Текст книги "Сердце Демидина"

Земля была истерзана, будто безумные строители громоздили кучи песка и щебня, копали, ставили опоры, вырывали ямы под фундамент, душили овраги лужами бетона, вонзали в землю арматуру, а потом всё бросали и уходили гадить на новые места. Ветер обдувал крошащиеся панели, ржавые прутья, редкие кусты и уносился вдаль, задевая ещё один заброшенный котлован, и ещё, и ещё…

Что-то медленно передвигалось по изуродованному ландшафту. Что-то похожее на женщину, бредущую в сторону гарнизона, едва прикрытую рваным мешком красавицу с мраморным телом и лицом, на котором лихорадочно блестели презрительные и горестные глаза. Женщина думала о своей непрервавшейся жизни. Когда это ничтожество Скуратов выстрелил в неё, она была уверена, что всё кончено.

Она содрогнулась, вспоминая, как почувствовала, что её схватили за горло и безвольную, как тряпку, поволокли куда-то с такой скоростью и силой, что пространство вокруг неё рвалось и визжало от боли. Она уже никогда, никогда… Никогда не сумеет забыть зловонный узкий тоннель, мёртвую духоту, высасывающую её душу чужую, враждебную ненависть и жуткое видение мрачной тёмной планеты, над которой на невидимой нитке повисла её душа, бесцветная и бесполезная, как моль с оборванными крыльями…

Её поразило, что даже на этой планете была жизнь: несчастная, искалеченная, измученная, кричащая от мук, но жизнь. Что-то огромное вздымалось там, в темноте, дышало и стонало, во мраке пряталась ещё бо́льшая тьма, кромешные тени скользили над невидимой бездной, и еле различимые издали тучи озарялись беззвучными молниями. Невозможно было поверить в то, что её душа, самая её суть, живьём будет излита в это безумие, длящееся вне времени и неизмеримо более ужасное, чем смерть.

Её слух был раздавлен оглушительным рёвом, и уже началось бешеное вращение её существа, при котором из неё, как гвозди, с садистской жадностью выдёргивали всякие чувства и воспоминания, как вдруг, в момент наибольшей муки все смолкло, превратилось в темноту, паузу, а потом безжалостный голос, тихий и ледяной, ужаснувший её более всего, что с ней до сих пор происходило, произнёс так, что каждое слово резало её душу:

– Командиром. Гарнизона. Пошла вон.

Потом её снова жевала каменная слюнявая пасть, и её опять мучили, не сокрушая всё-таки до конца, и наконец извергли, выплюнули, истерзанную и изгаженную, на холодные камни и мусор.

Она лежала, мокрая от пота, с хрипом вдыхая холодный воздух, и не могла надышаться. Она кричала от страха, боли и унижения и не слышала своего крика. Её сжигало презрение, с которым ей была оставлена жизнь, и понимание своей незначительности по сравнению с гигантскими движениями там, во тьме. Злые слёзы текли по её щекам. Кто-то, неважно кто, ещё заплатит за её муки.

Шли дни, а она всё ещё лежала в прежней позе. Камень колол ей щёку, но она не шевелилась – простая, недушевная боль была ей даже приятна.

Очень медленно её сознание прояснялось, но прошли часы, пока она поняла, что что-то удивляет её.

Она обтёрла глаза тыльной стороной ладони и заморгала, увидев настоящий свет. Она могла видеть! И зрение её изменилось. Багровых и синих тонов стало больше, а зелёных меньше. Солнце было совсем тусклым. Неподалёку от него она увидела ещё один шар почти чёрного цвета – испускающую лучи невидимого прежде спектра звезду.

Она обтёрла лоб рукой и уставилась на свою покрытую гладкой кожей ладонь. Исчезли вены, морщины и набрякшие капиллярами вздутия. Шатаясь, она встала на четвереньки и посмотрела на себя. Её старушечье тело изменилось, и то, что она увидела, было красиво ослепительной, как молния, красотой. Она рубанула ладонью по лежавшему перед глазами булыжнику, и камень брызнул горячими осколками, ожёгшими её щеки и грудь. Она хохотала и плакала, плакала и хохотала, пока страх, что она сойдёт с ума, не заставил её прийти в себя.

Глава 14

Вот значение слов:

Мене – исчислил Бог царство твоё и положил конец ему;

Текел – ты взвешен на весах и найден очень лёгким;

Перес – разделено царство твоё и дано Мидянам и Персам (Дан. 5:26–28).

