Текст книги "Великая война и Февральская революция 1914–1917 гг. Воспоминания генерал-майора Отдельного корпуса жандармов, начальника императорской дворцовой охраны Николая II"

Одновременно с князем Щербатовым был уволен обер-прокурор Святейшего синода Самарин, получивший предварительное краткое письмо о том от государя. Царица Александра Федоровна за последние годы невзлюбила Самарина за принадлежность к тому кружку высшего московского общества, который вел энергичную агитацию против Распутина. В свое время она была против его назначения обер-прокурором, доказывая государю, что он не внесет успокоения в духовные сферы, и события как бы оправдали ее мнение.

При Самарине развернулось дело епископа Варнавы о прославлении мощей святителя Иоанна Тобольского. Уже более года тому назад Синод постановил канонизировать Святого Иоанна, но дело почему-то затянулось. Кафедру же в Тобольске занимал епископ Варнава. Он происходил из крестьян, был огородником, пошел в монахи, дослужился до игумена и слыл за очень хорошего, деятельного и умного человека. Религиозный Петербург знал его. Он был вхож к великому князю Константину Константиновичу, был даже представлен их величествам, но, на его беду, уже давно, еще по Сибири, был знаком и дружил с Распутиным.

В 1912 году при поддержке Саблера (обер-прокурора Синода) Варнава был возведен Синодом в сан епископа, и так как за него хлопотал Распутин, то в известных кругах его стали бранить за его необразованность, за то, что он из мужиков, был простым огородником, а стал епископом и т. д. Все хорошее прошлое Варнавы было забыто. На нем срывали всю ненависть к Распутину.

Не получая никаких указаний из Синода о прославлении Святого Иоанна, епископ Варнава летом 1915 года обратился непосредственно к государю императору и получил разрешение его величества. В июне епископ Варнава прославил святителя, а публика приняла это за канонизацию. Дело дошло до Синода, и, когда обер-прокурором был назначен Самарин, епископа Варнаву привлекли к ответу за неправильные действия. Обе стороны проявили большую страстность. Обер-прокурор настаивал на том, что епископ не имел права действовать без ведома Синода, епископ же ссылался на высочайшее разрешение.

Самарин осложнил дело, придав ему значение распутинского влияния на церковь. Вызвав епископа Варнаву в Петербург, Самарин не ограничился делом прославления, а начал выговаривать епископу за его дружбу со старцем, упрекать его за поддержку Распутина и доказывать необходимость того, дабы епископ Варнава доложил его величеству о непотребной жизни Распутина.

Варнава, оставшийся и под епископским одеянием все тем же мужичком себе на уме, покорно выслушивал обер-прокурора, но, уйдя из Синода, рассказал своим друзьям все, чему учил его Самарин. Рассказал и А.А. Вырубовой, рассказал и Андроникову. Передал Варнава и то, как непочтительно отзывался о государыне и Самарин, и тобольский губернатор. Рассказывал, что губернатор называл царицу «сумасшедшей», а Вырубову так ругал, что и передать нельзя. О том же, что говорили и Самарин, и тобольский губернатор про Распутина, и говорить не приходится. Все это дословно передал епископ Варнава, и все эти сведения были переданы во дворец.

Друзья вступились за Варнаву. Андроников взял его жить к себе на квартиру и сделался как бы его юридическим советчиком. Делу был придан серьезный характер. Государыня взглянула на дело так, что тут затрагиваются верховные права монарха, затрагивается имя императрицы, хотят умалить значение власти монарха, идет продолжение прежней высокой интриги. Хвостов и Белецкий в разговорах с Вырубовой развивали именно эту точку зрения, а Хвостов даже ловко доложил ее и императрице.

