Текст книги "Три столетия реформ и революций в России"

Попытка революции вместо реформы

В большей части отечественной литературы царствование Александра I делится на две части: либеральное начало и реакционное окончание. С.В. Мироненко объясняет «поворот» царя к консервативной политике среди прочего «игнорированием» Александром Павловичем реальной ситуации в России. Быть может, более вероятно другое: именно осознание опасности кризисной ситуации и желание сохранить «старый порядок» и вызвало обращение власти к старым, испытанным средствам. Поэтому мнение о «двойственности» царя представляется упрощением. Думается, что прав более С.В. Мироненко, когда указывает на цельность противоречивой личности Александра Павловича и его политики: «Реформаторские замыслы и внутренняя политика правительства оставались как бы двумя параллельными линиями…» Ведь и во второй половине Александровского царствования его либеральные мечтания были смелы и прекрасны, но его реальная политика не затрагивала основ крепостного строя и не укрепляла власть закона выше всякой иной власти. Напротив, «мечтатель» Александр I одобряет мероприятия вполне «павловские».

Таков разгром М.Л. Магницким Казанского университета за «вольномыслие», когда уничтожались книги, медицинские пособия были захоронены на кладбище, а студентов без суда отдавали в солдаты; таков замысел о закрытии всех университетов, родившийся в Министерстве духовных дел и народного просвещения («министерстве затмения», по выражению Н.М. Карамзина); таков запрет на продолжение перевода Библии на русский язык; таково создание военных поселений, по системе которых царь намеревался устроить всю русскую армию – а данное преобразование было подлинной контрреформой, ибо отбрасывало вспять крестьянское хозяйство, уже втянутое в товарно-денежные отношения. Но «мечтатель» Александр Павлович однажды сказал о военных поселениях: «Они будут во что бы то ни стало, хотя бы пришлось уложить трупами дорогу от Петербурга до Чугуева». В 1822 г. указом царя помещикам было позволено ссылать своих крепостных крестьян в Сибирь «за дурные поступки» (хотя в 1809 г. сам Александр запретил эту меру). Такой характер имело и фактическое «воцарение» А.А. Аракчеева, которого в обществе называли «Змеем Горынычем». Стоит ли говорить о пренебрежении царем мнением большинства в Государственном совете…

 
Свободы сеятель пустынный,
Я вышел рано, до звезды;
Рукою чистой и безвинной
В порабощенные бразды
Бросал живительное семя -
Но потерял я только время,
Благие мысли и труды…
Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их должно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.
 

(А.С. Пушкин. 1823 г.)

За царя решающий шаг попытались сделать декабристы 14 декабря 1825 г. Их выступление было вовсе не «мятежом реформаторов», а антиправительственным мятежом, попыткой политической революции. Ведь все реформаторы начинают не с революционного политического переворота, а с переустройства хозяйства и лишь потом – общества и государства.

П.И. Пестель в своих объяснениях следственной комиссии в январе 1826 г. показал: «Происшествия 1812–1815 годов, равно как и предшествовавших времен, показали столько престолов низверженных, столько других постановленных, столько царств уничтоженных, столько революций совершенных, столько переворотов произведенных, что все сии происшествия ознакомили умы с революциями, с возможностями и удобностями оные производить. К тому же каждый век имеет свою отличительную черту… Дух преобразования заставляет, так сказать, везде умы клокотать. Вот причины, полагаю я, которые породили революционные мысли и правила и укоренили оные в умах».

В выступлении молодых офицеров стало очевидным то роковое противоречие в общественном развитии России, которое на протяжении всего XIX в. окажется сильнейшим тормозом этого развития: разрыв между верхами и низами общества. Узкий слой образованной дворянской интеллигенции сознавал пороки и недостатки общественного устройства России, главными из которых виделись крепостное право и самодержавная власть царя. Но при этом одни представители этого слоя просто довольствовались существующим положением, полагая, что «на наш век хватит»; другие искали способов законного улучшения положения; третьи, одержимые страстью нетерпения и нетерпимости, вознамерились своей волею и своими руками немедленно изменить положение, не считаясь при этом ни с волей дворянства и народа, ни с уровнем развития русского общества, ни с состоянием национального хозяйства. По мере развития образования и повышения уровня жизни в России численно возрастал слой думающих и размышляющих, соответственно возрастали и все три его части. Но третья его часть оказалась наиболее активной и громогласной, она сумела если не подчинить, то возглавить общественное мнение и повела его по пути постоянной оппозиции власти. Тем самым нарушалось одно из условий успешного прохождения коренных реформ: постоянное возрастание социальной опоры реформаторов. В России же, напротив, по мере проведения реформ возрастало число их противников справа и – слева.

