Текст книги "Великая война и Февральская революция 1914–1917 гг. Воспоминания генерал-майора Отдельного корпуса жандармов, начальника императорской дворцовой охраны Николая II"

Спокойная речь Щербатова как бы разрядила атмосферу.

«Да, я скорее столковался бы с отцом, чем с сыном», – сказал, улыбаясь, Горемыкин.

Совещание кончилось без видимого результата. Государь объявил заседание оконченным, встал, пожал сухо руки присутствовавшим и удалился. Поезд унес министров в Петербург.

На другой день государь писал царице: «Вчерашнее заседание ясно показало мне, что некоторые из министров не желают работать со старым Горемыкиным. Поэтому, по моем возвращении, должны произойти перемены».

Горемыкин рассказывал в Петербурге, что государь дал министрам «нахлобучку». В свите говорили, что государь показал твердость и властность. Министр же юстиции Александр Хвостов находил поведение некоторых своих коллег на том заседании недопустимым, выражал на то крайнее негодование и высказал даже это самому государю.

Политический кризис затянулся.

Принятие государем на себя верховного командования было принято на фронте хорошо. Большинство высших начальников и все великие князья (не считая Петра Николаевича, брата ушедшего) были рады происшедшей перемене. Исторические предсказания изнервничавшихся министров о катастрофах не оправдались. Вот живая картинка того времени.

«Мы стояли и разговаривали втроем, когда принесли телеграмму о принятии государем командования, генерал Крымов, командир местного пехотного полка и я, – так рассказывал мне бывший комендант города Львова граф Адлерберг, – я выразил большую радость. „Слава богу“, – сказал генерал Крымов. Пехотный же командир полка перекрестился. Я спросил его, почему он крестится. Разве так было плохо раньше? И командир начал рассказывать, как много несправедливостей делала старая Ставка. „Теперь все переменится, – говорил командир. – Будет правда царская“».

И действительно, из новой, царской Ставки повеяло спокойствием, правдой и справедливостью.

Переломом к лучшему на фронте явилась так называемая Вильно-Молодечненская операция.

Вот в чем заключалась она. К концу августа, продолжая нажимать по всему фронту, немцы перешли за линию Вилькомир– Гродно – Пружаны – Кобрин. Наш Северо-Западный фронт, которым теперь командовал генерал Эверт, тянулся от озер, что севернее Свенцян, на Троки – Ораны – Мосты – Зельва – Ружаны и озеро Черное у истоков Ясельды. Левый фланг этого фронта упирался в болотистое Полесье, которое отделяло этот фронт от Юго-Западного.

Севернее фронта генерала Эверта тянулся Северный фронт, подчиненный генералу Рузскому. Стык между Северным и Северо-Западным фронтами был занят нашими слабыми по численному составу кавалерийскими частями. На это-то слабое наше место и обрушились немцы в начале сентября. Собрав сильную ударную массу войск в районе Вилькомира, немцы обрушились на участок между Двинском и Вильно и прорвали его.

Левый фланг нашего Северного фронта отступил, загнувшись к Северо-Востоку, а правый фланг Северо-Западного отступил, загнувшись к Юго-Западу. В образовавшийся проход устремилась масса германской кавалерии. 1 сентября немцы заняли Свенцяны. Их кавалерия с конной артиллерией продвинулась вглубь до района железной дороги Молодечно – Полоцк.

К 4 сентября их конные части проникли еще глубже в тыл по направлению к Минску. Положение нашего Северо-Западного фронта стало критическим. Его правый фланг был обойден. Противник зашел в тыл.

Новое командование (государь и Алексеев) с честью вышло из этого критического положения. Согласно распоряжению царской Ставки было выполнено следующее. Северо-Западный фронт Эверта, упорно сражаясь, медленно отходил, пока не достиг линии Сморгонь – Вишнев – Любча – Ляховичи.

