Текст книги "Сердце Демидина"

Понятых уже не знал, спит он или бодрствует. В его полузакрытых глазах дрожали слезинки, сквозь которые пламя костра казалось живыми драгоценными камнями. Сердце его ширилось, а душа носилась над лесом. Он всё искал чего-то, не понимая, чего именно, пока не понял, что разыскивает Ольгу.

Сливаясь одновременно со многими лёгкими ночными облаками, он летал над Россией, спускался, заглядывал в окна домов, вновь поднимался и вдруг увидел родную Тверь, маленький домик родителей. Он влетел в него весь, изо всех своих облаков сразу. Он увидел спящих отца и мать, было тихо, и только на стене осторожно тикали часы. Как-то сразу он вдвинулся в свою комнату и поразился тому, что на стене висит изображение Ольги.

Ольга сидела на берегу озера, словно Алёнушка на картине Васнецова. Она подняла голову и посмотрела Вове в глаза. В этот момент он понимал всё и любил всех – каждого и каждую из миллионов братьев и сестёр, разбросанных по огромной ночной стране.

– Ольга! Ольга! – закричал Понятых, распахивая руки, как крылья, и чувствуя, что падает в её глаза. Всё вспыхнуло, и больше ничего нельзя было помнить.

Он проснулся от утренней прохлады и оглушительного пения множества невидимых птиц. Сквозь тёмно-зелёные ветви синело пронзительно-высокое небо. Ровные, как свечи, сосны окружали его. Понятых поразился, что стволы у них нежно-розового цвета и покрыты тонкой прозрачной шелухой – совсем как молодая картошка. Он повернул голову и увидел, что костёр догорел, а древляне ушли. Кто-то укрыл его солдатским одеялом и положил под голову ватник.

Рядом лежал круглый камень, накрывающий чуть присыпанный землёй листок бумаги. Вовка разгладил бумагу и увидел номер телефона. Он свернул одеяло, набросил на плечи ватник и побрёл искать Алёшу и Аню. Отчего-то ему было грустно. Золотые солнечные пятна затанцевали по тёмно-зелёному, как малахит, мху, и он подумал: «Вот и Ярило… – он засомневался, – взошло? Или взошёл?»

Пока Вова плутал по лесу, Алёша неумело собирал палатку. Аня сначала наблюдала, как он возится, но быстро потеряла терпение и принялась помогать. Настя с Филиппом отправились к озеру. Где-то куковала кукушка. Небо затянуло облаками. Стало прохладно.

Вова всё не появлялся. Со вчерашнего вечера Алёша недоумевал, куда он мог подеваться, и начал беспокоиться. Аня посмотрела на Алёшино нахмуренное лицо и сказала:

– Никуда он не денется, может, встретил знакомых или ещё что-нибудь. Лучше скажи, понравилось тебе здесь?

– Да, классно, народ такой интересный, – ответил Алёша.

– И песни понравились? – с недоверием спросила Аня.

– Ничего, хорошие песни, – сказал Алёша.

– Да бред же собачий! – не выдержала она, и оба захохотали.

– Самая хорошая, самая красивая, ты за что мне, милая, дружбу предложила! – кривлялась Аня.

Алёша делал вид, что вытирает слёзы, и порывался уткнуться ей в плечо. На самом деле песня ему понравилась, но он знал, что Аня не выносит сентиментальностей.

Отсмеявшись, они стали оглядываться, чтобы ничего не забыть. Вовин рюкзак всё ещё лежал в стороне. Вдруг послышался хруст веток.

– Вот и он! – обрадовался Алёша.

Аня, увидев бредущего Вовку, подбоченилась и строго спросила:

– Где это вы пропадаете? Коллектив вас заждался!

Вовка в ответ только вяло улыбнулся.

– Всё в порядке? – спросила Аня поласковее.

– Нормально, – промямлил Вова, – встретил кое-кого и не выспался.

Он чувствовал, что они ждут от него объяснений, но что он мог им рассказать? О древлянах? Об Ольге?