Андроников как нельзя лучше руководил действиями епископа Варнавы. Самарин уволен, а Святейший синод командировал в Тобольск архиепископа Тихона (будущего всероссийского патриарха), который обследовал мощи святителя, и канонизация Святого Иоанна была совершена по всем правилам церкви и без ущерба для престижа верховной власти. Такое разрешение этого церковного дела уже после увольнения Самарина ясно показало, насколько был не прав Самарин, придав этому религиозному делу политический сплетнический характер момента.

Увольнение одним указом Щербатова и Самарина произвело большое впечатление в общественных и политических кругах. Поднялась волна недовольства и против царицы, и против государя. Недовольство было проявлено явно демонстративным образом. Относительно Щербатова всколыхнулись харьковские и полтавские дворянские и земские круги. По поводу же увольнения Самарина на верховную власть ополчилась вся дворянская Москва.

В Петербурге, после опубликования указа, передние квартир уволенных министров были переполнены посетителями, оставлявшими карточки или расписывавшимися. Они получали много сочувственных телеграмм и писем. Газеты разных направлений выражали сожаление об их уходе.

Полтавское губернское земство вторично единогласно выбрало князя Щербатова членом Государственного совета, и князь, отказавшийся принять это назначение от государя, принял его от земства. В то же время князя выбрали харьковским губернским предводителем дворянства, что, однако, не было утверждено чисто по формальным причинам. В обоих случаях при выборах по адресу верховной власти были высказаны резкие суждения.

На такое демонстративное проявление порицания по адресу верховной власти тогда не было обращено должного внимания ни во дворце, ни со стороны окружавших государя лиц.

Мой начальник, видимо, не учитывал всего того, что происходило кругом, или поддался бахвальству нового министра Хвостова, что тот все скрутит. 29 сентября Воейков вернулся из имения. Его, конечно, стали рвать во все стороны. Я пришел с докладом и постарался представить ему ясно все, что творится около императрицы. Я говорил многое, хотя мне было известно, что Андроников уже успел информировать генерала обо всем по-своему. Генерал был озабочен, красен, пыхтел, попыхивал сигарой и всем своим существом и краткими репликами давал понять, что все это нас не касается. На все воля их величеств. Мы расстались. Мне было грустно и тяжело.

В Петербурге считали, что генерал Воейков имел большое влияние на государя. Это была большая ошибка. Генерал не имел никакого политического влияния. Государь смотрел на него, как на преданного военного человека, и только. В последние же месяцы генерал был в большой немилости у царицы Александры Федоровны. В августе генерал наговорил много неприятного А.А. Вырубовой относительно Распутина, что и было передано императрице. Он занимал неясную позицию в вопросе смены великого князя Николая Николаевича как Верховного главнокомандующего. При конфликте Горемыкина с министрами генерал высказал императрице, что Горемыкин не улавливает духа времени. Он поддерживал князя Щербатова. Все это очень не нравилось государыне, и она не стеснялась выражать по адресу генерала в своем кругу резкое порицание. Генерала предупреждали об этом. Предупреждал о том генерала и я, но генерал не верил. Самодовольный и самоуверенный, он ответил мне: «Вы ошибаетесь. Я только что видел государыню императрицу, и ее величество была со мной очень милостива».

Конечно, генерал имел отличную информацию от друга его семьи А.А. Вырубовой. Но всегда ли Анна Александровна была с ним искренна и откровенна? Уверен, что не всегда. Для нее главный закон была императрица, а также Распутин. Последний не любил Воейкова.

Шум и сплетни в Петербурге увеличились с возвращением 28 сентября из Сибири Распутина. В политических кругах стали говорить об усилении реакции, об увеличившемся влиянии старца. Стали открыто говорить о необходимости государственного переворота. Говорили, что так дальше продолжаться не может. Необходимо назначение регента. Последним называли великого князя Николая Николаевича. Походило на то, что сторонники великого князя, потеряв надежду на замышлявшийся переворот, теперь задним числом разбалтывали прежние секреты. Слухи дошли до дворца. В имение Першино, где великий князь задержался дольше, чем ему было разрешено, было дано знать, что пора уезжать на Кавказ, и великий князь выехал в Тифлис.

