Текст книги "Олег Рязанский"

Эпизод 13
Перебежчик

Чужая душа потемки

(русская пословица)

1380 год, сентябрь

Б это раннее сентябрьское утро Мамай вторично решил проверить на прочность нервы князя московского. Обычным проверенным способом: растревожить строй урусских воинов, укусить и назад. Молча. Пусть московский князь Митя чихает в раздражении от непонятности. Для этого и используют специально подготовленный отряд конников, обычно двигающийся застрельщиком впереди войска.

Через час-другой бешеной скачки, пять сотен мамаевых всадников остановились в прямой видимости московской пешей рати. Развернулись полусотнями и замерли. Московиты опомнились, перестроились, ощетинились копьями и тоже замерли.

Час прошел в молчаливом противостоянии. Солнце так расщедрилось, что земля взопрела под ногами. От тишины в ушах колокольный звон. Не выдержал затяжного напряжения один из русичей, жила ожидания в нем лопнула, рванул рубаху на груди, закричал истошно и с копьем наперевес рванул к строю вражьих конников.

Определив русича как перебежчика, мамаевы конники расступились, образовав живой коридор, куда и устремился дико вопящий копьеносец.

Поначалу ногайцы вознамерились сразу поднять его на четыре сабли, но воздержались. Вырвали копье, слегка оглушили, бросили поперек седла и ускакали прочь. Молча.

Потом, сменив лошадей, доставили добычу прямо в мамаев шатер, поставленный по походному – на копьях. Изрекли приветствие, доложили:

– Урусский перебежчик. Трясется весь и штаны мокрые…

Мамай глазами своими желтыми, немигающими, оглядел перебежчика с головы до ног, остался доволен. Урус явно был испуган: губы дрожали и запах от него шел нехороший.

– Кто он? – поинтересовался Мамай.

– Говорит, что хрен его знает…

– А кто такой Хрен?

– Овощь. Редькин родственник. Вроде дяди или племянника. Как репа. Но редька знатнее.

– Не брат ли хозяина юрты или сторож при очаге? Первой степени родства или второй? От корня или от семени?

Поскольку никто не знал ответа, послали за толмачем-переводчиком. Тот быстро вошел в курс дела:

– Если дядя по материнской линии на старо-русском речении это “уй”, а сын дяди – “уем”, то племянника “уя” зовут “уец” а жену “уя” зовут “уйкой”! Понятно?

– Непонятно!

Послали за вторым толмачем. Второй не первый, и по росту, и по голосистости. Затолмачил громко, быстро, безостановочно:

– Если у англов, к примеру, одно слово означает и “синий” и “голубой”, то у русичей слово “уй” многозначительнее. Это и сват, и брат, и шу-рьяк, и шурин…

– Как мой тысячник Ашур?

– Ашур – это имя, а шурьяк – родственное лицо.

Мамай не понял опять и послали за третьим. Третий не стал зря толочь воду в ступе, сказал, что хрен редьки не слаще и толково растолковал, что у русичей есть особое пристрастие к иносказательным выражениям, когда некоторые слова имеют несколько толкований, применяемых по обстоятельствам. В данном случае, хрен – это не овощное растение, а… а…

– Ладно, – махнул рукой Мамай, – сам разберусь с этим редькиным родственником, – и глазами желтыми, немигающими посмотрел на перебежчика, – ну, что стоишь столбом, юрту подпирающим? Оробел? Онемел? Кланяйся, да пониже, с тобой не кто-нибудь, а сам беклярибек говорить желает. И не трясись припадочно, смерть твоя стороной прошла… Потеряв голову, по волосам не рыдают, так, кажется, у вас, урусов, говорят? Перебежчик? Ну и что? Не ты первый и не ты последний. Что молчишь? Язык проглотил или боишься?

– Топор пня не боится!

– И кто же из нас двоих пень? – вопросил Мамай риторично. И по-простецки добавил, – да ты сядь, сядь, я разрешаю. Как у вас говорят: в ногах правда отсутствует…

– Не переломлюсь, постою на своих двоих!