– Просто устал, – неубедительно сообщил он им.

– Ладно, пошли, – сказал Алёша и, переглянувшись с Аней, пожал плечами, – надо успеть на электричку.

Глава 3

Дня через три у старшего лейтенанта Конькова с Вовой Понятых в скверике имени Гарибальди была назначена следующая встреча.

Несерьёзно пахло цветами. Окрепшее весеннее солнышко согревало, а ласковый ветерок овевал секретных сотрудников. Сумасшедшие лучи щекотали глаза и заставляли их щуриться.

Вовка отчитывался о проделанной работе. Он позвонил по номеру телефона, оставленному древлянами. Дрожащий старушечий голос ответил, что «неты никого, кода-кода, не знаю кода, уихали оне».

– Уверен, Демидин знал о том, что я его разыскиваю, – возбуждённо рассказывал Вовка. – Мне кажется, он и мысли умеет читать. Экстрасенс!

– Позвони им через неделю, – сказал Коньков.

– Только через неделю? – разочарованно протянул Вовка.

Коньков улыбнулся.

– Торопишься? – сказал он. – Да, через неделю. Мне нужно кое-что проверить.

Разговор заставил старшего лейтенанта Конькова задуматься. Вова был под сильным впечатлением от встречи с Демидиным.

Что-то здесь было не так. «Чекист должен иметь холодную голову и горячее сердце», – вспомнил Коньков. Его горячее сердце ощущало ревность, а вот холодная голова подсказывала, что кто-то разбалтывает секретную информацию этому Демидину. Демидину, которого сам Коньков – с разрешения начальства – конечно, мог бы прихлопнуть вместе с его древлянами.

Коньков договорился о встрече с майором Андреем Андреевичем Жуком, с которым всегда советовался в трудных случаях. Под его началом он когда-то начинал службу. Лет сорока, среднего роста, плотный, коротко подстриженный, с небольшими, но яркими глазами, Жук благоволил к Конькову так же, как сам Коньков благоволил к Вове Понятых.

В последний раз Коньков ходил к нему за советом месяца три назад, когда нужно было решать, выпускать ли Антошу Феодорова, нынешнего лидера кропоткинских кришнаитов, в поездку к родственникам в Нью-Йорк. Антоша был ещё не вполне проверенным агентом, и, если бы он вдруг решил остаться в Америке, у Конькова были бы неприятности. Жук тогда долго крутил в руках Антошину фотографию и расспрашивал о нём. В конце концов он рекомендовал Антошу выпустить и даже сказал, что в случае чего возьмёт на себя часть ответственности.

Всё прошло как нельзя лучше. В Нью-Йорке Антоша был принят кришнаитским гуру, имя которого звучало как затейливое проклятие – Шри Шримад Бхакти Веданта Нараяна Махарадж. Этот Махарадж даже подарил Антоше свою фотографию с собственноручной подписью «Моему драгоценному ученику».

Благодаря ей Антошин авторитет взлетел у кропоткинских кришнаитов до небес. Находившегося в перманентном самадхи Стёпу переставили поближе к коридору, а обрамлённую живыми цветами фотографию Махараджа повесили в гостиной. Кришнаиты были уверены, что фотография обладает целебными свойствами.

По мнению Конькова, которое он, понятное дело, держал при себе, от лицезрения сладостной рожи Махараджа мог развиться сахарный диабет. Кроме того, Конькова немного раздражало то, что Антоша сильно возгордился. Теперь он позволял себе капризничать, жаловался, что устал, и просил Конькова отправить его на море, где он бы мог отдохнуть и собраться с мыслями.

Но всё это были мелочи.

Главным же было то, что после возвращения из Нью-Йорка Антоша стал признанным руководителем кропоткинских кришнаитов.

Теперь КГБ принялся устранять препятствия на их пути – вроде соседей, раздражённых растущим количеством посетителей, местного ЖЭКа и милиции. Кропоткинский ашрам начал вбирать в свою орбиту другие группы кришнаитов, пока не опекаемые КГБ и не осенённые божественной милостью Махараджа. Всё это было успехом Конькова, которым он был обязан майору Андрею Андреевичу Жуку.

