Текст книги "Три столетия реформ и революций в России"

Власть и общество пришли к порогу реформы системы, но никак не решались переступить порог.

Старое и новое

А между тем жизнь потихоньку менялась. Министр финансов граф Егор Францевич Канкрин в 1839–1843 гг. провел денежную реформу, которая укрепила русский рубль и финансовую систему страны. Кроме того, Канкрин поощрял развитие национальной промышленности.

Большое развитие в стране получила хлопчатобумажная промышленность, поставленная под защиту государства покровительственными тарифами. В 1840-х гг. быстро росло количество фабрик и мелких кустарных мастерских. Например, только в Шуйском уезде Владимирской губернии на фабриках было 1200 станков, а в крестьянских избах – до 20 тысяч, всего же в губернии – 18 тысяч станков на фабриках и 80 тысяч в деревнях. Дело объясняется не только предприимчивостью мужиков, но и прямой заинтересованностью помещиков в получении большего оброка (денежных податей) от своих крепостных. Фабриканты негодовали на такую конкуренцию, но поделать ничего не могли.

В те годы русское купечество потихоньку набирало силу. Стоит заметить, что предприимчивость и деловая хватка вполне уживались у первых русских фабрикантов с благородными чувствами патриотизма и великодушия. Например, в марте 1852 г. в Кронштадте сгорела лесная биржа, на которой находился лес купца Громова, уже проданный им иностранным купцам за 120 тысяч рублей серебром. Для избавления иностранных партнеров от потери Громов вторично выдал им сгоревшее количество леса. Тогда же миллионер Иван Алексеевич Яковлев, происходивший из старинной купеческой семьи, получившей в XVIII в. дворянство, пожертвовал миллион рублей серебром для восполнения растраты Политковским инвалидного капитала. Император призвал Яковлева во дворец, лично благодарил его и наградил орденом Святого Владимира 3-й степени. Русские купцы не просто богатели: их промышленные предприятия постепенно увеличивали объем производства, качество их продукции повышалось, а доля импортных изделий сокращалась.

Недовольны оказались английские фабриканты, до недавнего времени считавшие огромную страну привлекательным рынком сбыта своей продукции. Выражая их интересы, премьер-министр Роберт Пиль в 1842 г. поучал русского посланника Ф.И. Бруннова: «Россия самой природой создана быть земледельческой, а не мануфактурной страной. Россия должна иметь фабрики, но не следует искусственным образом вызывать их к жизни посредством постоянного покровительства отечественной промышленности». Но всем понятна была корысть британского премьера, стремившего сохранить Англию первой промышленной страною мира, а Россию – рынком сбыта своей продукции.

Ужесточился контроль государства над содержанием образования. «Мне нужны не умные, а послушные!» – заявил император министру просвещения графу С.С. Уварову. В то же время принятые в 1835 г. «Положение об учебных округах» и «Общий устав императорских российских университетов» не только повышали плату за обучение и вводили студенческую форму со шпагой, но и различные привилегии. Университетам разрешался беспошлинный ввоз из-за границы учебных пособий, предусматривались зарубежные стажировки для преподавателей, вводилась собственная цензура, были увеличены оклады преподавателей и профессоров, пенсия для которых после 60 лет составляла последний должностной оклад.

Сам граф Уваров считал своей труднейшей задачей развивать «образование правильное, основательное, необходимое в нашем веке, с глубоким убеждением и теплою верою в истинно русские охранительные начала Православия, Самодержавия и Народности, составляющие последний якорь нашего спасения и вернейший залог силы и величия нашего Отечества». Но как примирить эти начала с очевидной необходимостью серьезных перемен в строе жизни страны, Уваров не знал. Когда он воспротивился сокращению учебной программы университетов, то был отправлен императором в отставку.

Крестьянский вопрос

В те годы здравомыслящие и дальновидные помещики в Тульской, Смоленской, Рязанской и Орловской губерниях взялись за обсуждение вопроса: не станет ли для них ликвидация крепостного права – при условии удержания за собою земли – выгоднее самого крепостного права? Разговоры об этом велись в дворянских собраниях при настороженном отношении власти. После европейских революций 1848 г. уже и разговоры об изменении существующего строя должны были прекратиться.