В это же время на правом фланге загнутого Северо-Западного фронта была сформирована из взятых с фронта корпусов новая армия. Эта-то новая, созданная среди непрерывных боев армия и начала наступление по зарвавшемуся противнику. Армия Рузского помогала своим наступлением. Наша конница действовала в тылу зарвавшейся кавалерии противника. Мало-помалу, совокупными геройскими действиями всех этих войск, был достигнут блестящий успех. Уже к 10-му числу положение в районе прорыва значительно улучшилось. 15-го критическое положение миновало. К 17 сентября загнутый было фланг был выправлен окончательно.

Смелый маневр германцев был побит искусным контрманевром русского главного командования и доблестью русских войск и их начальников. Эти бои вошли в военную историю под именем Вильно-Молодечненской операции.

В официальном сообщении царской Ставки о той операции, от 19 сентября, были следующие строки:

«Удар германцев в направлении Вилейки был решительно отбит, и план их расстроен. В многодневных тяжелых боях, о напряжении которых свидетельствуют предшествовавшие сообщения, противник был последовательно остановлен, поколеблен и, наконец, отброшен.

Глубокий клин германцев, примерно по фронту Солы – Молодечно – Глубокое – Видзы, был последовательно уничтожен, причем зарвавшемуся врагу нанесен огромный удар.

Планомерный переход наших войск от отступления к наступлению был совершен с умением и настойчивостью, доступными лишь высоко доблестным войскам».

Военный историк расскажет когда-нибудь беспристрастно, как часто многое в той операции, казавшееся почти невозможным, выполнялось блестяще только благодаря магическим словам: «По повелению государя императора», «Государь император указал», «Государь император приказал», что то и дело значилось и повторялось тогда в телеграммах генерала Алексеева разным начальникам. Беспристрастный военный историк должен будет указать на то, сколь большую роль играл в успехе той операции лично государь император, помогая генералу Алексееву своим спокойствием, а когда нужно было, твердым и властным словом. Еще столь недавно растерянный (в роли главнокомандующего Северо-Западным фронтом), генерал Алексеев как бы переродился, нашел себя, овладел своим умом и талантом. Таково было влияние на него спокойного и вдумчивого государя. Это счастливое сочетание столь разных по характеру людей, как государь и Алексеев, спасло в те дни русскую армию от катастрофы, а родину от позора и гибели.

Генерал Алексеев, знавший, какую роль сыграл в те дни император Николай II, просил его величество возложить на себя за Вильно-Молодечненскую операцию орден Святого Георгия четвертой степени. Государь горячо поблагодарил Алексеева, но отказал ему в его просьбе. Это мало кто знает, но это исторический факт. Генерального штаба полковник Носков, заведовавший в то время в Ставке отделом прессы, сообщает о том в своей брошюре Nicolas II inconue. Носков, с которым я не раз беседовал, лично знал о том от генерала Алексеева.

22 сентября в 4 часа дня государь отбыл из Ставки в Царское Село, куда и прибыл 23-го утром.

Сбылось предсказание Распутина, сделанное месяц тому назад, о том, что государь пробудет в Ставке не десять дней, а месяц. Об этом много говорили тогда во дворце. Кто верил в необыкновенные качества старца, имели тому новое доказательство.

Глава 13

Сентябрь 1915 года. – Петербургский князь Андроников. – Алексей Хвостов и проведение его в министры внутренних дел. – Андроников, Хвостов и Белецкий. Влияние на А.А. Вырубову. – Влияние на царицу. – Прием царицей Хвостова. – Белецкий у Вырубовой. – Возвращение государя в Царское Село. – Прием Хвостова. – Я на обеде у Андроникова. – Планы Андроникова. – Увольнение князя Щербатова. – Назначение Хвостова министром внутренних дел. – Мой визит к Хвостову. – Увольнение обер-прокурора Синода Самарина. – Дело епископа Варнавы и прославление мощей Иоанна Максимовича. – Недовольство в обществе по поводу увольнения Самарина и Щербатова. – Доклад Воейкову. – Царица и Воейков. – Возвращение Распутина. – Слухи о реакции и о регенте. – Из неизданного дневника министра Палеолога о великом князе Николае Михайловиче. – Отъезд государя 1 октября на фронт

Маленький, полненький, чистенький, с круглым розовым лицом и острыми, всегда смеющимися глазками, с тоненьким голоском, всегда с портфелем и всегда против кого-либо интригующий, князь Андроников умел проникать если не в гостиную, то в приемную каждого министра.

