Текст книги "Сердце Демидина"

Глава 2

Не все, за кем наблюдал КГБ были такими симпатичными, как, например, спиритисты из кружка Дарьи Анатольевны или кропоткинские кришнаиты. Однажды Конькова отправили поглядеть на культового писателя Воянинова – его знаменитый семинар собирался в подвальном помещении Музея Маяковского. Большая комната с низким потолком и голыми стенами была заставлена стульями, на которых разместилось человек сто постоянных поклонников Воянинова и ещё человек двадцать приглашённых, включая Конькова и сидевшего поодаль от него Андрея Андреевича Жука – бывшего начальника Конькова. Андрей Андреевич был одет в мешковатый потёртый плащ и напоминал скорее водопроводчика, чем майора КГБ.

За небольшим столом, стоящим перед аудиторией, тесно сидела вояниновская свита – его ближайшие ученики. Сбоку от стола на отдельно стоящем стульчике примостился сам Воянинов.

Он сидел, полуотвернувшись от окружающих, как будто происходящее не имело к нему отношения. Воянинов был пожилым человеком, но в его внешности оставалось что-то мальчишеское и обезьянье. Его глаза могли бы показаться оживлёнными, если бы не его манера их утомлённо прикрывать. Его лицо было обтянуто тонкой, как бумага, кожей. На фоне серо-голубой щетины, которой обросли его челюсти, выделялись подвижные и влажные губы.

Ближе всех к нему сидел его ученик, хмурый бородатый мужчина с бритым, напоминающим колено черепом, за ним – бледная девушка в чёрном платье с крашенными густым кровавым мазком губами, за ней похожий на усталого садиста человек в жёлтых очках, и дальше всех – длинноволосый полуюноша с женственной фигурой и вдохновенно-пророческим взглядом.

Трагическая девушка всегда одевалась в чёрное по случаю неминуемого конца мира. Она была актрисой, то есть снималась в коротких любительских фильмах, в которых изображала крайне бледную, но симпатичную будущую гибель человечества или кровавую, но соблазнительную грядущую Революцию.

Несмотря на влияние Воянинова, она оставалась хорошей девушкой: сентиментальной, начитанной – и до сих пор спала в обнимку с большим плюшевым зайцем. Когда-то Воянинов поразил её тем, что смотрел на неё с минуту нагло и не мигая. От этого взгляда ей было тошно, страшно и стыдно.

– На тебе печать Диониса, – сообщил ей Воянинов. – Рычи, беснуйся и стань бесстыдной богиней.

Несмотря на преклонение перед ним, она так и не научилась по-настоящему рычать и бесноваться, и прошло немало времени, прежде чем она смогла перебороть в себе стыд.

Длинноволосый молодой человек, который и познакомил её с Вояниновым, был изгнан из института за отвращение к любому систематическому образованию. Он позиционировал себя одновременно как философа, фашиста, старообрядца, сатаниста и коммуниста. Проклятием его жизни являлся его чрезмерно округлый и женственный зад, надолго предопределивший подчёркнуто бунтарское направление философии своего хозяина.

Старшему лейтенанту Конькову на воянинском семинаре было зябко, как будто рядом находился гроб. В подвале пахло сырым цементом. «Хоть бы они какое-нибудь растение здесь поставили», – думал он.

Он начал рассматривать присутствующих и заметил сначала знаменитого режиссёра, потом известного артиста, потом знакомого профессора консерватории, пришедшего с молодой женой.

Семинар начал мужчина с бритым черепом.

– Воянинов – величайший из ныне живущих писателей, – сказал он, с неодобрением поглядывая на присутствующих. – Говорить о нём – то же, что говорить о Достоевском или о Шекспире. Вообразите, что перед вами сидит Достоевский или, допустим Гомер. Вот так же просто рядом с нами сидит грандиозный Воянинов. Сейчас он прочтёт нам несколько своих рассказов.

Прежде чем начать чтение, Воянинов с минуту смотрел вверх и беззвучно шевелил губами. Казалось, он беседует с ему одному видимой ползущей по потолку мухой.

Его творческий метод состоял в том, чтобы соединять что-нибудь живое и красивое: цветок, ребёнка, девушку – с чем-нибудь отвратительным или мёртвым и писать об этом как об обычном деле.