Самые резкие суждения можно было слышать тогда и от некоторых из великих князей. Так, великий князь Николай Михайлович, бывая в Английском клубе, открыто критиковал действия правительства и его внутреннюю политику. Будучи же приглашен в те дни на завтрак к французскому послу Морису Палеологу, великий князь, в присутствии английского посла Бьюкенена и одного приехавшего из Парижа генерала, стал резко критиковать происходящее в Петербурге. Видя, что дипломаты его не поддерживают, великий князь стал горячиться, стал еще более резок и, наконец, заявил: «Господа послы, настоящий спектакль, на котором вы присутствуете в течение нескольких месяцев, разве он не напоминает вам мартовскую драму 1801 года – смерть Павла I?» Удивленные дипломаты старались сгладить, замять неловкость. Великий князь окончательно рассердился и, прокричав, что он, по-видимому, «сделал гафф[75]75
  Промах, оплошность, от фр. Gaffe.


[Закрыть]», вскочил, бросился к выходу и уехал.

Этот случай Морис Палеолог, с которым я сблизился после революции, живя в Париже, подробно и не раз рассказывал мне и даже подарил мне несколько страниц манускрипта своих воспоминаний с описанием этого случая, предоставив мне право опубликовать его, когда я найду нужным. Я дал здесь лишь краткое его изображение.

При таком настроении политических кругов государь выехал 1 октября на фронт, взяв впервые с собой наследника цесаревича.

Глава 14

Октябрь и ноябрь 1915 года. – Выезд государя с наследником в Ставку. – Во Пскове. – Смотр в Режице. – Прибытие в Ставку. – Праздник Конвоя его величества. – День ангела наследника цесаревича. – Пожалование медали великой княгине Ольге Александровне. – Манифест о войне с Болгарией. – Выезд государя на юг 11 октября. – В Бердичеве. – В Ровно. – Смотр войскам армии генерала Брусилова. – На перевязочном пункте. – Смотр войскам армии генерала Щипачева и пожалование ему ордена Святого Георгия. – Посещение Печерского пехотного полка. – В армии генерала Лечицкого. – Помилование разжалованного полковника. – Возвращение к поезду. – Сбились с дороги. – На питательном пункте княгини Волконской. – Возвращение в Могилев. – Приезд царицы с дочерьми. – Пожалование наследнику Георгиевской медали. – Возвращение в Царское Село. – Оппозиционное настроение в Москве. – Настроение в Петрограде. – Присуждение государю Георгиевской думой ордена Святого Георгия. – Поднесение ордена. – Увольнение министра Кривошеина. – Письмо Кривошеина государю. – Выезд государя с наследником на фронт 27 октября. – В Ревеле. – Под Ригой. – В Виннице. – Болезнь наследника. – День рождения великой княгини Ольги Николаевны. – Наследник в кинематографе. – Прием государем министра Хвостова. – Выезд государя с наследником на юг. – В Одессе. – В Тирасполе. – В Рени у Веселкина. – В Балте. – В Херсоне. – В Николаеве. – Возвращение в Могилев. – Возвращение в Царское Село

1 октября государь выехал в Ставку в Могилев. Кроме обычной свиты с государем выехали наследник цесаревич и великие князья Павел Александрович и Дмитрий Павлович. С наследником ехали гувернер Жильяр и дядька, матрос Деревенько. Проводить приехала государыня со всеми дочерьми. Алексей Николаевич, стройный, красивый, в шинели солдатского образца, в защитной фуражке, перетянутый кожаным поясом, держался с сестрами важно. Иногда посматривал на свои высокие сапоги. Видимо, выезд в Ставку очень льстил его самолюбию. Ведь он почти такой же большой, как и Дмитрий Павлович. И одеты одинаково, только у того шашка… да шпоры…

Отбыв в два часа дня, в семь были во Пскове. На станции государь принял доклад командующего фронтом генерала Рузского. Приехала из города великая княгиня Мария Павловна (младшая), дочь великого князя Павла Александровича. Она состояла старшей сестрой милосердия госпиталя Евгениевской общины Красного Креста. Работала она мастерски и приобрела большую популярность и у солдат, и у офицеров. Обед с молодежью прошел особенно приятно и оживленно.