Объективно декабристы имели своей целью смену системы, модернизацию путем революции: политический переворот и создание буржуазного государства (в конституционно-монархической или республиканской форме), главные принципы которого – священное и неприкосновенное право личной собственности, полная свобода занятий и вероисповедания всех граждан. Условием этого являлась ликвидация крепостного строя, опять-таки в разных вариантах в «Русской правде» П.И. Пестеля и Конституции Н. Муравьева. Была ли у дворянских революционеров социальная опора?… Гражданская война могла вспыхнуть в России на сто лет раньше, чем ее начали большевики в 1918 г.

В.О. Ключевский пытается объяснить выступление декабристов среди прочего их молодостью: из 121 осужденного лишь 12 человек были старше 34 лет. «Отцы были русскими, которым страстно хотелось стать французами, – писал историк, – сыновья были по воспитанию французы, которым страстно хотелось стать русскими». Стоит добавить и другие причины: оторванность от корневых основ жизни русского общества, сильное влияние идей западноевропейского Просвещения с его культом Разума, а также память об эпохе дворцовых переворотов в России в XVIII в. Ощутима в декабристском движении и радикально-либеральная петровская традиция: насильственно осчастливить Россию.

В отечественной либеральной, а затем и советской историографии прочно утвердилась положительная оценка декабрьского мятежа как реальной попытки ускорить общественное развитие России, ее разделяют и некоторые современные авторы. Так, Б. Кагарлицкий называет декабристов «наиболее просвещенной и смелой частью российского правящего класса», полагая, что они решились, «модернизировав общественный порядок, сломать логику периферийного развития и превратить Россию в полноценную европейскую державу…». Но он тем самым ставит под сомнение все свое предшествующее изложение, посвященное раскрытию объективных условий и обстоятельств превращения России в «периферийную империю», что невозможно изменить путем политического переворота: заменой на троне законного императора – красавцем гусаром в кресле президента. Е.Г. Плимак и И.К. Пантин, выступавшие и в 2000 г. с кондово марксистско-ленинских взглядов, утверждали, что «поражение декабристов явилось в истории России огромной национальной трагедией… николаевский сапог раздавил цвет нации, ее лучшие интеллектуальные силы, самые высоконравственные элементы дворянской элиты». Точности ради были казнены 5 человек, 88 сосланы на каторгу (секретным указом 1839 г. все каторжане были переведены на поселение), 18 человек были приговорены к поселению в Сибири, 4 – к крепостным работам, 6 разжаловано в солдаты, 20 преданы военным судам. Стоит иметь в виду, что в 1820 г. в Великобритании был раскрыт антиправительственный заговор и за одно намерение 5 человек были публично повешены.

Между тем если задаться вопросом, что было бы с Россией в случае победы «высоконравственного» «цвета нации», то сами декабристы дают неоднозначный ответ. П. Пестель предполагал создать в России подлинно полицейское государство, в десятки раз увеличив численность жандармов; для людей, способных думать, а не мечтать, очевидной была перспектива длительной гражданской войны, отмечают сами Е.Г. Плимак и И.К. Пантин, «с перерастанием власти военных в ту или иную форму диктатуры».

Огромная сложность задач общественного переустройства порождала у здравомыслящей части декабристов сомнение в выборе революционных методов действия. «Допустим даже, что легко будет пустить в дело секиру революции; но поручитесь ли вы в том, что сумеете ее остановить? – задавался вопросом декабрист М.И. Муравьев-Апостол. – Нужен прочный фундамент, чтобы построить большое здание, а об этом меньше всего у нас думают».