Стоит, допустим, кухонный стол. На столе стакан чая, тарелка с варёными яйцами и газета. За столом сидит человек, пьёт чай, ест яйцо и читает газету. Чего, казалось бы, проще, но у Воянинова вскоре оказывается, что у человека отсутствует половина головы и его мозг кишит, например, маленькими носорогами. Яйцо оказывается глазным яблоком соседа по лестничной клетке, а газетная статья, которую читает человек, описывает детский утренник, на котором дети душат Деда Мороза. Благодаря такому методу у Воянинова сами собой сочинились многочисленные произведения, в которых желающие отыскивали невероятные художественные глубины.

Первый рассказ, прочитанный Вояниновым, был о трупе учителя музыки, играющем на скрипке.

Героями второго были молодожёны, откусившие друг у друга носы.

Затем Воянинов представил начало нового романа, нечто совершенно гениальное о поедании окровавленных бинтов хирургом-кардиологом.

Зрители смиренно внимали живому классику. Кто-то кашлянул, кто-то еле слышно вздохнул, но один негодник, забывшись, зашелестел конфетной бумажкой. Трагическая девушка одарила негодяя, жрущего сладости посреди агонизирующей Вселенной, таким взглядом, что бедняга чуть не подавился.

Когда Воянинов покончил с литературой, публике разрешили задать ему вопросы.

– Над чем вы сейчас работаете? – почтительно спросили его из зала.

– В последнее время меня интригует психология ужаса, – зашлёпал мокрыми губами Воянинов. – Страх и стыд заставляют людей тесниться на небольшом островке, который обыватели считают реальностью. Но мы, посвящённые, – аргонавты, странствующие по океанам Ужаса. Страх только раздувает паруса наших кораблей. Мы радуемся и своей и чужой боли, и трупы приветливо улыбаются нам.

Он приподнялся со своего стульчика и обвёл глазами аудиторию.

– Им нечего с нами делить, – объяснил он, понизив голос до интимного шёпота, – ведь мы готовы питать их своей плотью добровольно.

В его доверительном тоне было нечто тошнотворное.

– Райское яблоко было слишком примитивно в своей целостности, поэтому его полагается часто… надкусывать, – сообщил он, причмокивая. – Первую Вавилонскую башню строили из кирпичей. Но её необходимо было воздвигать из трупов самих строителей. Настоящая магия требует крови, – продолжал он. – В стране мёртвых новая Вавилонская башня давно построена. Это чёрный маяк, свет которого ослепляет посильнее солнца.

Он ухмыльнулся и почесал лоб. Его губы отлипали одна от другой медленно, будто сквозь них что-то протискивалось наружу.

– Ужасу нужно будет сгуститься для того, чтобы он стал императивом. Посвящённым он предстаёт бездной, на дне которой пространство сжато настолько, что трескаются рёбра. Профану ужас явится в личине демона, высасывающего из человека обывательщину так, как чревоугодник высасывает устрицу…

Вояниновская клешня ползала вниз и вверх по его физиономии. Жёлтые ногти скребли голубую щетину на подбородке, и царапающий звук доносился до дальних концов подвала. Люди слушали его, как загипнотизированные удавом мышата, но Коньков чувствовал к нему отвращение.

– Станьте бессмертными, или умрите, – вещал Воянинов. – Россия – страна хохочущих богов, логово распутного хаоса и спящего в золотом гробу уранового яйца. Она воняет лошадиным потом и бьёт жирную планету копытом. Она жаждет своего наездника, страшась и вожделея, она творит его из собственных ночных кошмаров. Его, как гомункула, уже взращивают в подземных лабораториях.

Глаза Воянинова закатились, как у впавшего в транс колдуна.

– Он вознесётся посреди сухой горячей степи над бетонным кораблём, плывущим посреди Евразии. Он будет похож на грозовую тучу, на дирижабль. Он будет всегда голоден, и ему понадобятся ваши кровь, страх и ваш блуд, чтобы насытиться. Уже совсем скоро он будет учить вас молиться и ненавидеть.

В один из майских дней 1989 года старший лейтенант Коньков назначил встречу с Вовой Понятых в сквере имени Гарибальди. Небольшой, засаженный старыми липами сквер находился в трамвайном тупичке, неподалёку от авиационного техникума.

Коньков пришёл пораньше, чтобы спокойно посидеть и полюбоваться молодой зеленью.