В то время в России большую часть 80-миллионного населения составляли крестьяне. Из них около 20 млн человек были «государственными», около 10 млн – удельными (принадлежащими царской семье), а также прикрепленными к заводам, фабрикам и рудникам, а 23 млн оставались крепостными душами, были личной собственностью 100 тысяч помещиков.

Мужики обязаны были исполнять барщину, т. е. три дня в неделю работать на барина, обрабатывать его землю, хотя некоторые помещики заставляли их работать и больше. Кроме того, крестьяне обязаны были поставлять барину холсты, сукно, масло, грибы, муку, дрова, овес. В тех губерниях, где трудно было заниматься земледелием, помещики отпускали крестьян на оброк. Мужики отправлялись в города, где зарабатывали кто извозом, перевозя на своей лошадке людей и товары, кто плотницким и столярным делом, кто работою в ремесленных мастерских, а самые предприимчивые и башковитые создавали свое собственное дело: свои трактиры, мастерские, фабрики. Такие платили своим хозяевам оброк уже не в 25 или 50 рублей, а в десятки тысяч.

Крестьянский вопрос на протяжении всего царствования Николая I стоял в центре его внимания. Для его решения он создал один за другим девять секретных комитетов, обсуждавших положение крестьян и предлагавших различные меры к улучшению их положения. Он прекратил проводимую Александром Павловичем практику «раздачи» государственных крестьян помещикам вместе с землями в качестве награды за службу.

В разговоре с близким к нему П.Д. Киселевым 9 мая 1834 г. император откровенно сказал о своей заинтересованности в деле преобразования «крепостного права, которое в настоящем его положении более оставаться не может». «… мы займемся этим когда-нибудь, я знаю, что могу рассчитывать на тебя. Ибо мы имеем те же идеи, питаем те же чувства в это важном вопросе, которого мои министры не понимают и который их пугает. Видишь ли, – продолжал государь, указывая рукой на картоны, стоявшие на полках кабинета, – здесь я со вступления моего на престол собрал все бумаги, относящиеся до процесса, который я хочу вести против рабства, когда наступит время, чтобы освободить крестьян во всей империи… Я говорил со многими из своих сотрудников и ни в одном не нашел прямого сочувствия, даже в семействе моем некоторые были совершенно противны. Несмотря на то, я учредил комитет из семи членов для рассмотрения постановлений о крепостном праве. Я нашел противодействие».

И император предложил Киселеву стать «начальником штаба по крестьянской части», в обход министров и братьев, великих князей Константина Павловича и Михаила Павловича. В 1837 г. было учреждено специальное V Отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии, начальником которого был поставлен Киселев, а в конце года отделение преобразовано в Министерство государственных имуществ во главе с Киселевым. Главной задачей нового ведомства стало изменение положения государственных крестьян – как подготовка к преобразованию положения всех помещичьих крестьян. То был локальный эксперимент реформы системы, о чем свидетельствует подготовительная работа по «переложению податей с душ на землю и промыслы», т. е. отказ от подушевого, феодального обложения к взиманию налогов по доходам, вполне капиталистическому принципу.

Самодержавный государь, он прекрасно отдавал себе отчет в несправедливости крепостного строя с точки зрения гуманности, но оказывался бессильным перед сопротивлением крупной аристократии и тысяч средних и мелких помещиков. Для разрешения коренного вопроса русской жизни государю следовало выйти за пределы существовавшей системы общественного устройства, но на это недоставало решимости и уверенности в том, что его поймут…

Во всеподданнейшем отчете III Отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии за 1839 г., в частности, говорилось: «В народе толкуют беспрестанно, что все чужеязычники в России, чухны, мордва, чуваши, самоеды, татары и т. п. свободны, а одни русские, православные – невольники, вопреки Священному Писанию. Что всему злу причиной господа, т. е. дворяне! На них сваливают всю беду! Что господа обманывают царя и клевещут пред ним на православный народ и т. п…Вообще весь дух народа направлен к одной цели, к освобождению, а между тем во всех концах России есть праздные люди, которые разжигают эту идею… Вообще крепостное состояние есть пороховой погреб под государством, и тем опаснее, что войско составлено из крестьян же и что ныне составилась огромная масса беспоместных дворян из чиновников, которые, будучи воспалены честолюбием и не имея ничего терять, рады всякому расстройству…

Мнение людей здравомыслящих таково: не объявляя свободы крестьянам, которая могла бы от внезапности произвести беспорядки, – можно бы начать действовать в этом духе. Теперь крепостные люди не почитаются даже членами государства и даже не присягают на верность Государю. Они состоят вне закона, ибо помещик может без суда сослать их в Сибирь.