Однако возвеличивание и романтизация декабрьского мятежа неверны не только с политической и экономической точек зрения. Так, Ю.М. Лотман с одобрением отмечал, что «декабристы проявили значительную творческую энергию в создании особого типа русского человека, резко отличавшегося от того, что знала вся предшествующая русская история». Что это за «особый тип»? Это человек с иной системой ценностей, идей и идеалов, чем все население России; это человек, отвергающий не только существующий политический строй, но и уклад жизни и «предшествующую русскую историю». У декабриста, писал Ю.М. Лотман, «прозаическая ответственность перед начальниками заменялась ответственностью перед Историей, а страх смерти – поэзией чести и свободы». Иначе говоря, это нигилист, отвергающий традицию ради заимствованных на Западе умозрений – а его предшественниками были деятели Великой французской революции.

Также неверно насаждавшееся и сохраняющееся поныне противопоставление кучки светлых идеалистов, «просвещенных, интеллектуальных и высоконравственных» всей остальной России, по логике либеральных авторов, – непросвещенной, неинтеллектуальной и безнравственной. Стоит лишь напомнить слова великого русского историка Н.М. Карамзина, назвавшего события на Сенатской площади «нелепой трагедией наших безумных либералистов». В 1826 г., в последний год жизни, он занес в записную книжку: «Аристократы, Сервелисты хотят старого порядка: ибо он для них выгоден. Демократы, Либералисты хотят нового беспорядка: ибо надеются им воспользоваться для своих личных выгод… Либералисты! Чего вы хотите? Счастья людей? Но есть ли счастие там, где есть смерть, болезни, пороки, страсти? Основание гражданских обществ неизменно: можете низ поставить наверху, но будет всегда верх и низ, воля и неволя, богатство и бедность, удовольствие и страдание. Для существа нравственного нет блага без свободы; но эту свободу дает не Государь, не Парламент, а каждый из нас самому себе, с помощью Божиею. Свободу мы должны завоевать в своем сердце миром совести и доверенностию к Провидению!»

Николай I: самодержавие на пороге реформы

Царствование Николая I (1796–1855 гг., правил в 1825–1855 гг.) шло в том же русле охранительного консерватизма, что и при его предшественниках и было прямым продолжением их противоречивого курса. «Николай поставил себе задачей ничего не переменять, не вводить ничего нового в основаниях, а только поддерживать существующий порядок, восполнять пробелы, чинить обнаружившиеся ветхости с помощью практического законодательства и все это делать без всякого участия общества, даже с подавлением общественной самодеятельности, одними правительственными средствами, – писал В.О. Ключевский и добавлял важную черту: – Но он не снял с очереди тех жгучих вопросов, которые был поставлены в прежнее царствование, и, кажется, понимал их жгучесть еще сильнее, чем его предшественник». Страна неудержимо вползала в национальный кризис, император это понимал и пытался частичными улучшениями смягчить или ликвидировать кризис.

Уже привычным, к сожалению, стало определение николаевского царствования как «застоя», но это был своеобразный застой. Так, по видимости, стоит река под слоем льда – но в ее глубине идет движение, река течет… Правда, и некоторые современные авторы следуют натоптанной марксистско-ленинской тропой, называя Николая I «выдающейся посредственностью на троне», а его царствование – периодом «контрреформ» и утверждая, что «в экономике продолжает господствовать феодализм, всемерно препятствующий развитию производительных сил», другие пишут о «мертвящем режиме Николая I». Между тем, по наблюдению П.А. Зайончковского, с началом нового царствования «у современников создавалось представление, что в России наступила эпоха реформ».

В самом деле, Николай Павлович, вступивший на престол в разгар серьезного кризиса, не мог не задуматься о реформах хотя бы для того, чтобы не допустить нового мятежа. В 1826 г., после изучения допросов декабристов, он создает секретный «Комитет 6 декабря» по крестьянскому делу. Показательно, что его старший брат великий князь Константин Павлович был этим очень недоволен и даже назвал Николая «якобинцем». Великий князь, к счастью отказавшийся от российского трона, резко негативно отозвался о робком проекте «Комитета» в 1830 г., заявив, что «всё это заморские затеи и в России менять нечего: все идет прекрасно… не мешало бы русские порядки ввести в чужих краях». И император отступил, как отступал в решающий момент и его старший брат, предпочтя фрагментарные преобразования. Вероятно, его позиция совпадает с мнением одного из руководителей III Отделения М.Я. фон Фока: «Теперь или никогда самое время приступить к реформам… не действуя, впрочем, слишком решительно. Этого ожидают с величайшим нетерпением, и все в один голос кричат об этом». Власть избирает фрагментарные реформы внутри системы.