– Ты, хренов родственник, спесь свою придержи за узду, – прикрикнул на перебежчика Мамай, – ничего плохого с тобой не случится, уши и нос останутся на своем месте! Поговорим с тобой кое о чем и после, чтобы не ложиться спать тебе на голодный желудок, плотскую утеху примешь. Попросту говоря, жрать получишь. Обычной еды воинской – лапши, лагмана по-нашему. С бараньим жиром для вкусности. А на закусь, на сладкое, на десерт, вместо компота (лишнее – вычеркнуть) – тебе приведут полонянку – кавказскую пленницу. Не возражаешь?

“О, злее зла честь татарская!” – мог бы воскликнуть перебежчик словами князя русского. Но не знал он летописных слов и промолчал, а беклярибек продолжал вести свою линию:

– Успокоился? Безмолвствуешь? Значит, не возражаешь, молчание знак согласия, так у вас урусов говорят? И перестань издавать неприличные звуки… Итак, сколько войска у князя московского?

– Откуда мне знать, ежели я не московский!

– А кто же?

– Рязанский!

Ногайские нукеры обескураженно переглянулись. Их задача была – просто посеять недоумение и растерянность у московских пешцев. А этот урус выскочил и переметнулся. Спросили:

– А чем докажешь?

– У вас что, уши заложены? Не слыхать разве, что разговаривая я “акаю”?

– Ну и что?

– А московские – “окают”!

Рязанский урус явно оплошал, ибо московские тоже “акают”, а “окают” вологодские, володимерские, костромские…

– И новгородские?

– Новгородские “цокают”, вместо “что” – “цто” получается… – смог бы добавить, кто из русичей “хтокает”, а кто “якает”, но разве разбираются в тонкостях русского языка иноязычные?

Мамая языковые изыски не интересовали, он мерно покачивал туфлей без каблука и размышлял… По всем данным, князь рязанский держит нейтралитет, охраняя на порубежье свою землю. Как и Ягайло, что топчется возле своего Одоева-городка на расстоянии двух переходов от Дона. Он, Мамай, тоже не переходит границу своей территории. А московский князь Митя от места форсирования Оки-реки у Лопасни, десять дней идет на юг по чужой земле. По рязанской. И раз так, то рязанский князь с московским в сговоре! Только обоюдным согласием можно объяснить присутствие рязанских воинов в московском войске, для уточнения задал вопрос этому урусскому бегляку:

– Если ты и в самом деле рязанский, то как объяснишь свое нахождение в московском войске?

– А ты спроси у своих нукеров, почему они рязанский разъезд за московский приняли?

– Вот как! В таком случае скажи, сколько воинов у князя рязанского?

– Много.

– Это не ответ. Ты назови количество: три тысячи, пять тысяч?

– Тридцать тысяч!

– У меня больше.

– Тогда я немного ошибся. Добавь еще тысяч десять!

– У меня все равно больше!

Рязанец слегка замялся:

– Врать не стану, лично я воинов не считал, но уверен, ежели поставить их голова к голове между Сухой и Мокрой Таболой, они там не уместятся, даже, если будут стоять с руками по швам и впритирку!

Слегка замялся и беклярибек. Подозвал нукера, шепнул что-то… Нукер приосанился, сделал выпад вперед:

– Эй, ты, урус рязанский! Беклярибек разрешает тебе встать и стоя выслушать его распоряжение. За проявленное тобой мужество в связи с переходом в чужие ряды, беклярибек говорит тебе “рахмат”, спасибо” по-урусски и берет к себе на службу!

– Куда? – заволновался рязанский перебежчик.

– В сотню урусских воинов. Из числа плененных. Злых, жестоких, беспощадных, надежных, преданных! Чего пасть раззявил? Режет ухо? Но не они были первыми и ты не последний. Цени доверие, урус! Беклярибек разрешает тебе сесть и слушать сидя… Когда в Москве восседал на троне урусский князь Иван Калита, в Пекине под китайским шелковым зонтиком сидел китайский император. И главные ворота его императорского дворца охраняла привилегированная сотня урусских воинов. Впечатляет? Сиди и не вскакивай от изумления… Когда Большой Ордой управлял хан Джанибек, из крепких и сговорчивых пленных русичей формировались особые отряды, продаваемые скопом на сторону… Ну и что? Сиди и не дергайся! Один из них сумел так отличиться при дворе египетского султана, что достиг наивысшего воинского звания под именем Бейбуги Руса! Неслыханный успех! Умопомрачительный! Беклярибек надеется, что ты тоже оправдаешь его доверие и с течением времени достигнешь определенных вершин!