Князь обладал средствами, нигде не служил, но уже несколько лет числился чиновником для поручений при Министерстве внутренних дел только для того, чтобы иметь возможность, когда надо, надеть форменный вицмундир. При Маклакове его отчислили от Министерства и он устроился «причисленным» к Святейшему синоду. Маклакову он, конечно, жестоко мстил потом. Князь состоял в нескольких коммерческих предприятиях и занимался делами, существо которых для всех оставалось тайной. Себя он называл «адъютантом Господа Бога», «человеком в полном смысле», «гражданином, желающим как можно больше принести пользы своему отечеству».

Княжеский титул, неимоверный апломб, беглый французский язык, красивая остроумная речь, то пересыпанная едкой бранью, то умелой лестью и комплиментами, а также бесконечно великий запас сведений о том, что было и чего не было, – все это делало князя весьма интересным и для многих нужным человеком. И его принимали, хотя за глаза и ругали, ибо все отлично знали, что нет той гадости, мерзости, сплетни и клеветы, которыми бы он не стал засыпать человека, пошедшего на него войной.

Последней его жертвой был генерал Сухомлинов, который выгнал князя из своего дома за то, что тот стал сплетничать ему про его жену. Князь сделался его смертельным врагом и принес генералу не меньше зла, чем А.И. Гучков. И князь не скрывал своих гадостей, бравировал ими, как бы говоря всем: вот я каков, для меня нет ничего святого.

Министр князь Щербатов не принял Андроникова, и тот стал кричать всюду: он спустил меня с лестницы, а я спущу его с министерства. И стал высмеивать, ругать и сплетничать на Щербатова.

С князем дружил сам председатель Совета министров Горемыкин. Добившись представления министру двора, князь стал являться в приемные дни к графине Фредерикс с громадными коробками конфет. И его принимали, он был такой милый, занимательный, забавный. Когда генерал Воейков был назначен дворцовым комендантом, князь просил принять его.

Тот по-военному приказал ответить, что у него нет времени. Князь по-светски пожаловался графу Фредериксу, Воейкову пришлось объяснить случившееся недоразумением, и князь стал бывать у моего начальника и засыпать его сведениями о том, что делается в Петербурге, его общественных, политических и финансовых кругах. Он знал все, кроме революционного подполья. То была не его сфера, и он сознавался, что в этой области он уступает Ваничке Манасевичу-Мануйлову. Они презирали друг друга, тонко поругивали друг друга, но при встречах дружески пожимали друг другу руку, французили и осыпали друг друга комплиментами.

Летом 1914 года Андроников познакомился с Распутиным, причем инициатива знакомства принадлежала старцу. Они стали бывать друг у друга. Когда Распутина ранила Гусева[72]72
  В июне 1914 г. в селе Покровском, где находился в то время Г.Е. Распутин, на него с ножом кинулась крестьянка Хиония Гусева, приехавшая туда из Царицына. В этом подозревали заговор, участниками которого называли великого князя Николая Николаевича, лидера октябристов М.В. Родзянко; сам Распутин подозревал иеромонаха Илиодора, но ничего установить и доказать следствию не удалось. Через год, после разбирательств, Гусеву объявили душевнобольной и поместили в психиатрическую клинику. Раненный в живот Распутин после покушения провел полтора месяца в клинике и вылечился. 6 А.И. Спиридович


[Закрыть], Андроников выразил ему телеграммой сочувствие и не раз писал ему в Сибирь письма, что старцу очень нравилось. Когда Распутин вернулся, Андроников сошелся с ним поближе. Он сумел понравиться старцу. Тот стал приезжать к князю «есть уху». Большая фотография старца появилась в кабинете князя. Старец очень ценил ту массу сведений, которыми его засыпал Андроников. У Распутина князь познакомился с А.А. Вырубовой и сумел обворожить ее, расхваливая политическую мудрость старца, его прозорливость и бескорыстную преданность их величествам. Этим знакомством был сделан большой шаг по направлению дворца, и через Вырубову князь даже послал однажды письмо царице с двумя иконами. Дружба князя с Распутиным и Вырубовой упрочивалась. И когда императрица пожелала, дабы Распутин познакомился с премьером Горемыкиным, в этом принял участие Андроников.