Напомним, что осенью 1826 г. опальному поэту А.С. Пушкину, сосланному в село Михайловское, наряду с несколькими государственными деятелями было передано пожелание императора представить проект изменения воспитания российского дворянства и народного просвещения в целом. «Вам предоставляется совершенная и полная свобода, – сообщал начальник III Отделения А.Х. Бенкендорф, – когда и как представить Ваши мысли и соображения». В начале декабря 1826 г. записка поэта была передана царю, но вызвала у того сдержанно-негативное отношение.

А.С. Пушкин положил в основу своей записки «О народном воспитании» мысль о необходимости и благотворности просвещения, которое «в состоянии удержать новые безумства, новые общественные бедствия». Отчасти лукавя, поэт ссылался на фразу из царского манифеста от 13 июля 1826 г.: «… недостатку твердых познаний должны приписать сие своевольство мыслей, источник буйных страстей, сию пагубную роскошь полупознаний, сей порыв в мечтательные крайности, коих начало есть порча нравов, а конец – погибель».

В том же году он пишет прямо обращенное к императору стихотворение, пронизанное оптимистичным ожиданием благих перемен.

 
В надежде славы и добра
Гляжу вперед я без боязни:
Начало славных дней Петра
Мрачили мятежи и казни.
Но правдой он привлек сердца,
Но нравы укротил наукой,
И был от буйного стрельца
Пред ним отличен Долгорукой.
Самодержавною рукой
Он смело сеял просвещенье,
Не презирал страны родной:
Он знал ее предназначенье.
То академик, то герой,
То мореплаватель, то плотник,
Он всеобъемлющей душой
На троне вечный был работник.
Семейным сходством будь же горд;
Во всем будь пращуру подобен:
Как он, неутомим и тверд,
И памятью, как он, незлобен.
 

(А.С. Пушкин. Стансы. 1826 г.)

Но прошел год после декабрьского мятежа, и Николай Павлович точнее определил свое отношение к просвещению: «Нравственность, прилежное служение, усердие предпочесть должно просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному». Вопрос о качестве просвещения взялся решать сам государь и постепенно пришел на позиции своего старшего брата. «Должно повиноваться, а рассуждения свои держать при себе» – так ответил Николай Павлович на статью, подготовленную С.С. Уваровым «О назначении русских университетов и участии их в общественном образовании».

Тем не менее за николаевское царствование количество гимназий выросло с 48 до 74, общее число учащихся в них с 7 до 18 тысяч человек. В Петербурге были открыты Технологический институт, Высшее училище правоведения, Главный педагогический институт, Строительный и Межевой институты, учреждены Военная и Морская академии, вновь открыты 11 кадетских корпусов.

Последний феодальный правитель России считал возможным не считаться с западным опытом. С мелкими проявлениями кризиса, вроде казнокрадства чиновников, он сам пытался решительно бороться, но перед крупными – терялся, одобрял планы по улучшению состояния дел и не решался их осуществлять.

Перемены в русской жизни

В то же время в России шло социальное развитие общества, развивалось национальное хозяйство. В недрах общества начинается рост очагов капиталистического уклада: развивается промышленность и средства сообщения, растет число городских жителей, формируется финансовый капитал, расширяется слой национальной буржуазии, в дворянском и купеческом обществах с расширением образования меняется мировоззрение.

Одним из показателей перемен стал рост городского населения в столицах Санкт-Петербурге и Москве, в промышленных центрах: Самаре, Николаеве, Риге, Одессе, Ростове-на-Дону, преимущественно за счет крестьян, отправлявших в город на заработки (отходничество), а потом и остававшихся там. Другой показатель – рост фабричного производства.

