Текст книги "Три столетия реформ и революций в России"

Помимо изумления в обществе укрепилось и недоверие к намерениям императора, что ощутимо по письмам современников. Генерал А.П. Ермолов: «Я очень верю, что при моей жизни не последует никакой перемены…» Генерал А.А. Закревский: «Речь государя, на сейме говоренная, прекрасная, но последствия для России могут быть ужаснейшие…» Граф Ф.В. Ростопчин: «Все это кончится смещением дюжины главных болтунов… Под конституцией разумеют освобождение крестьян, которое противоречит желанию дворянства…» Некий В.С. Попов отправил письмо самому государю: «В России не созрели еще умы к восприятию лестного, но и опасного дара вольности: умствования о ней воспалительны, а следствия злоупотребления ею могут быть ужасны». Находившийся в полуссылке в должности пензенского губернатора Сперанский писал, что помещики «ничего в этой речи не видят, как свободу крестьян», и оттого «страх теперь везде разливается» от возникшего в «черном народе» мнения, будто царь уже даровал свободу «и что одни только помещики не допускают или таят ее провозглашение. Что за сим следует, вообразить ужасно, но всякому понятно…».

Немалая часть русского дворянского общества, возбужденная революционными событиями в Европе, когда троны шатались и рушились, ожидала перемен и в родном Отечестве.

 
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
 

(А.С. Пушкин. К Чаадаеву. 1818 г.)

В те же дни Александр поручил разработку конституции для России группе чиновников под руководством Новосильцева, при этом широко использовались польская конституция и «проект Сперанского». Работа шла в условиях строжайшей тайны, и даже младший брат императора великий князь Константин не был извещен об этом. Текст был готов к осени 1820 г. и даже написан высочайший манифест о введении ее в действие. «Безусловно, – пишет С.В. Мироненко, – это была самая консервативная конституция тогдашнего мира, но все-таки это была конституция… Оставалось только подписать документ и поставить дату. Но этого так никогда и не произошло».

«Польский эксперимент» остался локальным, равно как и освобождение в мае 1816 г. помещичьих крестьян в Прибалтике (Эстляндии), получивших личную свободу, но без земли.

Правда, по указанию императора в 1818 г. был создан секретный комитет под председательством министра финансов Д.А. Гурьева для разработки плана крестьянской реформы в России. Автор первого проекта адмирал Н.С. Мордвинов находил возможным выкуп личной свободы крестьян и только. По проекту генерала А.А. Аракчеева, правительство покупает постепенно крестьян с землею у помещиков, а затем выпускает на волю с землею по две десятины на душу. Позднее другой министр финансов Е.Ф. Канкрин предлагал неспешно выкупать крестьянскую землю у помещиков в течение 60 лет. Д.А. Гурьев в 1824 г., уже будучи в отставке, по указанию императора подготовил проект реформы, предусматривающий переход государственных крестьян от общинной формы землепользования к потомственно-семейной (частной).

Названные реальные действия власти и разрабатываемые ею втайне проекты свидетельствуют о понимании властью важности и потенциальной опасности назревающего кризиса, о поисках властью выхода из кризиса. К более решительным действиям оказались не готовы ни царь, ни дворянство, ни народ, тем более что и самый кризис еще не обрел катастрофических масштабов. Все названные (и неназванные) планы крестьянской реформы были использованы спустя почти полвека при проведении Великих реформ племянником Александра I.

Император и противники реформ

После Отечественной войны 1812 г. не только внутренняя, но и внешняя политика Александра I приобрела явно консервативно-охранительный характер. Это произошло отчасти из-за сильного давления на императора. У Александра I, как и у всякого реформатора, были противники в правящем слое и даже среди его близкого окружения. Это его сестра, великая княгиня Екатерина Павловна, писатель Н.М. Карамзин.