Балакерим, Балахмед, Богдан, Болеслав,

Бубахва, Будион, Бобохан, Батыргалей,

Байраммухамед, Батырш – мужские имена.

Пока Демидин пропадал в подземных мирах, события наверху не стояли на месте.

Союз Советских Социалистических Республик, государство, задуманное на века, идея, вдохновившая множество людей, очередная Вавилонская башня, атеистическое царство, кормушка чиновников и жуликов, дом талантливых мечтателей дряхлел и приготовлялся к распаду.

Воры высасывали кровь из угасающей страны, пухли, пьянели от добычи, грызлись друг с другом за сочные куски. Распродавалось всё, что можно было продать. Торговали должностями, станками, сигаретами, подводными лодками, киностудиями, компьютерами.

Среди тех, кто начал увлекаться коммерцией, был и генерал Олег Борисович Лаков. Чем больше он в ней преуспевал, тем меньше видел смысла в разыгрывании из себя дурачка на работе, и некоторые его сослуживцы стали подозревать, что генерал не так глуп, как им казалось.

Облак верил в своё умение жить, точнее, в сбалансированность своего интуитивного понимания жизни. В отличие от многих других он спокойно относился к деньгам и не терял голову ни от успехов, ни от неудач. Первая его сделка состояла в перепродаже десяти вагонов с сигаретами «Мальборо». Эти сигареты обменяли в Германии на тонну редких металлов, которые были украдены у оружейного завода на Урале по распоряжению директора этого завода.

Сделав два-три телефонных звонка, Лаков нашёл покупателя и заработал свои посреднические три процента.

Вагоны с сигаретами продолжали стоять в железнодорожном тупичке в Ростове. Их впоследствии ещё не раз перепродавали, даже после того, как ящики с «Мальборо» растащило местное население. Тем временем Облак нашёл покупателей десяти вагонов, груженных медной проволокой, а затем перепродал учебный самолёт. На подобных сделках он быстро богател и прикупил вторую квартирку.

Он настолько хорошо себя почувствовал, что ему захотелось быть щедрым и разделить свой успех с коллегами, людьми, не умеющими жить. Лаков похлопотал у начальства, и некоторые из его подчинённых получили премии, а отцу Леониду и ещё двоим приказали выиграть две тысячи рублей в лотерею. Выигрыш в лотерею был тогда одним из способов наградить тех, кто должен был скрывать своё сотрудничество с КГБ.

Отец Леонид всё ещё опасался, что неосторожное крещение кришнаита Антоши Феодорова испортило ему карьеру, и награда оказалась для него неожиданной. Чтобы отметить это событие, он решил побаловать себя обедом в уютной компании и, поскольку он продолжал чувствовать себя виноватым перед старшим лейтенантом Коньковым и Антошей, пригласил их в ресторан.

В поисках подходящего заведения он полистал газеты и наткнулся на такое объявление: «Вас волнует аромат горячего мяса, пропахшего дымом, и вы тоскуете о настоящем грузинском вине? Приходите в ресторан “Горская принцесса”, поражающий гостей гобеленами с видами замков Бургундии».

Гобелены решили дело, и в назначенное время отец Леонид сидел вместе с Антошей и Коньковым в «Горской принцессе». Он был в гражданском костюме и с удовольствием ощущал прикосновения набитого деньгами бумажника, гревшегося в его нагрудном кармане.

В зале многие курили и висевшие на стенах замки Бургундии затягивало дымком, как будто в них палили из пушек.

На небольшой сцене безумствовал вокально-инструментальный ансамбль. Уголовного вида дядька наяривал на ударных, а рядом с ним, словно препарированная кобра, раскачивалась длинная женщина в узком платье до пола, но с оголённой до самых рёбер ногой. Потный парниша подпрыгивал как мячик, мотал блестящей башкой и пел буквально следующее:

 
Ща будет круто бу-бу ля-ля
Адуда-дуда-дуда-дуда-дуда-ля
 

Невинный Антоша Феодоров поглядел на певца с ужасом, и либерально настроенный старший лейтенант Коньков сказал, чтобы его успокоить:

– Всё-таки есть что-то в этой современной музыке.

Хотя его самого, воспитанного на классике, брала оторопь. Антоша с сомнением покачал головой, и Коньков предложил банальный тост:

– За виновника торжества!

Они похлопали отца Леонида по спине, тяпнули по первой и похрустели маринованными грибочками.