Фабричное производство в России

Год – Количество фабрик – Число рабочих (тыс. чел.) – Объем производства (млн рублей)

1765 – 62 – 37,8 – 5,0

1801 – 2423 – 95,0 – 25,0

1825 – 5261 – 202,0 – 46,5

1854 – 9944 – 459,6 – 160,0

Машины стали применяться в хлопчатобумажной, льнообрабатывающей, кожевенной и других отраслях промышленности, организуемой уже не только в виде мануфактур, но и фабрик. Если в 1831–1840 гг. в русской промышленности было приобретено машин на 6,9 млн рублей, то в 1851–1860 гг. уже на 84,5 млн рублей. Появилось сельскохозяйственное машиностроение: заводы в Варшаве (1818 г.) и в Москве (1830 г.). Правда, в сельскохозяйственном производстве использовали машины не более чем в 3 % помещичьих хозяйств. Но проявления технического и социального промышленного переворота в России сдерживались крепостным строем.

Первый пароход «Елизавета» отправился из Санкт-Петербурга в Кронштадт еще в 1815 г., а в начале 1820-х гг. пароходы появились на Черном, Каспийском, Белом морях, на Волге, Днепре, Каме и Северной Двине. В 1840-х гг. возникли акционерные пароходные общества «По Волге» и «Меркурий»; к 1860 г. по морям и рекам плавало 339 пароходов.

Первая железная дорога была построена между Санкт-Петербургом и Царским Селом в 1837 г. До весны 1838 г. паровоз пускали лишь по воскресеньям, в будние дни его заменяли лошади. Плата за билет туда и обратно была высокой: в 1-м классе 5 рублей, во 2-м – 3 рубля 60 копеек, в 3-м – 2 рубля 40 копеек.

Вопреки сопротивлению министра финансов Е.Ф. Канкрина и главноуправляющего путями сообщения графа К.Ф. Толя, считавшего железные дороги «верным путем к революции», Николай Павлович в 1842 г. приказал строить железную дорогу между Санкт-Петербургом и Москвою. Всего к 1861 г. в стране наличествовало 1,5 тысячи верст железнодорожных линий. К 1825 г. было построено 365 верст шоссейных дорог, к 1860 г. – 8 515 тысячи верст. Пути сообщения соединили столицы и крупные города с западными и южными губерниями, с морскими и речными портами. Все это способствовало формированию национального рынка, облегчению перемещения товаров и рабочей силы, облегчало условия для экспорта национальной продукции и торговли вообще. Торговый оборот Нижегородской ярмарки вырос с 28,2 млн рублей в 1825 г. до 57,6 млн в 1852 г. и 125 млн в 1863 г.

В то же время в структуре экспорта России преобладали зерновые, составлявшие около 35 % стоимости экспорта, а также лён, пенька и сало, доля промышленных изделий – всего 5,5 %. Показателем устойчивого развития сельского хозяйства стал 50 % ежегодный рост экспорта пшеницы с 1832 г. по 1840 г. Великобритания оставалась основным торговым партнером, в Россию ввозили машины, промышленные товары, уголь, но в 1840-х гг. объем английского импорта снижается и на восточных рынках продукция русской текстильной промышленности стала соперничать с английской.

Во внешней торговле доля отечественных коммерсантов оставалась небольшой. Так, из 132 торговых домов в Петербурге в 1843 г. коренных русских «магазинщиков, фабрикантов и виноторговцев» было всего 30 домов. Торговые обороты торгового дома «Штиглиц и К°» росли быстро: 1832 г. – 30,1 млн рублей, 1838 г. – 54,7 млн рублей. Л.И. Штиглиц, используя свои внешнеторговые связи, установил отношения со многими известными банкирами Западной Европы, стал в 1828 г. придворным банкиром (с 1833 г. – банкиром Соединенных Штатов в Петербурге) и создал банкирский дом, не оставляя, впрочем, предпринимательской деятельности. В 1830-х гг. Штиглиц был одним из крупнейших производителей сахара, владел Невской бумагопрядильной и суконной фабриками, а также фабрикой по производству стеариновых свечей. На Всероссийской выставке 1839 г. Л.И. Штиглиц за стеариновые свечи своей фабрики получил большую серебряную медаль. С его именем связано возникновение в 1830-х гг. первых в России акционерных компаний: общественного транспорта («компания дилижансов»), первого «российского страхового от огня общества», первая компания морского судоходства, общество искусственных минеральных вод, железная дорога Петербург-Петергоф.

