Текст книги "Армейские байки (сборник)"

Зубы

Ведякин ворвался в общагу, как раненная в задницу рысь. Его усы («плацдарм для мандовошек», по замечанию начштаба подполковника Чекасина) топорщились как стрелки будильника.

– Вы тут пиво пьете, как лошади, и ссыте, как кони, а у нас в полку практикантка-медичка! Стоматолог, между прочим!! Будущий. На практику прислали! Глаза во!!! Фигуристая. Завтра зубы будет осматривать у личного состава. На предмет лечения или удаления, – и капитан Ведякин нервно закурил. – А у меня не болят.

Балов в полку предусмотрено не было. Не царская армия. Да и с паркетом трудности. Нету его. Народ жил квадратно-гнездовым методом. А те, кто не женатые, – ютились в общаге. Солдатам было проще: у них была казарма и мечта о дембеле. Армия. Это вам не гражданка. Некогда рассусоливать. Сунул, вынул и пошел – боевой и политической подготовкой заниматься.

На следующий день Ведякин бегал по городку, добывая спирт. По его логике, все медики любят спирт. Медицина без спирта не бывает, а как знакомиться с девушкой? Ей налить надо, привычное… Для разговора и вообще… Расположить, так сказать. По-трезвому это не бывает.

Спирт был у майора Родина. Который, пожевав губами, произнес тираду, что спирт сушит, а Ведякин не мелиоратор, а офицер, и здесь воинская часть, а не белорусские болота. Майор отслужил двадцать три календаря и говорил загадками. Отслужите столько, еще не так говорить будете: любой психиатр чокнется.

Ночью капитан Ведякин разбудил меня и радостно сообщил, что у него, кажется, болит зуб. До утра он строил планы, как войдет в контакт с практиканткой и заживет с ней здоровой половой жизнью. Романтик, а не советский офицер.

После развода он помчался в санчасть. Там его ждало разочарование: жена начальника штаба (который подполковник по фамилии Чекасин). Она была нашим полковым доктором. Мастер, можно сказать, на всю голову, не говоря о других частях тела. Крупная такая женщина. В белом халате, всегда застегнутом на одну пуговицу. Остальные пуговицы не удерживались, отлетали при глубоком вдохе. Капитан Ведякин понял, что офицеры умирают сидя. В зубоврачебном кресле. Встать ему не давала рука докторши, что глыбой давила на его хрупкое плечико.

– А где практикантка? Ну такая! – Ведякин показал руками, какая.

– Руки на колени, капитан! Осмотрела вчера личный состав и уехала. В город. Шире рот! Где болит?

– A!!! – И капитан ткнул пальцем в щеку. В левую. Хотя мог бы и в правую. И это было Ошибкой.

– Так у вас дупло! – сказала врачиха.

«Дятел ты, а не врач», – подумалось офицеру. И это было последнее… Сознание померкло. Инстинкты остались.

Полк содрогнулся два раза. От крика. Первый? Когда доктор ошиблась и вырвала здоровый зуб. Второй – когда с дуплом. Хотя дупла там не оказалось. Зубы чистить надо, вот что я вам скажу.

Потом капитан Ведякин жалобно скулил. В соседней части «Красная звезда» завыли собаки, их там растили для службы в советской армии. Сочувствовали. У военнослужащих солидарность очень развита.

С тех пор капитан Ведякин пришепетывал, а когда он говорил в сердцах: «Зубы выдру, сука!» – то его лицо становилось таким, что оскал мирового империализма казался детской улыбкой.

Комроты, готовь…

Утром начальник штаба полка зачитал приказ. И я стал командиром роты.

У дверей офицерской общаги меня встретил капитан Ведякин.

– Ну?

И мы пошли. И купили. Водки. Много.

