Текст книги "Олег Рязанский"

– Ясно, но…

– Но ты не отчаивайся. Устное распоряжение равносильно письменному. Для подтверждения факта дарения можно привлечь свидетелей. За исключением немых, глухих, умалишенных. Лучше всего семерых. Или пятерых. Но хватит и одного для глухих отдаленных местностей. У тебя есть хоть один свидетель?

– Есть.

– Кто?

– Ты!

– Я? Не обольщайся! По закону, одно и то же лицо не может быть одновременно и дарителем коня и свидетелем!

Бахарь ушам своим не верил и чтобы не упасть с дерева, крепче ухватился за ствол. Только в страшном сне такое может присниться! Одно лишь утешало, что он непременно вывернется, на то он и урюпинский!

– Кстати, имей в виду, что тебя могут обвинить в продаже украденного коня, – монотонно вещал литовский законовед, – в этом случае, придется уплатить в казну четвертую часть стоимости коня, согласно 37-й статье “Правды Русской”, опирающейся на законы императора Юстениана, а те, в свою очередь, на более древние законы Хаммурапи – царя вавилонского, вплоть до десяти заповедей Закона Божьего. Штраф можно вносить по частям. Ежемесячно. Но аккуратно в означенные сроки. Иначе, при задолжности, к тебе заявится сборщик налогов и в дополнение к штрафу потребует налог “за утомление его ног” в согласовании с тысячелетним византийским правом. Плюс возмещение ущерба, нанесенного коню… Пока дело находилось в рассмотрении, прекрасный жемайтский конь стоял в стойле без движения, некормленным, оседланным, с уздой во рту, без прогулок и…

– И?

– За частично утраченное здоровье лошади, содержащейся в нечеловеческих условиях, взимается компенсация со стороны последнего владельца, с тебя… в виде овса, ячменя, осеребряной родниковой воды, чистки глаз и ушей, перековки копыт и других мелочей.

– Надеюсь, на этом наступит конец…

– Ну, на первый раз, за впервые совершенное конокрадство, ты будешь “облагоразумлен путем телесного наказания”, то есть, тебя просто-напросто высекут плетьми. А если подобное произойдет вторично, то отсекут руку.

– Какую?

– Любую. На твое усмотрение. Это гуманно. По законам Чингизхана конокраду без суда и следствия отсекали голову.

– Ну, и порядочки… За одного и того же коня мне дважды терпеть страдания? По татарскому закону и по литовскому? С Мамая, с басурмана, змея аспидного, какой спрос, но мы-то не посторонние друг другу люди, одному Богу молимся… Да я… да ты…

– Успокойся и не вздымай к небу руки иначе свалишься с дерева! Есть выход! Можно остаться абсолютно безнаказанным, для чего не обязательно доказывать свою невиновность. Как? В судебном приговоре либо в законе, на который опирается приговор, надо суметь отыскать ошибку. Малюсенькую. Малозаметную. Орфографическую. Например, если вместо слова “конокрадство” написано “конекрадство”. Суть, в общем-то, одна, но закон есть закон. И требует исполнения, не зря люди над ним думали. Из-за одной такой ошибочки тысячу лет назад закон в Византии заново переписывали. Так что, не упусти случай отстоять свое право на ошибку!

– Для начала следует отыскать ошибку, что мне явно не по силам.

– Поэтому, не откладывая свои намерения в дальний ящик, надо найти лицо, заинтересованное… нет, не в оплате своего труда, а исключительно в отыскании истины. Ошибочку, если хорошо поискать, всегда можно найти. Не там поставленная точка или отсутствие запятой, в корне меняет смысл. Например, развернул палач принесенную ему бумагу с государевым приговором из трех слов: “казнить нельзя помиловать” и отложил на время топор. Задумался. Что делать? Как понять написанное? Для разрешения подобной ситуации могу предложить свои услуги.

– Ну, никак я не пойму, какую выгоду тебе сулит мое оправдание? Кто я и кто ты? Или ты действуешь по зову крови?

– Исключительно в силу нестандартного случая. Безвозмездно. Используя свое право на благотворительность.