– Не дождется! – выкрикнул рязанец и вскочил с места.

Мамай гневно:

– Запрещаю тебе вскакивать! Хочешь ты или нет, а пути назад у тебя тоже нет. Перебежчик – не пленный, он – хуже пленного! Он оборотень, перевертыш, гадючий выползень! Если и вернешься к своим, то они скажут тебе, как и я: изменник, ублюдок, выродок! Вот и выходит, что тебе одна дорога – мне служить! Для начала, каждым утром будешь завязывать двойным узлом хвост моего любимого коня и плести арканы из хвостов яков. Через месяц, другой станешь верным, злым, беспощадным псом, как и твои сородичи.

– Но я не перебежчик!

– А чего бежал?

В ответ перебежчик лишь пожал плечами, он не мог дать ответ. Став жертвой необъяснимого порыва души при виде вражьих конников он так и не понял, что своим поступком нарушил главную заповедь воина – действовать только по приказу сверху стоящего! Без обсуждений, пререканий, самодеятельности! Личная инициатива вредна и наказуема. Что произойдет с войском, если каждый воин начнет поступать по-своему? Еще на заре римской государственности, почти четыре тысячелетия назад, солдата, который покинул свое место в строю или не выполнил распоряжение начальника, наказывали со всей строгостью. Первый удар по спине самовольца наносил командир. Затем, на бывшего товарища по оружию набрасывались солдаты и били, били, пока нарушитель дисциплины не падал замертво…

– А чего кричал, когда бежал? – настаивал на объяснении Мамай.

– С испугу…

– Боялся?

– Да! – вздернул голову перебежчик и в упор уставился в глаза мамаевы, желтые, немигающие, – но теперь не боюсь!

– Осознал, значит, что пути назад у тебя нет?

– Осознал или нет, но по-нашему, по-рязанскому, ежели пропадать, так с треском! – и шарахнул по коротконогому мамаему столу шлемом своим войлочным с деревянной шишкой в оконечности. Еще вчера вечером, со слов многознающего кострового, Мамай ему представлялся неким страшилищем. Пусть не с рогами на голове, откуда летят стрелы огненны, но все же… А вблизи Мамай выглядел совсем иначе. Приземист. И косолап, но не по-медвежьи. Голосом хляб и в плечах подкачал… Короче, не бычара как Олег Рязанский, который порой выдавал такое, что лошади дружно падали с копыт на колени. Но Ольг Ивановичу все дозволено, он – свой в доску, а этот, желтоглазый, чужой до мозга костей, ишь, задумал голыми руками меня взять! Помыслил таким образом и перестал дрожать.

Переступил с ноги на ногу, размягчаясь как жир в котле, как шкура коровья в руках опытного кожемяки, и успокоился окончательно. Мамай тоже помягчел взглядом:

– Якши! Хорошо! Очень хорошо! Разрешаю сесть. Чему быть – того не миновать, так, кажется, у вас говорят…

Однако, Мамай недооценил показавшуюся ему в этот момент покладистость рязанского перебежчика.

Тот не пожелал сесть, а нахально топнул своей липовой обувкой:

– Прикажи своим нукерам вернуть мне мой щит, мое копье и мою опояску!

– Врешь, урус, – закричали ногайские нукеры, – не было на тебе никакого пояса!

Но беглый рязанец упрямо настаивал на своем:

– Был пояс! Удобный, кожаный, а не бабий платок, треугольником повязанный на татарский манер.