Начать когда-нибудь и с чего-нибудь надобно, и лучше начать постепенно, осторожно, нежели дожидаться, когда начнется снизу, от народа. Тогда только мера будет спасительна, когда будет предпринята самим правительством тихо, без шуму, без громких слов и будет соблюдена благоразумная постепенность. Но что это необходимо и что крестьянское сословие есть пороховая мина, в этом все согласны».

Отдадим должное жандармским аналитикам, точно поставившим диагноз состоянию империи и народа, а также предложившим разумные меры разрешения назревающего кризиса – реформу системы. Николай Павлович все это читал в 1840 г.

Чего страшился российский самодержец?

Дворянского мятежа. Николай Павлович не решался пойти наперекор дворянам, отнять у них их собственность – крестьян и землю.

Показателен диалог царя и витебского, могилевского и смоленского генерал-губернатора в конце зимы 1842 г. на заседании Государственного совета при обсуждении продолжения киселевской реформы, перевода оброчных крепостных крестьян в свободное состояние – усилиями помещиков. Князь А.М. Голицын сказал, что она будет иметь смысл лишь в том случае, если освобождение крепостных станет обязательным для помещиков. На это Николай Павлович ответил: «Я, конечно, самодержавный и самовластный, но на такую меру никогда не решусь… это должно быть делом их доброй воли, и только опыт укажет, в какой степени можно будет перейти от добровольного к обязательному». 2 апреля 1842 г. он подписал этот «куцый закон», над которым помещики откровенно смеялись.

Кроме того, он опасался мужицких волнений. Как воспримут 20 млн мужиков известие о воле? Не захотят ли сразу захватить всю землю у помещиков? Не начнется ли новая крестьянская война?… В 1841 г. во всеподданнейшем докладе III Отделения прямо говорилось: «Мысль о свободе крестьян тлеет между ними беспрерывно. Эти темные идеи мужиков все более и более развиваются и сулят нечто нехорошее…»

Но вот князь П.А. Вяземский в 1844 г. записал в памятную книжку: «У нас революционным является правительство». Он был вхож в царскую семью и знал воззрения императора. Тот, прочитав записку министра внутренних дел Л.А. Перовского «Об уничтожении крепостного состояния в России», распорядился в 1846 г. созвать очередной секретный комитет для рассмотрения вопроса. Во время приема смоленских дворян 17 мая 1847 г. император сказал: «Я требую только 10 лет мира, чтобы освободить крестьян», – и как знать, что произошло бы в стране, имей Россия эти десять лет мира.

Но вмешался могущественный внешний фактор, европейская «весна свободы»: в 1848 г. произошли революции во Франции, в Бельгии, Германии, Италии, Австрии. В 1853 г. началась Восточная война со всей Европой. В этих условиях следовало утверждать прочность монархического принципа в империи, а не ослаблять его преобразованиями с непредсказуемыми результатами.

И после европейских революций 1848 г. Николай Павлович окончательно утвердился в мысли, что важнее всего в государстве – порядок и стабильность, что первое дело власти – держать твердо все.

Больше он комитетов по крестьянскому делу не созывал. Правда, в 1847–1848 гг. в Киевской, Волынской и Подольской губерниях и Царстве Польском были приведены в действие по отношению к помещикам «инвентарные правила»: определено количество земли, которые помещики должны были предоставить крестьянам, и установлены размеры крестьянских повинностей. Крестьяне владели землей, но юридически помещики всегда могли согнать их и, пользуясь этим, угнетали не менее, чем крепостных. Власть пошла на это по соображениям политическим, дабы ущемить польских дворян, преобладавших в этой части империи. По словам В.О. Ключевского, «Николай I предпринимал против рабства подпольную минную войну медленным потаенным подкопом… Словно хотели украсть крепостное право у дворян и подкинуть свободу крестьянам». Показательно, что в николаевское царствование властью было издано 367 актов, так или иначе регулирующих отношения крестьян и помещиков. По сути дела, была проведена подготовительная работа для отмены крепостного строя, реформы системы.