Начальник столовой дал задание повару – нажарить картошки. Два комвзвода оторвали доску с тыльной стороны склада НЗ и умыкнули тушенку. Третий взводный притаранил в кульке «Букет Абхазии» – пять копченых рыбин. Из хозвзвода прислали редиску, лук и укроп. Библиотекарша дала газеты. Начальник вооружения принес бутыль спирта, в которой плавали какие-то корешки.

– Это стимулятор, – гордо заявил он. – Ведь будут девушки!

Банку с толстыми солеными огурцами, озираясь по сторонам, притащил особист.

– Жена прислала.

Доктор принес салфетки и вилки.

Две телефонисточки сноровисто приготовили салатики. Библиотекарша постелила газетки на стол и эстетично все расставила.

И понеслась пьянка-гулянка.

Меня хлопали по плечу.

– Ну, не страшно, что в роте «чурки» сплошные. А зато взводные – два литовца, супротив них фашисты просто дети. А третий комвзвода так вообще чуваш – ему рыбу присылают. Всегда есть что к пиву погрызть. И старшина хороший. У него овчарка, а когда он выпьет, так идет с ней в расположение роты, и все там дышать боятся, так как зубы у песика острые, а пасть большая. Так как старшина выпивает часто, как мы, то за личный состав беспокоиться нечего.

Прапорщик Батышев смущенно улыбался и, довольный, рассказывал, что какого «чурку» ни спроси, то устав знает, особенно караульной службы, ну там где: «Заслышав лай караульной собаки…»

Потом пели песни. Правда, пришел дежурный по части и, выпив, попросил:

– Вы тут потише, а то командир волнуется.

Ведякин, завладев всеобщим вниманием, предложил сыграть в старую офицерскую игру «медведь пришел».

Все радостно согласились.

Суть игры в следующем.

Все выпивают, а по команде ведущего: «Медведь пришел» – дружно лезут под стол. А при вопле: «Медведь ушел!» – все вылезают и выпивают. Ну а потом ведущий кричит: «Медведь пришел!» – и все повторяется по новой.

Выигрывает тот, кто сможет последним вылезти из-под стола. Проигравшие расплачиваются пивом поутру.

На мой наивный вопрос: «А ведущий сможет что-то сказать в конце игры? И кто увидит победителя?» Ведякин гордо ответил:

– Я всегда скажу! И увижу!

…Утром был ледяной душ, кефир, порез от бритвы, залепленный кусочком газеты, одеколон «Шипр», построение…

* * *

Через некоторое время двое караульных из нового пополнения ушли с оружием в деревню Кукуево и назюзюкались до посинения. Когда их нашли, то они лежали головами в сторону части, каждый из них прикрывал своим телом автомат. Настоящие бойцы!

Командир полка покачал головой, и меня направили учиться на высшие офицерские курсы «Выстрел».

Узнавший об этом Ведякин, проваливший вступительные экзамены в академию, мрачно заметил:

– Везет дуракам.

Подводник и авиатор

Палыч любил рыбалку. Но это редко удавалось. Вы пробовали ловить рыбу из подводной лодки? Нет, конечно. Палыч тоже идиотом не был. Был капитаном третьего ранга и штурманом от Бога. Был любим и обласкан начальством.

* * *

Летчик Петрович был невысокого роста, любил небо и терпеть не мог водные стихии. Потому что однажды он лихо хотел подскочить к причалу, но подлая волна стукнула и стесала редан, самолет клюнул носом, и Паша понял, как видят мир аквариумные рыбки.

Это летное происшествие громко обсуждалось. Девушка, ради которой был затеян этот рискованный трюк, громко смеялась, вскидывала руки и хлопала по коленкам. Коленки были красивые. Да и девушка тоже.

Три часа Петрович слушал Георга Отса «Смейся, паяц, над разбитой любовью». Боль прошла, осадок остался. Тяжело невысокому человеку найти себе подругу жизни.

* * *

Палыч и Петрович дружили. В полярной авиации и на подводном флоте свои законы дружбы. Друг – это Друг. Этим все сказано. Если Палыч просил Петровича подбросить на клевое место, то последний высаживал его на берегу заливчика. На обратном пути забирал его и слушал рыбацкие истории. Потом они выпивали и травили байки. И было им хорошо.