Кабинет Жука был невелик – стол с «ленинской» настольной лампой с зелёным абажуром, откидной календарь, сейф, шкаф. На столе лежала закрытая при посетителях единственная папка. На стене висел портрет Дзержинского и черно-белая фотография афганских гор.

Когда Коньков входил, Андрей Андреевич стоял к нему спиной, глядя в окно и раскачиваясь на каблуках. Фигура Жука казалась полной, а в нужной одежде – почти толстой, но Коньков знал, насколько обманчива эта полнота, так как видел майора в спортивном зале. Жук увлекался единоборствами, и его, казалось бы, вызывающая усмешку благообразная тушка во время боя оказывалась массой мышц без единой капли жира.

– Присаживайся, – сказал Жук.

– Спасибо, Андрей Андреевич, – ответил Коньков, косясь на афганское фото.

Все знали, что Жук провёл несколько месяцев в Афганистане, но вспоминал он об этом неохотно.

– О чём хотел поговорить?

– Мой Понятых разрабатывал древлян Демидина. Он думает, что Демидин заранее знал, что Понятых будет направлен к древлянам.

– В самом деле? И как Понятых это объясняет?

– Думает, что Демидин – способный экстрасенс.

Жук прошёлся по комнате.

– А ты как думаешь? – спросил он.

Старший лейтенант Коньков замялся. Казалось бы, ответ очевиден – каким-то образом Демидину удаётся быть в курсе секретной информации и нужно бить тревогу, но Жук выглядел спокойным и снисходительным. Вдруг Конькова осенило:

– Демидин наш человек?

– Конечно. Ты мог бы и раньше догадаться.

– Но зачем, Андрей Андреевич? – удивился Коньков. – Ведь без Демидина древляне нежизнеспособны. Зачем создавать неформальные группировки, когда их и так всё больше и больше?

– Действительно, зачем создавать свои? – повторил вопрос Жук. – В стране и так плодятся тысячи всех этих кришнаитов, каратистов, масонов – и это ещё цветочки. Можно было бы разом понаделать из них гербариев, но руководство… – Андрей Андреевич развёл руками. – Руководство этого не желает, чтобы не подрывать веру людей в демократические преобразования в стране. А наши доморощенные либералы? А националисты? А криминальные группировки? На всех у нас скоро людей не хватит.

– Так что же делать, Андрей Андреевич? – спросил Коньков.

– Смотреть правде в глаза, – строго сказал Жук. – А правда в том, что эту лавину нам не остановить. А если лавину нельзя остановить, её нужно… направить. Подожди-ка меня.

Жук запер свою папку в сейф и вышел из кабинета.

Коньков посидел, разглядывая портрет Дзержинского, афганские горы и сейф. Потом встал, подошёл к окну, прищурился и вгляделся в далёкую уличную суету. Вот торопится в потоке прохожих женщина с коляской. Вон мужчина прислонился к столбу, и мимо него ковыляет старушка. Конькову приходилось напрягать зрение, чтобы их разглядеть, и стоило ему расслабить глаза, как человеческие фигуры исчезали в общем потоке.

Никто из этих людей не мог знать, что через площадь на них глядит хрупкий молодой человек в штатской одежде.

«Это – центр Москвы, – думал Коньков. – Москва – сердце самой мощной страны в мире. Мы, чекисты, – нервы этой мощи, её фокус, мы – сама эта мощь, осознающая и строящая себя. Если даже у нас не хватает людей, чтобы это всё контролировать, значит, наша страна больна. Но не может быть, чтобы мы не нашли выход…»

Прищуриваясь, Коньков принялся раскачиваться на каблуках, невольно копируя начальство.

«Андрей Андреевич прав: лавиной надо управлять, а чтобы ею управлять… надо ею стать. Мы обязаны стать этими кришнаитами, националистами и борцами за демократию».

Открылась дверь, и Коньков обернулся. Жук входил в кабинет с какой-то бумагой в руке – чуть сгорбленный и уставший.