Нукеры выдернули из вороха одежд опояску урусского покроя, бросили упрямому перебежчику. Тот оглядел пояс, примерил, забурчал недовольно:

– Моя опояска была лучше. Длиныне, ширше и красивше! С кистями висячими, с защипами петельными для укорота. Но и на том спасибо, “рахмат”, как у вас говорят. А щит мой где? Пусть деревянный, но рысьей кожей непромокаемой обтянутый? И копье пусть возвернут! Привык я к нему. Пока древко строгал, старался изладить под рост и под руку. Ежели выпала мне доля служить ворогу, то со своим личным имуществом – щитом, копьем и опояской! И стяг мой копейный, знак опознавательный, тоже пусть возвернут!

Своими дикими требованиями урусский прыщ с коростой на языке вконец разозлил хозяев. Ему, этому хренову родственнику, беклярибек милость оказывает, в урусскую шакалью сотню берет, а он, как это по-русски, кочеряжится, выкобенивается…

Мамай выслушал требования без раздражения. Кивнул нукерам разрешительно. Лично ему, этот урус как воин не нужен. Малорослый, угластый, дерганый. Он будет использован в качестве показательного перебежчика. Его, неказистого, в обувке расхлябаной, со щитом чуть ли не из тростника, в кольчуге из козлиной кожи и опознавательной ленточкой на коротком копье, ногайские нукеры неспешно проведут по стойбищу. Пусть мамаевы воины узреют собственными глазами чем вооружены хлипкие вояки князя московского…

Один из ногайцев принес отобранное копье, швырнул владельцу. Тот хватко поймал, огладил шершавой ладонью гладкое древко. Ощупал железный наконечник, пробивающий при умелом броске железный доспех противника. Любовно разгладил ленточку в навершии.

– Приказываю убрать с глаз долой эту грязную рваную тряпку! – разъярился беклярибек.

– Нет, – заартачился рязанский урус, – это мой личный, красным цветом трепещущий, опознавательный знак! Символ! Сам отрезал от материнского платка, сам привязывал! С чем явился, с тем и пригодился…

Он уже отрешился от этого гнусного, непонятного мира. Обрел невыразимое спокойствие. Все чувства в нем обострились, услыхал, даже, трепыханье крыльев пролетной моли. Оставалось всего навсего, осуществить замысел. Сейчас. Немедленно. Другого раза может не быть. Еще вчера война ему представлялась противоборством двух армий, а сегодня понял, что война – противодействие всего двух человек. Интересно, как поступил бы на его месте Олег Рязанский? Может, решил, как и он: кто-то же должен первым на рожон лезть?!

Тут-то беклярибек и пренебрег седьмым правилом войны – не упускать из виду противника! Протянул руку, чтобы убрать под местом сидения нечто колющее и глаза его сместились в сторону… Рязанский перебежчик мигом воспользовался шестым правилом войны – действовать тогда, когда противник менее всего этого ожидает. Минутой назад он и не помышлял поступить Так. Это у князя рязанского семь пядей во лбу и с довеском, а у него узколобого, едва на три набежало, зато прилично на затылке выперло. Он действовал по вдохновению. В соответствии с обстановкой. Как бы продолжая игру с копьем, перебросил его с правой руки в левую в порыве возвышенном и безоглядном. Такие, как он, у мамки с папкой в поскребышах числятся. Из-за некоей придури в голове. Хотя с придурью вовсе не дураки. Их действия просто-напросто диктуются чувством. В жизни таким всякие искусы да испытания достаются. То лягушка царевной обернется, либо сам сермяжной правдой укроется. А задумает изладить телегу, то непременно получится ускоритель во много-много лошадиных сил…

Запомните его, люди, безымянного, никому не известного… Не по жребию пошел воевать. Добровольно. А гляди-ко – на самого Мамая руку поднял! Без прицела, без замаха, метнул копье в грудь мамаеву! Левой рукой! Он, рязанский, левшой был, а действия леворуких непредсказуемы.

Один из нукеров предпринял попытку загородить собой беклярибека, но опоздал! Копье успело пронзить сердце Мамая… В этот же миг два других нукера подняли рязанского уруса сразу на четыре сабли!

