностей к вещам того или иного рода или воздержание от познания вещей, а также большая или меньшая тщательность их рассмотрения. Но когда наши способности применяются, то наша воля не имеет силы направить познание нашего ума на тот или иной путь: оно определяется исключительно самими предметами в той мере, в какой они ясно обнаруживаются…

Ибо то, что человек видит, он не может не видеть, а о том, что он воспринимает, он не может не знать, что воспринимает» (там же. 4, 13, 2).

В нашей воле лишь усилить напряжение познания или ослабить его. И делается это с помощью напряжения произвольного внимания. А вот оно точно в нашей власти. И отсюда рождается возможность упражнения внимания, которое Локк относит к духовным.

Понятие духовных упражнений чрезвычайно важно для философии и прямо связывает философию Нового времени с христианской философией и философией античности. Однако оно и непросто, что видно на примере Локка.

Он не смог вместить его в свой «Опыт», хотя и задумал как дополнительную главу к четвертой книге под названием «Об управлении разумом». Локк долго писал это сочинение и даже жаловался в письмах, что оно раскрывается все шире и ужасает его своей огромностью. Издано это неоконченное произведение было уже после смерти Локка. Тем не менее это Духовное завещание великого мыслителя, которое является самым ценным в его творчестве.

«Практика. Хотя духовные способности совершенствуются упражнением, однако их не следует доводить до напряжения, превышающего их силу…

Душа, занятая работой, которая ей не по силам, часто надрывается подобно телу, напрягающемуся при поднятии слишком тяжелого груза, и навсегда приобретает неохоту или отвращение ко всякому сильному напряжению…

К трудным и замысловатым разделам знания, которые являются испытанием для силы мысли и для способности души к полному напряжению, следует подводить разум постепенно и незаметно» (Локк. «Об управлении…». С. 28).

Вот исходные условия и постановка задачи: душу надо упражнять, совершенствуя духовные способности путем постепенного увеличения напряжения ее сил.

Это водораздел. Это Рубикон, до которого был один мир, после которого начинается другой. До этой черты мы находились в области теоретической философии, в мире спекуляций, часто пустых и почти всегда безответственных, где каждый мог говорить все, что ему вдумается. За чертой мы вступаем в мир прикладной философии, и тут философ отвечает за каждое свое слово, потому что за неточность и произвольность он будет наказан!

Духовные упражнения, как и воспитание детей, без наказаний или хотя бы без удержания в памяти их возможности не идут! И не потому, что так легче воспитывать других или себя. А потому, что так устроен мир. Это он наказывает за глупость, поверхностность и пустословие. Локк потому и не смог дописать это сочинение, что слишком много сказал резких и пустых слов только ради спора, а не ради постижения истины. Его «Исповедь» была его собственным наказанием!

И вот что удивительно. В мире безответственного философствования, в мире чистой теории, внимание не нужно, оно презирается и подвергается гонениям. Но стоило только мыслителю перейти за черту Духовных упражнений, и Золушка превратилась в принцессу! Если только не в Богиню…

«Когда ум постепенно и незаметно приучит себя к вниманию и упорному мышлению, он способен будет бороться с трудностями и преодолевать их без вреда для себя…» (там же).

Иными словами, нельзя бросаться в духовные упражнения очертя голову: душа может надорваться, как и тело. В этом они очень похожи – душа и тело, настолько похожи, что создается впечатление, что душа тоже телесна, хотя и на тонком уровне. Но этот разговор преждевременен.

Зато определенно: чтобы не надорваться, необходимо приучить ум к вниманию и упорному мышлению. Упорное мышление – это самая способность удерживать один и тот же предмет рассмотрения. Внимание – это сила напряжения познающей способности, если Локк прав в своем определении внимания.

Локк расписывает подробней, что такое упорное мышление, называя его утомительным занятием:

«…мысленно поворачивать вещи так и этак, ставить их в самые разные положения, чтобы обнаружить их более скрытые и более ценные тайны» (там же).

Но гораздо важней, что он пишет о внимании, которому посвящает 30-й параграф, названный «Блуждание». Здесь подробнейше расписано одно из Духовных упражнений, созданных Локком, которое я постараюсь пересказать как можно подробнее.

«О том, что в нашем уме осуществляется непрерывная смена и идет непрерывный поток идей, я уже сказал… Этому обстоятельству, я полагаю, мы должны уделить известное внимание при руководстве нашим разумом.

Я считаю очень полезным, если мы сможем путем практики приобрести такую власть над нашим умом, чтобы управлять этим потоком идей, с тем, чтобы, поскольку в наши мысли будут постоянно вторгаться новые идеи, непрерывно сменяя друг друга, мы могли по своему выбору направлять их так, чтобы под рассмотрение попадали только идеи, имеющие отношение к нашему данному исследованию» (там же. С. 30).

Это упражнение можно назвать дисциплиной ума или умственной деятельности, а можно гигиеной, поскольку оно явно связано с очищением потока сознания. Но еще заманчивей рассмотреть в нем связь с йогой, с теми ее ступенями, которые обучают удерживать поток сознания на чем-то одном и не отвлекаться.

Это великое искусство! К тому же:

«Я полагаю, что достигнуть этого не так легко, как, может быть, думают, но вместе с тем, насколько я понимаю, это, возможно, если не главное, то одно из важнейших отличий, в силу которого одни люди в своем рассуждении столь превосходят других…» (там же).

Средством против блуждания мыслей называет Локк это упражнение. И вот в чем его суть:

«Я должен сознаться, что до сих пор не нашел другого средства сосредоточивать мысли непосредственно на своем деле, кроме как пытаясь, насколько это возможно, и часто проявляя внимание и прилежание, приобрести привычку быть внимательным и прилежным» (там же).

Золушка всегда была богиней, которая стоит у врат прикладной философии и впускает в эту землю лишь тех, кто способен ею овладеть. Мистический брак философа с вниманием, подобный алхимической свадьбе, меняющей сущность мыслителя…

Брак этот осуществляется с помощью упражнения, названного прилежанием. Локк раскрывает его на примере воспитания детей, которые даже при полном напряжении своих сил не в состоянии удерживать мысли от блуждания:

«Если осторожно возвращать их блуждающие мысли обратно, вводя последние в русло и указывая детям путь, которым они должны идти, не делая при этом никакого выговора или даже не замечая их рассеянности (когда без этого можно обойтись), это, я полагаю, быстрее приохотит и приучит их к вниманию…» (там же).

Доктор, исцели себя сам. Философ, примени это сначала к себе!

Тем не менее, я должен сделать отступление и показать, как подобные прозрения сказались на педагогике.