После обеда государь произвел на платформе смотр Псковскому кадетскому корпусу. Пропустив строй церемониальным маршем, государь похвалил кадетов за их молодцеватый вид, за блестящий смотр и повелел освободить на несколько дней кадетов от занятий. Наследник, стоя рядом с государем, с любопытством глядел на кадетов, особенно на тех, которые были с ружьями. После смотра императорский поезд тронулся в путь под оглушительный крик опьяневших от счастья кадет и звуки «Боже, царя храни». Не думалось тогда никому о том, что произойдет на этой самой станции полтора года спустя с участием того же самого генерала Рузского, о той трагедии отречения. Как все казалось тогда крепким и могучим, как все дышало молодым задором, весельем и счастьем!

На другой день государь остановился в Режице и на обширном поле произвел смотр 21-му армейскому корпусу. Еще не так давно корпус блестяще дрался на полях Галиции. Некоторые его полки успели переменить за время войны свой личный состав по три и даже по четыре раза. Артиллерийские орудия «сгорели». На севере корпус вновь пополнялся. Государь с наследником тихо объезжал часть за частью. Утро было ясное, солнечное. Настроение войск радостное. Вид корпуса деловито блестящ. Пропустив войска мимо себя строем с распущенными знаменами и поблагодарив их за истинно прекрасный боевой вид, государь еще раз объехал войска, потом обходил части, разговаривал с солдатами и офицерами, расспрашивая про дела, благодарил по отдельности за доблестную геройскую службу. После государь не раз называл тот корпус чуRдным.

Наследник жадно всматривался в солдат, ловил каждое слово. Все, что он видел и слышал, произвело на него большое впечатление. Такова была его первая встреча с боевыми частями.

3 октября утром приехали в Могилев. 4-го был праздник Конвоя его величества. 5-го праздновали День ангела наследника. Была отслужена обедня в присутствии государя и именинника. К царскому завтраку было приглашено до 50 человек. После завтрака государь с наследником и свитой катался на лодке по Днепру. День был чудный. Настроение наследника было самое именинное. Еще вчера он получил все предназначавшиеся ему от семьи подарки. Больше всего был рад перочинному ножу. Он даже спрятал его на ночь под подушку.

Наследник помещался в спальне с государем. Ему поставили складную металлическую кровать рядом с государевой. Небольшой столик разделял их. На столике и над ним – образки. Появилась в спальне и балалайка наследника, в футляре. На небольшом шкафчике, что у стены, прибавилось фотографий. В большой комнате стало уютнее, теплее.

Наследник просыпался между 7 и 8 часами и начинал разговаривать с не проснувшимся еще государем. Видя, что отец хочет еще спать, наследник умолкал и терпеливо дожидался, пока ровно в 8 часов не входил камердинер будить его величество. После утреннего чая наследник шел в сад, где его встречал дядька Деревенько. Начиналась маршировка с палкой вместо ружья, причем пелись военные песни. После часовой прогулки начинался урок с Жильяром. Методичный, серьезный, доброй души, Жильяр относился к своей задаче на редкость сознательно и серьезно, что было нелегко при всех трудностях, которые его окружали.

Завтракал наследник за общим столом, сидя слева от государя.

Он особенно любил, когда соседом был великий князь Георгий Михайлович. Он шалил с ним, и государю приходилось иногда останавливать сына. После завтрака получасовой перерыв, и затем прогулка в автомобиле с государем. Уезжали за город и, выбрав хорошее место, гуляли, играли. У берега реки разводили костер, строили печку, жарили картошку.

