Текст книги "Сердце Демидина"

Глава 15

…Планета зла не однородна,

Как многим кажется, свободно

Парящим над

Планетой зла, планетой зла.

Завистник ты или бездельник —

Ты разным духам собеседник

Планеты зла, планеты зла.

В уютном тихом ресторане

Здесь вам пластиночку поставят

Доброзло, злодобро, трень-брень.

Григорий Илларионович Литвинов ценил уют и обставил свой кабинет добытой с большим трудом мебелью, располагающей скорее к лени, чем к работе. Посреди комнаты, словно крепость, возвышался стол, за ним стояло кожаное кресло с пузырчатыми боками и высокими подлокотниками, позади кресла целую стену занимал диван с бархатными подушечками. Когда Григорий Илларионович запирал дверь, он иногда бросался на этот диван лицом вниз и вжимался в его угол, туда, где спинка сходилась с основанием, чтобы помечтать о покое и безопасности.

Григорий Илларионович сидел в своём кресле, стараясь сосредоточиться. На столе лежал приказ о назначении Наины Генриховны Преображенской-Шульц комендантом гарнизона. Он исполнял обязанности коменданта вот уже несколько лет и всё это время не то чтобы надеялся, но и не исключал возможности повышения. И вот эта недобитая старушенция становилась его начальницей.

Григорий Илларионович перелистывал папку с её личным делом, которое по какому-то недоразумению ещё не успели изъять и засекретить.

Наина Генриховна родилась в Днепропетровской области, в деревеньке с забавным названием Ленинские Слёзки. Её семья погибла во время голода, но она каким-то образом выжила. В девятнадцать лет она ушла в город, где окончила курсы акушеров. Стремилась быть ближе к источникам власти. Занималась гаданием, пыталась наводить порчу и тем впервые обратила на себя внимание.

Ей стали помогать. Она вступила в партию и завела полезные знакомства. Писала доносы, хотя и без удовольствия. Работала инструктором в Узбекистане. В той, прежней жизни Многожён Шавкатович был её креатурой и личным шпионом.

В семидесятые годы Наина Генриховна переехала в Москву, где трудилась в Министерстве культуры. Незадолго до смерти она стала депутатом Верховного Совета СССР. В это время она уже многое знала об Уре и спокойно готовилась к будущей работе.

Она умерла в 1975 году и после короткого пребывания на котлованах получила офицерскую должность, после чего продолжала курировать своих же старых знакомых из Министерства культуры.

Её положение было прочным, насколько оно вообще могло быть прочным в разбросанных по Уру человеческих островках. К несчастью для себя, она примкнула к персонажам, связавшим свою карьеру с сохранением Советского Союза. Главным их аргументом была мысль, что разрушение СССР сделает население религиозным, что считалось априори вредным.

Когда было официально разъяснено, что религиозность нужно не искоренять, а направлять, Преображенскую-Шульц разжаловали вместе с остальными. Её ждали деградация, пренебрежение и неизбежная смерть – либо на котловане от истощения, либо в лапах какого-нибудь демона.

Борясь с отчаянием, в оставшиеся ей несколько лет, в течение которых она быстро старела и теряла силы, она с упорством приговорённой к смерти курировала Демидина, ставшего её последней надеждой. Скуратов, бывший начальник Наины Генриховны, в её работу не вмешивался, считая, что в случае удачи успех припишут ему.

В результате одного из последних экспериментов Демидина Наина Генриховна почти ослепла, и никто не сомневался, что её дни сочтены. Скуратов всё ещё разрешал ей пользоваться техникой, но не забывал напоминать, что она остаётся в живых только до тех пор, пока ему не надоест.

И вдруг последовал неожиданный успех, когда ей удалось заполучить Демидина. Скрученный бурлящей энергией Гимна СССР, Демидин живьём низвергнулся в Ур и рухнул в кустарное устройство, сооружённое неугомонной Наиной Генриховной. Он сохранил своё земное тело со всеми его энергетическими и эмоциональными центрами. Его физическое сердце кристаллизовалось и отчего-то начало светиться.

Сама по себе сердечная мышца не представляет собой ничего особенного. Но именно на неё проецируется некая духовная составляющая человека. При правильном использовании сердце может оказаться способным на многое, и Григорий Илларионович имел на этот счёт некоторые догадки.

Он прилёг на диван и задремал, всё ещё размышляя.