Андроников привез Распутина к Горемыкину. Попросили в кабинет. Горемыкин поздоровался и пригласил обоих сесть.

– Ну, что скажете, Григорий Ефимович? – обратился премьер к Распутину.

Распутин молчал и лишь внимательно смотрел на премьера. Горемыкин улыбнулся и говорит:

– Я вашего взгляда не боюсь. Говорите, в чем дело.

Распутин хлопнул премьера по колену и спросил:

– Старче Божий, скажи мне, говоришь ли ты всю правду царю?

Премьер опешил от неожиданности и, снисходительно, по-стариковски улыбнувшись, сказал:

– Да, обо всем, о чем меня спрашивают, я говорю.

Разговор завязался. Распутин говорил о недостатке продовольствия. Еще о чем-то. Горемыкин подавал реплики и иногда с удивлением посматривал на Андроникова. Наконец Распутин сказал:

– Ну, старче Божий, на сегодня довольно, – встал и стал прощаться.

Горемыкин произвел на Распутина хорошее впечатление. Он прозвал его «мудрым». Это его мнение о премьере стало известно, конечно, во дворце. Андроников расхвалил беседу Вырубовой. Та рассказала обо всем царице. Положение Андроникова в глазах Распутина от этой беседы еще больше упрочилось, и, когда осенью 1915 года Распутин уехал на родину, князь изредка писал ему. Это льстило старцу.

Речь о немецком засилье, произнесенная в Государственной думе депутатом Алексеем Хвостовым, обратила на него внимание во дворце, о ней много говорили во всех кругах, она встревожила князя Андроникова, так как угрожала репрессиями против большого коммерческого предприятия, в котором князь был весьма заинтересован. Это заставило князя познакомиться с Хвостовым.

Бывший нижегородский губернатор, выдвигавшийся уже на министерский пост после смерти Столыпина, щеголявший своей правизной и своим патриотизмом, честолюбивый и не стеснявшийся говорить, что он человек «без задерживающих центров», – Хвостов понравился Андроникову. Они поняли друг друга. Они быстро столковались и решили, что Андроников, пользуясь всеми своими связями и знакомствами, до Вырубовой и Распутина включительно, начнет пропагандировать и проводить Хвостова в министры внутренних дел на место князя Щербатова. Несоответствие последнего его должности сознавалось многими, говорил об этом и Горемыкин Андроникову, от Вырубовой же Андроников слышал, что Щербатовым якобы недовольны во дворце. Все это подбодряло Андроникова, желание же отомстить Щербатову, не скрывавшему своего презрения к Андроникову, воодушевляло последнего на новую интригу.

Но Хвостов был невежда и в политике, и в полиции. Надо было заполнить это пустое у него, но важное место своим удобным человеком. И Андроников решил придать Хвостову в качестве товарища министра по заведованию полицией бывшего директора Департамента полиции, сенатора Белецкого. С ним Андроников был давно в хороших отношениях, ценя его трудоспособность, ловкость и его полицейские знания. Белецкий же благоговел перед княжеским титулом Андроникова, его светскостью, связями, знакомствами. Он отлично понял всю заманчивость предложения и пошел на все условия. Главное было то, что он должен был работать рука об руку с Андрониковым.

Андроников свел Хвостова с Белецким, и три новых друга, вполне договорившись, смело пустились в большую политическую интригу, действуя по плану Андроникова. Белецкий, ежедневно видясь с Хвостовым, как бы натаскивал его на роль министра внутренних дел, технику которого он так хорошо знал. Андроников ловко подготовил почву у Вырубовой, выставляя Хвостова умнейшим и энергичнейшим правым человеком, который-де имеет большой вес в Государственной думе и к тому же беспредельно любит их величества.