Карамзин, ставший одним из идеологов охранительного консерватизма, в представленной царю в 1811 г. «Записке о древней и новой России» осуждает преобразования Петра I, захотевшего «сделать Россию Голландией», т. е. отказаться от традиции. По мнению историка, именно «дух народный составляет нравственное могущество государств, подобно физическому, нужное для их твердости». «Зло, к которому мы привыкли, для нас чувствительнее менее нового, а новому добру как-то не верится, – рассуждает историк. – Перемены сделанные не ручаются за пользу будущих: ожидают их более со страхом, нежели с надеждой, ибо к древним государственным зданиям прикасаться опасно». Что же до современности, прямо писал Карамзин, «одна из главных причин неудовольствия россиян на нынешнее правительство есть излишняя его любовь к государственным преобразованиям, которые потрясают основу империи и коих благотворность остается доселе сомнительной», хотя «все намерения Александровы клонятся к общему благу».

Автор монографии о М.М. Сперанском С.А. Чибиряев считает, что Н.М. Карамзин «одним из первых заронил у Александра I сомнение в целесообразности преобразований». Едва ли такова роль Карамзина, хотя и известно, что император был недоволен его «Запискою». Представляется, что сам Александр Павлович был по духу своему ближе к Карамзину, чем к своему сподвижнику Сперанскому, который писал иначе: «Сколько бедствий, сколько крови можно было бы сберечь, если бы правители держав, точнее наблюдая движение общественного духа, сообразовывались ему в началах политических систем и не народ приспособляли бы к правлению, но правление к состоянию народа». Царь чувствовал, что планы коренных реформ уже своевременны, но еще опасны, и прежде всего – лично для него.

При этом Александр Павлович, конечно, имел в виду опыт французской революции. Он не мог не знать статью Н.М. Карамзина, опубликованную в 1802 г. в «Вестнике Европы», в которой русский путешественник писал: «Революция объяснила идеи: мы увидели, что гражданский порядок священ даже в самых местных или случайных недостатках своих; что власть его есть для народов не тиранство, а защита от тиранства; что разбивая сию благодетельную эгиду, народ делается жертвою ужасных бедствий, которые несравненно злее всех обыкновенных злоупотреблений власти; что самое турецкое правление лучше анархии, которая всегда бывает следствием государственных потрясений; что все смелые теории ума, который из кабинета хочет предписывать новые законы нравственному и политическому миру, должны остаться в книгах вместе с другими, более или менее любопытными произведениями остроумия; что учреждения древности имеют магическую силу, которая не может быть заменена никакою силою ума; что одно время и благая воля законных правительств должны исправить несовершенства гражданских обществ; и что с сею доверенностью к действию времени и к мудрости властей должны мы, частные люди, жить спокойно, повиноваться охотно и делать все возможное добро вокруг себя. То есть Французская революция, грозившая ниспровергнуть все правительства, утвердила их», – делал вывод, быть может, слишком решительный, Н.М. Карамзин.

Тем не менее есть немало оснований для характеристики Александра I как последовательного реформатора, помимо названных ранее. Для проведения коренных реформ должно было измениться общество, его сознание, дабы оно готово было принять кардинальные преобразования.

Император обращается и к этому изменению сознания людей – путем развития просвещения и образования. В 1802 г. был восстановлен Дерптский университет, в 1803 г. – Виленский, в 1804 г. основан Петербургский педагогический институт (преобразованный в 1819 г. в университет) и Казанский университет, в 1805 г. – Харьковский университет, в 1811 г. учрежден Царскосельский лицей. Принятый в 1804 г. университетский устав предусматривал автономию университетской жизни, включая выборность ректора и профессуры.

Активизировало свою деятельность Вольное экономическое общество, созданное в 1765 г. Император поддержал созданное в 1812 г. Библейское общество, ставившее своей целью возможно более широкое распространение Библии, а значит, способствовавшее росту грамотности населения. В рамках Библейского общества был начат перевод Священного Писания с церковнославянского на русский язык.