* * *

Петрович познакомился в Питере с Викторией, когда он, морщась от боли в ногах, рассматривал картину какого-то Матисса.

«Гомики, наверное», – думалось ему, глядя на красные фигуры. Больше ему понравились скульптуры Майоля, клевые тетки, жопастенькие.

Виктория была хрупкая, но корма у нее была!.. Как у скульптурных теток. Петрович рассказывал ей о полярных льдах, о грохоте льдин, о караванах, которым он указывал дорогу.

Виктория ему понравилась. Виктории Петрович понравился тоже, такой крепенький, как гриб боровичок. И говорит смешно.

Целовались они самозабвенно.

* * *

Викторию он должен был встретить в аэропорту. Свадьба была назначена на вечер пятницы. Срочный вылет был неожидан.

– Да ладно, – сказало Начальство. – Один подскок, вечером домой, а на следующий день встречай невесту.

Север есть Север. Погода была нелетной. Категорически нелетной.

* * *

Подводная лодка готовилась к отплытию. Палыч уломал командира, и Петровича разместили в подводной лодке. Без комфорта, но всего-то – ночь ходу – утром на базе, а там на «Газоне», максимум, час. Делов-то.

Петрович завалился спать, благодаря Бога, что есть друзья на белом свете.

Ночью пришел секретный сигнал. Командир распечатал указанный в шифровке конверт. Лодка ушла в автономное плаванье на две недели к Северному полюсу.

Доктор торжественно принес 500 грамм спирта, командир, вздохнув, отдал бутылку «Двина», офицеры скинулись кто чем мог.

Когда Петрович открыл глаза и осознал, то потребовал Георга Отса.

Просьбу исполнить не могли, режим молчания.

– Смейся, подводник, над разбитой любовью, – выдохнул авиатор.

Его выхлоп гулял по отсекам. Ноздри матросов трепетали.

* * *

Виктория в последний момент передумала и осталась в Питере. Городе музеев, поребриков и многообещающих женщин.

Петрович и Палыч месяц не разговаривали. А потом Петрович позвонил и невозмутимо сказал:

– Слышь, я тут место знаю – клев там!..

И они полетели.

Чебуреки
Матросу Кружкину посвящается

Им в дороге случились такие напасти,

Что мильон языков не расскажет и части.

Алишер Навои

Начиналось все хорошо. Горы были сиреневые, яркая зелень подступала к дороге, мухи отсутствовали, воздух был тих и прохладен.

…Большой кишлак, прижавшийся к дороге, вокруг клочки полей, маленькие рощицы, кусты там и сям, с мелкими розовыми цветочками.

Царандоевцы привычно погнали небольшую группу молодых и не очень мужиков в сторону грузовиков. Зимний призыв.

Мы отошли в сторону. Мы – это я и мой переводчик. Большой духан был закрыт. Мелкие торговцы, сидевшие у забора в пыли, быстро сворачивали свое немудрящее барахло и сваливали кто куда.

Часть царандоевцев под началом усатого командира лениво двинулась в глубь кишлака.

Было скучно, и мы пошли за ними.

Экспедиция закончилась быстро.

Откуда-то раздалась трескучая очередь, кто-то заорал, царандоевцы ломанулись назад, я с переводчиком нырнул в какой-то проем, прикрытый хлипкой калиткой. Ухнула граната.

Дворик, в котором мы оказались, примыкал вплотную к садику-огородику. Из этого садика-огородика по нам и шарахнули от всей души. Лежать носом в пыли и поглядывать на лепешки дерьма, оставленного какой-то копытной тварью, было неприятно. Впереди виднелась какая-то халупа, за ней проход и пролом в дувале.

На счет «раз-два» и при паузе рванули в сторону хибары. Не сговариваясь, мы пальнули в дверной проем. Я залетел кубарем в помещение, переводчик пронесся ракетой в проход.