Он в курсе всех интриг против них. Он сумеет ловко все парализовать. Он сумеет овладеть и Государственной думой. Хвостов и Белецкий ловко охранят «Друга» царской семьи Распутина от всяких на него нападений. И от нападений в прессе, и от нападений в Государственной думе, и от террористов. Они оба понимают и ценят Григория Ефимовича. За последнее ручается сам князь Андроников, любовь которого к старцу хорошо известна Анне Александровне. И Анне Александровне казалось, что лучшей комбинации и желать нечего. Сам Хвостов очаровал Вырубову. Она в восторге повторяла затем: «Он такой умный, энергичный, он так любит их величества. Он так любит Григория Ефимовича. Он не как все. Он так хорошо все знает, как и что надо делать, чтобы все были довольны. Он уже однажды предупредил в Государственной думе запрос о Григории Ефимовиче. Он даст себя разрезать на куски из любви к их величествам». И, зачарованная подкупающей искренностью и кажущеюся простотою Хвостова, «его наивными, такими хорошими и светлыми глазами», всей его внешностью «такого хорошего и доброго толстяка», Анна Александровна, захлебываясь, расхваливала его ежедневно императрице. Андроников же умно и ловко подталкивал ее.

Появились на сцену и деяния Хвостова, как человека глубоко религиозного и верующего.

Он сделал что-то очень хорошее по отношению к святому Павлу Обнорскому.

И государыня Александра Федоровна, несмотря на мудрое противодействие Горемыкина, считавшего Хвостова непригодным к должности министра внутренних дел, не видя никогда Хвостова и зная о нем только по истерическим расхваливаниям Вырубовой, стала письмами в Ставку систематически советовать государю взять на место князя Щербатова именно Хвостова. И делала она это настойчиво всю первую половину сентября, браня попутно Щербатова и доказывая его непригодность к занимаемой должности.

Но вместе с Хвостовым Андроников продвигал и Белецкого. Белецкий, считавшийся вообще противником Распутина, вдруг сделался его поклонником и, введенный в дом Вырубовой, совершенно обошел и покорил наивную в политике Анну Александровну. Он покорил ее всезнанием революционного подполья, всезнанием всех, кто интриговал когда-либо против их величеств, против нее самой, против Распутина. На сцену появились перлюстрированные письма, сплетни о том, как перехватывали письма императрицы, как будто бы интриговали князь Орлов, Джунковский, как будто бы интригуют Самарин и Щербатов.

От всего этого (так доказывал он) надо умело и умно охранить государя с семьей, и ее, и Распутина. Ведь когда он – Белецкий – был у власти, никто не смел трогать Распутина. А после него, при Джунковском, Гусева чуть-чуть не убила. Чудом спасся. И Анна Александровна уверовала в Белецкого безгранично. Они с Хвостовым все устроят как надо. И в далекую Сибирь Распутину пишутся письма и телеграммы о том, каких полезных для него людей предполагается призвать к власти. Пишут и А.А. Вырубова, и Андроников. И Распутин как бы одобряет хорошее начинание. А относительно его, старца, у новых друзей уже готов целый план.

Его будут охранять, опекать, оплачивать, его просьбы будут исполнять, его будут поддерживать перед их величествами. Таким образом, они обойдут старца, заберут в руки и будут использовать его согласно своим планам и желаниям. Он ведь все-таки мужик, и им ли не справиться с ним, действуя умно…

Анна Александровна расхваливала Хвостова и Белецкого перед царицей. 17 сентября царица Александра Федоровна приняла Алексея Хвостова. В течение часа Хвостов красноречиво докладывал государыне, что и как должно делать правительство. Он умно критиковал работу Самарина, Поливанова, Щербатова и Гучкова. Ловко провалил выдвигаемую Горемыкиным кандидатуру Нейгардта. Обрисовал себя сторонником Распутина, которого надо понимать. Указал на недопустимость того, чтобы министр показывал кому-либо телеграммы, которыми обменивается Распутин, что делает якобы Щербатов. Не выставляя, конечно, своей кандидатуры, а говоря только как член Государственной думы, он ловко льстил государыне, говоря, что все полезное может быть проведено при ее поддержке.