После прогулки подавался дома чай, а потом наследник, расположившись за своим столиком в кабинете государя, готовил уроки к следующему дню, поглядывая иногда на занимавшегося за своим столом государя.

Обедал наследник в 7 часов, отдельно, с Жильяром. В разговоре как бы подводился итог минувшего дня.

Перед тем как ложиться спать, Алексей Николаевич молился, громко читая все молитвы. Государь иногда поправлял его, когда он слишком быстро произносил молитву. Попрощавшись с сыном, государь уходил вновь работать в кабинет, тушился в спальне свет, оставалось лишь мерцание лампадки перед образом.

В тот же день было опубликовано о пожаловании великой княгине Ольге Александровне Георгиевской медали «За храбрость». Великая княгиня много работала, не только руководя своим госпиталем, но и как рядовая сестра милосердия. Ее очень любили и солдаты, и офицеры. 21 и 22 мая великая княгиня, состоявшая шефом 12-го гусарского Ахтырского полка, провела на позиции полка в сфере действительного артиллерийского огня противника. Она лично руководила перевязкою раненых гусар и артиллеристов, и там же командующий 2-м кавалерийским корпусом поднес ей Георгиевскую медаль четвертой степени № 326476. В сентябре государь утвердил это награждение.

5 октября государь подписал манифест об объявлении войны Болгарии. Он был опубликован 7-го числа. В сущности говоря, он не удивил никого. О том, что царь Болгарский Фердинанд Кобургский – враг славянства, знали давно. Что он совершенно и давно находился под влиянием императора Вильгельма, тоже знали давно. От него ждать исторической благодарности России за то, что она когда-то сделала для Болгарии, не приходилось.

11 октября, в полдень, государь с наследником и свитой выехал из Могилева для осмотра некоторых войск Юго-Западного фронта под командованием генерал-адъютанта Иванова. В 9 часов утра прибыли в Бердичев, где государь принял доклад Иванова и затем с наследником обошел на станции чинов штаба Южного фронта. В 11 часов отбыли в Ровно – место штаба генерала Брусилова. Там, после доклада генерала, сели в автомобили и отправились к войскам, которые были построены на обширном поле верстах в двадцати от станции. Погода была пасмурная, неприятная. Над полем реяли аэропланы, сторожившие, как бы немцы не сделали налета. На днях лишь цеппелин сбросил в Ровно несколько снарядов. Рассказывали, что впечатление было отвратительное, особенно когда он реял над городом.

Государь с наследником обошел войска, беседовал с офицерами и солдатами, раздал некоторым награды, пропустил войска мимо себя и горячо их благодарил. Уже стемнело, когда государь распрощался с войсками. Автомобили зажгли фонари. Кругом был какой-то хватавший за сердце хаос. Гремело оглушительное «ура!», играла музыка, пели «Боже, царя храни», все теснились к автомобилям. Откуда-то появилась группа сестер милосердия. Они бросились к наследнику, со слезами благодарили государя, что привез наследника. «Спасибо, ваше величество, спасибо!» – кричали они. Государь остановился. Все столпились, облепили автомобиль. Государь стал раздавать медали сестрам. Кругом крики, восторг, слезы. Наконец автомобили кое-как тронулись. Было совершенно темно. Узнав, что на станции Клевань, недалеко, в лесу расположен перевязочный пункт, государь пожелал посетить его. Подъехали к небольшому зданию. Кругом мерцали факелы. Государь вошел в лазарет. Стал обходить раненых. Кругом доктора, сестры, офицеры. Не верят своим глазам, как государь находится так близко к боевой линии. Государь подошел с наследником к раненым солдатам 58-го Пражского полка Якимчуку и Шелкушеву.

Доктор что-то тихо докладывал государю. Раненые смотрели широко раскрытыми глазами.