И я остался один. Не считая трупа бородатого аборигена и добрых знакомых – вездесущих мух.

Хотелось на волю, к дороге. Но, увы… покинуть хижину местного дяди Тома не получилось.

Чмак. Это пуля в стенку, слепленную из местного дерьма.

Опять началась стрельба. Мы – я и труп – коротали время. Хотелось курить и пить. Сигареты были все переломаны, флягу с водой я забыл в машине. Фаланги пальцев были сбиты в кровь, где, когда и как – я не знал. И вдруг в мозгу всплыла картинка. Большая алюминиевая кастрюля, слегка прикрытая мятой крышкой без ручки. Внутри лежали чебуреки. Горячие, духмяные и сочные. Рядом с кастрюлей – деревянный ящик с пивом. Бутылки были темного стекла. Лепота.

Картинка пропала. Стрельба прекратилась. Я рванул из хибары. Присел у дувала. В ушах звенело. Было тихо. Пустынно. Ветер крутил маленькие смерчики из пыли.

У дороги рядом с машинами бегал переводчик и махал руками. Я долго пил воду, она проливалась на бушлат, оставляя темные следы.

Мы уезжали. В пыли валялись гильзы, кусок недоеденной кем-то лепешки. Похожие на черные кегли местные тетки кучкой стояли в стороне, кишлачные пацаны кидали нам вслед камни.

Горы поменяли цвет и стали блекло-желтыми в легкой полупрозрачной дымке.

Подгоняемые ветром, перекати-поле неслись с нами наперегонки. Переводчик спал, голова его моталась в такт движению. Царандоевцы о чем-то радостно лопотали, подсоветный топорщил усы.

Чебуреков и пива в обозримом будущем не предвиделось. И от этого было очень грустно.

Чистые пруды

Позвонили из районного военкомата и попросили сходить на урок мужества в соседнюю школу.

Паша пытался промямлить, что он занят. Ему напомнили, что он стоит на квартирной очереди, и когда ему нужны были бумаги для райисполкома и собеса, то он получил их без проблем и проволочек.

Паша аккуратно положил тяжелую телефонную трубку.

Из туалета доносились песни тети Клавы. Тетя Клава, толстая женщина в синем халате, рассказывала всем, что она племянница Шульженко. Был еще в коммуналке дядя Миша, который два раза по пьяни пытался сжечь квартиру, крича, что все узнают, что такое Москва, спаленная пожаром. Тихая библиотекарша Люда тайком водила к себе читателей районной библиотеки. Из ее комнаты вечерами доносились вскрики. Утром на кухне она, смущаясь, говорила, глядя в мутное немытое кухонное окно, что ее кот «такой шалунишка» и эта весна для него «испытание». Иосиф – еврей и бухгалтер Московского областного театра драмы – смотрел на нее печально, грустно и с безнадежной любовью.

Тетя Клава слюнявила черный карандаш, глядясь в коридорное зеркало, засиженное мухами, и подводила брови в полутьме коридора. На Чистых прудах звенел трамвай, а из гриль-бара, что на углу, воняло палеными куриными перьями. Пашина жена, держа руку их ребенка, стремительно вышла из комнаты, что была за ржавым корытом и тусклой коридорной лампочкой, махнула сумкой, и старая рассохшаяся дверь тяжело ухнула. Загремел лифт.

Паша привычно растерся жестким полотенцем, зажмурившись, побрызгал на свежевыбритое лицо жгучий одеколон. Воротник рубахи впился в шею. По телевизору лысоватый пожилой мужчина, когда-то физик и бывший трижды, а ныне просто Герой, рубил правду-матку с трибуны. Диктор новостей после сюжета взахлеб рассказывал о гласности. В зеркале, что висело на двери их комнаты, отразилось сухощавое Пашино тело в коричневом костюме и нелепой розоватой рубахе; крепко сидящая Красная Звезда. Медали весело качнулись, тихонько звякнув. До блеска начищенные туфли отразили солнечный зайчик.