Пристрелил, стало быть, этот идиот Скуратов Наину Генриховну, пристрелил, чтобы продать Демидина… И кому – трусу Многожёну Шавкатовичу, который шагу не сделает, не рассказав об этом начальству. И за какую смехотворную цену… Что бы они в Средней Азии делали с Демидиным? У них и аппаратуры практически никакой нет… Как бы его Многожён Шавкатович туда переправил? Вернее всего, он и не собирался никуда Демидина переправлять, а собирался за счёт дурня Скуратова выслужиться перед Григорием Илларионовичем. Ну чёрт с ним, со Скуратовым. Захотел прибить старую ведьму и прибил. Демидин всё равно никуда бы не делся, так как и Скуратов, и Наина Генриховна, и Многожён, и вообще все в гарнизоне – все они были у Григория Илларионовича под колпаком…

…Стреляет, стало быть, Скуратов в Преображенскую-Шульц. Дурень-то он, конечно, дурень, но стрелять всё-таки умеет. Летит себе пулька и попадает, к примеру, в Наины Генриховны черепушку, пробивает черепную кость и погружается в её мозг… Падает мёртвенькая Наина Генриховна на сырую землю, боевая наша старушка, а душа её, значит… готовится к дальнейшему погружению. И вдруг она оживает, да ещё, говорят, молодая, красивая и сильная. И назначают её комендантшей прямо на мудрую голову Григория Илларионовича.

Литвинов открыл глаза.

Да не в ней же самой дело! Ведьма она, конечно, заслуженная, но костями таких заслуженных только что котлованы не присыпают. Тут Григорий Илларионович поёжился, представив собственные свои косточки, обдуваемые ветром, застонал и заёрзал на своём диване.

Демидин – либо он сам, либо его так странно засветившееся сердце – вот, что интересовало тех, кто облёк Наину Генриховну новыми полномочиями. Жизнь ей сохранили только потому, что она связана с Демидиным. Но тогда и Скуратова убивать не стоит. Тот ведь тоже как-то связан с Демидиным. А когда Наина Генриховна примет дела, пусть сама решает, что со Скуратовым делать. Живи пока, Скуратов, потей, выслуживайся.

Таким образом, благодаря осторожности Григория Илларионовича Скуратов выжил, хотя и превратился в гарнизонную шестёрку и всеобщее посмешище. Гордого красавца Альберта Викторовича заставляли передвигаться по бараку на четвереньках. Ещё недавно уверенный в себе щёголь, восходящая звезда, заместитель Литвинова по воспитательной работе, подметал полы собственным наградным хвостом, ртом собирал окурки – словом, узнал, на что способно воображение униженных казарменной жизнью солдат. А Хрусталёв, сволочь, садился на него посреди барака, как на табурет, бил по загривку и заставлял кукарекать.

Но гордая душа Альберта Викторовича не сдалась. Он терпел и злился, злился и терпел, заставляя себя воспринимать все происходящее, как испытание. Те, кто сохранили жизнь Наине Генриховне, и его властны поднять из унижения, и сделают это, когда увидят, насколько он может быть полезным. Жизнь ему сохранили, а его воля только окрепнет в преодолении трудностей.

Те, кто издеваются над ним, ещё об этом пожалеют. И в первую очередь пожалеет подонок Хрусталёв. Как ни странно, Альберт Викторович злился больше на Хрусталёва, чем на Многожёна. Интересно, что подлец и предатель Многожён Шавкатович не участвовал в общих издевательствах, и Альберт Викторович полагал, что этот хитрец допускает, что он ещё может вернуться в силе.

Неделя закончилась появлением Наины Генриховны, вызвавшим фурор.

Она пришла в сумерки, во время вечерней поверки. Дурак-часовой потребовал у неё документы и был уничтожен вместе со своей вышкой. Наина Генриховна вошла, одним толчком вышибя металлические ворота. Сверкающая молодостью, красотой и силой, она шла по колеблющимся по плацу закатным бликам, мимо вытянувшихся в струнку солдат и глядела прямо перед собой.

Шарящие по ней глаза мужиков горели, как болотные огни. Трепещущий Литвинов подбежал было к ней с докладом, но она только бросила: «Позже», и Литвинов с облегчением испарился.

Ей приготовили просторные апартаменты, для чего проломили стену между кабинетами двух капитанов, которых Литвинов нарочно разжаловал, придравшись к какой-то ерунде. За одну ночь сложили камин. Григорий Илларионович лично наблюдал за тем, как расставляют мебель и украшают комнаты. Служебный сейф прикрыли занавеской. Окна задрапировали бархатными шторами. На стенах развесили картины. В углу поставили зеркальное трюмо, на которое Литвинов водрузил свою собственную фамильную бронзовую шкатулку. Предполагалось, что Наина Генриховна пожелает хранить в ней украшения. Хрустальную вазу заполнили конфетами, а на полках расставили фарфоровых кошек.

