Текст книги "Женщина в Древней Руси"

Авторы «Задонщины», «Сказания о Мамаевом побоище», княгиня Евдокия и ее слушательницы участвовали в рождении нового образа русской женщины. Готовой ждать. Да-да, и в VIII веке до н. э., и раньше, и позже, и в Восточной Европе, и в других регионах земного шара такой образ существовал и существовать будет – слава женщинам, готовым ждать! Но все дело в том, что в конце XIV, а лучше сказать, с середины XV века на Руси и во многих регионах планеты этот образ стал обретать все большее значение, социальное, государственное, если хотите. Объясняется это, если говорить очень коротко, тем, что в середине XV века практически во всех исторически значимых точках планеты великая междоусобица, мучившая людей с XI века, стала быстро затухать, и в то же время стали формироваться крупные государства, естественно, воюющие между собой. И войны из междоусобных превратились в межгосударственные. А в таких войнах побеждают патриоты. А вот им-то и нужны такие жены, которые плакали вместе с княгиней Евдокией на теремном крыльце.

Оговоримся, чтобы не вызвать бурю негодования: подобные теоретизирования часто сбивают людей конкретных с толку, потому что «суха теория, мой друг, но древно жизни пышно зеленеет», и в этой пышности могут утонуть любые формулы и формулировки.

Продолжая разговор об идеальной для Дмитрия Донского (теперь, после битвы, мы можем его так называть) жены, мы заверим-таки наш хронологический отчет о его деятельности.

В ноябре 1380 года русские князья на съезде договорились поддерживать друг друга в борьбе с Ордой.

В 1382 году хан Тохтамыш осуществил поход на Русь, обманом взял Москву, разграбил ее и сжег. Людей сгубил только в городе около 24 тысяч человек. В это время Дмитрий набирал в северных землях войско. Не успел. Вернулся в Москву хоронить людей. И жена была вместе с ним, со всей Москвой.

А в 1383 году произошли два события, которые не всеми исследователями оценены по достоинству. В этот год в Орду заложником отправился сын Дмитрия и Евдокии Василий, что дало повод недоброжелателям говорить о преждевременности войны с Мамаем, закончившейся крайне неудачной войной с Тохтамышем, взятием и разорением Москвы, других городов Русской земли и данью. На первый взгляд, Орда действительно выиграла ту войну, продолжавшуюся с избиения ордынцев в Нижнем Новгороде в 1374 году по 1382 год. Но закончилась эта война не только степным ураганом, данью и взятием Василия Дмитриевича в заложники, а еще и тем, что победитель вынужден был признать Дмитрия Ивановича великим князем! Это – главное. У стен Москвы в 1382 году ордынцы клялись, что пришли наказать не граждан, а лишь Дмитрия за его дерзость, за то, что тот поднял руки на темника Мамая. И в этих словах была логика сильных. Москвичи доверились ордынцам, открыли ворота, и налетчики вдруг из сильных превратились в слабых, в грабителей и поджигателей.

А через некоторое время они – быстро слабеющие, но сильные – оставили ярлык побежденному, то есть слабому, но быстро сильнеющему. А значит, стратегически Москва и Русская земля ту войну не проиграла.

В 1384 году Тохтамыш наложил на Русь тяжелую дань, и это событие, казалось бы, опровергает вывод предыдущего абзаца, но… Москва-то осталась, Москву, возвышающуюся над Русской землей, возмутительницу ордынского спокойствия, ханы ни уничтожить, ни остановить в ее движении не могли.

В 1385 году Москва заключает договор с Рязанью, естественно, с пользой для себя.

В 1386 году главенство Москвы признает Новгород.

В 1387 году из Орды сбежал князь Дмитрий, и хан не наказал за это Москву!

Впрочем, Орда была еще очень сильна. Бороться с ней Русская земля, еще не сплоченная, не могла с полной уверенностью в успехе дела. И русские политики тех времен понимали это не хуже позднейших теоретиков. И понимали это Дмитрий Иванович и его жена Евдокия Дмитриевна. Знали они также, что на их плечи ляжет ответственность за гибель тысяч соотечественников, что они могут потерять в борьбе все, в том числе и своих детей. Они все это знали, неглупые люди.