– Вот как! Сам навязал мне полуслепую, хромоногую, беспородную жемайтскую клячу без удил, седла, стремян, попоны и теперь желаешь быть добреньким? А этого не хочешь? – и вразумительно показал чего именно, едва не рухнув с развилки дерева.

– За оскорбление личности – тебя схватят и посадят в поруб! На хлеб и воду.

– Мне и в обычной жизни много не надобно. Водицы – плошка, да кашицы ложка, и сыт, и спину не ломит.

– Все сказал? – надменно произнес князь литовский, – полагаешь избежать наказания собственными силами? Не выйдет. Тебя привлекут к ответственности за попытку уйти от ответственности. И где бы ты ни спрятался – отыщут. Лишь в одном месте есть убежище от преследования закона – под сводами святой обители, в храме Божьем, откуда даже настоящие разбойные лица не подлежат выдаче ни царю, ни закону! Но священнику ты будешь обязан рассказать о себе все! Готов ты пойти на это? Или тебе есть что скрывать? И ты скорее положишь голову под топор, нежели поведаешь о себе правду? Но рано или поздно тебе опостылеет класть бесчувственные поклоны под благость церковного словопения. Не всякий человек остаток своей жизни готов провести в затворе от мира, в скудости пищи, в молитвенном отрешении, ежедневно возжигать лампадку, ронять слезу над ладанкой со щепотью родной земли, где жмудь с голядью шапками обменивались, и не стать лицемерным святошей, боясь, как черт ладана. Монашество – это призвание, а не бегство от правосудия. Без истинной веры ты сгниешь там заживо! Не стой на пути скачущего во весь опор жемайтского коня! Растопчет!

– Спасайся! – пропела птичка певчая, пролетая над ухом Бахаря и в подтверждение прогремел отдаленный гром…

– Что это? Сон или явь? – очнулся от дреми урюпинский. Вроде бы на чуток смежил глаза, а открыл – день Божий и нет на дереве рядом с ним Ягайло князя литовского! Неужто спозаранку шапку свою пошел искать?

Слез Бахарь с дерева, двинулся по следам оставленным на земле. Свежим, четким, размашистым. За обещанной лошадью. С седлом, уздечкой, попоною. Конь лишним никогда не бывает. Странно… шагов через тридцать следы ног Ягайло пропали! Будто человек взлетел птицей! Бахарь, в удивлении, даже голову задрал вверх: не запрыгнул ли Ягайло на другое дерево, дескать, слез, справил нужду и от радости перепутал деревья. Но соседнее дерево, на две сажени от земли вверх – голое, безкорое, ни сучка, ни зацепа… Только рысь способна туда вспрыгнуть!

– Ты где? – крикнул Бахарь трижды, многократно оглядываясь. Ответом – тишь. Лишь тень по земле пробежала от низко летящей птицы, отчего выявились другие следы. Четкие, свежие, размашистые. И труп окровавленный… Затаись смерть за стволом дерева всего в двух шагах и человек ее не увидит, хоть день будет смотреть, хоть тремя глазами! А по запаху – сразу бы учуял. Но несовершенное существо человек. Нос есть, а чутья нет. Уши есть, а шагов мыши не слышит. И глаза только вперед смотрящие, не как у лошади с круговым зрением…

Олененка-полугодка смерть поразила недавно, кровь на шее еще не запеклась… Кто-то прыгнул сверху, вцепился в горло, вырвал кусок, но что-то помешало продолжить трапезу и вспугнутый налетчик удалился. Четкими размашистыми шагами. Волк отпадает, волки не лазают по деревьям. Лишь рысь караулит добычу, затаясь в ветвях. Но следы-то волчьи! Свежие, четкие, разлапистые!