Более известной была его финансовая деятельность. Штиглиц стал кредитором двора и столичной аристократии, многих крупных московских и петербургских предпринимателей, оказывая услуги и частным лицам. Например, Штиглиц был банкиром влиятельнейших в николаевское царствование графа А.А. Аракчеева и князя А.Ф. Орлова, занимавшего должности начальника III Отделения и шефа жандармов, а позднее – председателя Государственного совета и председателя Комитета министров. Его друзьями числились министр финансов Е.Ф. Канкрин и министр иностранных дел К.В. Нессельроде. Путешествующие по Европе П.Я. Чаадаев и Н.В. Гоголь вели свои денежные дела через контору Штиглица, к слову, получившего в 1826 г. от Николая I баронский титул, спустя десять лет – орден Святого Владимира 3-й степени. В европейских газетах писали: «Барон Штиглиц – российский Ротшильд, без содействия которого любое крупное предприятие едва ли можно поставить на ноги. Его состояние оценивается в пределах от 40 до 50 млн руб.». Тем не менее дамы столичного высшего света не посещали балы новоиспеченного барона, сломавшего границы аристократического мира.

Что есть названные выше отдельные примеры, как не внутренняя перестройка национального хозяйства и социальной структуры общества? Такого же рода необратимые процессы происходили и в общественной жизни. Формировалась национальная культура, сразу вставшая в один ряд с европейскими, происходил процесс национального самопознания, развитие самосознания русского общества.

Под непосредственным влиянием западных идей и революций 1830 г., памяти о декабристском мятеже, в обществе формируется радикальное течение. Наряду с ним определяются общественно-политические и философские течения славянофилов и западников. Русская мысль спешила одновременно осознать себя самое, определить место России в ряду великих держав и наметить дальнейший путь ее развития. Чрезмерно общие определения упрощают интенсивный процесс внутреннего развития русского общества. А.И. Герцен писал о тех годах: «Молодежь вдалась кто в панславизм, кто в немецкую философию, кто в историю или в политическую экономию; одним словом, никто из тех русских, которые были призваны к умственной деятельности, не мог, не захотел покориться застою». А в 1851 г. российский изгнанник в Лондоне утверждал, что русский народ «нисколько не находится в застое… Напротив того, Россия – государство совершенно новое – неоконченное здание, где все еще пахнет свежей известью, где все работает и вырабатывается, где ничто еще не достигло цели, где все изменяется – часто к худшему, но все-таки изменяется». Так под оболочкой застоя А.И. Герцен точно уловил главную черту Николаевской эпохи – внутреннее созревание общества.

О том же в 1835 г. писал и А.С. Пушкин: «Москва, утратившая свой блеск аристократический, процветает в других отношениях: промышленность, сильно покровительствуемая, в ней оживилась и развилась с необыкновенною силою, купечество богатеет и начинает селиться в палатах, покидаемых дворянством… Философия немецкая, которая нашла в Москве, быть может, слишком много молодых последователей, кажется, начинает уступать духу более практическому». Правда, однозначные оценки здесь невозможны. В то же время, наряду с ростом новых укладов и формированием нового сознания, ухудшалось положение старых укладов хозяйствования и усугублялись недостатки старого строя.

Властью сознательно сохранялся принцип сословного деления общества, более того, сословный принцип последовательно проводился для недопущения социальной мобильности, это ясно видно по данным социального происхождения учащихся.

Сословный состав учащихся средней школы в 1833–1853 гг.

Год – Дворяне, чиновники, % – Духовенство, % – Податные сословия, %

1833 – 78,9–2,1 – 19,0

1843 – 78,7–1,7 – 19,6

1853 – 79,7–2,3 – 18,0

Неколебимым оставался старый институт судебной власти как части администрации, что порождало широко распространенное самоуправство местных властей, беззаконие и произвол в судах по отношению как к низам общества, так и к дворянству. Стоит напомнить хотя бы знаменитое «дело Сухово-Кобылина», арестованного в 1850 г. по подозрению в убийстве своей любовницы и испытавшего многолетние мытарства самодержавного правосудия. Между тем в Римской империи судебные инстанции были отделены от власти еще во II в. до Р.Х.; после крушения Римской империи независимость судебных институтов установилась в странах Западной Европы к XIV в., и в частности, во Франции судебное учреждение Парижский парламент играло большую роль в общественной жизни. Россия же, отмечает Р. Пайпс, в этом отношении «напоминала древние восточные монархии, где царские чиновники, как правило, отправляли правосудие в рамках своих административных обязанностей».