– Тост! Тост! – закричали за соседним столом. Там отмечал защиту диссертации математик, рядом с которым сидела его жена, прекрасная, как теорема Геделя о неполноте.

Математик встал и поднял бокал.

– Слушайте меня внимательно, поскольку слушать других нужно больше, чем говорить.

– Докажи! – потребовали гости.

– У человека два уха и только один рот, – ответил математик.

Гости засмеялись, а один из них сказал:

– Это при условии, что, когда говоришь, себя не слушаешь. Иначе придётся использовать хотя бы одно ухо.

– Если знаешь, о чём говоришь, можно себя не слушать, – возразил математик.

– А если не знаешь, о чём говоришь, приходится слушать и себя, – игриво ответили гости.

– Выпьем за то, чтобы вам не приходилось себя слушать! – сказала умница-жена, вызвав бурю восторга.

Зал был заполнен, за исключением центрального стола, за которым сидел небритый мужчина в большой кепке. Мужчина благодушно улыбался и оглядывался по сторонам так, как будто именно он разрешал остальным продолжать веселье. В какой-то степени так оно и было, поскольку он был владельцем ресторана «Горская принцесса».

Официанты неслись к нему с такими вкусностями, что окружающие невольно прекращали разговаривать и начинали присматриваться и принюхиваться. Отца Леонида поразило огромное блюдо, стоящее на столе этого человека. Блюдо было наполнено драгоценной чёрной икрой, в которой нежилась фантастическая серебряная рыба. Круглые глаза рыбы смотрели на мир холодно и отчуждённо, как будто она приплыла сюда из иной вселенной и всё здесь презирала. В её сверкающий бок страстно впивался полыхающий радужными искрами кинжал. В распахнутой пасти рыбы чернела бездна, которую повар постарался завесить веточками сельдерея.

Пока отец Леонид разглядывал рыбу, ансамбль куда-то провалился, на сцену выпорхнул конферансье и постучал о микрофон полированным коготком.

– Секундочку внимания! Умоляю! – застонал он, обводя окружающих блудливыми очами.

Когда установилась относительная тишина, конферансье воскликнул, задохнувшись от восторга:

– Менетек Елпаресович Казбеков желает нам всем приятного вечера!

Человек в кепке потупил глаза, смущаясь от того, что он такой уважаемый, и подвигал плечами и шеей, показывая, что в его присутствии можно держаться просто. Посетители недоумённо молчали, а упрямец-конферансье держал паузу то тех пор, пока не стало очевидно, что весть о Менетеке Елпаресовиче пока не достигла никого из присутствующих.

Конферансье посмотрел на всех с легчайшей укоризной и воскликнул:

– Редко бывает, чтобы природа была так щедра, чтобы соединить столько достоинств в одном человеке! Менетек Елпаресович не только человек с острым, как кинжал, умом, золотым сердцем, талантом предпринимателя, не только красивый мужчина!

Менетек заурчал, протестующе поднимая широкую ладонь, но конферансье был не в силах остановиться:

– Он чуткий, щедрый человек!

Присутствующие доброжелательно похлопали.

– Спасибо, дорогие друзья! Спасибо! – растрогался конферансье. – Послушаем любимую песню Менетека Елпаресовича.

И зааплодировал первый, бодаясь напомаженной причёской. Снова послышались вежливые аплодисменты, и на сцену явилось трио, состоящее из пожилого мужчины с бакенбардами, крайне истощённой женщины с огромными глазами и кудрявого молодого человека с бубном. Женщина, обволакивая Менетека бархатными взглядами, запела песню о разбитом сердце.

Отец Леонид тем временем хлопнул с друзьями по третьей, потом по четвёртой и, в очередной раз покосившись на инопланетную рыбу, заметил, что на её мерцающем боку алеет какая-то надпись.

Менетек Елпаресович, владелец ресторана, рынка в центре Москвы, а также театра оперы и балета, который ему подарили на день рождения, отреза́л от рыбы кинжалом аккуратные кусочки, не забывая, впрочем, и об остальных деликатесах, теснившихся на его столе.

Растущие пустоты между рёбрами рыбы пугали захмелевшего отца Леонида. Из этих пустот и из зияющей сквозь сельдерей тьмы в зубастой пасти на него тянуло космическим холодом, отчего он ёжился и невнимательно слушал беседу Антоши со старшим лейтенантом Коньковым.