На скамейке напротив два потёртого вида человека обсуждали что-то вполголоса и поглядывали на Конькова. «Будут деньги просить», – решил Коньков. Действительно, один из них, небритый, лохматый, с лихими весёлыми глазами, направился в его сторону. Второй – щуплый интеллигент в стареньком пиджачке – вскочил и побежал следом со словами: «Ну что ты, неудобно!»

– Мужик, будешь свидетелем! – сказал первый Конькову. – Этот ханурик говорит, что америкосы первые в космос слетали. А ты что скажешь?

– Я такого не говорил, – вякнул интеллигент, но первый сделал вид, что его не слышит.

– Наши, – лениво ответил Коньков.

– А на Луну?

– Луноход наши первые запустили.

– Конечно, наши! – притворно обрадовался мужик. – Я сразу понял, что ты человек умный… а у тебя рубля нет случайно?

– Ну на тебе рубль, – сказал Коньков, доставая из бумажника аккуратно сложенную бумажку.

– Спасибо, друг! – мужик, похоже, на щедрость не рассчитывал и даже задохнулся от благодарности. – Если тебе что будет нужно, мы тут всегда в этом парке… Пошли, ханурик, не будем приставать к человеку, – и он стал подталкивать приятеля к выходу из парка.

Вид у него был самодовольный и хитрющий.

«Это он такой довольный, что меня обработал, – Коньков, улыбаясь, поглядел ему вслед. – Ну дипломат. Ну Бисмарк».

В дальнем конце аллеи показался Вова Понятых. Он сначала прошёл мимо, как учили, спустя пару минут вернулся и, увидев разрешающий взгляд старшего лейтенанта, присел рядом. Понятых был одет в серый пиджак и джинсы. На его поясе поблёскивала цепочка от карманных часов. Выглядевшая вполне обычной комбинация – пиджак, синие джинсы и карманные часы с цепочкой были одной из разновидностей гражданской одежды, по которой могли узнавать друг друга агенты КГБ.

– Ты неплохо работал, – серьёзно начал Коньков, – и принято решение использовать тебя для более ответственных задач.

– Спасибо! – с чувством ответил Вова.

– Поедем завтра на слёт студенческой песни, – сказал Коньков. – Там будет некий Демидин Константин Сергеевич. Познакомишься с ним и с его группой. С твоей внешностью это не должно быть трудно.

– А зачем ему моя внешность? – удивился Вовка.

– Мужик повёрнут на славянских генах, – ответил Коньков. – На языческих богах, граде Китеже и тому подобном.

Коньков вздохнул. Он стеснялся своего хрупкого телосложения. Вова был на полголовы выше и выглядел как Иванушка из сказки. Хотя в его внешности было что-то несерьёзное.

– Завтра в 9:00 у Ярославского вокзала, – сказал Коньков. – Возьми палатку и спальник, одень что попроще и без всяких иностранных надписей. Едем в одном вагоне, но друг друга не знаем. Демидин поедет в той же электричке. Попробуй войти к нему в доверие. Вопросы есть?

– Вопросов нет, – ответил Понятых.

– Оружие с собой не брать, – пошутил Коньков.

Вова хмыкнул. Никакого оружия у него, конечно, не было, а вот у Конькова наверняка имелся служебный пистолет.

– В девушек не влюбляться, – снова пошутил Коньков.

Вова, как ни странно, покраснел. Не то чтобы он влюблялся направо и налево. Но сотрудники КГБ, составлявшие его психологический портрет, полагали, что склонность к романтике является его слабостью.

На следующий день Вова Понятых и старший лейтенант Коньков вместе с весёлой толпой молодёжи, нагруженной палатками, гитарами, чайниками и спальными мешками, вышли из вагона электрички на станции Лосино. Перрон был усеян окурками. С обеих сторон железнодорожную насыпь обступали сосны. Те, кто знали куда идти, спускались по склону и уходили по тропинке, а остальные просто шли с толпой.

Старший лейтенант Коньков обогнал Вову, задел его плечом и указал глазами на мужчину с большим рюкзаком, шагавшего рядом с группой парней. Вова посмотрел на мужчину и хотел было дать понять Конькову, что, мол, увидел, но тот уже исчез посреди множества идущих людей. Вова решил, что дальше ему нужно действовать самостоятельно, и попыток увидеть Конькова больше не предпринимал. Он постепенно догнал мужчину и, не придумав ничего лучше, спросил:

– Извините, до лагеря ещё далеко?