Все это Хвостов, сильно волнуясь, рассказывал затем Андроникову, приехав к нему после аудиенции. Там же был и Белецкий. Положение казалось выигранным. С общего согласия Андроников протелефонировал Вырубовой, что Хвостов бесконечно счастлив приемом у ее величества, что он очарован государственным умом ее и правильным и широким взглядом на происходящие события. Тонкая лесть, конечно, сейчас же была передана царице, чего только и добивались друзья. Все это произвело должный эффект. Государыня была очарована Хвостовым. Он казался ей умным, энергичным, талантливым, а главное, искренним и преданным безгранично их величествам, думающим только об интересах родины. Наконец-то нашелся действительно подходящий человек, который так нужен государю и России… И с этого дня государыня настойчиво советует супругу сделать Хвостова министром внутренних дел.

Друзья же продолжали расчищать почву. Андроников осторожно старался убедить Горемыкина, что Хвостов будет полезен и для него. Он писал письма министру двора и дворцовому коменданту, ловко восхваляя нового кандидата. Он свозил и представил Хвостова к состоявшему при императрице Марии Федоровне князю Шервашидзе, стараясь заручиться симпатией последнего. Делалось все возможное, чтобы создать благоприятную для Хвостова атмосферу.

19-го числа друзья узнали от А.А. Вырубовой, что по полученной государыней от государя телеграмме его величество примет Хвостова в день возвращения из Ставки. Ликование было полное. С общего решения упросили Вырубову принять Белецкого. 20-го он был у нее. Белецкий развил подробно ту же программу, что и Хвостов. Он вывернул перед Анной Александровной целый короб старых сплетен про Орлова, Джунковского, Самарина, Щербатова. На сцене появились добытые из Департамента полиции перлюстрационные письма. Было пущено в ход все, чтобы доказать, как он много всего и про все знает, как они с Хвостовым сумеют парализовать все интриги и против их величеств, против Вырубовой и Распутина. Был составлен целый конспект данных для передачи царице.

И дамам казалось, что именно Белецкий и нужен Хвостову для заведования всем делом полиции. При нем нечего будет бояться и за жизнь Распутина. Он и Хвостов так любят бедного Григория Ефимовича и уж, конечно, защитят и уберегут его. А бедного Григория Ефимовича надо защитить. Только что приходившая к Анне Александровне жена Распутина очень жаловалась на то, что все нападают на ее мужа, клевещут, и все за то, что он так любит их величеств и так много всем помогает.

Вернувшись из Ставки утром 23 сентября, государь в 6 часов вечера принял Алексея Хвостова. Аудиенция была продолжительная и милостивая. После приема Хвостов и Белецкий были у генерала Воейкова, ко мне же приехал Андроников и просил к нему обедать. С моим начальником мы решили, что я должен принять приглашение, и он уехал затем в деревню.

Моя квартира в Петербурге была в одном доме с квартирой Андроникова – № 54 по Фонтанке, знаменитый дом графини Толстой.

При встрече мы с князем раскланивались, затем во время войны он нанес мне визит, а затем в Ставке я получал от него несколько раз его журнал для передачи генералу Воейкову. А однажды получил икону с просьбой вручить ее срочно генерал-адъютанту Иванову. Так завязались отношения.

В назначенное время я был у князя. Гостеприимный хозяин выбежал в прихожую встретить меня со словами: «Здравствуйте, дорогой генерал, наконец-то вы пожаловали ко мне» – и, подхватив меня под руку, ввел в свой кабинет. Комфортабельный кабинет. Удобная кожаная мебель. Большой письменный стол весь заложен аккуратно сложенными папками с бумагами. Много книг. Свод законов в прелестных переплетах. Стены сплошь завешаны фотографиями разного размера иерархов церкви, бывших министров, дам. Громадный портрет Распутина рядом с большими фотографиями генерала Сухомлинова и его красавицы жены.

Любезный хозяин кружился по комнате, стараясь усадить меня поудобнее, и, уловив мой взгляд на портрет Сухомлинова, с каким-то сладострастием стал быстро сыпать: «Да, и мы были дружны когда-то. И дорого обошлось генералу то, что он отказал мне от дома. Очень и очень дорого. Когда его уволили от должности, – как-то особенно смаковал князь, – я, конечно, протелефонировал прелестной его супруге Екатерине Викторовне и принес ей мои горячие поздравления… И я прибавил, что жду с нетерпением того дня, когда смогу поздравить ее и с арестом ее супруга…» И князь рассыпался скверным ядовитым смехом и, чмокнув языком, стал разъяснять благочестивым тоном свою дружбу со смотревшим из рамы почтенным иерархом.