Наутро, по мамаеву стойбищу шепоток ветерком гулял, будто поднял руку на беклярибека не спятивший с ума урусский перебежчик, а мамаев родственник. Не то дядя от корней редькиных по матери, не то по отцу хренов племянничек… Но ошибку никто не заметил. На то и существуют двойники-заменители. Заранее подготовленные. Одинаково дышащие…

Мамаевы телохранители долго ломали головы, стараясь понять, кого порешил рязанский перебежчик: настоящего беклярибека или поддельного? Их сравнивали, искали различия… Ну и что? У обоих одинаково вывернуты пупки, блуд до колен и как у истинных монголов синее пятно на крестце! До тех пор гадали, пока второго, оставшегося в живых, не убили спустя полгода свои. Крымчаки!

Предугадать событие, подготовиться, осуществить послесобытийные деяния могущие повлиять на будущее, одно из главных военных правил. С чем блестяще справилось узкое мамаево окружение. Затея с двойником себя оправдала. Роль отдельной личности велика. Если личность великая. Или, когда в личности заинтересованы другие. Подобных Мамаю удобно держать на длинном поводке. До поры, до времени, пока время таковое не настанет. Затейщики не жаждали перемен. Произошедшее не повлияло на их планы – заменитель оказался на месте. Без подготовленного прикрытия даже плов по-настоящему не допреет…

* * *

Быстрая смерть от четырех сабель не доставила смельчаку страданий – он умер мгновенно. Никто и не заметил, что на земле одним человеком меньше стало. Так пожалейте его, люди добрые, сейчас хоть кто-нибудь – не для себя, ради вас ОН старался!

Эпизод 14
Переправа

“Если хочешь, князь, крепкого войска, то сего дня повели перейти за Дон, и тогда не будет ни одного мыслящего бежать назад и всяк будет биться до последнего.”

(Из Сказания о Мамаевом побоище.)

1380 год, 7 сентября

Ночь обычная. Звезды в реке купаются, рыба плещет. Вокруг чахлого костерка на конских потниках сидят главные военачальники войска русского. За обсуждением одного-единственного вопроса: переходить или не переходить Дон? Вопрос, естественно, поставлен князем московским Дмитрием Ивановичем. По долгу и праву княжьему. Ответствовали воеводники по долгу службы:

– Переходить! И не медля!

– Искусственное убыстрение событий гибельно.

– Чей берег, того и рыба! Пока мы на своей земле, мы – хозяева положения!

– Раз мы идем, а Мамай стоит, значит, и нападать нам!

– Смелый приступ – половина победы!

– В поле две воли – чья сильнее?

– Перед боем надо бы предоставить воинам отдых…

– Отдых? – изогнулся, вопросительным знаком князь московский. – Войско еле плетется! Путь в двести верст едва одолело за 12 дней! По 15 верст в день! Ползем как улитки! Такой темп расхолаживает воинов!

– Войско хана Батыя двигалось еще медленней, – заметил Владимир Андреич, князь серпуховский. – 350 верст его конница шла 43 дня, в день по 8 верст. Червячьим шагом.

– Факт налицо, а где доводы? может, воинство Батыя в лесах наших плутало?

– Как бы не так, – возразил Боброк-Волынский, главный воевода всего войска русского, – идя от Рязани ко граду Владимиру, Батый брал на копье Коломну, Москву, Ярославль, Суздаль, обороняясь попутно от партизанских наскоков рязанского Евпатия Коловрата…

По социальному статусу Боброк-Волынский, сын литовского князя Корната, был ничуть не ниже князя московского. Но после вторжения Польского короля Казимира в Галицко-Волынскую Русь, Боброк покинул родную Волынь и поступил на службу к князю московскому. Как профессионал в делах воинских, Боброк-Волынский не раз возглавлял военные походы Дмитрия Ивановича против Литвы, камских булгар, тверского князя и князя рязанского. И как военспец шагал в ногу с гражданскими позициями князя московского.