Государь вручил каждому медаль. Якимчук взял медаль и стал осторожно дотрагиваться до шинели государя. Он думал, что это видение, призрак. «Неужели это царь?» – тихо спрашивал Шелкушев. Государь задержался около них. Когда садились в автомобиль, весь персонал столпился около него. Опять простые, искренние слова благодарности, слезы сестер милосердия. Опять «ура!» с маханием платками. Было особенно хорошо на душе. Хотелось плакать.

В десятом часу императорский поезд продолжал свой путь. В 9 часов следующего, 13 октября, были уже в Галиции, на станции Богдановка. Это был район армии генерала Щербачева. Умный, образованный генерал, хороший человек. Сев в автомобили, приехали к обширному полю, где были собраны войска всех родов оружия. После обхода, смотра и беседы с офицерами и солдатами государь горячо благодарил войска за их геройскую службу и просил передать его привет и царское спасибо всем товарищам, которые не могли быть на смотру. «Ура!» понеслось в ответ.

Когда оно стихло, государь особенно громко и отчетливо произнес: «За вашу геройскую службу награждаю командующего армией генерала Щербачева орденом Святого Георгия 3-й степени». Все как-то замерло. Государь подал генералу большой белый крест. Щербачев, растроганный, поцеловал руку государя. Генерал Иванов надел крест на шею генерала. Оправившись, Щербачев скомандовал: «Слушай на краул!»

Звякнул отчетливо почетный прием.

«Во славу нашего державного вождя – ура!» – скомандовал Щербачев, и «ура!» понеслось по полю, пока государь знаком руки не прекратил его.

Ознакомившись по плану с ближайшим расположением наших войск и противника, государь пожелал осмотреть Печерский пехотный полк. Это было в сторону противника. Генерал Иванов осторожно старался отговорить государя от этой поездки, но тщетно. Царский автомобиль тронулся, а за ним потянулась вереница военных автомобилей. Каждый хотел сопровождать государя. На одном разветвлении дорог царский автомобиль остановился. Меня подозвал дворцовый комендант и отдал приказание, чтобы вся следовавшая за мной вереница автомобилей не ехала бы дальше, а здесь ожидала возвращения государя.

Генерал Иванов просил о том государя, дабы не привлекать внимания неприятеля, аэропланы которого то и дело появлялись над окрестностями. Место у леса, где расположился Печерский полк, на днях было обстреляно артиллерией противника.

До боевой линии было пять верст. Оставив автомобиль в лесу, государь с наследником и небольшим числом сопровождавших его лиц пошел к полку. Полк спешно выстраивался. Обойдя ряды, поговорив с солдатами и офицерами, государь обратился к полку: «Я счастлив, что могу, вместе с наследником, повидать вас недалеко от ваших боевых позиций и могу лично и горячо от всего сердца поблагодарить за геройскую вашу службу Родине и мне. Дай вам Бог дальнейших успехов и победы над дерзким и упорным врагом. Всем вам за боевую службу сердечное спасибо». «Ура!», не менее сердечное, чем слова государя, было ему ответом.

Вскоре затем автомобили неслись уже к войскам генерала Лечицкого. Это был выдающийся генерал, хороший человек, которого любили и солдаты, и офицеры. Много позже, после революции, в Добровольческой армии Деникина, офицерство не ругало только двух генералов – Лечицкого да Щербачева. При отступлении в 1915 году, в августе, Лечицкий, по собственной инициативе, перешел со своей 9-й армией в контрнаступление и отбросил немцев. Его поддержали своими армиями Щербачев и Брусилов, и в результате была одержана крупная победа всего Юго-Западного фронта и взято много тысяч пленных.