– Садись.

Жук и сам сел напротив Конькова и положил бумагу перед собой.

– Все, что здесь написано, тебе знать не полагается. А вот то, что тебе знать полагается, – он сделал лёгкое ударение на последнем слове.

– Демидин Константин Сергеевич, доктор физико-математических наук, кандидат психологических наук, старший научный сотрудник, занимается исследованиями в области психологической оптики. Курирует группу «Древляне». Для руководства группой разработал мифологию… патриотической направленности.

– Что такое психологическая оптика, Андрей Андреевич? – спросил Коньков.

– Демидин полагает, что группа правильно настроенных людей способна генерировать психическую энергию, которую можно использовать.

– Это… мистика? – удивился Коньков.

Жук пожал плечами.

– Какая разница. Важен результат, а Демидин получил интересные результаты, и ему разрешено использовать древлян для научной работы.

Жук закрыл папку.

– Занимаясь ими, ты вступаешь в косвенный контакт с Демидиным и, если понадобится, в его косвенное подчинение, – сказал он. – В прямой контакт не вступай: если будет нужно, он сам на тебя выйдет. Пусть твой Понятых ему не подыгрывает. Впрочем, ты сказал, что он под впечатлением от встречи с Демидиным… – Жук задумчиво потёр лоб. – Тогда ничего ему не говори. Пусть ведёт себя естественно.

– Андрей Андреевич, вы сказали: чтобы управлять лавиной, нужно её организовывать. Это и к криминальным группировкам относится?

– Сам подумай. Ещё вопросы есть?

Давая понять, что разговор окончен, майор Жук смотрел на Конькова строгим, официальным взглядом, но Коньков знал, что он ему симпатизирует.

Коньков вышел из здания, заслоняясь от солнца прозрачной ладошкой. Вскоре он смешался с толпой, продолжая думать о Демидине. Ну и крут же мужик – создал собственную мифологию и вырастил на ней группу.

Жук не зря говорил Конькову о лавине. Демидин сейчас на её гребне, среди тех, кто пытается направить её силу в нужное нам русло и навязать ей свою – нашу – волю.

Старший лейтенант Коньков расправил плечи. Огромный город струился вокруг него машинами, горбился коробками домов, шелестел толпами прохожих. Люди текли по венам улиц, как кровяные тельца, слипаясь и снова разбегаясь, прижимая к себе свои крошечные заботы, мысли и вещи. Коньков подумал о том, что где-то в мире расстилаются другие страны и другие города дышат, медленно вздымая огромные чёрные бока. Но этот город – его город, и эта страна – его страна. Жук, Демидин, Коньков и другие наши дают ей смысл, цель и память.

Глава 4

Через неделю Понятых позвонил древлянам. Ответил Петька.

– Константин Сергеевич велел передать, чтоб ты зашёл ко мне.

– Когда? – с готовностью спросил Понятых.

– В субботу, в шесть. Мартьяновская, 24б, 12. От «Тушинской» первый вагон из центра и дальше на 631-м автобусе, – ответил Петька.

– А с кем я раньше разговаривал? – поинтересовался Понятых.

– Бабка одна приходит убираться, когда никого нет, отвечает на звонки.

Петька работал реставратором в Историческом музее, где восстанавливал антикварные часы, гусарские костюмы, пепельницы и другие старинные вещи. Но его главной страстью было оружие. В своей квартире он устроил мастерскую и ремонтировал сабли, палаши, старинные штыки, пряжки и другую военную рухлядь.

Иногда он уезжал «на раскопки» – к местам боёв времён Отечественной и Гражданской войн, где выискивал заржавленные пистолеты и автоматы, которые потом с упоением чистил, чинил и полировал. Обычно он продавал их знакомым коллекционерам, хотя с самыми редкими экземплярами расстаться не мог и прятал их в своей квартире.

Ещё одной Петькиной страстью были его собственные воображаемые аристократические предки. Он был помешан на военной истории, дворянах и дуэлях и даже стрелялся на старинных пистолетах с таким же полубезумным реставратором, как и он сам, посмевшим усомниться в Петькиной родословной.