Григорий Илларионович Литвинов полагал, что бабы, бывшие в верхнем мире бездетными, млеют от кошечек и собачек. Женщин он не понимал и мыслил наивными штампами. Наина Генриховна никогда не желала иметь детей, а к живности была равнодушна. Но переубеждать Литвинова она не собиралась. Трюмо она закрыла, а шкатулку убрала в сейф.

Первую ночь она провела сидя, судорожно сжимая кулаки и мучаясь от приступов паники – последствия её необычного переживания. Видение тёмной планеты преследовало её, а Чёрное Солнце она ощущала теперь даже сквозь потолок.

«Небытия нет, – думала она. – Смерти нет. Есть вечная мука, которая будет меня ждать столько, сколько понадобится, – десять лет, сто, тысячу, миллиард лет, а потом она всё равно возьмёт меня и уже никогда не закончится. Да, я мучила других, но ведь не настолько. Где же справедливость… Что это за слюнтяйство – думать о справедливости! Не будь слабачкой, а то разорвут… Да ведь и так разорвут…»

Глава 16

На следующее после возвращения Наины Генриховны утро Демидин проснулся раньше обычного. Вот уже несколько дней он не видел никого, кроме солдата, доставлявшего ему еду и переносившего его в уборную.

Ноги начинали его слушаться. Ему удалось спуститься с полки, и он сумел, опираясь на руки, медленно передвигаться по комнате.

На улице гремели и ругались. Демидин приблизился к окну. Под окном был плац – серое асфальтовое поле. На плацу стояло двое солдат: один – высокий и гордый, как царь обезьян, а второй низенький и чахлый, с вёдрами в руках. Высокий матерился, употребляя неизвестные Демидину слова:

– …Чё, лярву всосал?.. Сюда иди…

– Чё…

– Я тебе сказал, двадцать вёдер? Сказал?

– Да чё…

– Тебе жубец, поэл? Поэл?

Демидин был хорошо знаком с матом, когда-то даже написал статью о том, как нужно использовать ненормативную лексику во время допросов, но тут была россыпь неизвестных терминов. Было непонятно, что такое «лярва» и «жубец». Демидин, мог поклясться, что «лярва» – нечто связанное с подавленными запретами. Говоривший произносил это слово, словно демонстрируя свою дерзость и бесстрашие.

– Да я тебя как Скуратова! – коренастый замахнулся, и низенький, заслоняясь ведром, расплескал воду.

Демидин не знал подробностей того, что произошло со Скуратовым, но он слышал, как на него орал Григорий Илларионович. Громкость у полковничьего мегафона была такая, что стены тряслись. Понятно было, что Скуратова разжаловали и что в ближайшее время он не появится.

Дни после неудачного эксперимента на концерте Академического ансамбля песни и пляски Генерального штаба были похожи на затянувшийся бред. Безглазая ведьма, захолустный гарнизон, в котором он оказался, попытка Скуратова продать его Многожёну Шавкатовичу. Сам Скуратов с его необъяснимым умением взлетать над полом и более чем странным хвостом. Хорошо, забудем про хвост. Может быть, местный армейский обычай… Но почему его держат взаперти? Они даже матерятся не по-человечески…

В дверь постучали, и Демидин вздрогнул.

– Войдите, – сказал он волнуясь.

Вошёл невысокий и худощавый полковник. Он двигался молодой походкой, будто на пружинках. С загорелого морщинистого лица на Демидина колко смотрели светло-голубые глаза. Под тараканьими усами, как самородок в шахте, сверкал золотой зуб.

– Григорий Илларионович Литвинов, заместитель начальницы гарнизона, – сказал полковник, протягивая Демидину сухую ладонь.

Демидин пожал его руку, неловко опираясь о подоконник.

– Тут со мной произошла непонятная история… – начал было он.

Литвинов замотал головой.

– Прошу прощения, у нас мало времени, – сказал он. – Начальница гарнизона приказала начать вводить вас в курс дела. Вы ей потом сами всё расскажете.

– У вас начальница женщина? – удивился Демидин.

– Так точно, – сказал Литвинов, напряжённо улыбаясь. – Вообще-то, дам у нас немного – две лаборантки, кладовщица, кухарка да ещё одна по хозяйству. Теперь и начальница гарнизона.