Ехали около 50 верст. Уже наступал чудный осенний вечер, когда подъехали к построенным покоем войскам. Раздалась команда: «Парад, шашки вон, пики в руку, слушай на краул, господа офицеры!» Неслись звуки национального гимна. А высоко над полем реял сторожевой аэроплан. Издали доносилась артиллерийская канонада. Государь обошел фронт, сопровождаемый лишь Лечицким, генерал-квартирмейстером Головиным и дежурными. Наследник остался у автомобилей.

«Трудно передать на словах, – рассказывал позже генерал Головин, – те чувства, которые были на душе каждого из нас. Ощущалась гордость принадлежности к великой Русской армии, действительные герои которой представлялись своему державному вождю, выйдя из объятий смерти, и перед тем, как опять вернуться на свой крестный путь».

Государь обходил медленно, всматривался в лица офицеров и солдат, иногда останавливался и спрашивал про полк, про дело. Он поражал знанием полков, частей, операций, дел. После обхода государь взял наследника за руку и пошел с ним на середину поля. Тишина полная. Государь стал говорить. Говорил четко, просто, задушевно. Он благодарил войска за подвиги, призывал любить Родину, служить ей, как служили до сих пор… Он кончил. На поле стало как бы еще тише, а потом грянуло «ура!», да какое «ура!»! «Такого могучего, сердечного „ура!“ я никогда не слышал, – говорил тот же Головин и прибавлял: – Да и не услышу».

Государь вернулся к начальствующим лицам. К нему вызвали представленных к наградам. Каждому государь сказал ласковое, бодрящее слово. По просьбе командира 11-го корпуса Сахарова Лечицкий стал просить государя о помиловании находящегося на параде рядового Исакова, который еще не так давно был полковником и начальником инженеров 11-го корпуса. Исаков совершил антидисциплинарный поступок, был приговорен военно-полевым судом к расстрелу, но расстрел был заменен разжалованием в рядовые. Теперь, в последнем бою, Исаков совершил необычайный подвиг, как инженер содействовал взятию укрепленного пункта, и ближайшее начальство представило его к солдатскому кресту Святого Георгия. Командир же корпуса Сахаров ходатайствует о помиловании его с производством в первый офицерский чин, что поддерживает и сам Лечицкий.

Государь приказал вызвать Исакова. По полю понеслось: «Рядового 23-го саперного батальона Исакова к его императорскому величеству-у-у!» – и передавалось криком от части к части. Далеко из рядов построения выделилась фигура и понеслась по направлению к государю. То был Исаков. В трех шагах он замер перед государем и взял «на караул».

– К ноге! – скомандовал государь.

Тот исполнил.

– Твои командующий армией и командир корпуса доложили мне о проявленной тобою доблести при взятии опорного пункта на высоте X. Награждаю тебя Георгиевским крестом четвертой степени.

– Рад стараться, ваше императорское величество, – ответил Исаков.

Государь стал прикалывать ему белый крестик и продолжал:

– Мне было также доложено, что при взятии этого опорного пункта тобою была проявлена не только замечательная доблесть, но и большое знание военно-инженерного дела… Рядовой Исаков, я возвращаю тебе все твои чины и ордена… – Затем государь особенно задушевно, ласково добавил: – Полковник Исаков, носите крест, который я вам сейчас накалываю, столь же доблестно, как вы его заслужили…

Слезы хлынули у Исакова, он прильнул к руке государя, целовал ее. Текли слезы у Лечицкого, Сахарова, у всех генералов, у свиты; плакал старый Иванов. Наследник смотрел на Исакова широко раскрытыми глазами. Он даже взял государя за рукав.

Уже темнело, когда стали усаживаться в автомобили. Государь предложил Лечицкому:

– Платон Алексеевич, хотите, я вас подвезу по дороге?

Тот ответил наивно откровенно:

– Никак нет, ваше императорское величество, нам не по дороге, а я слишком долго отсутствовал в штабе армии, и мне нужно принять длинный доклад начальника штаба, он ждет меня.