Враги встретились в лесу, распили бутылку водки и пошли к барьеру. Петька благородно пальнул в воздух в тот момент, когда его пьяный противник с идиотской старательностью целился ему в лоб.

Пуля застряла в Петькином черепе, но он каким-то чудом выжил. На его маленькой голове около правого глаза остался шрам, и остались сильные головные боли. Не раз и не два во время страшных ночных приступов Петька звонил Демидину, и тот добирался к нему через пол-Москвы, отпаивал его дефицитными лекарствами и грибными отварами, и тогда боль понемногу отступала.

Вова Понятых подошёл к Петькиному подъезду за полчаса до назначенного времени. Петька жил в довольно новом районе, застроенном похожими друг на друга серыми многоэтажками. На скамейке перед входом сидело двое нетрезвых парней. Любопытный Вовка, проходя мимо, прислушался к обрывкам разговора.

– Сидим, пиво пьём, короче…

– Блатной один… сигаретку, грит, дай…

– Ну.

– Короче, грю, вали отсюда…

Вова вошёл в подъезд, покосился на живописные надписи на стенах «Жека мудак», «Лизка даёт», «ВДВ», бросил взгляд на обгоревшие почтовые ящики и, поморщившись, зашёл в пропитанный аммиачным запахом лифт – не тащиться же пешком на седьмой этаж.

Дверь в Петькину квартиру была окована железом. Вместо звонка к косяку было приделано бронзовое кольцо в виде змеи. Вовка постучал кольцом, наблюдая, как змея колотится о металл чешуйчатой башкой. Дверь открыл Петька. Вид у него был озябший, и под глазами темнели круги.

– О! – сказал Петька и шмыгнул. – Заходи.

– Вообще-то, я рано… – сказал Вова.

– Ничего, проходи, – рассеянно сказал Петька.

Он потирал руки одну о другую, и ёжился, хотя в квартире было тепло.

Понятых прошёл в комнату. У стены стоял кожаный диван, над которым висел гобелен «Утро в сосновом бору» с играющими медвежатами. Поверх медвежат Петька повесил две скрещённые сабли.

Пол был покрыт старым ковром, на котором лежали стопка журналов «Химия и жизнь» и роскошная «Энциклопедия холодного оружия». В углу комнаты стоял маленький токарный станок.

Окно прикрывали тюлевые занавески, и рядом стоял стол с выточенной из снарядной гильзы настольной лампой, шесть стульев и небольшой книжный шкаф. Вова всмотрелся в корешки и разглядел несколько исторических романов, «Три мушкетёра» и трёхтомник Афанасьева «Народные русские сказки».

– Коньячок? Винцо? – спросил Петька.

– Нет, спасибо, – ответил Вова, и, усмехнувшись про себя, подумал: «Я на службе не пью».

Однако странным образом он чувствовал себя здесь не совсем «на службе» и испытывал от этого угрызения совести. Демидин и древляне затронули в нём нечто глубокое, связанное теперь с его полётом и поисками во сне, нечто связанное с Ольгой. Надежда на новое чудо теплилась в Вовкиной душе, и предстоящая встреча с Демидиным волновала его.

Он уселся на диван и спросил:

– Ты уезжал куда-то?

Петька поставил напротив стул и тоже сел.

– В леса, где стоял Коростень.

– Коростень?

– Столица древлянского княжества, – сказал Петька. – Константин Сергеевич рассказывал, что древляне жили в лесах, в гармонии с природой.

Петька сидел, покачивая ногой, закинутой за другую ногу, и держал сцепленные руки на колене.

– С природой? – переспросил Вова.

– Особенно с деревьями. У каждого взрослого древлянина было своё дерево. Не убив дерево, убить древлянина было невозможно.

– Сказки, – сказал Понятых.

– Сказки? – возмутился Петька. – Ты не задумывался, почему было уничтожено древлянское государство?