– Когда можно будет её увидеть? – спросил Демидин.

– Скоро, – сказал Литвинов, – но сначала мы с вами должны покататься по окрестностям.

– Но как же я в таком состоянии… – сказал Демидин, глядя на свои ноги.

– Мы вам поможем, – сказал Литвинов. – Войдите! – крикнул он в сторону двери.

В комнату вскочило двое солдат с носилками, на которых лежали костыли.

– Товарища Демидина на вертолётную площадку, – приказал Литвинов, и солдаты рысцой понесли Константина Сергеевича на задний двор, где уже раскручивал лопасти приземистый вертолёт.

Литвинов с Демидиным сидели в узкой пассажирской кабине. Из-за грохота и тряски в воздухе стояли клубы пыли, от которой хотелось чихать. Сквозь мутное окошко в двери виднелась кожаная спина пилота. Демидин выглядывал в окно. Костыли он положил рядом.

Литвинов с любезным видом орал в свой мегафон:

– …Две роты, шесть лабораторий. Есть свинарник и коровник. Но коровник пустой – не тот климат. Вон там, ближе к забору, – станции слежения и склад.

– Слежения за кем? – спросил Демидин.

Ему приходилось кричать, чтобы Литвинов его расслышал.

– Мы отвечаем за Московскую область, – ответил Литвинов.

Вертолёт развернулся, и Демидин увидел прямоугольную крышу главного корпуса, бараки, плац и котельную с трубой, из которой вываливались вялые клубы дыма. Рядом помещались хозяйственные постройки.

Поодаль виднелось небольшое потемневшее строение, похожее на церквушку.

– Что это? – спросил Демидин.

– Где? – не понял Литвинов.

– Там, похожее на церковь.

– Она и есть, – сказал Литвинов, отчего-то ухмыльнувшись. – По брёвнышку перетаскивали. Для опытов.

– Каких опытов? – удивился Демидин.

– Демонов отгонять, – сказал Литвинов и тут же поправился: – Это, конечно, шутка.

Демидин эту шутку не понял, но промолчал.

– А вон там у нас энергостанция, – сказал Литвинов.

Энергостанция оказалась бетонным домиком без окон. Неподалёку от неё блестела большая жирная лужа.

– Что это за лужа? – спросил Демидин.

Литвинов весь как-то замаслился и покраснел.

– Там у нас такое болотце, – смущённо сказал он и ничего больше объяснять не стал.

За забором гарнизона начался бесконечный пустырь – поваленные плиты, столбы и редкие кривые дороги, присыпанные строительным мусором.

– Почему не достраивают? – крикнул Демидин.

– Что? – не расслышал Литвинов.

– Где строители?

Литвинов пожал плечами.

– В другом месте.

– Почему не достроили?

– А зачем?

– Как зачем? – удивился Константин Сергеевич.

Литвинов ухмыльнулся в свой микрофон.

– Результат важен здесь! – он похлопал себя по лбу и тут же испугался. – Что ж это я на себе показываю?

Заброшенные стройки стали попадаться реже. Вдали показалось величественное бетонное сооружение. По мере того, как они приближались, оно быстро росло, пока не закрыло горизонт и половину неба.

– Что это? – Демидин не верил своим глазам.

Посреди пустырей высился гигантский бетонный авианосец, Левиафан среди авианосцев.

– Впечатляет? – гордо спросил Литвинов.

Демидин кивнул, не отрываясь от иллюминатора.

– Что это? – снова спросил он.

– Садись на палубу! – крикнул Литвинов пилоту.

По горделивому борту чудовищного корабля блеснула выложенная из гигантских букв надпись: «Сучий потрох».

Вертолёт повис над палубой, на которой были построены даже бетонные пушки и подобия радарных установок.

– Для чего всё это? – опять спросил Константин Сергеевич.

– Для психологического воздействия, – загремел Литвинов в свой мегафон.

– Какой размах! – поразился Демидин. – Потрясающе! И как воздействие? Удаётся?

– Ещё как! – гордо ухмыльнулся Литвинов.

Под правым бортом авианосца темнел котлован, в котором копошились люди.

– Садись на палубу! – заорал пилоту Литвинов.

Пилот посадил вертолёт и выключил мотор. Грохот стал ослабевать, и стало слышно, как досвистывает своё замедляющийся пропеллер. Постепенно стало так тихо, что они услышали, как шумит ветер. Литвинов положил мегафон на сиденье и вытащил пачку сигарет.