Антоша тем временем рассказывал Конькову легенду о влюбившихся в бога Кришну пастушках.

– …Эти пастушки называются «гопи» и символизируют человеческие души. Пастушки влюбляются в Кришну, везде его разыскивают, но Кришна не выходит с ними на связь. Они ищут Кришну везде: в лесах, городах, на явочных квартирах – и не находят. Они ужасно по нему тоскуют.

– А что потом? – спросил отец Леонид, пытаясь включиться в разговор.

– Потом Кришна присылает к ним связника! – радостно воскликнул Антоша. – Они встречаются и танцуют вместе! Но больше всего Кришна танцует с главной гопи по имени Радха.

Коньков укоризненно покачал головой.

– Хороший руководитель не должен иметь любимчиков, – заметил он. – Кроме того, эта история нас ничему не учит.

– Ну как же… – удивился Антоша. – Она учит тому, что человеческие души разыскивают Бога и страдают, пока Его не найдут… Когда наконец принесут шашлыки?

– Покурим пока на свежем воздухе? – предложил Коньков, и они вышли наружу.

Наступила ночь. Ресторан находился на маленькой кривой улочке. У входа светили рыжие лампы, вокруг которых носилась обезумевшая от близости электрического света мошкара. Уличные фонари не горели, и дома растворялись в полумраке.

Коньков достал сигареты.

– И я хочу! – заявил Антоша.

– Ты же не куришь, – удивился Коньков.

– Это я-то? – обиделся Антоша, сразу возжелавший отринуть любые ограничения. – Да я дымлю как паровоз!

Они затянулись, и неопытный Антоша закашлялся.

Из-за угла послышался металлический скрежет, кряхтение и матюги, и в бледные круги фонарного света вступили напряжённые фигуры, тащившие что-то невыносимо тяжёлое.

Коньков, отец Леонид и Антоша удивлённо к ним присматривались.

Скрежет и человеческие хрипы приближались, и вскоре выяснилось, что между тёмный землёй и усеянным звёздами небом трое мужиков волокут куда-то гигантские ржавые ворота.

Ворота выглядели настолько бесполезными, что отец Леонид открыл рот от изумления.

– Вы о чём? – спросил он, осознавая, что неправильно формулирует вопрос.

– Вы это как? – сделал он ещё одну попытку.

Старший лейтенант Коньков пришёл к нему на помощь.

– Куда ворота тащите? – спросил он.

– Дыть… – ответил один из мужиков.

Они опустили свой груз на землю, чтобы перевести дух.

– Может быть, на спор? – предположил Антоша.

– Скажешь тоже, на спор! – возмутился мужик.

– Понесли, – просипел другой и оскалился, с усилием хватаясь за гнутые прутья.

Они со стоном подняли ворота.

– Командир, … – уходя прохрипел один Конькову, – в космос…

– Без вопросов, – сказал Коньков, засовывая руку в карман, но осёкся и спросил с подозрением: – А откуда ты знаешь, что я командир?

Однако трое уже утонули в ночи, волоча странные ворота с таким упорством, как будто выносили из боя раненого товарища.

– Зачем же вы их тащите? – крикнул им вслед отец Леонид, к которому вернулся дар речи.

Но ему никто не ответил. Ночь была полна изумительных тайн, и отец Леонид понял, что всё сущее является для него знаком.

Старший лейтенант Коньков затянулся, вдохнул и его сигарета описала в темноте светящийся полукруг.

– Вероятно, таковы их жизненные обстоятельства, – философски сказал он.

Ворота уносились прочь, но отец Леонид точно понял, что он близок к разгадке.

– И страну нашу вынесут! – в ужасе выдохнул он.

– Тише ты! – испугался Коньков, хватая его за локоть. – Пошли внутрь. Здесь слишком свежий воздух.

В ресторане продолжалось беспечное веселье.

Их ожидал затуманившийся от ледяной водки графин, и легкокрылый официант летел к ним с шашлыками, прикрытыми, как фатой, белыми кружевами лука.

За соседним столиком подвыпившая дама спросила вечного городского юношу:

– Милый, отчего у меня иногда бывает такое чувство, как будто меня укусил лев?

– Это нервы, Верочка. Попробуй лучше фуа-гра, – сказал вечный юноша, равнодушно целуя ей руку.

– Я уже обожралась, – откровенно заметила дама.