Они наверняка знали о существовании другого пути, мирного: Орда стала сдавать, рассыпаться, она рассыпалась бы и без «помощи» Москвы. Но путь тщедушных, тихонько выжидающих свое время, был неприемлем для Дмитрия Донского, для Москвы. Таким путем великих вершин не достичь.

Короткий обзор основных деяний великого князя Дмитрия Ивановича достаточен для того, чтобы почувствовать то напряжение, в котором он находился постоянно, с первых дней своего самосознания и до последнего дня. Внешне он выглядел человеком сильным и здоровым. Но здоровье подвело его. А лучше сказать, на тридцать девятом году жизни этот сильный и упорный человек полностью израсходовал весь запас своей жизненной энергии. Такое случается с теми, кто работает на износ, не щадя себя.

Почувствовав близкую смерть, Дмитрий Донской собрал возле себя самых верных бояр, поблагодарил за то, что они всегда были рядом с ним, и закончил свою речь словами: «Теперь помните, что мне всегда говорили: умрем за тебя и детей твоих. Служите верно моей супруге и юным сыновьям: делите с ними радость и бедствия». Он представил им семнадцатилетнего Василия Дмитриевича как будущего государя, благословил его, избрал советников из опытных бояр, обнял Евдокию, сыновей, бояр и скончался.

Великая княгиня «начала плакать, ударила руками в грудь свою; огненные слезы лились из очей… Зачем, – воскликнула она, – умер ты, дорогой мой, жизнь моя, зачем оставил меня одну вдовой?..» Совсем недавно она родила последнего своего сына. Они были молоды. Жить бы им да жить, да детей растить, а затем и внуков, и рассказывать им вечерами о Русской земле, о войне с Ордой, о Куликовом поле. Нет. Великим князьям, царям, императорам редко удавалось отдохнуть в конце жизни да поворчать со внуками по-стариковски. Работа у них такая непутевая. А у их жен вся жизнь такая – хлопотная.

Горько плакала Евдокия на смертном одре супруга, так горько и искренно, что кто-то из дворцовых слуг успел запомнить эти слова, а затем они были включены в «Слово о житии великого князя Дмитрия Ивановича», а любители женской изящной словесности поспешили назвать Евдокию Дмитриевну первой русской поэтессой. Поспешили потому, что точных свидетельств того, что текст плача принадлежит великой княгине, пока, к сожалению, нет.

Точно так же эту незаурядную женщину можно назвать первой русской «зодчей» (если бы слово зодчий могло иметь женский род), ведь хорошо известно, что она еще при жизни Дмитрия Донского начала активную деятельность в сфере церковного и монастырского строительства. Так, например, в 1387 году она основала рядом с Фроловскими (Спасскими) воротами в Кремле в 1387 году Вознесенский монастырь, а в 1393 году у своих хором – церковь Рождества Богородицы, а в 1407 году опять же в Кремле, у тех же Фроловских ворот, – Девичий монастырь…

В принципе, Евдокию Дмитриевну можно было с некоторыми оговорками назвать и первой великой русской полководицей (единственной к тому же), вспомнив, что именно она, мать великого князя Василия Дмитриевича, убедила сына перенести в Москву из Владимира чудотворную икону Божией Матери в августе тревожного 1395 года, когда к Москве двигалось мощное войско величайшего из полководцев XIV века Тамерлана. Не надо улыбаться и огорчаться. С давних времен все гении войн, походов и сражений знали о том, что моральные качества воинов, психологическая подготовка, высокий боевой дух, сила воли являются неотъемлемой частью воинского искусства. Не раз в истории войн были случаи, когда сильные духом люди (в Великой Степи их называли «людьми длинной воли») одерживали невероятные с точки зрения здравого, хоть и военного, смысла победы, совершали фантастические подвиги. Мудрая княгиня Евдокия прекрасно знала, какой эффект произведет Владимирская икона Божией Матери, перенесенная в Кремль на Боровицком холме, какое огромное значение имеет этот акт для всех москвичей, для воинов, которых собирал на борьбу с самим Хромцем Железным ее сын. И в этом смысле она сделала для поднятия духа русских воинов очень много. Она вполне могла бы стать если не начальником Генерального штаба любой армии мира, то заместителем Главнокомандующего по моральной подготовке – точно! Кстати, на эту военную должность могли претендовать многие мудрые русские женщины, чувствующие жизнь изнутри. Жаль, что это их качество не задействовано…