– Пройдёмся? – предложил он, закуривая.

Он открыл дверь. Снизу слышались постукивания кирок о камни.

– Мы выйдем, погуляем, – крикнул Литвинов пилоту.

Они вышли на палубу. Демидин ковылял за полковником, опираясь на костыли.

Пейзаж был не лишён мрачного величия. До самого горизонта тянулась коричневая равнина с редкими пятнами травы и кустов. Небо было завешано тучами, и там, где они заслоняли солнце, тучи казались пропитанными магмой.

Литвинов наклонился через борт, рассматривая копошащихся внизу людей.

– Эй! – весело закричал он. – Ложись!

Человечки попадали на землю.

– Встать! – заорал Литвинов. – Лечь! Встать!

– Заключённые? – спросил Демидин.

– Рабы, – ответил Литвинов и плюнул, наблюдая, как его плевок понёсся к земле. – М-да… Вот так живём, живём… – сказал он.

– Их что… нарочно заставляют страдать? – спросил Демидин.

– Ну да, – ответил Литвинов.

– Негуманно, – заметил Демидин.

– Бросьте! – засмеялся Литвинов. – Вся ваша психологическая оптика основана на высасывании энергии.

– Откуда все здесь знают о психологической оптике? – спросил Демидин.

– Вижу, этот недоумок Скуратов вам так ничего и не объяснил, – сказал Литвинов. – Между тем мы вам помогали уже три года. Знаете, во что нам обошёлся ваш полёт? Весь гарнизон сутки сидел без электричества.

Они прошлись по палубе, мимо куба размером с трёхэтажный дом, с крыши которого целились в небо бетонные ракеты.

В стене куба блестели высоченные двери с врезанными в них металлическими буквами.

– МБ, – прочитал Демидин надпись на двери.

Литвинов остановился.

– Раньше здесь их не было, – встревожился он. – Пойдёмте лучше назад.

Они заторопились к вертолёту.

Когда они уже поднимались по трапу, тяжеленные створки дверей с грохотом распахнулись. Что-то ухнуло в бетонных недрах авианосца, и из проёма наружу извергнулось дымящееся чудище, хряснувшееся о палубу и покатившееся по ней, воя и путаясь в багровых крыльях.

Оно поднялось метрах в пятидесяти от них и оказалось карикатурно похожим на врубелевского демона.

– Здрасьте, – тоненько сказал Литвинов.

Он окаменел было, но тут же начал бочком пробираться вглубь вертолёта.

Демон заковылял к ним, расправляя крылья. Казалось, что крылья зажили отдельной от него жизнью. Они стали бить воздух вяло и натруженно, как прикованные к вёслам рабы. В глазах демона полыхало безумие.

Едва они успели захлопнуть дверь, как в иллюминатор заглянула свирепая рожа.

– Умоляю, не шевелитесь! – прошептал Литвинов.

Гигантская голова пыталась заглянуть в иллюминатор. Бешеный глаз вращался в полуметре от охваченных ужасом людей, едва защищённых тонкой металлической скорлупкой. Прошло несколько секунд, в продолжении которых, было слышно, как вздыхает ветер и как хлопают чудовищные крылья. Демидина окутала жуть. На месте глаза появилась пасть, которая начала медленно раскрываться. Казалось, что демон молчал сотни лет.

– Х-х-х-х-х… – с усилием сказал он.

Демидина обдало зловонием.

– Вы не имеете права! – не выдержал Литвинов. – Я полковник.

– С-с-с-с…

Пасть оскалилась в улыбке, казалось радуясь тому, что ещё способна произносить звуки.

Демон легонько ударил по крыше, и вертолёт тряхнуло. Литвинов упал на пол и с жалобным визгом пополз под сиденье.

Демон не спеша отвернулся и пошёл к борту авианосца. В иллюминатор было видно как он расправил крылья, распахнул руки и с режущим уши «Х-х-х-ха-а» нырнул за борт. Снизу послышались горестные вопли.

– Взлетай скорее, дурак! – заорал Литвинов пилоту.

Вертолёт уносился назад, к гарнизону, и Демидин с полковником понемногу приходили в себя.

– Он хотел нас убить? – спросил Демидин.

– Он бы не посмел, – заявил Литвинов. – В конце концов, я полковник.

Пепел с сигареты падал на его штаны, но он не обращал на это внимания.

– Хотя бывали разные случаи, – добавил он и вытер пот со лба.