Тот обернулся. Вова принялся мысленно составлять его словесный портрет, как учили: возраст около сорока лет, рост около ста семидесяти пяти сантиметров, телосложение плотное, лицо в фас треугольное, глаза большие, серые, лоб высокий с залысинами, нос прямой, губы тонкие, короткая борода, усы.

– Для кого и верста полверсты, – загадочно ответил мужчина.

Идущие рядом посмеялись, словно удачной шутке. Вовка стал раздумывать, что ответить, но мужчина вместе со своими спутниками свернули с тропинки и пошли в сторону.

– Это древляне, – усмехнулся парень, идущий рядом с Понятых. – У них свой лагерь.

– А кто этот мужик? – спросил Вовка.

– Константин Демидин. Он у них главный колдун, фюрер и аятолла в одном лице. Поют под семиструнную гитару. Они и песни сочиняют. Кому-то нравится, но, по-моему, так себе. Не люблю подделки под народные песни.

– Подделки? – переспросил Понятых.

– Самодельные былины, – хмыкнул парень. – Ой ты гой еси, славный Китеж-град. По Святой Руси поскакал комбат.

Лес расступился, открыв спокойную поверхность небольшого озера и усыпанный камешками, песком и хвоей берег. Люди шутили, разговаривали, ставили палатки, отовсюду были слышны звуки гитары и смех. Несколько человек суетились рядом с только что сколоченной сценой.

– Вовка! – закричал кто-то.

Вова обернулся и увидел своего троюродного брата и сверстника Алёшу Понятых. Алёша собирался переезжать в Америку вместе со своей невестой.

– Ты один или с компанией? Пойдём к нам! – сказал Алёша.

– Один, – обрадованно ответил Вова.

Алёша ему всегда нравился. Сейчас он был какой-то взъерошенный и выглядел счастливым, как щенок на прогулке. Они пробрались вместе к уже поставленной палатке. Там хозяйничала Аня, Алёшина невеста, и незнакомые парень и девушка сооружали рядом место для костра.

– Знакомься, – сказала ему Аня, – Настя и Филипп, оба с мехмата. Оба ужасно умные.

Филипп скромно замычал, а Настя с улыбкой на него посмотрела. Они были очень высокими, и Вовка подумал было, что это брат и сестра, но, увидев то, как Филипп учил Настю разжигать костёр, понял – не брат он ей.

Разговор, прерванный появлением Вовки, возобновился с новой силой. Обсуждали какую-то книгу. Аня с Филиппом нападали на Настю, Алёша молча слушал и улыбался. На Аню он смотрел с восторгом, словно перед ним был венец творения.

Потом умная Настя пошла к озеру набрать воду для чайника, и умный Филипп, конечно, увязался за ней. Вовка ухмыльнулся им вслед. Берега у озера скользкие, и Настя может поскользнуться. Тут-то и пригодится Филипп, чтобы поддержать её за талию.

– Когда уезжаете? – спросил Вова Алёшу.

– Месяцев через пять-шесть будем в Нью-Йорке, – ответил Алёша.

– Ух, ты, – заволновался Вова. – А как твой английский?

– Почти никак, – пожал плечами Алёша. – Вот у Ани способности к языкам.

Аня подняла брови.

– Просто, если надо, я могу заставить себя работать, – сказала она.

– Сила воли – это тоже способность, – сказал Алёша, восхищённо глядя на Аню.

– Готовишься к переезду? – спросил Вова Алёшу.

– Ну не то чтобы очень готовлюсь, – признался Алёша. – Изучаю программирование.

– Давай, давай, готовься, учи английский, – подбодрил его Вовка.

Скоро послышались первые песни и народ начал собираться около сцены. Известные на всю страну барды и совсем неизвестные поднимались на неё, садились на походный стульчик и, перед тем как начать петь, вдыхали воздух, пропитанный лесом и дымом, и перебирали струны. Солнце медленно опускалось за озеро. Люди раскачивались, подпевая. Знакомые и незнакомые улыбались друг другу, и всех понемногу охватывало чувство товарищества и любви друг к другу и к миру.