Вопрос о медлительности движения завял, не распустившись. А в князя серпуховского, похоже, вселился дух противоречия. Обычно он всегда и во всем поддерживал Дмитрия Ивановича как вышестоящего должностного лица и по-родственному, будучи двоюродным братом князя московского. Никогда не вставал поперек его пути, дело-то одно делают и воз должны везти в одной упряжке. Но последнее время, князю серпуховскому, как строптивому коню, шлея под хвост попадала и он взбрыкивал… Некая напряженность ощущалась меж ними. Сначала Дмитрий Иванович перестал сообщать ему о своих планах. Потом перестал интересоваться его мнением. Уклонялся от встреч, избегал всяческих контактов. Странно и необъяснимо… Он и представить не мог, какое претерпит унижение спустя десять лет при подписании грамоты, где черным по белому будет начертано, что сына князя московского, то есть своего племянника, пусть и двоюродного, он обязан чтить как старшего, согласно юридической формулировке о наследственном праве по родственному признаку… Подумать только – дядя ниже племянника! Не потому ли, в подспудном предчувствии он и перечил своему брату. Единственному. Пусть и двоюродному:

– А Владимир Мономах, князь киевский, у которого есть чему поучиться в делах воинских, передвигался военными маршами ходко и стремительно! Не мною подсчитано, но путь до зимних половецких кочевий в 500 верст при длине версты в 3 тысячи стоп, его войско прошло за 20 дней! По 25 верст в день. Вот это темп пешим ходом! С оружием и кормом на санях. В поход-то отправился в феврале ни года, в мороз лютый, а закончил поход в марте. Полной победой!

Идти быстро и в любую погоду – проверенная тактика Владимира Мономаха!

– К чему такие подробности? – вторично изобразил вопросительный знак князь московский.

– Минутой назад ты сам сетовал на недостаточность информации, дескать, события без пояснений теряют смысл, искажают суть…

– Хватит пустопорожних разговоров о прошлом, пора подумать о настоящем!

– Прошлое – поучительно, пусть, оно и с ошибками…

– Ну, как можно, опираясь на прошлое, вычислить, где сегодня находится войско мамаево?

– Мамай вторую неделю стоит на Медвежьей реке, то вперед чуть продвинется, то назад откочует, – поспешил ответить Боброк-Волынский. – Зная тактику Мамая, нам не выгодно покидать тесные урочища и выходить на степные просторы, где вольготнее воевать Мамаю. В облесенной местности главная его сила – конница, теряет скорость и возможность быстрого маневрирования, что нам на руку. Полагаю, пока воздержаться с переправой…

Стали припоминать случаи, когда переправа через реку, разделяющую противников, одним приносила удачу, а другим поражение. Любая река – не просто река, а некий рубеж… Конец одного состояния и начало другого. Граница между настоящим и будущим…

Вспомнили, что при князе северском Игоре Святославиче, таковой рекой слыла Каяла-река. В запале князь Игорь перешел ее и пали полки Игоревы в битве с половцами и сам он, о, позорище, попал в плен!

Боброк-Волынский вторично взялся за прояснение ситуации:

– Неспроста Каяла-река стала гибельной для князя Игоря. Неправедный затеял он поход. Завоевательный. А наш поход защитительный. Богоугодный!

Ныне Каялу-реку не отыскать ни на топографических картах, ни в атласе автомобильных дорог. Но историки полагают, что река впадающая в Дон ниже Ростова-на-Дону с названием Кагальник и есть та самая Каяла – река поражений, река покаяния…

На сей раз князь серпуховский тоже не упустил возможности высказаться и тему о мистике направил в нужное русло:

– На любой реке существуют места скорби, юдоли и печали. Там рушатся берега, теряются люди, пропадает рыба, исчезает из глаз наведенная переправа… Для предотвращения несчастий такого рода надо умаслить лукавое водяное племя. Отыскать водоворот, где водяницы с трясунцами вприсядку пляшут, заприметить воронку и бросить туда в дар нечто животрепещущее. До захода солнца и натощак, чтобы жертвенное существо не догадалось о своем предназначении…

После такого речения князя серпуховского, даже терпеливый Боброк-Волынский, неодобрительно на него глянул, дескать, третий раз перечит… А князь московский покраснел, побагровел, вот-вот вспыхнет! Хотя, возможно, это плясали отблески от разворошенного им же костра. Но сидящий рядом Тимофей Васильевич Валуй, воевода владимирский, сумел погасить искру раздражения. Опыт жизни помог. Не придется ему въехать с победою Золотыми воротами во Владимир-город, через день погибнет на поле бранном. Мог бы и не идти в ополчение – устарел телом, прихрамывает и живот свисает. Давно пора на заслуженный отдых, но опыту разумного руководства не мешает толстый живот, ибо мудрость, говорят, живет в животе, а побасенки, ой, как нужны для разрядки напряженности:

– По представлениям прежних насельников этих мест, живородящий жизненный мир располагается по верховьям рек. В пределах Дона это Сухая и Мокрая Табола, Правая и Левая Паника, Лесной и Польный Воронеж… А нижний мир – места перехода в другое состояние жизни – в приустьях. Чтобы благополучно перейти Дон, для задабривания водяных достаточно бросить в Дон быка черной масти с позолоченными рогами либо двух черных коней с подзлащенными копытами. Но быка предпочтительней.

Стали думать… Само собой разумелось, что в ближней округе вряд ли можно отыскать черного быка, разве что в мамаевом обозе для перевозки парадной юрты беклярибека. Но сие абсурдно по определению и решили обойтись двумя жертвенными конями. На что князь серпуховский ядовито заметил, что по древним славянским поверьям достаточно одного жертвенного петуха. Черного.

– Так переходить Дон или нет? – в третий раз вопросил князь московский.

Тимофей Васильевич Валуй обратил глаза к небу, выискивая в звездной темноте нечто… Обнаружил искомое:

– Вспомнил! Перед ответственной битвой с галлами (французами по-современному), римский полководец Гай Юлий Цезарь перешел ночью реку Рубикон, сказал воинам “жребий брошен!” и повелел разруши ть мосты, отрезая тем самым путь к отступлению! И победил!

Со всех сторон последовали комментарии:

– Цезарь доверился не зыбкому чувству, а трезвому расчету!

– Расчет – это умение предугадать событие!

– Момент удачи надо чувствовать!

– Природа чутья трудно объяснима. Это – наитие! Дар Божий!

Сколько людей – столько мнений. И советчиков.

– Не всякому совету доверяй… – продолжал шагать путем поучительства Боброк-Волынский, хотя, именно он согласно советованиям спустя день мудро расставит на Поле Куликовом полки русские. Не удержал поводья, рассказал, как иной раз превратно понимаются слова профессиональных советчиков:

– Известный своим сказочным богатством Крез, задумав напасть на соседнюю Персию, отправился за советом в Грецию. В Дельфы. За тысячу верст и все морем. Где дельфийская пифия давала предсказания на все случаи жизни. Ну, Крез и задал вопрос: “переходить ему или не переходить реку Галис?” На что пифия, нанюхавшись подземных испарений, ответила: “если ты перейдешь реку, то погубишь великое царство!” Крез обрадовался, перешел реку и был разбит малочисленной армией противника! Раздасованный Крез предъявил претензии пифии. Однако, прорицательница не ошиблась. Под “великим царством” она подразумевала царство Креза! Вывод – не очень-то доверять советам. Совет сродни гаданию, а гадание чревато последствиями. Выбор-то большой: бросили собаке кость и глаза у пса пошли вразнос, хошь – ешь, хошь – брось, хошь – впрок положь…

– Хватит ворошить прошлое! – сказал кто-то из воевод.

– Истинно так! – подхватил другой.

– Ныне и год не тот. И люди не те. Иное время – иное и бремя…

И телега с добавочным грузом советов, баек, нравоучений покатила по второму кругу, а шея князя московского взбугрилась в напряге, будто ему одному досталось везти эту телегу.

Привлеченные светом костра, ночные бабочки уже приготовились выбросить свой десант, но тут из кромешной тьмы вынырнул предводитель московского сторожевого отряда Семен Мелик. Усталый. От длительного передвижения пешим ходом в потемках. Мокрый. От переправы через Дон вплавь, ухватясь за хвост бродячей без призора лошади. Отряхнулся матерым волчищем и заявил во всеуслышанье, что видел собственными глазами стойбище войска мамаева. Близко. На расстоянии плохо выпущенной стрелы!

– Когда?

– Сегодня! Мои дозорные чуть не носами уткнулись в ограждение мамаева лагеря из двойного кольца повозок. И я решил проверить донесение. Что и сделал. В результате: сосчитал точное число мамаевых воинов!