«А вот и Григорий Ефимович, – продолжал так же благочестиво князь. – Умный мужик, о-о-очень умный… И хитрый. Ах, какой хитрый. Но дела с ним можно делать. И его можно забрать в руки, и мы, мы это пробуем».

Степенный лакей доложил, что обед подан, и мы прошли в столовую. Первое, что бросилось мне в глаза, – это большой серебряный самовар, стоящий на столике в простенке между окнами. Крышка самовара и верхушка крана были украшены большими императорскими коронами. Весь самовар с подносом, полоскательной чашкой и водруженной на него трубой был очень красив и эффектен.

«Хорош, не правда ли?» – с гордостью проговорил князь, делая широкий плавный жест в сторону самовара, и больше ни звука… Понимай как знаешь. Хочешь – принимай за высочайший подарок. Были и такие наивные, которые верили в это.

За обедом (который был на редкость хорош) князь подробно рассказывал о готовящихся переменах, интересовался моим взглядом на Белецкого, которого иначе как Степаном не называл, говорил об его знании полицейского дела, его деловитости и трудоспособности. С особой серьезностью говорил о генерале Воейкове и иронически подсмеивался над А.А. Вырубовой. «Что вы хотите – ДАМА».

Видимо было, что хозяин меня изучает. Приходилось быть начеку.

«Нет, представьте, дорогой генерал, будущий-то министр Хвостов говорит как-то мне: „МЫ посмотрим“. – „Как МЫ посмотрим? – кричу я ему. – Как МЫ посмотрим? ВЫ – министр, вы должны работать, а не смотреть. Это мы, обыватели, мы можем смотреть на вас. Вот я, князь Андроников, обыватель, я могу смотреть. Я, как зритель в театре, сижу в первом ряду кресел и смотрю на сцену. А вы, министры, – вы актеры. Вы играете, и если играете хорошо, я вам аплодирую, а если плохо – я вам свищу. Свищу и буду свистеть, если вы будете плохим министром“». И князь дребезжал мелким смехом, нехорошим смехом, и в маленьких глазах его бегали недобрые огоньки…

После кофе князь похвастался мне своей спальней-молельной. Громадная широкая кровать и целый угол икон. Как в доброе старое время у глубоко религиозного человека.

«Вот это больше всего понравилось Григорию Ефимовичу, – пояснил князь и продолжал: – Я люблю здесь уединяться, сосредоточиться, ведь я очень религиозный человек, верующий, набожный», – и князь истово перекрестился… А петербургская молва говорила нечто иное про эту спальную. Князь не любил женщин. Здесь, говорят, он принимал своих молодых друзей… А лики икон смотрели строго на нас, и свет лампады трепетал на них… Мне стало как-то неловко. Ведь не мог же он думать, что мне неизвестно то, что известно всему Петербургу…

При расставании князь сказал мне, что, как только состоится назначение Хвостова, он сейчас же пригласит меня, так как хочет со мною поближе познакомиться. Через несколько минут мой «делоне-бельвиль»[73]73
  «Д е л о н е – б е л ь в и л ь» – автомобиль французского производства, считавшийся символом роскоши. Автомобилем этой марки пользовался и император Николай II.


[Закрыть] плавно нес меня в Царское Село. Вот странный человек, думалось мне про князя. Ведь никакого места ему не надо. Никаких денег он своими интригами не заработает[74]74
  В полном бескорыстии князя М.М. Андроникова заподозрить было трудно. Его подозревали в получении крупных взяток и нецелевом использовании субсидий, выдававшихся из секретных фондов МВД на издание патриотической газеты «Голос России». Не все обвинения удалось доказать, но в январе 1917 г. он был отправлен в ссылку в Рязань. При Временном правительстве в марте 1917 г. он был арестован и заключен в Петропавловскую крепость. Проведя несколько месяцев в тюрьме Трубецкого бастиона, после Октябрьской революции Андроников выдавал себя за жертву «старого режима» и сумел занять должность начальника Кронштадтской ЧК. Тут он был пойман с поличным на гигантских взятках, получаемых с желающих выехать из Советской России, и расстрелян.