На улице суетливо бежал московский народ. Толпились люди на трамвайной остановке. Равнодушные лебеди на пруду скучно совали головы в воду и хлопали крыльями.

В школе пахло паркетной мастикой и табачным дымом из туалетов. Классная руководительница, невысокая и решительная женщина, крепко пожала Пашину ладонь и распахнула дверь в класс. Дети встали. Паша откашлялся.

Он коротко рассказал о боевом пути его воинской части, потыкал ручкой в карту Афганистана. На вопрос о наградах буркнул привычно:

– Было дело.

И, отмучившись, ретировался в учительскую. Там был чай и песочные пирожные. Завуч черкнула на райвоенкоматовской бумажке и лихо шлепнула печать. Какая-то учительница смотрела оценивающе на Пашу и, обернувшись к подружке, произнесла со значением:

– А мне знакомый полковник рассказывал, что там, – она потыкала пальцем в расписание уроков, – творилось черт знает что. Наркотики, убийства, вот и Сахаров об этом вчера говорил. Видели?

Ее подружка усмехнулась и спросила Пашу:

– А вы стреляли в людей?

Паша запил чаем сухое пирожное и кивнул.

– Господи, какой ужас, – протянула она и вышла из учительской. Ее колготки скрипели на каждом шагу.

* * *

Ночью Паше снилось, что патроны кончились. Крик его был страшен и протяжен. Жена толкнула его в бок локтем. Он встал, вышел на кухню.

Ночью было тихо, только тихонько где-то тренькала гитара.

Сигарета горчила. Из крана капала вода.

И он почему-то вспоминал, как они стырили с земой тушенки и нажрались от пуза, а потом пили чуть теплый чай, пахнувший хлоркой, и, опустив ноги в канаву с проточной водой, курили. Было приятно шевелить пальцами в холодной воде, а крепко скрученная «козья ножка» вместе с дымом уносила далеко… И было на душе светло, грустно, и мечталось о Чистых прудах, виделись лебеди и слышался звон трамваев.

Паша вдавил в консервную банку окурок, поправил сползающие трусы и отправился в свою комнату, что за ржавым корытом и тусклой коридорной лампочкой.

Владимир Аникеев

200 гусей

Как позиции артогнем накрыть – я знаю. Как танк подбить – тоже знаю. А вот как урожай убирать – честно скажу, был не в курсе. Но армия такое дело, всему научишься.

Послали меня на целину. Убирать урожай. В СССР это практиковалось.

А в подчинение дали мне «партизан». Причем – литовских. То есть ко всем традиционным недостаткам «партизанов» примешивалась у них еще одна черта. Наверное, национальная. Как по ходу выяснилось, литовцы очень любят гусей. Я, конечно, как их непосредственный командир, знал про эту любовь, но вот ее масштабы осознал только тогда, когда ко мне явился парторг колхоза, хитрый молодой татарин, и сообщил, что недосчитались они двухсот гусей. Ну что мне тут отвечать…

– Улетели, говорю, гуси на юг. Птица, знаете ли. У нее бывают разные странные идеи…

Парторг смотрит на меня как на человека городского и начинает мне втирать, что летают дикие гуси, а за домашними такой чуши сроду не водилось.

– Понимаю, – говорю и тут же рассказываю анекдот про то, как мужику жена не дала на опохмел, и он продал кур. А когда та поинтересовалась, куда делась птица, ответил, что улетела на юг: «Не будешь давать на опохмел, и бараны в горы уйдут!»

Парторг грустно поулыбался и спросил:

– Ну а с гусями-то что будем делать? Юг – югом, но на вашей территории находят перья и кости… Председатель очень недоволен…

– Э, – говорю я, – ну некоторые, может, и не улетели никуда. Бывают в жизни случаи разные.

– Ну и какие, например? – иронично спрашивает татарин.