В дверь постучали. Петька заторопился открывать, и Вова пошёл за ним. Вошли двое – их Вова уже в лесу видел у костра: высокий парень в десантной куртке, а другим был Лель, кудрявый и голубоглазый.

– А где Константин Сергеевич? – разочарованно спросил Петька.

– Разбирается кое с кем, – сказал парень в десантной куртке, – сказал дверь не запирать.

– Знаю я, с кем он разбирается, – хмуро сказал Петька, – я их когда-нибудь пристрелю.

«Наверное, это те двое у подъезда», – подумал Вова.

– Они агрессивные, – сказал он. – Константину Сергеевичу может понадобиться помощь.

Лель улыбнулся и протянул Вове руку.

– Он и с десятком таких справится. Моё древлянское имя Лель.

– Я – Василий, – представился парень в десантной куртке.

Ладонь Леля была мягкой, а рукопожатие Василия даже крепкому Вове Понятых показалось железным.

За кажущейся бессмысленностью жизненных обстоятельств Константин Сергеевич Демидин умел разглядеть тонкую насмешливость, с которой судьба иногда открывает новые возможности. Он направлялся к дому Петьки (1964, русский, не привлекался, не имел, разведён, среднее, реставратор), всё ещё не представляя себе, как именно он собирается интегрировать Владимира Понятых в свою группу, но будучи уверенным, что Понятых ему понадобится.

Идущие рядом Василий и Лель, видя, что Константин Сергеевич о чём-то размышляет, хранили молчание. Непохожие друг на друга, почти несовместимые по своим интересам, Василий и Лель были тем не менее удачно подобранной парой.

Когда Василию было десять лет, его отец ушёл к другой женщине. Мать надрывалась на двух работах, чтобы обеспечивать детей. Василий так и не смог простить отца и взял фамилию матери. Демидин подобрал его в одной из секций дзюдо, где он спасался от послеармейской тоски, тренируясь с такой самоотдачей, будто хотел довести до изнеможения не только своё тело, но и душу. Демидин вытащил его из одной неприятной истории, стал его учителем и дал ему чувство причастности к большой цели.

Лель был единственным ребёнком в преуспевающей московской семье. Его отец преподавал в Таможенной академии, а мать была врачом. Дед Леля по материнской линии был известным писателем. Родители считали Леля необыкновенно одарённым и сильно его избаловали. Он поступил в университет, но учился вполсилы. Увлечённость маргинальными идеями привела его в кружок модного в литературных подвалах Воянинова, поклонники которого считали его и гениальным писателем, и философом, и оккультистом.

Воянинов приблизил к себе Леля и то развращал его лестью, называя его своим лучшим учеником, то заставлял Леля ревновать, демонстративно его игнорируя и приближая к себе других. Лель был и в самом деле талантлив, Воянинов это видел и манипулировал Лелем, одновременно завидуя ему. На семинаре Воянинова Лель впервые встретил Демидина. Константин Сергеевич посмеивался над Вояниновым, считая его жуликом, и появлялся на его семинарах лишь для того, чтобы изучать энергетику экзальтированной толпы.

Встреча с Константином Сергеевичем поразила Леля, и он быстро признал его авторитет. В Демидине был какой-то стержень, и знаменитый вояниновский шарм ничуть на него не действовал. Из-за потери ученика Воянинов затаил на Константина Сергеевича злобу, но в глаза ему улыбался, чувствуя за ним непонятную силу. Своим последователям он объяснил, что сам отправил Леля к Демидину набираться мистического опыта, хотя в кругу ближайших поклонников обзывал Демидина энергетическим вампиром и предсказывал, что тот плохо кончит. Демидин об этом, конечно, знал по своим кагэбэшным каналам.

Теперь Лель казался совсем своим среди древлян, но Константин Сергеевич думал, что его новое увлечение прочным не будет – слишком уж он избалован, чтобы долго сосуществовать с другими на равных правах. Лель может уйти из группы, думал Константин Сергеевич, но пока он этого не осознаёт, старается вести себя скромно и приносит пользу.