Но как же повлияла Владимирская икона Божией Матери на ход боевых действий с великим Тимуром, которого не зря прозвали «человеком века», который осуществил несколько беспримерных походов на Среднюю Волгу, в Малую Азию, на Кавказ, в Индию, который добрался до Ельца в августе 1395 года и остановился, чтобы передохнуть перед последним рывком на Москву?

Четырнадцать дней стоял Тимур на месте. Отдыхал? Пировал? Подсчитывал дивиденды от грабежа? Нет. За свою боевую походную жизнь Хромец Железный не совершил ни одной грубой ошибки, не проиграл ни одного крупного сражения. Все его походы были удачными. И поход на Русь тоже. Все эти четырнадцать дней он напряженно работал, посылая опытных разведчиков в разные стороны (да-да, в разные!), чтобы точно знать положение дел во всей Восточной Европе.

Под Коломной его ожидало крупное войско Василия Дмитриевича. В Москве народ встречал на улице, позже получившей название Сретенской, икону Владимирской Богоматери, русскую святыню. Воины Василия Дмитриевича готовы были драться за себя, за Москву, за Икону, за Русь – насмерть. 26 августа Москва встречала Владимирскую икону Божией Матери. В тот же день, согласно источникам, Тимур непобедимый поднял войско и повел его на родину, в Маверанахр. Люди верующие вполне законно считают, что икона совершила очередное чудо. И они правы: чудо было. Но еще раньше совершил если не чудо, то подвиг великий князь Василий, сын Дмитрия Донского, собравший рать под Коломной. Всего-то 13 лет прошло с тех пор, когда Тохтамыш наказал Русскую землю и русский народ за дерзость на поле Куликовом. Дети героев той битвы, да и многие герои, вышли на бой с великим полководцем. И Тимур отказался от предложенной ему чести сразиться с ними. Он был мудр. Он понимал, что потери в предстоящем сражении, как бы оно ни закончилось, будут огромными! А этим (даже если Тимур победил бы) обязательно воспользовался бы литовский князь Витовт. Он не дал бы азиатам уйти в Маверанахр.

Чудеса любят тех, кто в них верует. Но еще больше они любят тех, кто им, чудесам, помогает, как то сделали великая княгиня Евдокия Дмитриевна и ее сын, согласившийся с мудрой матушкой, одолевшей самого Хромца Железного!

Перед тем как закончить сказ о ней, нужно еще раз вспомнить слова Дмитрия Донского перед смертью: «…Служите верно моей супруге и юным сыновьям». Это «завещание» говорит о том, что женщина на Руси имела если не власть, то огромное влияние и огромный политический вес уже во второй половине XIV века. Как же пользовалась этим великая княгиня, вдова Дмитрия Донского? Согласно источникам, а также работам спокойных с эмоциональной точки зрения позднейших ученых, можно сделать вывод о том, что внешне княгиня была всего лишь женщиной: вдовой и матерью великих князей, хотя, как явствует даже из нашего короткого сказа о ней, это не мешало Евдокии Дмитриевне воздействовать на события, на ход истории Русского государства. Великолепный образец политического искусства.

Она скончалась 7 июля 1407 года. Похоронили ее в Вознесенском монастыре в Кремле. За пятьдесят дней до этого она приняла монашеский постриг, стала в иночестве Евфрасиньей, и через некоторое время православная церковь причислила ее к лику святых.