– Каким образом?

– Просто и быстро! Если с шатрового навершия свисает g конских хвостов – символ одной тысячи всадников, то я насчитал 25 подобных наверший, из чего следует, что под рукой Мамая находится 25 тысяч видимых воинов плюс 10 тысяч невидимых. Резервных! Напротив мамаева стойбища, на расстоянии четырех полетов стрелы находится удобное поле для построения в боевой порядок всех полков войска нашего.

По-военному доложил. Кратко, емко, убедительно. Подошел к огню, присел на корточки. Выпил для сугрева что-то ему поднесенное, не торопясь. С достоинством. Справный мужик. Хватка медвежья, поступь мышья…

Сообщение выслушали, обсудили, постановили:

– Перейти Дон!

Даже осторожный Боброк-Волынский поддержал без всяких поправок и мысленно стал расставлять полки на Поле в соответствии с рельефом местности. Остальные взялись обсуждать места конкретных переправ, где, когда, каким образом? Хорошо бы найти брод по колено коню, наподобие Коровьего брода в Москве-матушке, по которому дважды в день гоняют коров на выгон, о чем москвичам по сей день напоминает улица с названием “Коровий вал” к тому самому Коровьему броду. Похожее название “Бычий брод” через реку Темзу гордо носит в Англии город Оксфорд. И Босфор, пролив между Европой и Азией, соединяющий Черное море с Мраморным, переводится как “Коровий брод”! На берегу этого Коровьего брода и находится византийский Царьград-Константинополь, на воротах которого прибил свой щит Олег Вещий в тот год, когда в Англии появился на Бычьем броде Оксфорд…

Задыхаясь, прибежал вестовой с вестью:

– Пополнение прибыло!

– С Нижнего Новгорода?

– Нет!

– С Твери?

– Нет!

– Не тяни кота за хвост… Откуда?

– С Рязани!

– Сколько?

– Столько-то конных, обученных на прорыв, столько-то пеших, способных держать стойкую оборону и особая сотня по наведению мостов!

– Дружественных?

– Через Дон-батюшку.

– Весьма кстати. Им, рязанским, на своей реке броды отыскать – раз плюнуть… А воеводой у них кто? Князь пронский? Князь вослябинский!

– Кипчакский! Юрак-оглы! Пра-пра-внук того князя кипчакского, что обосновался на рязанской земле после Батыева нашествия. Спокойной жизни захотел его пра-пра-предок. Устал от перекочевок, от неустроенности семейной жизни. Улучил момент, отстал от соплеменников и обустроился в стороне от ходких перекрестьев дорог. Пустил корни, освоился, окрестился…

Наутро, едва свет брызнул, особая рязанская сотня (по-будущему инженерная рота), отправилась на поиск подходящих мест для пяти переправ. По количеству пяти боевых полков, сформированных по старинному образцу: сторожевой полк, лицевой полк, полки правой и левой руки на флангах, резервный. Каждый полк на самоуправлении и самообеспечении. Со своей группой разведки, охраны, поддержки, слежения, прикрытия, захвата, ну, и так далее.

Для одного флангового полка, рязанские бродники обнаружили переправу по хлопанью водяных ладонями по воде, сгоняющих рыбу в омуты с мелководья, где перекаты с перескоками очень подходящи для переправы одного конного полка. Правой либо левой руки.

Вторая переправа отыскалась вблизи первой. По месту погрызанных бобрами деревьев, подпирающих главный речной поток. В запрудье, за плотиной вода хоть и глубока, но спокойна и безопасна для переправы конников другого полка. Левого, либо правого.

А за излучиной, где вода и время текут замедленно, мель обозначилась. Пусть узковата и сход к ней с заболотья, зато удобна. Для ограждения оцепили арканами десяток надутых бурдюков. Чтобы не угодить в яму, а оттуда в бездну, в тьму кромешную, в тартарары, в геенну огненну… Вода – враждебная человеку стихия; человек не рыбье существо, в воде жить не умеет, сухим не выйти ему из воды. Пойдет топором на дно и хищные личинки-косоворотки, трупоеды-зубастики за день обглодают до последней косточки.