Главное же – власть создала единую в масштабах империи систему просвещения. В 1803 г. учреждено министерство народного просвещения, образовано шесть учебных округов во главе с попечителями, назначаемыми императором. По новой структуре образовательные учреждения разделялись на приходские одноклассные училища при церквах для низших слоев населения; уездные двуклассные училища для горожан, купцов и мещан; губернские четырехклассные гимназии и университеты для дворян. Обращает на себя внимание сословный характер новой системы, а также побудительная причина власти к проведению реформы образования: до 1810 г. 31 % чиновников имел «домашнее образование», 22 % – низшее и среднее. Указом 1803 г. предусматривалось, что через пять лет лица, не представившие свидетельства об окончании учебного заведения, не будут определяться в должности. Это было хорошо, но крайне недостаточно для огромной страны. В действительности одна гимназия приходилась на две губернии, одно уездное училище – на 8-10 уездных городов.

Можно предположить, что и Библейское общество имело значение большее, нежели еще один церковно-государственный инструмент управления для государя. Для его новой России нужны были новые люди, но где их взять в грубой и невежественной России? Александр готов был произвести революцию круче петровской, но такую революцию, которая сохранила бы для него лично существующий строй самодержавной власти. И он знал один опыт такой революции – европейскую Реформацию, изменившую сознание миллионов людей и встряхнувшую сонную жизнь десятков европейских государств. Пришел Лютер, дал людям Библию для самостоятельного чтения и – развитие Европы ускорилось. По воле императора в церковной жизни империи возникает «мистический туман», в котором свободно себя чувствуют проповедники всех течений и мастей, вплоть до сектантов. Но попытка создать «общечеловеческое христианство» была отвергнута Русской церковью и обществом. Александр отступил, встав на сторону православных охранителей, побудивших его запретить перевод Библии на русский язык.

Внешний фактор

«Все его царствование отличалось непостоянством и изменчивостью, – писал Н.Ф. Дубровин. – То устраивали, то расстраивали. Одна система администрации сменялась другою. Сегодня были философами, завтра ханжами… Во время министерства Кочубея и его души Сперанского все были приверженцами конституции; во время фавора кн. Голицына все были ханжами. Во время милости Аракчеева все были льстивы». В этой справедливой отчасти характеристике современника не принимаются в расчет тогдашние объективные обстоятельства, как внутренние, так и внешние, замедлявшие или поворачивавшие вспять реализацию планов царственного реформатора.

Раз за разом перед императором вставала стена неприятия и непонимания очевидно насущных и необходимых преобразований, стена, созданная как большинством его социальной опоры – аристократии, бюрократии, дворянства, так и широких народных масс, также не готовых к немедленной реализации западной модели буржуазного общества. Он искренне пытался ее пробить, но не сумел, а разрушать не решился.

В то же время нельзя забывать о значении внешнего фактора. Россия находилась в центре системы международных отношений, созданной после поражения Наполеона. Европейское влияние, весьма разнообразное, было велико. Великобритания оставалась одновременно и основным торговым партнером империи, и ее стратегическим соперником на Востоке. Франция, хотя и ослабленная наполеоновскими походами, сохраняла свое значение образца европейской культуры. Среди германских государств особую роль играли доверительные отношения с Пруссией, что позволяло российскому императору увереннее говорить с императором Австрии. Созданный русской армией и русской дипломатией европейский баланс сил позволял сдерживать враждебность Османской империи и переключить силы государства на внутреннее развитие.

Созданный Александром в 1815 г. Священный Союз трех европейских монархов оказался завершением его политических исканий во внешней и внутренней политике.

Первоначальным импульсом к созданию такого союза стало пришедшее к императору осенью 1812 г. новое, христианское мировоззрение. В ходе зарубежных походов русской армии Александр I встречался с представителями секты моравских братьев, немецким мистиком И.Г. Юнгом-Штиллингом, с английскими квакерами. Такие встречи не только укрепляли обретенное миропонимание императора, но и воодушевляли его, «спасителя Европы», к созданию «истинно христианских отношений между монархами и их подданными», а также соединению сил монархов для отпора их общему врагу: духу отрицания, неверия и революции. Такого рода сочетание либерализма и консерватизма и было положено в основу Священного Союза.