Император надеялся на постепенное эволюционное развитие. Такого рода надежды высказывал и первый поэт России. «Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабского уничижения в его поступи и речи? О его смелости и смышлености и говорить ничего. Переимчивость его известна. Проворство и ловкость удивительны… никогда не заметите в нем ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому. В России нет человека, который бы не имел своего собственного жилища. Нищий, уходя скитаться по миру, оставляет свою избу. Этого нет в чужих краях. Иметь корову везде в Европе есть знак роскоши; у нас не иметь коровы есть знак ужасной бедности. Наш крестьянин опрятен по привычке и по правилу: каждую субботу ходит он в баню; умывается по нескольку раз в день… Судьба крестьянина улучшается со дня на день по мере распространения просвещения… Благосостояние крестьян тесно связано с благосостоянием помещиков… Конечно, должны произойти великие перемены, но не должно торопить времени, и без того уже довольно деятельного. Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества…» – мудро заключал Пушкин.

Поиски «формулы развития»

Правда, памятуя о силе III Отделения, не будем забывать и слова А.И. Герцена о тех годах, когда «в каждом дворянском доме» он встречал книгу маркиза де Кюстина, запрещенную к ввозу в страну. Развитие и порожденный им раскол виден даже в верхах общества. Второй сын государя, великий князь Константин Николаевич, в 1848 г. записал в дневник: «7 марта телеграмма из Вены: здесь были бунты, и в результате вся Австрия получила конституцию. Итак, мы теперь остались одни в целом мире». Великий князь знал, что в том же марте 1848 г. его дядя, брат императрицы Александры Федоровны, король Пруссии Фридрих-Вильгельм IV, в ходе буржуазно-демократической революции вынужден был сменить реакционных министров на либеральных и дать свободу печати, а в декабре ввел конституцию, гарантирующую свободу слова, собраний, союзов и представительство в палатах Учредительного собрания. Но, когда наследник цесаревич, великий князь Александр Николаевич, всего лишь заступился за посаженного на гауптвахту писателя И.С. Тургенева, то получил от отца выговор.

В русской армии царила «парадомания» и муштра, не проводилось модернизации вооружений, не повышался уровень боевой подготовки.

В сфере образования ситуация даже ухудшилась. В 1850 г. в университетах было запрещено преподавать философию, ибо, по словам министра народного просвещения П.А. Ширинского-Шахматова, «польза философии не доказана, а вред от нее возможен». Точности ради оговорим, что такой решительный поворот к обскурантизму произошел после волны европейских революций 1848 г. и после ухода с поста министра С.С. Уварова. А также после того, как Николай Павлович окончательно отбросил преобразовательные идеи, а они у него были, как у всех Романовых.

Важной государственно-административной реформой стало издание в 1833 г. Свода законов Российской империи в 15 томах, свода военных постановлений в 12 томах, кодексов местного законодательства. Но все же Николай Павлович оказался не в состоянии выйти за границы феодальной системы, он полагал надежным средством поправления дел усиление концентрации верховной власти. Царь работал каждодневно по 18 часов, вникая во все, даже самые мелкие дела огромной империи, потому что не доверял чиновникам. Не доверял он и дворянству, об этом, в частности, свидетельствуют указы 1831 и 1837 гг., согласно которым дворянство из руководящей силы в делах губернского правления стало вспомогательным орудием центральной власти.

Для России, как и для всякой другой страны «второго эшелона» капиталистического развития, был важен внешний фактор – Запад в форме примера, образца, в виде влияния, как цель развития. Большую степень вестернизации русского общества и значения примера Запада признавали все. Славянофил И.В. Киреевский иронизировал: «Желать теперь нам остается только одного: чтобы какой-нибудь француз понял оригинальность учения христианского, как оно заключается в нашей Церкви, и написал об этом статью в журнале; чтобы немец, поверивши ему, изучил нашу Церковь поглубже… Тогда, без сомнения, мы поверили бы Французу и Немцу и сами узнали бы то, что имеем».