Отцу Леониду показалось, что кто-то очень хитрый делает окружающее бессмысленным, и он водил испытующим взором по ресторану, выискивая врага. Постепенно ему стало ясно, что люди вокруг являются такими же жертвами обмана, как и он сам. На сцене снова завыл дурными голосами ансамбль, однако даже похабный резиновый парниша, как и остальные, был всего лишь жертвой.

И укушенная львом дама, и Коньков с Антошей, и другие гости, и конферансье, и оперный магнат Менетек Казбеков – все они барахтались в ловко расставленных кем-то сетях, все были людьми, неумело суетящимися в поисках счастья, но только напрасно проживающими свои коротенькие жизни. Всех их ждала смерть, но даже она не показалась отцу Леониду злой. Смерть была усталой и скромной, похожей на старушку уборщицу, спокойно ожидающую, когда закончится шум и гам, чтобы привести всё в порядок.

Вдруг среди множества лиц и взглядов тяжёлый нечеловеческий взгляд обморозил обнажившуюся душу отца Леонида.

На него пялились холодные рыбьи глаза, тонкие острые кости целились в его грудь, и он увидел, как по недоеденному боку, словно кровавая рана, тянется сделанная из паприки надпись.

Надпись гласила: «МЕНЕТЕКЕЛПАРЕС», а рядом на блюде валялся отрубленный хвост с оставшимися буквами «ОВИЧ». Всё вместе это означало, конечно, Менетек Елпаресович, то есть хозяин ресторана Менетек Елпаресович Казбеков, но отец Леонид с трепетом понял, что первая, неотрубленная часть надписи означает знаменитое «МЕНЕ ТЕКЕЛ ПАРЕС» – ужасные слова, выведенные рукой ангела во время последнего пира вавилонского царя Валтасара, вскоре после которого Вавилон был захвачен врагами, а сам Валтасар убит.

– Погибла страна! – горестно выдохнул отец Леонид, попытавшись схватить себя за голову, но бдительный старший лейтенант Коньков мгновенно перехватил его руку.

– Молчи! – зашипел он, озираясь, не услышал ли кто.

Но веселящиеся были слишком увлечены своими праздниками.

Что-то ёкнуло в мозгу у отца Леонида, он сделался страшен и начал приподниматься из-за стола, не обращая внимания на вцепившегося в него бледного Конькова.

– Изыди, пустота между костями! – пробасил отец Леонид, указуя на страшную рыбу.

Коньков всё шипел и тянул его за полу пиджака.

Алкоголь и желание отринуть мировое зло принудили отца Леонида к действиям. Он почувствовал себя омерзительно богатым и решил раздать состояние нищим, чтобы начать новую, правильную жизнь. Ближайшим нищим ему показался пробегающий мимо официант, которому он попытался отдать всю свою наличность, но Коньков с Антошей не позволили ему этого сделать и выпихнули его из ресторана на улицу.

Коньков остался его сторожить, а ставший неприлично смешливым Антоша побежал за угол, чтобы изловить такси.

Отец Леонид не запомнил, как его посадили в машину и как он доехал домой.

Придя домой, он долго пил чай на кухне, поглядывая на плотно занавешенное окно и тяжело вздыхая. Мама уже легла спать, он старался её не будить и осторожно, чтобы не звякать, размешивал сахар фамильной серебряной ложечкой. Ему всё-таки хотелось, чтобы мама сама проснулась, чтобы она вошла в кухню, щурясь от света, спросила бы у него, как прошёл день, и пошутила бы, сказав, что если он будет пить много чая на ночь, то у него в животе обязательно заведутся лягушки.

Но мама не вышла, и он отправился спать и ворочался в полудрёме, морщась и скребя бороду, и даже пробовал моргать зажмуренными глазами, чтобы прогнать видения, от которых ему было холодно. Ему грезился рыбий скелет, пытающийся увеличиться для того, чтобы заключить целую Вселенную между своими рёбрами. «Неужели и я умру?» – подумал он. Для чего-то он захотел увидеть свою правую руку, но во сне это оказалось неожиданно трудно сделать. Зато он увидел множество людей – лёгких, как осенние листья. Миллиарды листьев носились по ночному небу, кружились и покорно падали, покрывая землю слоями. «Зачем?» – хотел закричать отец Леонид, но голос его не послушался, и он только и смог, что возмущённо застонать. Тогда наконец проснулась его старенькая мама и подошла к нему, чтобы поправить его одеяло, и отец Леонид успокоился, видя, как мерзкий рыбий скелет постепенно тает среди звёзд.