В тишине возник шорох… Мышиный? Лошадиный? Дерево скрипнуло, вода в реке булькнула, сова ухнула, луна засмеялась… Замер Бахарь. Четырехлапым кустом притворился, ибо любой зверь обращает внимание только на что-то движущееся…

Не стал испытывать судьбу Бахарь. Решил оставить без воплощения в жизнь ягайловый посул о дармовой лошади и унести ноги по-добру, по-здорову. Не было у него коня и не надо. Не очень-то и хотелось. Даром ничего не бывает в жизни. За все приходится платить – за удачу, за сон спокойный, за урожай ржи, за радость любви, даже, за страх. Молодостью, морщинами, седым волосом. И жизнью. Во имя или во благо…

Свинтил с пальца кольцо золотое, надел на подходящий сук, указующий в литовскую сторону и двинулся в рязанском направлении. Миновал в обратном порядке броды с перекатами-перескоками и кустами, где проходящих путников пугает по-страшному выпь-букало. Остались позади пределы литовские, вошел в пределы рязанские. И вовремя. С той стороны вслед за громом небесным раздался вой волчий. И молнии заблистали…

“В срок уложился, – подумал Бахарь, – рязанский князь будет доволен…” Отыскал своего коня, припрятанного в глухом распадке. Стреноженного, встревоженного. Потрепал по холке, вытащил из хвоста колючки, приладил седло и домой, домой…

Уже совсем близко родная речка-побегуша, мостки причальные, соседская груша и дом родной. Сам ставил. С венцом в четыре бревна рубленый, с крыльцом под навесом. На окнах наличники с резными хлябями небесными. Сам резал. На крыше конек в облике петуха в кукареканье. Сам строгал. И столб – подпор крыши, не чурка двухметровая бесчувственная, а дедовик-пращур. С бородой по грудь и ушами отвислыми. Самолично выбирал в лесу животрепещущее дерево. Все как у людей. Дом, двор, семья. Матушка его протвинская, батюшка – тульский, дед – елецкий, сам – урю-пинский, детки – вослябинские. Человек – никто, если ему неведомы места своих прежних рождений…

Но не спешился Бахарь, от соблазна проскакал мимо дома своего задами – служебный долг превыше уз родственных, направил коня к стольному граду Переяславль-Рязанскому с церквами престольными, звонами колокольными, эх-ма, к Ольг Иванычу, князю рязанскому.

Как на духу рассказал ему обо всем происшедшем с мельчайшими подробностями. И о встрече с Ягайло, и как сидели полночи на дереве каждый на своей ветке. Какие разговоры велись… О коне жемайтском обещанном, о кольце подаренном и на ветке оставленном… Умолчал лишь о сновидении, считая, что сон – дело сугубо личное.

Олег Иванович внимал, кивал одобрительно, велел стольнику принести бочоночек, который в течении двух лет трепетно ожидал своей участи, будучи закопан в землю по уши для лучшей выдержки. На стол княжий пузатый бочоночек прибыл ополовиненным. По объяснению лица к этому причастного, бочоночек сначала выдохся от недостатка воздуха, а потом едва не задохся от перенасыщения. Все остальное в целости и сохранности. Печать княжья на месте. Лишние отверстия отсутствуют. Цвет, запах, вкус – в равновесии.

Первый жбан выпили с устатку, второй – с возвращеньицем, а после третьего Ольг Иваныч, в изумлении разинув рот, уставился на живот Бахаря:

– Интересно узнать, что на твоем пузе поблескивает?

У Бахаря от погляда глаза на лоб вылезли! В страшном сне не хотел бы увиденное видеть – на его животе красовался пояс с красивыми блескучими камешками в плетеных серебряных гнездышках! Пробормотал, заикаясь:

– Это пояс Ягайло, князя литовского!

– Вот как! За какие-такие заслуги тебе даденый? На память о деловой встрече или по зову крови оборотня-волка? За просто так не расстаются с семейными реликвиями. Предмет олицетворения княжеской личности на животе мужика неизвестного – нелепость, бессмыслица!

Бахарь растерян, Бахарь не знает ответа, а голос князя рязанского набирал обороты:

– Объясни быстро и вразумительно – откуда на тебе пояс?

– Знать не знаю и ведать не ведаю! Разве что сам Ягайло меня им опоясал… пока я спал… обняв дерево…

– И я должен верить этим жемайтским сказкам?!