Выходим мы из моей будочки, идем по лагерю, а впереди нас стадо колхозных гусей. И тут вдруг вожак разбегается, поднимается в воздух и летит! Громадный гусь, с хорошего поросенка. А стадо, гогоча, пытается бежать за ним следом. Татарин просто офигел.

Я поворачиваюсь к нему и говорю:

– Вот видите, значит – летают?

А в лагере электричество было подведено только к полевой кухне. Обыкновенная кухня котлового типа. Котлы открыты, из них пар валит – готовится обед. И вот гусь врезается в эти провода и кувырком летит прямо в котел! Проводов, впрочем, издалека не видно, и потому зрелище еще то.

Я в шоке, но все-таки нахожу в себе силы повернуться к татарину и спросить:

– Ну что, видели?

А у него глаза навыкате, рот открыт, и чуть ли не крестится. И на меня с большой опаской смотрит. Уверен, что это я, бабай, применил против гуся некое колдовство, доступное только русскому городскому человеку. Ну ведь не может же такого в жизни произойти!!!

Гусь на самом деле упал не в котел, это нам только издалека так показалось, а за котел, где солдаты картошку чистили. Они, естественно, тут же отхватили ему голову, выпотрошили и, сунув в кипяток, быстренько ощипали.

И когда мы с парторгом дошли до кухни, гусь уже лежал красивый, совершенно готовый к употреблению, разве что не жареный. Это парторга как-то окончательно добило, и он даже мычать начал. Грустно так: «Эммм, эммм, эммм…»

Я ему говорю:

– Вы же сами все это видели. Только что. Я уверен, что ваша партийная совесть не позволит вам врать, и вы всю увиденную картину, в мельчайших нюансах, доложите председателю. Мои подчиненные к уменьшению поголовья ваших гусей никакого отношения не имеют!

Парторг что-то еще промычал, затем осторожно, задом, задом, пошел от меня и исчез в кустах.

После этого нам претензий по поводу пропавших гусей уже не предъявляли.

Максим Леонов

Потерянный автомат

В середине 90-х годов, когда на Северном Кавказе начались крупномасштабные боевые действия, к этим самым военным действиям стали привлекать все доступные и подготовленные воинские части. Морская пехота Северного флота оказалась в их числе. Хотя, казалось бы, где флот и Север, а где Чечня… но «Белые медведи» (почти официальное название частей морской пехоты из СФ) всегда отличались отменной выучкой.

Однако возросшие требования к подготовке личного состава требовали от руководства части нововведений. В частности, для отработки у призывников и необстрелянных старослужащих навыков боя в горной местности.

На территории части, располагавшейся вдали от населенных пунктов и лежащей среди бескрайних сопок (очень напоминающих горы Чечни), был оборудован весьма себе неплохой полигон, где можно было отрабатывать практически любые воинские задачи в гористой местности. Как оборону блокпостов, так и поиск боевиков в зарослях. Ну и ведение боя в гористой местности, что тоже (как уже упоминалось) имеет свои особенности.

В общем, полигон получился на загляденье. Но имелся один нюанс: финансирование данного полигона осуществлялось «всем миром». То бишь всеми заинтересованными ведомствами. Минобороны, ФСБ, МВД и даже СВР. Пользоваться данным полигоном могли представители всех «инвесторов», поэтому на базу морской пехоты довольно часто наведывались представители «соседних» ведомств.

* * *

Данная история случилась как раз в такой визит.

На полигон заявился на учения мурманский ОМОН. Нет, они особо не наглели, расположились неподалеку от стационарных зданий морпехов. Благо палатки и все необходимое привезли с собой. Ну и, в конце концов, если учения, приближенные к боевым, то неча прохлаждаться в казармах, предназначенных для иных целей.

Но с базой морпехов существовала связь. Сотовых телефонов тогда еще и в помине не было, и получить информацию с Большой земли можно было только с телефонов воинской части. Так что гости частенько захаживали к «хозяевам», чтобы домой позвонить. Ну и телефончик родственникам оставляли, дабы, если что, можно было оперативно сообщить.