Отражением кризисного состояния России стало в значительной мере творчество П.Я. Чаадаева. Первое из его знаменитых «философических писем» писалось в момент наивысшего могущества николаевской России, когда высоко поднялась волна русского патриотизма благодаря победам в Русско-турецкой войне 1828–1829 гг. и стала очевидной роль России как оплота христианства. Удивительно ли, что такие определения Чаадаева, как «бесцветное», «мрачное», «дикое» существование, отсутствие «внутреннего развития» и «естественного прогресса», виделись вызывающим оскорблением и читатели уже не вдумывались в горькие истины: «Мы растем, но не созреваем, мы подвигаемся вперед, но в косвенном направлении, т. е. по линии, не приводящей к цели», и, даже вернувшись из Европы, «мы принесли с собой одни только дурные понятия и гибельные заблуждения, последствием которых была катастрофа, откинувшая нас назад на полвека». Нельзя не заметить, что Чаадаев даже не подозревает о существовании своего современника преподобного Серафима Саровского, чья духовная деятельность поистине была источником света и надежды.

В то же время даже это рассуждение показывает, что «басманный философ» вовсе не был революционером, скорее, наоборот. В 1835 г. в письме к А.И. Тургеневу он пишет: «В нас есть, на мой взгляд, изумительная странность. Мы сваливаем всю вину на правительство. Правительство делает свое дело, только и всего; давайте делать свое, исправимся. Странное заблуждение считать безграничную свободу необходимым условием для развития умов. Взгляните на Восток! Разве это не классическая страна деспотизма. И что же? Как раз оттуда пришел миру всяческий свет». Только ли здесь ирония, только ли расчет на цензуру?

Но возмущение власти и части общества опубликованным письмом Чаадаева было чрезвычайно велико. Мало того что о нем «все» говорили. Студенты Московского университета явились к попечителю графу С.Г. Строганову и заявили, что готовы с оружием в руках вступиться за «оскорбленную Россию». До дуэли, к счастью для молодых людей, дело не дошло.

Царя, видимо, напугали и возмутили не столько идеи Чаадаева, сколько сама возможность их появления. Г.Г. Шпет, говоря об этом времени, утверждал: «Наш общественный и государственный порядок всегда был основан на невежестве. Создавалась традиция невежества». Уточним – такая традиция сознательно создавалась сверху. Показательно, что брат царя, великий князь Михаил Павлович, по получении чина полковника забил гвоздями свой книжный шкаф – жест не столько дикий, сколько символический. Поэтому власть не считала нужным вступать в полемику с инакомыслящими, предпочитая их запрещать, ссылать или – объявлять сумасшедшим, как это случилось с П.Я. Чаадаевым.

Между тем близкий по духу к Чаадаеву А.С. Пушкин вступил с ним в полемику, он писал в 1830 г.: «Поймите же и то, что Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою; что история ее требует другой мысли, другой формулы…» Чаадаев был, может быть, самым вызывающим явлением русской культуры того времени, но не самым ярким. Появилось созвездие литераторов пушкинского круга, национальные историки, композиторы, художники. В дворянском обществе возникло целое поколение «идеалистов сороковых годов», не способных изменить в чем-либо существующий уклад жизни и порядок в обществе, но незаметно и неспешно готовивших, по выражению П.В. Анненкова, «материалы для реформ и изменений». Они искали «другую формулу». Но ее искал и царь, страшившийся «западной модели». Ведь на Западе освобождение крестьян и превращение их в земельных собственников произошло путем великих революций, гражданских войн, ценою национальных потрясений и рек крови.

Показательно, что в николаевское царствование протекает деятельность великого русского богослова митрополита Филарета (Дроздова, 1782–1867). В условиях Нового времени, когда плоды насильственных реформ Петра в духовной и культурной сферах стали неотъемлемой частью русской церковной и светской культуры, святитель Филарет сумел осуществить синтез богатства богословской мысли прежних эпох с критическим освоением западной мысли. И хотя синодальная система сковывала во многом церковную жизнь, митрополит Московский Филарет утверждал самостоятельность Церкви, ее внутреннюю свободу. Показательно, что в следующее царствование именно ему предложили написать главный документ реформы системы – Высочайший манифест об освобождении крепостных крестьян.