– Не верить мне? Урюпинскому? Да что б мне сквозь землю провалиться, перепутать пятницу с понедельником, в упор не видеть дорогу к своему дому! Пусть нечисть подколодная сжует меня вместе с хлябью болотною, скрутит в дугу лихорадка рвотная, а лесная оглоедь лишит силы разогнуть подкову конскую… – и гневь свою на неверие в его правоту князя рязанского, изливал Бахарь для слуха народного в окно приотворенное, а Ольг Иваныч это оконце поширше своей рукой распахнул – пусть народ слушает и делает выводы, кто прав, а кто нет…

В дверь просочился человек некий, конским потом насквозь пропитанный. С тряпицей мерзкою в перстах. Развернул ее перед носом князя рязанского, сам прильнул с донесением к уху княжьему, шепча что-то, отчего багровела шея слушателя.

– Из чьих рук донесение?

– Из первых рук, Ольг Иваныч, из моих, головой отвечаю! – подал голос доноситель и удалился. С гордо поднятой головой.

Ожидая пока уляжется гнев, мерял Олег Иванович широкими шагами расстояние от двери до окон, отшвыривая походя половики, путающиеся под ногами. Вытянул из вонючей тряпицы предмет, сунул его под нос Бахарю:

– Видишь?

– Вижу.

– А что видишь?

– Кольцо.

– Чье?

– Мое, то есть, князя литовского… Тут, на ободке все данные нанесены для опознания… Ольг Иваныч, я тебе после второго жбана разве не говорил, как уходя из литовских пределов, я саморучно повесил кольцо на приметную издалека ветку?

– Объяснение неубедительно. Ну, посуди сам, если кольцо осталось на ветке там, то каким образом оно очутилось здесь?

– Подбросили злыдни, возводители понапраслины!

– Успокойся и не плюй на пол! Клеветник, оговоривший тебя, если найдется таковый, будет подвержен наказанию. Законы нашенские знать надо. Уважать их. Не нарушать их. Законы-то зиждутся на примерах, на обычаях и проверены временем. А самые первые – законы Божии. Всего их десять. Но мы, люди, почему-то всю жизнь нарушаем их. Даже сейчас… Ну, почему тебе о всех несуразицах с поясом и кольцом не рассказать честно, открыто, по правде-матушке? Почему увиливаешь, уклоняешься? Боишься невзначай проговориться? Значит, есть о чем молчать, знать, не зря говорят, что скрытность – злая мачеха правды-истины и сокрытие истины увеличивает вицу вдвое. Или ты хочешь окончить жизнь на плахе? Я полагал, что урюпинские – придорожные беспросветные лопухи, а ты, оказывается, тот еще репей! С обоюдоострыми колючками!

– За правду-матку я не то, что ежом, дикообразом выпучусь!

– Умерь прыть, поступись гонором… Если кольцо тебе действительно дадено, то зачем этот знак доверительный оставлять на какой-то веточке? Для чего? В качестве перста указуемого? А ежели кольцо ты присвоил по недомыслию и спрятал – другой расклад. Лежать бы тому кольцу в схоронке под кустом малиновым долго-долго, да на твою беду подвернулся случай. Непредвиденный, непредсказуемый, сногсшибательный! Кто мог подумать, что на твоего, оставленного без присмотра, коня нападет волк! Средь бела дня. Почти под окнами княжьих покоев! Принародно, два лица видели. Конь отбился копытами, а из-под копыт коня кольцо вывалилось. Вот это. То ли припрятанное от глаз людских, то ли потерянное… Кроме тебя, волка и коня, судя по следам оставленным, на том месте больше никого не было. Возникает вопрос: не ты ли кольцо обронил?

– Поклеп, оговор, найду очернителя, наизнанку выверну, наискось!

– Кроме тебя и князя литовского никто не мог знать о кольце!

Если бы не волк…

– Это не волк, а волкодлав, человек-оборотень!

– Неплохая выдумка для сваливания ответственности со своей головы на потустороннюю. Однако, любое заявление требует доказательств, доводов, выводов, примеров, сопоставлений… А ты чем располагаешь?

– Догадками… Показалось, будто что-то не соответствует чему-то в поведении князя литовского. На словах – одно, а поступки другие, противоречивые! Чары на нем! Следы его то волчьи, то человечьи, чему верить?