Марфа Борецкая

Если княгиня Ольга была первой русской правительницей, крупнейшим государственным деятелем своего времени, Янка Всеволодовна – первой основательницей женского монастыря на Русской земле, а Евдокия Дмитриевна, по мнению некоторых писательниц, – первой крупной русской поэтессой, авторитессой высокохудожественного плача (автор данных строк считает ее воистину великой «хорошей женой» крупнейшего государственного деятеля и матерью значимых государственных деятелей), то по аналогии можно ли найти столь же почетное «звание» для знаменитой Марфы Борецкой, новгородской знатной женщины, жившей в XV веке? Да, есть такое звание и для Борецкой. Но чтобы оно не показалось читателям и читательницам слишком уж вызывающим и необоснованным, мы сначала коротко поведаем о ее судьбе, о главном деле ее жизни.

Историки пока не могут установить дату и место рождения этой сильной женщины. Известно лишь то, что первым ее мужем был Филипп Васильевич. Двое сыновей от этого брака погибли в устье Северной Двины, куда они приехали, чтобы осмотреть свои земли. Богатое было семейство. Вторым супругом Марфы был посадник Исак Андреевич Борецкий. Небедно жила семья ее родителей, Лошинских. Например, брату Марфы принадлежало село неподалеку от Юрьева монастыря.

После смерти Исака Андреевича посадником в Новгороде стал один из двух его сыновей от Марфы, Дмитрий. Марфа, таким образом, являлась богатейшей, знатной, обладающей возможностью оказывать влияние на власть в вечевой республике, авторитетной женщиной в возрасте. О ее суровой и властолюбивой натуре поведано в легенде, связанной с Зосимой.

Зосима жил в селении Толвуй, что на берегу Онежского озера. Судьба долгое время благоволила к нему. У него были богатые родители, они ни в чем не отказывали сыну. В один несчастный день оба они умерли, оставив Зосиме богатое наследство. Он раздал деньги нищим и отправился на поиски старца Германа, нашел его в глухом лесу и уговорил перебраться с ним на Соловецкий остров, основать там монастырь. Вскоре на острове была сооружена церковь Преображения, а затем общежитие для монахов и церковь Успения.

Когда жизнь в труднейших условиях острова наладилась, сюда стали наведываться местные рыболовы, а также послы богатых новгородцев, считавших остров своей землей. Начались утомительные для монахов прения. Новгородцы не хотели отдавать монахам облагороженную землю. Особенно трудно было разговаривать с послами Марфы Борецкой. Они гордо повторяли: «Это наш остров! Вы не будете здесь жить».

Зосима решил договориться с Марфой, прибыл с учениками в Новгород. Гордая боярыня прогнала монахов со двора. Зосима сказал в сердцах ученикам: «Наступят дни, когда на этом дворе исчезнет след жителей его и будет двор пуст».

Игумен Соловецкого монастыря обратился к архиепископу Ионе, к правительству Новгорода. Там отнеслись к нему с уважением. Он получил от владыки, посадника, тысяцкого и пяти концов Великого Новгорода жалованную грамоту на весь остров «за осьмью свинцовыми печатями». Бояре пожаловали Соловкам значительную сумму.

Марфа поняла, что осталась в своей гордыне и жадности одна, что не входило в ее далеко идущие планы. Она пригласила Зосиму и его учеников на пир. Игумен простил боярыне все, благословил ее и ее детей. Пир был знатным. Но вдруг Зосима заплакал. Его рыдания испугали Марфу. С трудом игумен взял себя в руки. После пира потрясенная Марфа вновь испросила у него прощения, и он вновь благословил ее.

Когда монахи покинули двор Борецкой, ученик Даниил спросил у игумена:

– Отче, почему ты плакал, глядя на бояр?

Зосима тихо молвил в ответ:

– Я видел шестерых бояр без головы.

– Это только видение, ты утомился, – пытался успокоить игумена ученик.

– Все так и будет, – сказал Зосима и добавил: – Но ты держи это при себе, – и умолк.