14 (26) сентября 1815 г. был заключен Священный Союз между монархами России, Австрии и Пруссии. Позднее к ним присоединились французский король и другие монархи Европы, кроме папы римского, турецкого султана и английского короля. Согласно решениям конгрессов Союза были подавлены революции в Италии в 1820 и 1821 гг. и в Испании в 1823 г. На Балканах Александр втайне поддерживал политику И. Каподистрии, выступавшего за освобождение греков от тирании Османской империи, но не решился на открытый конфликт с турками, на поддержку революции против легитимного режима султана.

Выбирая между либеральным курсом поддержки освободительных движений славянских народов в Османской империи и верностью консервативным принципам монархической солидарности, император избрал второе, «курс Меттерниха», сохранение стабильности и существующего порядка не только в Европе, но и, конечно, в России. «Реформа системы» оказалась окончательно отсрочена.

Дельцы «железного века»

Отечественная война 1812 г. и Заграничные походы русской армии привели не только к гибели около 2 млн человек, но и к огромным потерям: около 1 млрд рублей и собственно военным расходам в 200 млн рублей. Проявления кризиса национального масштаба видны не только в сфере финансов, все больше количество крестьянских бунтов и стихийных волнений рабочих мануфактур.

Бывший министр полиции А.Д. Балашов, назначенный в 1813 г. генерал-губернатором центральной части России – Воронежской, Орловской, Рязанской, Тамбовской и Тульской, – сообщал императору: «В селениях власть помещика неограниченна… Недоимок миллионы. Полиция ничтожна. Дел в присутственных местах кучи без счету, решают их по выбору и произволу. Судилище и судьи вне уважения, подозреваются в мздоимстве… Лучшие дворяне от выборов уклоняются… Хозяйственной части нет и признаку. Главные, коренные доходы основаны на винной продаже…» Теперь уже не абстрактные идеи свободы и благоденствия, а печальные плоды войны толкали к реформам.

Наряду с исчерпанием потенциала феодального общества в недрах российского общества возникали ростки новых экономически отношений и новых социальных сил. Наряду с государством в экономике активизируются дельцы новой, капиталистической формации, сами еще не сознающие этого.

Всем известно имя Никиты Демидова, простого кузнеца, использовавшего знакомство с Петром для создания металлургической промышленности на Урале. Его примеру последовали другие предприимчивые дельцы. Но основу современной экономики составляют не только промышленность, но также торговля и финансы.

В начале XIX в. развивалась торговля с Европой. Петербургский порт, распложенный на стрелке Васильевского острова, стал ведущим в стране; на него приходилось около половины всего внешнеторгового оборота России. Ежегодный объем товарооборота составлял в 1816-1820-х гг. по экспорту 93,5 млн рублей, по импорту 114,5 млн рублей, а в 1831–1835 гг. вырос соответственно до 106,5 млн и 122,5 млн рублей. Основными экспортными товарами оставались лес, сало, рожь, пшеница, кожи, лен, пенька, щетина, шерсть, железо. Ввозили «колониальные товары» (кофе, чай, сахар, фрукты), ткани и предметы роскоши.

В газете «Северная пчела» в июне 1815 г. сообщалось, что «с 23 мая по сие число прибыло к здешнему порту 327 купеческих судов, в том числе российских 16, английских 182, прусских 22, шведских 19, норвежских 7, датских 17, португальских 5, голландских 5, гамбургских 1, любекских 8, ростокских 14, мекленбургских 18, ольденбургских 3, бременских 3 и американских 7. Из сих судов 198 прибыли с балластом, а прочие с разным товаром, как-то: с вином, устрицами, сельдями, плодами, буковыми деревом и пр.». В порту рядом с большими каменными пакгаузами для товаров были построены здание таможни и в 1805–1810 гг. – величественное здание биржи (по проекту де Томона), поставленное на высоком постаменте и окруженное величественной колоннадой дорического ордера.