Звёзды появлялись на небе одна за другой, сразу оказываясь совсем близко, и Родина была вокруг них, соединяя каждого человека с каждым и всех со Вселенной. Через десятки лет многие побывавшие в этом месте будут с ностальгией вспоминать охватившие их тогда чувства.

Когда стемнело, люди постепенно разбрелись поближе к палаткам, чтобы готовить еду. Пение продолжалось. Сидели около своих костров, подходили и подсаживались к чужим, чтобы слушать песни и разговаривать. В темноте костры казались маленькими мирами, вокруг которых сидели люди. Миры были окутаны темнотой и запахами леса. Озарённые пламенем лица были прекрасны, ничем не хуже звёзд.

Помня о работе, Вовка бродил от огня к огню, вглядываясь в лица сидящих. Иногда ему нравилась какая-нибудь песня, и он останавливался, чтобы её дослушать. Вокруг одного костра сидело человек восемь. Парень в накинутой на плечи куртке пел:

 
– Самая хорошая, самая красивая,
Ты за что мне, милая, дружбу предложила
Предложила дружбу, пожалела взглядом.
Я, чудак, расстроился – радоваться надо.
Радоваться солнцу, радоваться жизни.
И тому, что завтра я тебя увижу,
Я тебя увижу будто бы случайно,
Только ты, пожалуйста, не бывай печальна…
 

Девушка напротив вытерла глаза и положила голову на плечо сидящей рядом подруге.

Кто-то дотронулся до Понятых сзади, и он вздрогнул, оборачиваясь. Перед ним стоял один из тех, кто был с Демидиным, – худощавый, с остреньким личиком и круглыми глазами, похожий на Буратино.

– Константин Сергеевич велел тебя позвать. Пошли к нам?

Вовка догадался, что Константин Сергеевич – это Демидин. Парень произносил его имя понизив голос и с большим уважением.

– Пошли, – ответил Понятых, настраиваясь на работу.

Они пошли вдоль озера. Справа виднелась чёрная, чуть блестевшая во мраке поверхность воды, а слева между деревьями мерцали огни, слышались голоса и музыка. Большая компания, которую им пришлось обогнуть, сидела в темноте и что-то обсуждала вполголоса. Кто-то плескался в воде и рычал от холода. Послышался мелодичный, словно русалочий, девичий смех. Вовкин спутник приостановился и на мгновение замер, напрягшись в струну, как борзая, почуявшая зайца. «Бабник», – усмехнулся про себя Понятых.

Минуты через три подошли к костру древлян. Там тихо пели под гитару и ещё, кажется, под гусли. Запахло едой. Зашуршали кусты, песня смолкла, и кто-то спросил из темноты:

– Петька? Ну наконец-то! Константин Сергеевич уже думал за вами посылать.

Вовка подходил к освещённому пространству озираясь. Человек семь разглядывали его – все парни. Многие его возраста, хотя в полутьме не очень разглядишь. Один, высокий, широкоплечий и немного сутулый, был одет как десантник.

В висящем над огнём котелке что-то аппетитно булькало. Демидин сидел рядом, задумчиво вороша пылающие поленья обугленной палкой. На его плечи была наброшена брезентовая куртка. По высокому лбу блуждали неяркие красные блики. Он поднял голову и сказал Вовке:

– Присаживайся, – и подвинулся, освобождая место рядом с собой.

Вова Понятых поздоровался и сел. Петька пристроился напротив.

– Обыскался меня? – усмехнулся Демидин.

– А откуда… – начал было Вовка, лихорадочно соображая.

«Откуда он знает, что я его искал? – ошеломлённо подумал он. – И что вообще он знает?»

Петька засмеялся, глядя на Вовку.

– Константин Сергеевич всё чувствует.

– Волхвы не чувствуют, а зрят, – строго сказал Демидин и, обернувшись к Вове, спросил: – Как тебя зовут?

– Владимир.

Вовка забеспокоился, думая о том, что именно знает этот Демидин. Вдруг он знает, что Вовка подослан, чтобы наблюдать за ним?

Вовке было известно, что, например, в тюрьме у разоблачённого доносчика почти нет шансов выжить. Здесь его могли побить или даже убить и закопать в лесу. Он подумал об Алёше, который сейчас, наверное, ужинает с друзьями. И никто из них даже не знает, куда он пошёл.