Существуют и иные, более благожелательные по отношению к Марфе версии этой встречи. Но приведенная легенда говорит еще и о том, что Марфа, задумав крупное дело, не могла пренебрегать ни боярами, ни священнослужителями.

Собирая на пиры знать, Марфа по-женски яростно ругала Ивана III Васильевича. Она мечтала о свободном Новгороде, о вече, и многие бояре и купцы соглашались, не зная, правда, как противостоять сильной Москве. Марфа наводила дипломатические мосты с Литвой, мечтала выйти замуж за знатного литовца, может быть, даже великокняжеских кровей, оторвать с помощью западного соседа Новгород от Москвы… Если вспомнить долгую историю этого города, то можно с уверенностью сказать, что ничего необычного Марфа не предлагала. Не один раз новгородцы шантажировали русских князей, вторгавшихся на территорию республики и пытавшихся починить ее, связями с иностранными державами.

Иван III Васильевич, зная о деятельности Борецкой, долгое время проявлял завидное хладнокровие. Новгородцы осмелели, «захватили многие доходы, земли и воды княжеские; взяли с жителей присягу только именем Новгорода; презирали Иоанновых наместников и послов; властью веча брали знатных людей под стражу на Городище, месте, не подлежащем управе; делали обиды москвитянам». Казалось, настала пора приструнить бояр. Но Иван III лишь сказал чиновнику Новгорода, явившемуся в Москву по своим делам: «Скажи новгородцам, моей отчизне, чтобы они, признав вину свою, исправились; в земли и воды мои не вступалися, имя мое держали честно и грозно по старине, исполняя обет крестный, если хотят от меня покровительства и милости; скажи, что терпению бывает конец и что мое не продолжится».

Чиновник передал сию речь согражданам. Они посмеялись над ними и над Иваном III и возгордились своей «победой». Великий князь поступил в данном случае как опытный боксер, вышедший на ринг с серьезным противником: он стал дразнить его, провоцировать на резкие движения, притворяться слабым, даже испуганным, ждать, когда раскроется противник, забудется на мгновение.

Новгородцы не ожидали подвоха. Марфа Борецкая по-бабьи уверовала в победу, отправила сыновей на вече. Подтолкнуло ее к этому еще и то, что народ не проявлял явных симпатий к ее планам, скорее наоборот, он оставался верен прорусским идеям. Марфа рассчитывала на вече. И расчет ее оправдался! Горластые сыновья, как и она, неплохие ораторы, осыпали словесной грязью Московского князя и московскую политику, говорили страстно, убедительно, закончив речь яростным призывом: «Не хотим Ивана! Да здравствует Казимир!» А им в ответ ответили быстро возбуждаемые голоса: «Да исчезнет Москва».

Кое-кто остался верен Москве, но сыновья Борецкой сработали прекрасно, подписав себе приговор. Вече решило отправить в Литву посольство и просить Казимира стать повелителем Господина Великого Новгорода. Повелителем Господина!

Иван III, готовясь к решительным действиям против сторонников Борецкой, собирая войска союзников, в том числе и Пскова, послал в город чиновника Ивана Федоровича Товаркова, и тот зачитал горожанам воззвание, мало чем отличающееся от того, что говорил недавно великий князь чиновнику.

Эту показную медлительность некоторые историки называют нерешительностью. Решительной была Марфа. Решительность ее и погубила.

Товарков, вернувший в Москву, заявил великому князю, что только «меч может смирить новгородцев», а Иван III все медлил, будто сомневался в успехе задуманного дела. Нет! Он не сомневался. Зная, что будет пролито много крови соотечественников, он хотел – и исторически это желание вполне оправдано! – поделить ответственность за кровь и беды со всеми, на кого опирался в своей политике: с матерью и митрополитом, братьями и архиепископами, князьями и боярами, воеводами и даже с простолюдинами. Он собрал Думу, доложил об измене новгородцев, услышал единогласное: «Возьми оружие в руки!» – и после этого медлить и дожидаться хорошей для войны погоды не стал. Иван III действовал в данный момент взвешенно и осторожно, но, взвесив все, собрав практически всех князей, даже Михаила Тверского, он послал Новгороду складную грамоту, объявил республике войну.