Некоторые переглянулись. Государь ласково улыбнулся и пожал руку Лечицкого. Автомобили двинулись. Всадники Дикой дивизии бросились за ними по обеим сторонам дороги. Вспомнилась поездка на Кавказ, как провожали автомобили казаки с генералом Баратовым. Всадники отстали по знаку государя.

Скоро совсем стемнело. Один за другим летели автомобили за головным с офицером Генерального штаба, который должен был вывести нас на станцию Богдановка, где ожидали императорские поезда. Но по пути сбились с дороги. Раза два меняли направление и наконец, в полной уже темноте, подкатили к горевшей огнями станции. Но оказалось, что попали вместо Богдановки на станцию Волочиск. Мой автомобиль пришел за государевым. Автомобиль же с дворцовым комендантом проскочил в Богдановку. На станции поднялся переполох. Там был питательный пункт княгини Волконской. Все бросились к государю.

Изумление и восторг неописуемые, особенно когда увидели наследника. Протелефонировали в Богдановку, дабы подали императорские поезда. Пришлось ждать. Государь, видимо довольный происшедшим, стал осматривать распределительно-питательный пункт. Время было самое обеденное. Никто, кроме наследника, не ел с утра. Наследник питался бутербродами. Любезные хозяева пункта стали предлагать пообедать. Чем богаты, тем и рады! Быстро накрыли стол, и государь с наследником и Дмитрием Павловичем стали с аппетитом есть то, что давалось проходившим через пункт раненым. Как говорили, пункт пропустил за время войны уже 260 000 человек, давая еду и чай.

Перед концом обеда мимо проносили на носилках тяжелораненого подпрапорщика. Государь подошел к нему, задал несколько вопросов, поблагодарил за службу, произвел в следующий чин. Раненый был в восторге. Персонал тоже.

Вскоре подошли поезда, и государь отбыл на север. Все были уставшие от дневной езды и пережитых впечатлений. Они были на редкость сильные. Следующий день нигде не останавливались. В нашем вагоне шли несмолкаемые споры с генералом Дубенским и другими о вчерашнем дне. Некоторые находили, что не следовало подвергать государя риску, да еще с наследником, не следовало ездить в сферу огня противника. Вопрос был интересный и спорный. Но впечатление от всей этой поездки, от всего виденного и слышанного было самое крепкое, здоровое. Вера в войска, в конечную победу была полная. Досталось в пересудах и тому офицеру-колонновожатому, который сбился с дороги и привез государя в Волочиск, вместо Богдановки. Вспомнили, как в начале войны шофер по ошибке привез варшавского губернатора в зону неприятеля.

В ночь на 15 октября прибыли в Могилев. Ночевали в поездах.

Утром 15-го прибыла с дочерьми царица Александра Федоровна. Выехав из Царского 12-го вечером, государыня посетила Тверь, Ржев, Лихославль, Великие Луки и Оршу, где и осматривала лазареты, госпиталя, перевязочные и питательные пункты. Государь с наследником встретили приехавших. В 12 часов все проехали в дом его величества, но жить царица с дочерьми осталась в поезде. Приезд государыни внес какое-то беспокойство и в свите, и в штабных. Приходится сказать, что вообще государыню не любили. По-разному, за разное, очень часто несправедливо, но не любили. Такова была судьба этой бесспорно хорошей по душе, больной императрицы, так полюбившей Россию и русский народ, так старавшейся от всего сердца принести им пользу и достигшей в последние годы лишь обратных результатов. Трагически сложилась ее судьба еще при старом режиме, до революции.

В этот приезд ее величества не могла укрыться ее холодность к генералу Воейкову и очень немилостивое отношение к генералу Поливанову, приезжавшему в Ставку с докладом. После обеда 17 октября царица, удостоившая своим разговором всех высших чинов, не сказала ни одного слова Поливанову, что, конечно, было замечено и было подвергнуто всяческим пересудам. И все, конечно, не в пользу государыни. 16 октября государь с наследником снимался с чинами штаба.