[Закрыть], и все-таки он крутится, вертится, интригует, подличает, как сподличал с Сухомлиновым. Вот и теперь проводит в министры Хвостова, выдвигает снова Белецкого. Для чего? Неужели только для того, чтобы играть в большую политику… Мысль перенеслась на Анну Александровну Вырубову, на императрицу. Впервые за мою службу три ловких политических интригана подошли к царице Александре Федоровне не как к императрице, а как к простой честолюбивой женщине, падкой на лесть и не чуждой послушать сплетни. Подошли, смело отбросив всякие придворные этикеты, и ловко обошли ее, использовав в полной мере ее скромную по уму, но очень ревнивую к своему положению подругу А.А. Вырубову.

То, что нам, служившим около их величеств, по своей смелости и цинизму не могло прийти и в голову, то было проделано артистически тремя друзьями: Хвостовым, Белецким и Андрониковым, использовавшими ловко отсутствие государя, все внимание которого, все помыслы были заняты войной.

26 сентября министр внутренних дел князь Щербатов был уволен официально от должности. За два дня перед тем он был с докладом у государя. Государь, как всегда, милостиво и внимательно выслушал доклад и согласился на назначение одного рекомендованного министром губернатора. По окончании доклада, встав, государь, как бы конфузясь, объявил министру о его увольнении.

«Я почувствовал, – писал мне позже князь, – что у меня гора с плеч сваливается, и я искренне сказал: покорнейше благодарю, ваше величество». Государь обнял князя, выразил сожаление и объявил о назначении его членом Государственного совета. Князь поблагодарил и просил не делать этого назначения, мотивируя отказ необходимостью вернуться в имение. Как бы удивленный, государь ничего не сказал и молча пожал князю руку.

На другой день Щербатов получил фотографию государя в раме и с подписью. Министр был уволен без пенсии.

В тот же день, 29 сентября, появился указ о назначении Алексея Хвостова управляющим Министерством внутренних дел. Друзья торжествовали. Андроников летал по городу и, где можно было, хвастался торжествующим тоном: «Князь Щербатов велел спустить меня с лестницы, а я спустил его с министерства». Белецкий буквально не отходил от Хвостова и, когда тот делал визиты, сопровождал его в автомобиле и терпеливо дожидался в нем его возвращения. После представления государю по случаю назначения Белецкий привез Хвостова к Андроникову, и там в спальне-молельной был отслужен благодарственный молебен. Служил приехавший из Москвы архимандрит Августин, друг Распутина.

Я получил приглашение от Хвостова побывать у него 29 сентября. Утром я приехал к министру, который еще был у себя на квартире. В гостиной ожидало несколько журналистов. Меня встретил захлебывавшийся от счастья Белецкий. Он расцеловал меня и повел к новому министру. В кабинете мне навстречу поднялся среднего роста толстяк, с симпатичным румяным, с черной бородкой лицом, с задорными смеющимися глазами. Прическа ежиком, военные манеры. Он принял меня самым любезным образом. Говорил много и весело про предстоящую ему работу, о том, как надо забрать в руки Государственную думу и прессу, что, конечно, он и сделает. Скользнул по охране, сказал несколько комплиментов, как она поставлена у нас в Царском Селе, и мило просил жить в дружбе. Мы дружески распрощались.

В зале я вновь попал в объятия «Степана». «Ну что, как, понравился?» Я, конечно, отвечал комплиментами, и мы расстались.

Новый министр произвел на меня более чем странное впечатление. Такого министра, да еще внутренних дел, не приходилось видеть. Какой-то политический авантюрист. Но в те дни государь в разговоре с генералом Воейковым выразился так: «Мне Хвостова рекомендовал еще покойный Столыпин, когда тот был нижегородским губернатором; Столыпин тогда хотел уйти из министров и остаться только премьером».