– Перестань сжимать кулаки и ломать пальцы! Последнее дело ссылаться на неведомое. Ты человеческим языком объясни свои и его действия. Обвинения тебе предъявлены тяжкие… После выполнения поручений для блага земли рязанской, у тебя появляются личные вещи князя литовского… Если украл, то и дело с концом, с кем не бывает…

– Да я скорее умру, нежели запятнаю свой урюпинский род кражей перстня!

– Не одного перстня, а вкупе с княжеским поясом. Я, лично, может, и готов поверить тебе, но твоим объяснениям должны поверить бояре судные. Они, тоже, люди и, тоже, не хотят ошибиться. Твоя судьба в твоих руках. Если ты не согласен с предъявленным обвинением, то можешь подать жалобу за оскорбление личности плохо обоснованным обвинением. Твоя челобитная попадет в руки лиц, которым по должности определено сострадать и сочувствовать человеку, попавшему в беду, искать возможность облегчения горькой доли подопечного. Надеюсь, ты воспользуешься услугами опытного сберегателя твоих прав?

– Я не нуждаюсь ни в чьей помощи!

– Да ты не ерзай по скамье, не тревожь мозоль! Не хочешь – не надо! Все свои возражения против предъявленных тебе обвинений ты в состоянии обосновать сам. Четко, внятно, доходчиво, дабы придирчивые судные бояре их назад не отбоярили. Если какое выражение с твоей стороны допускает двоякое толкование, не поленись еще раз объяснить все спорные слова из трех, пяти или семи букв. Для отстаивания своей чести, совести и достоинства можешь привлечь свидетелей. Трех или, даже, пятерых.

– У меня есть только один свидетель!

– Один свидетель – не свидетель. Он может раздумать, скрыться, заболеть и умереть! От переедания яствами или бык его забодает, или убьет громом! Жизнь человечья, что нить паучья, на волоске висит…

– Мой свидетель не убежит, не раздумает, он честный человек, справедливый, совестливый, сочувственный…

– И кто же он?

– Ты, Ольг Иваныч!

– Я? – искренне удивился самому себе Олег Рязанский, даже, лицом смутился, но не проявил возмущения – не то время и место, и посему ответил со всей суровостью, что на его свидетельство Бахарь не может рассчитывать.

– Почему? – также искренне удивился урюпинский.

– Если свидетельское лицо юлит, путается, то для извлечения истины, его можно подвергнуть допросу с пристрастием в виде кнута, палок, железа… а князь – лицо неприкосновенное! Так что поищи других свидетелей, не один живешь в глухом лесу, а в людском окружении.

– Два брата поблизости, дядя по отцу и дядя по матери…

– Свидетельства родственников вплоть до пятой степени родства во внимание не принимаются. Нельзя свидетельствовать против своей крови, ибо родня на что угодно готова пойти, лишь, бы своего выгородить. Поищи свидетелей среди соседей, из числа людей своего сословия. Любых. За исключением глухих, кривоустых, убогих и порченых.

– Ольг Иваныч, что ты вокруг да около ходишь… Ежели я тебе непригож стал на опасном, ответственном поприще – так напрямик и скажи. Честно и откровенно. Я готов перейти на любую другую работу: лес валить, рыбу ловить, из конопли веревки вить… Либо отправь на дальнее Лаче-озеро в келью монастырскую грехи замаливать да поклоны за здоровье твое лбом бить.

– Не провоцируй меня своими жлобными шалостями в ожидании милости, не бей на сострадание и сочувство ближнему… Любое человечье существо обязано делать свое дело. Пахарь – пахать, жена – рожать, воин – убивать, князь – княжить. Твое дело – ему помогать, а мое дело – и судить, и миловать!

– Нет за мной ничего худого! – стукнул по столу кулаком Бахарь, – и опровергать чужие опрометчивые обвинения я не стану!

Повернулся Олег Иванович к окну, распахнул настежь и во весь свой голос гремучий как гаркнет:

– А плетей не желаешь отведать для разговорчивости?