Сознание того, что крепостное право есть «зло», и убеждение, что «нынешнее положение не может продержаться навсегда», побудили Николая Павловича подступиться к разрешению главного вопроса России. Например, в одном из секретных докладов начальника III Отделения А.Х. Бенкендорфа содержался такой решительный вывод: «Вообще крепостное состояние есть пороховой погреб под государством, и тем опаснее, что войско составлено из крестьян же». Опасения же преждевременных надежд крестьян и призрак дворянской революции, покруче пугачевского бунта, заставили царя сразу отказаться от всякого участия общества в этом деле. Разработка мер по подготовке отмены крепостного права велась в глубокой тайне от обеих заинтересованных сторон. Мало кто в империи знал о деятельности секретных комитетов по «крестьянскому делу» в 1826, 1839–1842, 1844, 1846 и 1848 гг.

В обществе ходили слухи самые противоречивые, ожидания крайние и решительные. Весною 1841 г. в столице из уст в уста передавали поразительную новость, что будто бы ко дню свадьбы наследника государь приготовил манифест об освобождении крестьян. Этого не случилось. Спустя год в обществе со значением передавали фразу государя, будто бы сказанную во время последнего дворцового приема: «Я не хочу умереть, не совершив двух дел: создания свода законов и уничтожения крепостного права». Первое дело совершено, значит… Между тем многие в столице находили эту меру пока еще несвоевременною, считали, что следует с этим погодить, а коли уж действовать, то постепенно.

Царь считался с этим мнением. Показательно, что, предложив еще первому комитету некоторые ограничения по распоряжению помещиками своими крепостными, он согласился с мнением комитета о «несвоевременности» такой меры и не настоял на своем предложении. Однако очевидная нерешенность стержневого вопроса русской жизни беспокоила императора. В 1839 г. он сказал генералу Н.Д. Киселеву, которому доверял: «Я хочу отпустить крестьян с землей, но так, чтобы крестьянин не смел отлучаться из деревни без спросу барина или управляющего… Я начну с инвентарей; крестьянин должен работать на барина три дня и три дня на себя; для выкупа земли, которую имеет, он должен платить известную сумму по качеству земли, и надобно выплатить в несколько лет, земля будет ему». Важность принципа свободной личности, основы современного общества, остается вне понимания императора, но экономическую свободу крестьянам он хотел бы дать…

Позднее, в марте 1842 г., на заседании Государственного совета Николай Павлович сказал: «Нет сомнения, что крепостное право в нынешнем его у нас положении есть зло, для всех ощутительное и очевидное, но прикасаться к оному теперь было бы злом, конечно же, еще более гибельным».

Николай I проводил преобразования, которые четверть века назад сочли бы революционными, но теперь они стали всего лишь полумерами. В 1827 г. был издан закон, запрещавший отдавать крестьян на заводы и ограничивавший самовластье помещиков; в 1828 г. отменено право помещиков ссылать своих крестьян в Сибирь; в 1841 г. было запрещено продавать крестьян в розницу; в 1843 г. запрещено приобретать крестьян безземельным дворянам; в 1847 г. было дозволено выкупать крестьян от однодворцев на счет казны, а самим крестьянам из имений, продаваемых за долги, выкупаться на волю с землею; в 1848 г. крестьянам было предоставлено право приобретать недвижимую собственность. В 1831 г. большая часть военных поселений получила наименование «пахотных полков», и постепенно эта система была ликвидирована. Так властью размывалась система крепостного права, но оно не исчезло.