И огромная армия двинулась к Новгородской земле. Республиканцы такого оборота дела не ожидали. В Новгородской земле, где много озер, болот, рек и речушек, летом воевать сложно. Неожиданное наступление противника озадачило сторонников Марфы Борецкой и короля Казимира. Войско Ивана III шло по новгородской земле несколькими колоннами. Псковская дружина захватила Вышгород. Даниил Холмский взял и сжег Русу.

Новгородцы заговорили о мире или хотя бы о перемирии. Но Марфа убедила сограждан, что нерешительного Ивана можно победить. Война продолжалась. Холмский разгромил под Коростыней, между Ильменем и Русою, внезапно напавшее на него войско новгородцев, состоявшее из ремесленного люда. Много ополченцев попало в плен. Победители, зверея от удачи, отрезали несчастным носы и губы и отправили их в Новгород.

Иван III приказал Холмскому подойти к Шелони, и 14 июля здесь состоялась решительная битва. С криком «Москва» бросились в бой воины великого князя. Они выиграли сражение, беспощадно расправились с побежденными.

Дружина Холмского и Верейского несколько дней грабила новгородскую землю, Иван III распоряжался судьбой пленников: кому-то из них, в том числе и сыну Борецкой Дмитрию, отрубили головы, кого-то посадили в темницы, кого-то отпустили в Новгород.

В те же дни Московское войско овладело Двинской землей, жители которой присягнули Ивану III. Одержанная в войне против Новгорода победа не вскружила великому князю голову. Договор, отраженный в нескольких грамотах, не соответствовал военным успехам Москвы. Иван III не упомянул в нем ни словом Марфу Борецкую, как бы простив слабой женщине ее проступок. Но в этом рыцарстве таилось нечто большее, чем мягкотелость сына Василия Темного: его уверенность в том, что дни новгородской вольницы сочтены, что сила Москвы уже неодолима.

Похоже, что ни Марфа Борецкая, ни ее сторонники не чувствовали великой угрозы со стороны Москвы и мудрейшего политика – Ивана III Васильевича.

В 1475 году он начал новый, на этот раз мирный поход на Новгород. Великий князь, а по сути уже царь всея Руси, воспользовался древним правом княжеского суда, прибыл в город, объявил о цели приезда, и к нему тут же потянулись жалобщики, которые, как этого и стоило ожидать, предъявили обвинения на тех, кто являлся организатором прошлой кровавой смуты. В суде участвовали посадники, представлявшие народ Господина Великого Новгорода, но рядил суд великий князь. Он вынес строгий приговор. Шесть человек были арестованы и вскоре отправлены в Муром и Коломну, в темницы. Все попытки смягчить приговор грозного повелителя успехом не увенчались. Других обвиненных Иван III отпустил на поруки, взяв с них в пользу истцов, в государственную казну по полторы тысячи рублей.

Затем Иван III попировал, не отказываясь от многочисленных подношений, и вернулся в Москву. Вслед за ним явились послы из Новгорода с богатыми подарками и просьбой смягчить приговор. Иван подарки принял, просьбу не выполнил. В Москву, нарушая древний закон о том, что все суды новгородцев должны происходить в городе, стали прибывать другие истцы. Иван III выслушивал их и отправлял своих московских слуг за ответчиками, что являлось грубейшим нарушением прав Господина Великого Новгорода.