– Похлёбка у нас уже готова, – сказал Демидин чуть насмешливо, словно намекая, что суп варить из Понятых не собираются.

На Вовку перестали обращать внимание. Демидин достал из рюкзака связку сушёных грибов и принялся подбрасывать их в котелок. Скоро стали разливать похлёбку и разламывать чёрный хлеб, передавая всё по кругу. Ложки и миски были алюминиевые, солдатские. Миска обжигала Понятых руки, но еда была вкусной и сытной. Говорили о каких-то былинах и старых легендах.

Насытившись, Вовка понемногу разомлел. Наваристый грибной суп туманил ум и навевал мысли о детстве.

– Лель, – позвал Демидин.

– Да, Константин Сергеевич? – отозвался красивый парень с перехваченными ленточкой кудрявыми волосами.

– Спой-ка нам о древлянах, – попросил Демидин.

Лель порылся в рюкзаке и достал похожий на гусли инструмент.

– Ольгины слёзы, – сказал он.

Сидящие у костра замолчали. Демидин смотрел вверх, вглядываясь в блестящие сквозь чёрные ветви звёзды. В вершинах деревьев шелестел ветер. В костре, брызнув искрами, треснула ветка.

Лель встряхнул головой и начал перебирать струны.

– Погибла дружина Малова, отвела от Родины беду великую, – говорил он нараспев, —

 
Ко двору ко широкому Игореву
Приходили седые калики,
Говорили Игорю Рюриковичу:
«Не ходи в землю Коростеньскую,
Не бери дани с Мала Древлянского.
Ты да он – два сыночка-лучика
У Ярилы – бога могучего».
Игорь на такие речи нахмуривался,
На такие слова подбоченивался.
«Я не знаю Ярилы – бога могучего,
Я теперь роду христианскаго,
Полюбил премудрость заморскыя.
А поеду-ка я в город Коростень,
Соберу с Мала дани за десять лет!»
 

Лель ударил по гуслям, и Понятых вздрогнул от глубокого звука, ударившего в темноту за пределами колеблющегося вокруг костра светового круга.

 
– Не послушался Игорь каликов,
Не послушался старых дедушок,
Он осёдлывал коня богатырского,
Он одёвывал кольчужку лёгкую.
И не брал с собой меча заветного,
А брал только чухонский ножичек
Да ещё брал звонки гусельки.
 

Вовку захватила героическая история. Люди почти не шевелились, замерло всё, кроме пламени костра.

 
Едет Игорь лугами зелёными,
В небе светит красное солнышко,
Вдруг буланый конь спотыкается.
«Что ты, верный конь, спотыкаешься?
Али не по нраву тебе родимая сторонушка?
Али тяжела тебе ноша княжия?»
 
 
Отвечает князю богатырский конь:
«Мне легка ноша княжия,
Мне люба родимая сторонушка,
Но не люба мне водица в Уж-реке.
В Уж-реке водица, ох, солёная.
Ох, солёная да, ох, горькая,
Твоей, княже, кровью политая,
Да княгинюшкиными слезами посоленная».
 

Демидин подкинул в огонь новых веток и бросил в пламя несколько горстей из своего рюкзака. Ароматный дымок обволакивал людей и кружил голову. Колдовство продолжалось, история, как река, стремилась к развязке. Вова грезил, и ему казалось, что он видит происходящее своими глазами.

Вот Мал, кряжистый, мощный, берёт стопудовую палицу и идёт на Игоря. Игорь, хоть и уверенный в своей правоте, не решается проливать братскую кровь. Герои чувствуют, что примирение невозможно, но не начинают бой, и каждый предлагает противнику ударить первым. Наконец начинается битва. Гремят громы, воют волки, падают вековые дубы. Израненный Игорь, чувствуя приближающуюся смерть, берёт гусли и изливает скорбь, обращаясь к далёкой Ольге. Мал тоже ранен. Обессиленный, он лежит неподалёку от умирающего друга-врага.

Ольга видит почерневшее солнце и кровавую воду в реке. Превратившись в лебедь, она устремляется к месту битвы и, найдя погибшего мужа, оплакивает его. В разлившихся водах реки Уж тонут и тело Игоря, и потерявший сознание Мал. Город Коростень, где сокрыты таинственные Велесовы книги, ныне покрывает глубокое озеро.