Биржа стала важным центром хозяйственной жизни столицы. Там русские и иностранные купцы заключали сделки и подписывали контракты; там два дня в неделю объявлялись новые курсы ценных бумаг. В ходе биржевой игры и спекуляций одни богатели, другие беднели, а то и разорялись. Биржа стала одним из очагов нового капиталистического уклада.

Иными очагами были финансовые учреждения столицы. Действовали три государственных банка: Заемный, Ассигнационный и Коммерческий, а также десятки ростовщиков, обслуживавших потребности простых обывателей, дворян и мещан. Возникли и банковские дома, самым известным из которых был банковский дом Штиглица.

Родоначальником семьи Штиглиц был мелкий еврейский торговец по имени Йозеф в немецкой Вестфалии. В начале XIX в. его правнуки Николай, Бернгард и Людвиг Штиглицы отправились в Россию, которая манила европейцев огромными возможностями. К 1805 г. Бернгард стал одесским купцом 1-й гильдии, а Николай, благодаря тесной дружбе с другим известным купцом и финансистом Абрамом Перетцем, – крупным предпринимателем.

Умный, образованный и предприимчивый Перетц успешно управлял соляными откупами и занимался кораблестроением; он стал первым евреем, открывшим себе деньгами доступ в высшее русское общество. На приемах Перетца в Петербурге бывал «весь город». Особенно близок он был с М.М. Сперанским, и полагали, что именно Перетц помог Сперанскому разработать основные положения финансовой реформы 1810–1812 гг. В числе гостей Перетца бывал и Е.Ф. Канкрин, будущий министр финансов.

При Павле I вместе с Перетцем Николай Штиглиц получил в откуп на два года Крымские соляные озера, благодаря чему монопольно снабжали солью Новороссийскую губернию, всю Малороссию и часть Белоруссии. С воцарением Александра Сенат аннулировал договор, переведя крымские соляные озера в казенное управление. Компаньонам остались винные откупа в Москве и Московской губернии. Во время Отечественной войны 1812 г. Перетц и Штиглиц получили огромный подряд на поставки продовольствия для армии, хорошо заработав на этом. Далее их пути расходятся. «За большие заслуги» Александр пожаловал Николая Штиглица в дворянское звание, а младшего брата Людвига наградил бронзовой медалью. К тому времени братья перешли в христианство: они приняли лютеранство, как и их родственники в Германии. Крещение снимало формальные запреты на проживание и деятельность Штиглицев в Петербурге. В 1802 г. Штиглиц купил в Новороссии имение площадью 126 тысяч десятин земли (более 130 га), насчитывавшее более 2 тысяч душ крепостных, став крупнейшим помещиком в крае.

Оставив откупа, Штиглицы занялись внешней торговлей. Корабли с товарами для Николая Штиглица шли в балтийские порты и в Одессу. В 1817 г. указом императора он был включен в Государственную комиссию по реформе финансовой системы. Министр финансов Д.А. Гурьев в докладе императору отмечал, что усердие и труды Штиглица, а также доверие и уважение, питаемое к нему в Европе, «способствовали к успешному ходу наших первых займов и ускорили достижение цели правительства в одной из важнейших финансовых операций».

Людвиг Штиглиц сумел пойти дальше брата, скончавшегося в 1820 г. Записавшись в петербургское купечество по 1-й гильдии, в 1803 г. он учредил свою торговую фирму, располагавшуюся на Английской набережной, в самом аристократическом районе Петербурга. В 1808 г. принимает российское подданство. Росту капиталов и устранению конкурентов Штиглица способствовали континентальная блокада Англии и Отечественная война 1812 г., позволившие получить подряды для русской армии и использовать возможности откупов. Внешнеторговый оборот торгового дома «Штиглиц и К°» составлял в 1810 г. 10,8 млн рублей, в 1825 г. – 13,6 млн. В результате он превратился в одного из самых богатых и влиятельных людей в России.