С одной стороны – нарушение устава, а с другой… одно дело делаем.

И вот сотруднику недавно прибывшего подразделения ОМОНа поступила телефонограмма: «Сын родился!» А так как новорожденный был первенцем, то – ясен перец! – обмыть ножки необходимо так, чтоб потом было что вспомнить.

Отмечать решили на природе.

У всех, кто приезжал на полигон, для подобных мероприятий было «зарезервировано» специальное местечко. Там и ровный камень для стола имелся, и ветерок обдувал (на случай комаров), и бревна в качестве посадочных мест были навалены, да и мангал для шашлычков давно выстроен. Одно неудобство – неподалеку располагался полигон, где салаги из морпехов учились стрелять по мишеням. И когда на стрельбище проводились занятия, гром стоял весьма ощутимый.

* * *

На застолье омоновцы выдвинулись часа в три пополудни, подключив к такому важному мероприятию и многих офицеров воинской части.

Часа четыре сидели вполне мирно. Пили разведенный спирт, закусывали сперва хорошо прожаренным на костре, потом – полусырым мясом. Орали песни. В общем, все как у людей.

Когда большинство стало доходить до состояния полного нестояния, одному из омоновцев приспичило в сортир. Противоснайперским зигзагом он проследовал в кусты. И так беднягу мотыляло, что ушел он довольно далеко. Справил нужду и тут услышал шаги. Что там в башке у омоновца переклинило, он и сам потом не мог вспомнить.

А случилось там вот что.

С полигона в часть возвращались первогодки-срочники. А один полуморпех (так в морской пехоте иногда называют тех, кто еще не отслужил год) так же, как и милиционер, пожелал в туалет. Ну и отстал, подумав, что сделает свое дело и догонит. На свое счастье, в туалет срочник сходить все же успел, а то не избежать бы ему было некоего конфуза от весьма неожиданного поворота. Шел он себе быстрым шагом, догоняя своих, и тут на него откуда-то прыгает то ли снежный человек, то ли медведь, невесть как тут оказавшийся. Оказалось, что не медведь, а давешний омоновец. Милиционер, услышав шаги, устроился в засаде, а когда «вражеский шпиен» оказался в пределах досягаемости, прыгнул на него и в момент скрутил. Так связанного и принес к поляне.

– Вот, разведчика поймал, – с гордостью заявил мент, скидывая свою ношу у костра, – наверное, «чехов» хотел навести.

Как это обычно бывает, среди пьяных оказалось несколько человек, более или менее трезвых, которые помнили, где находятся и что делают. Морпеха развязали и попытались отправить в часть. Но тот вдруг заартачился:

– Автомат верните, – чуть не плача, просил бедняга, – меня же в штрафбат засадят.

Потеря оружия – это серьезно. Милиционеры и офицеры из части, кто потрезвее, стали выяснять у того, кто принес «разведчика»: куда тот дел автомат.

– Да там оставил, зачем он мне, – отмахнулся омоновец и уснул.

Пришлось нескольким милиционерам и наиболее трезвым офицерам вместе со срочником следовать к месту засады. Поискали, но оружия не нашли.

Поискали еще, с привлечением уже всех, кто еще в состоянии был двигаться после «обмыва ножек». Опять не нашли.

И тогда, в пьяном благородстве, решили идти всем миром отмазывать беднягу морпеха перед начальством.

* * *

Собственно срочник, увидев у костра некоторых своих командиров, уже понял, что ничем особым происшествие ему не грозит. Но офицеры и милиционеры решили, что невиновного необходимо «отмазать» немедленно!

На беду делегации, на базе еще не успело разойтись главное начальство. Руководство части, услышав честный рассказ омоновцев и их друзей (в основном из низового офицерского звена), срочника наказывать не стало. Но заявило, что завтра автомат должен быть представлен в часть. Сегодня все равно искать было бесполезно, а чужие в этих краях встречаются примерно раз в сто лет.