И город взбунтовался. Вече казнило троих приставов Ивана III. Ответ последовал незамедлительно. Осенью 1476 года в Новгородскую землю, сильно пострадавшую шесть лет назад, ринулись войско великого князя, дружины других князей. Задача перед ними стояла простая: грабить поселения, убивать всех, кто окажет хоть малейшее неповиновение. Господин Великий Новгород, вечевая республика, скалой стоявшая на северо-западных рубежах Руси более 600 лет, был обречен на гибель. Он выслал к великому князю послов, и после некоторых, очень вялых со стороны Господина попыток отстоять хоть толику свободы, новгородцы согласились на все, и «15 января они были приведены к присяге на полное повиновение великому князю. На этой присяге каждый новгородец был обязан доносить на своего брата новгородца, если услышит от него что-нибудь о великом князе хорошего или худого. В этот день быт снят вечевой колокол и отвезен в Московский стан».

А без вечевого колокола Господина Великого Новгорода быть не могло – только Новгород стоял теперь беззвучный, бессловесный, но все же русский.

Шесть бояр, которые пировали несколько лет назад вместе с игуменом Соловецкого монастыря у Марфы Борецкой, были обезглавлены. Ее сын умер в Муромской темнице, а сама она, закованная, была отправлена с внуком в Москву. Конечно же, не пиры пировать, а горе мыкать и погибать. Злое пророчество Зосимы сбылось. Узнав об этом, он жил недолго, несколько месяцев, и умер 17 апреля 1478 года в печали. Он будто бы предчувствовал, что беды Новгорода, уже не Господина самому себе, еще не прошли.

Город вновь взбунтовался, рассчитывая на помощь Казимира. Тот, напуганный усилением Москвы, отправил в Орду послов с предложением напасть на Русь с юга и с запада.

Иван III собрал войско и объявил поход на немцев, осуществивших несколько дерзких налетов на Псковскую землю. Новгородцы расхрабрились, восстановили вече, изгнали наместников Москвы. Войско Ивана шло к Пскову и вдруг неожиданно даже для самых верных людей князя повернуло к Новгороду, плотным кольцом окружило город, по стенам и домам которого били из пушек меткие снаряды.

Новгородцы выслали к Ивану людей. Он даже слушать их не стал, сказал грубо: «Я государь вам. Я помилую лишь невинных. Отворяйте ворота. Войду – никого невиновного не оскорблю!»

Город открыл ворота. И начались следствие, пытки, казни. Сто пятьдесят человек лишились жизни! Архиепископ попал в заточение в Чудов монастырь. Его имущество досталось казне, как и имения казненных. Из Новгорода по другим городам было расселено более тысячи детей купеческих и боярских. Через несколько дней в Москву отправилось победоносное войско с семью тысячами семей, переселяемых в Московскую землю. Их имущество тоже оказалось в казне, и это обстоятельство сыграло не последнюю роль в строительстве московского Кремля и других сооружений в стольном граде.

О смерти Марфы Борецкой точных свидетельств пока нет, но, возвращаясь к началу разговора о ней, пришло время в одном-двух словах, во-первых, дать характеристику сильной женщины, во-вторых, определить ее роль и место в русской истории.

В этом вопросе существуют разногласия, впрочем, легко объяснимые и понятные.

Кто-то, например, считает Борецкую патриоткой, кто-то – первой русской демократкой, кто-то – первой русской диссиденткой, кто-то – чуть ли не революционеркой; а еще ее называют мудрой хозяйкой Новгорода (хозяйкой Господина быть, конечно же, неплохо!) и так далее. Некоторые писательницы посчитали возможным предположить, что Сильвестру, создавшему «Домострой», помогала, мол, какая-то книга о ведении домашнего хозяйства, написанная очень образованной и подкованной в этом деле новгородкой, а так как, по мнению этих исследовательниц, самой образованной и мудрой в тот век новгородкой была, несомненно, Марфа Борецкая, то сам Бог велел ей написать сборник, ставший, по их мнению, основой для «Домостроя»… Понятное дело – Сильвестру без женщин такую работу невозможно было написать. А значит, и Марфа ему могла пригодиться со своими знаниями и опытом. Но такие радостные предположения могут привести любительниц женских дел в истории к совсем уж абсурдным выводам и формулировкам даже по такой, абсолютно прозрачной и ясной теме судьбы Марфы Борецкой, которая прежде всего была первой русской олигархиней.