Артемий и Михаил Яковлевы были родом из Ребушинской слободы в 3 верстах от Боровска, что в Калужской губернии. Их отец сумел отделиться от монастыря и перейти в разряд «экономических крестьян», но на небольшом наделе прокормиться было трудно. Братья отправились в Москву, где были определены «мальчиками» в торговые лавки. В 1802 г. они стали уже купцами 3-й гильдии, торговали один – ветошью, другой – холстом. Оба разорились в 1812 г., но в 1820-х гг. смогли подняться и переменили фамилию: по наименованию родной слободы стали Рябушинскими (а также перешли в старообрядчество). Михаил (1787–1858), поселившийся в центре купеческой Москвы, в Китай-городе, торговал уже не только холстом, но и хлебом и лесом. Не меняя своего образа жизни, он направлял все возраставшее богатство на дальнейшее развитие дела. Во Владимирской губернии они с женой приобретают 115 десятин земли. С ткачами-кустарями, работавшими в провинции, устанавливаются договорные отношения, на него работают 3 тысячи станков. К 1820 г. он располагал капиталом в 1 тысячу рублей.

Иным образом шло восхождение семьи старообрядцев Морозовых. Родоначальник семьи Савва Васильевич Морозов (1770–1862) был крепостным, на оброке работал ткачом на фабрике, а в 1797 г. стал владельцем шелкоткацкого производства в Богородском уезде Московской губернии. В 1820 г. Савва Морозов месте с сыновьями выкупается на волю за 17 тысяч рублей. В 1820-х гг. он создает свои первые хлопчатобумажные фабрики вблизи Иваново.

Василий Мальцов создал свой первый стекольный завод в 1724 г., его сыновья Аким и Фома построили новые стекольные и парусо-полотняные предприятия, а внук Иван Акимович Мальцов – металлургический завод. В смежных уездах Орловской, Калужской и Смоленской губерний возникает Мальцовский промышленный район.

Савва Яковлев волею случая оказался поставщиком съестных припасов для царской кухни и сумел использовать эту возможность для составления богатства, которое использовал весьма рационально, став талантливейшим организатором российской промышленности. Большие деньги он заработал на винных откупах. Получив от Петра III потомственное дворянство, он приобрел право на покупку населенных имений и предприятий. В 1764 г. он купил Ярославскую Большую мануфактуру, с 1779 г. начал скупать промышленные предприятия на Урале: у внука Никиты Демидова он купил Невьянский железоделательный завод и еще пять металлургических предприятий. Всего же Савва Яковлев скупил и построил 22 завода и стал к концу века самым крупным русским заводчиком. На пожертвованные им деньги на Сенной площади Петербурга была построена церковь Успения Пресвятой Богородицы. Немецкий путешественник Карл Герман в 1806 г. писал о продукции Ярославской Большой мануфактуры: «Что касается до доброты товаров, то сие заведение по справедливости тем славится; скатерти и салфетки, здесь делаемые, красотой и чистотой своей работы равняются с английскими».

По описанию И. Пыляева, в старые времена общая картина Московских торговых рядов и Гостиного двора с тысячами лавок кипела жизнью и движением. «Длинной вереницей тянулись к рядам тяжело груженные возы от Урала, Крыма и Кавказа, куда глаз ни заглянет – всюду движение и кипучая деятельность…» Там действовали русские купцы, стремившиеся не к славе или власти, а в соответствии с традиционной системой ценностей, делающие свое дело, поглощенные не увеличением наживы, а возрастанием прибыли – для увеличения оборотов. Вот это стремление использовать доход для производительных целей, а не для проедания и характеризует новый слой русских людей, русскую буржуазию. Она еще не могла стать опорой реформаторов, но с ней уже нельзя было не считаться.