Что угодно мог ожидать Бахарь от своего князя в гневе праведном: битья об пол глиняных сосудов с невыпитой медовухой, грозных обещаний согнуть урюпинского в дугу, вывернуть наизнанку, завязать узлом и голым пустить катиться колесом по улицам… Но чтоб его ТАК позорили на весь двор, на весь мир, на всю вселенную! Сник Бахарь нежным лютиком, отброшенным с дороги на обочину за ненадобностью ногой безжалостной… Однако, сумел взять себя в руки и отразил удар лихим выкриком. В окно раскрытое на обе створки:

– С лиха лихо не бывает! Чему быть – того не миновать! Я не жалкий обсевок на поле княжьем… так, мол, и так, и эдак!

Дворовый прохожий люд заинтересованно внимал словам обиженного, похоже, даже, ему сочувствовал; одна молодуха навзрыд рыдала. Чтобы добавить пищи людским толковищам и шептаниям вокруг личности разухабистого Бахаря – своего лучшего шлемника, одиноким волком рыскающим по чужим окраинам, Олег Иванович решил еще больше усугубить сияние ореола над головой вынужденного страдальца:

– А в поруб не хочешь, где стены мокрые, хоть выжимай, но нет водицы чтобы напиться, а? Добреньким княжескому лицу быть легко, а справедливым… – и, не доведя рассуждение до конца, распорядился немедля посадить Бахаря в яму для вразумления: – посидишь там ночку-другую, поразмыслишь, успокоишься… – а сам краем глаза в прорезь окна поглядывал, стараясь определить по поведению зевак, кому из них выгодна княжья выволочка по-урюпински упертого Бахаря. Но так и не сумел разгадать, что им оказался служака с лопатой, равнодушно плюющий себе под ноги…

Бахарю в яме-порубе спокойствия до первых петухов не было. Пока ноги не отсырели ходил по кругу конем загнанным в бесполезном размышлении: дом у него есть, жена сладкая, детишки милые, а жизнь катится перекати-полем с единственным указателем, чтоб не сбиться с пути – Млечным путем звездным. Для кого он – Батыева дорога, для кого – дорога Моисеева, для кого – тропа Троянова… Всю ночь над его усталой урюпинской головой беспрестанно шаркали сменными ногами княжьи стражи. Телеги гремели. Собаки лаяли. Удалые молодцы прошли с припевочкой: не тужи, голубок, сокол, коршун, ястребок… Некий доброхот молча бросил ему в поруб кусок вкусного копченого мяса, другой жалейщик – горбушку от пшеничного каравая. А напиться, как верно заметил Ольг Иваныч, нет водицы. Пуста его кожаная скифская фляжка. Вся вода из нее вытекла в крохотный прокол. Последним пил из нее Ягайло.

Наутро Бахаря в порубе не оказалось. Пропал, исчез, сгинул! Лишь пояс, поблескивая звездами-камешками, валялся на мокром глинистом днище. Вопрос: каким образом заточенец смог выбраться из ямы глубиной в три человеческих роста без веревки, зацепов, чужой помощи, где отвесные стены сочатся вонючей мокретью, где выход к свету Божьему перекрещен железными прутьями и сидеть можно на единственном сухом месте – деревянном чурбачке, где с трудом умещался тощий зад Бахаря. Кто помог ему выбраться? Или урюпинский превратился в летающее существо величиной с летучую мышь, чтобы протиснуться меж железных прутьев решетки?

В доказательство перевоплощения княжьи стражи предъявляли птичьи перья, застрявшие в решетке. А в подтверждение исчезновения зато-ченца с помощью потусторонних человечьих сил, они же тыкали сомневающихся в следы человечьих рук и ног с лишними пальцами и в отпечатки копыт от двуногой лошади!

Выслушивая эти бредни, князь рязанский слегка поддакивал да ус круче закручивал по ходу движения солнышка. Его способ прикрытия сподручников работал безукоризненно. Оставаясь в тени, нити управления держал крепко. В играх на поддавки он преуспел и сделал не просто ход конем, а с двойным вывертом. Против коня жемайтского выставил на поле в черно-белой пестряди не только своего рысака-русака с уздой, седлом, ремнями, стременами, а вкупе с прытким всадником. Рискованным. Раскованным. И результат – на невмешательство литовского князя в распре Мамая с Московией можно рассчитывать.

Что же касается таинственного исчезновения урюпинского Бахаря, то и дураку ясно-понятно: свой своего на произвол судьбы не бросает…