В 1835 г. П.Д. Киселев предложил очередной план постепенной ликвидации крепостного права: личное освобождение крестьян и государственное регулирование крестьянских наделов и повинностей. Этот «план-максимум» не прошел, но в 1837–1841 гг. был осуществлен «план-минимум»: реформа государственных крестьян. П.Д. Киселев возглавил новое Министерство государственных имуществ, главной задачей которого стала защита интересов 16 млн казенных крестьян. В целом положение этой части населения страны улучшилось, они также перестали быть бременем для государственного казначейства, однако малоземелье не было ликвидировано, новая агротехника, ветеринарная и врачебная помощь оказались по-прежнему недоступными. Правда, на селе во множестве возникли «киселевские школы». Любые серьезные преобразования входят в жизнь трудно, ибо затрагивают или попросту ломают сложившиеся порядки и отношения. Так, А.Х. Бенкендорф во всеподданнейшем докладе сообщал об ухудшении положения государственных крестьян после реформы, объясняя это, в частности, тем, что «прежде целый уезд жертвовал для одного исправника и двух-трех заседателей, а ныне на счет крестьян живут десятки чиновников».

В 1842 г. П.Д. Киселев попытался реанимировать закон о «вольных хлебопашцах», но принятый по его предложению Указ об обязанных крестьянах носил рекомендательный характер. А после европейских революций 1848 г. Николай Павлович вовсе прекратил деятельность секретных комитетов по крестьянскому делу.

Другим очевидным примером реформы внутри системы стала финансовая реформа, проведенная в 1839–1843 гг. министром финансов Е.Ф. Канкрином. Министр сознавал задачи, стоящие перед страной, и пытался решать их в условиях существующей системы, обращая внимание на поддержание развития отечественной промышленности и горного дела. Он, например, проводил политику гибкого покровительства отечественной промышленности, с одной стороны, пересматривая ставки таможенных пошлин, с другой – выступая против субсидирования отдельных промышленных предприятий за счет средств казенных кредитных учреждений. При его участии в 1842 г. началась организация сберегательных касс, просуществовавших полтора столетия; возникли первые страховые общества; в 1832 г. приняты новый устав о векселях, устав коммерческих судов и устав Петербургской биржи; при его поддержке проведены первые промышленные выставки в Москве (1831 г.) и Петербурге (1829 г.). На посту министра финансов в 1832–1844 гг. Канкрин сделал много для государства, но главной его целью оставалась борьба с дефицитом государственного бюджета, который подрывали войны с Турцией и Персией, подавление Польского восстания, война на Кавказе. Он сумел добиться увеличения государственных доходов.

В связи с постоянным обесцениваем бумажных денег и повышением цен на драгоценные металлы, вследствие чего за рубль ассигнациями давали 25 копеек, Канкрин разработал план реформы, утвержденный Высочайшим манифестом от 1 июля 1839 г. Главной платежной монетой устанавливался серебряный рубль российской чеканки, государственные ассигнации становились вспомогательным знаком ценности (1 серебряный рубль приравнивался к 3,5 рубля ассигнациями). В 1841 г. ассигнации были заменены новыми кредитными билетами (депозитки). Благодаря реформе Канкрина «Россия стала в финансовом отношении могущественною державою, кредит которой нельзя подорвать».

Стоит также назвать введение в феврале 1846 г. Положения об общественном управлении Санкт-Петербургом. В выборах Городской думы и городского головы участвовало всего 1,5 % населения столицы, но эта реформа, подготовленная будущим деятелем Великих реформ следующего царствования Н.А. Милютиным, стала своего рода репетицией Земской реформы 1864 г. и Городской 1870 г.

В то время, в 1832 г., – после Отечественной войны 1812 г., после декабрьского мятежа 1825 г., после французской революции 1830 г. – появилась знаменитая, полтора столетия спустя обруганная формула С.С. Уварова «Православие. Самодержавие. Народность», которая справедливо претендовала на выражение главных элементов мировоззрения русского общества. Сам автор десятилетие спустя так раскрывал причины, ее породившие: «Посреди быстрого падения религиозных и гражданских учреждений в Европе, при повсеместном распространении разрушительных понятий, ввиду печальных явлений, окружавших нас со всех сторон, надлежало укрепить Отечество на твердых основаниях, на коих зиждется благоденствие, сила и жизнь народная; найти начала, составляющие отличительный характер России и ей исключительно принадлежащие, собрать в одно целое священные останки ее народности и на них укрепить якорь нашего спасения». Формула хороша и точна, но односторонне – она ориентирована на охранение, но не на развитие.