На том и порешили.

* * *

На следующее утро вместо нормальной опохмелки омоновцев и их друзей из воинской части ждало построение на плацу. Хмурый командир ОМОНа (как ни крути, а это «косяк» его подчиненного, значит, ему и отвечать за поиски) объявил, что он, конечно, понимает всякие завихрения в мозгах и прочее, но оружие найти надо, и как можно быстрее. И пока автомат не найдется, никому «лекарство» выдано не будет.

– О том, чтобы у вас не осталось ничего спиртного, я позаботился еще ночью, – хмуро заявил командир отряда.

– Да в Чечне я бы через час принес сюда штук двадцать «калашей», – бурчал виновник всего переполоха Серега, чувствовавший себя весьма виноватым.

– Мы не в Чечне, – отрезал старший, – так что идем и ищем. Разговоры закончены.

Поиски автомата продолжались часа три. И это притом, что район поисков был весьма ограничен. Место, где омоновец захватил морпеха, нашли еще вчера, и оно стало центром для поисков. На карачках проползли метров, почитай, двести во все стороны, но автомата не нашли.

Наконец один из морпеховских офицеров, участников вчерашней попойки, не выдержал и подошел к командиру.

– Надо Серегу напоить, – начал он.

– ЧТО?!!!

– Погоди, командир, ты послушай. Мы здесь уже каждый сантиметр перепахали и ничего не нашли.

– Сам знаю, – буркнул командир.

– Так вот: у нас в Чечне такой случай был. Мишка дежурил на крыше блокпоста в Новый год. Ну и, сам понимаешь, всю новогоднюю ночь был трезв, аки стеклышко. А как сменился, сразу и набрался. И, представь, запасной пулемет уволок и куда-то спрятал.

– И что? – заинтересовался командир.

– А ничего! Три дня искали, Мишку, бедного, чуть не утюгом пытали. Но сами понимали – бесполезно. Надыбали на зачистке пулемет и не стали сдавать, а оставили у себя заместо потерянного. А про старый подумали, что духи сперли. И вот в старый Новый год Мишка опять напился – и вспомнил! Оказалось, он в прошлый раз пулемет закинул на крышу сортира, а вспомнил, только когда дошел до того же состояния.

– Ты похмелиться хочешь или…

– Да какое «или»! – воскликнул морпех. – Мы уже раз двадцать здесь все облазили – и впустую! Может, это наша единственная возможность наконец найти этот чертов «калаш»! Вы-то домой уедете, а с нас начальство семь шкур спустит!

Командир подумал и решил, что хуже не будет. Действительно, место захвата срочника установили чуть ли не до миллиметра: спецы-следопыты в отряде нашлись. Ну и, само собой, вокруг обыскали не только каждый кустик, но и все, куда можно было добросить автомат. Старший махнул рукой и отдал фляжку со спиртом.

Серега сперва в одиночку пить не хотел. Но его убедили: вся катавасия из-за него одного, и если он не хочет портить отношения с коллективом, то пить надо. Выхлестал омоновец пол-литра спирту. Посидел какое-то время и стал приставать к товарищам с исповедью по вопросу, какое он дерьмо. Долго на эту тему распространялся. Через час всем надоело слушать, и они понемногу стали от опохмелившегося счастливчика расползаться.

– Заткнись ты! – в сердцах гаркнул один омоновец. – Лучше б этот долбаный автомат нашел!

– А чего его искать? – вдруг заявил Серега. – Я его у костра под камнем спрятал.

* * *

После секундного шока сразу несколько милиционеров и их воинских друзей бросились к той поляне, где вчера проходила пьянка. И действительно: под камнем, где располагался стол, обнаружили искомый автомат.

Оказалось: когда Серега принес «языка», никто и внимания не обратил, что у него автомат на плече. А пока приводили в себя срочника, Серега положил автомат под камень и завалился спать с чувством исполненного долга.