В деревне шло обнищание и помещичьих и государственных крестьян, которые не могли прокормиться собственным хозяйством. К концу николаевского царствования насчитывалось 23 млн помещичьих крестьян обоего пола, из них дворовые – 1,5 млн, приписанные к частным фабрикам и заводам – 0,5 млн человек; государственных крестьян – около 19 млн обоего пола. Усилился процесс отходничества: на промыслы уходило около 1,3 млн помещичьих крестьян. Так постепенно фактически слабели узы, привязывавшие крестьянина к помещику и земле, формировался рынок наемной рабочей силы для мелкой и крупной промышленности.

Однако представление об «экономическом кризисе крепостного строя» нуждается в уточнении. Еще в 1898 г. П.Б. Струве смог доказать, что накануне своей отмены крепостничество достигло высшей точки экономической эффективности, а позднейшие исследования советских историков подтвердили это мнение. Объяснение тому – в повышении эффективности части помещичьих хозяйств, вызванном усилиями освобожденных от обязательной государственной службы дворян по более современному ведению дел. Но большая часть помещичьих хозяйств велась попросту, дворяне по старинке устанавливали размер барщины и оброка по своему усмотрению, стремясь выжать как можно больше из труда своих крепостных. Кризис помещичьего хозяйства был виден в росте помещичьей задолженности, составившей к концу царствования 425 млн рублей. Показательно, что в 1833 г. помещики заложили в кредитных учреждениях 43,2 % ревизских душ, а в 1859 г. уже 66 %.

Между тем рядом росли и развивались очаги нового хозяйственного уклада. В 1836 г. был издан первый закон об акционерных товариществах, по которому разрешалось создавать новые компании с именными акциями. Тем не менее отечественные дельцы еще долго использовали более привычные формы семейных многоотраслевых предприятий.

Савва Мамонтов, выкупившись на волю, в 1825 г. основал мануфактуру с 240 ручными станками в Москве, в 1830 г. в городе Богородске – небольшую фабричку, которая со временем стала Богородицко-Глуховской мануфактурой; в 1838 г. возникает первоклассная Никольская механическая ткацкая фабрика. Младший сын основателя династии Тимофей Саввич с 1850 г. являлся единственным руководителем огромного текстильного производства под названием «Товарный дом Саввы Морозова сын и К°».

Михаил Рябушинский также направлял все нараставшее богатство на дальнейшее развитие дела. От торговли холщовым товаром в арендованных лавках он перешел к торговле бумажными и шерстяными тканями в пяти собственных лавках. В 1846 г. заводит свою фабрику в Москве, в 1854 г. – новую фабрику близ Малоярославца, причем 200 станков для нее привозят из Манчестера. Ко времени кончины Михаила Яковлевича его капитал превысил 2 млн рублей.

О непонимании властью роли первых русских предпринимателей свидетельствуют меры Николая I по притеснению старообрядцев (раскольников). Объявлено было, что с 1 января 1855 г. старообрядцы лишаются права записи в купечество, что неминуемо вело к выполнению рекрутчины с ее 25-летним сроком службы. Рябушинские переписались в московское мещанство, но, узнав, что новом городе Ейске на берегу Азовского моря есть льготы для его скорейшего заселения, поспешили за 1400 верст от Москвы и записались в купечество города Ейск. Лишь с началом нового царствования, в эпоху Великих реформ семья была вновь причислена в московское купечество.

В социально-политической жизни наступило бюрократическое самовластье при падении роли Сената (как высшей судебной инстанции), при казнокрадстве и взяточничестве чиновников. Ужесточаются законы по охране старого строя: в 1836 г. подтверждено исключительное право дворян на владение крепостными, в 1845 г. ограничиваются возможности получения дворянского звания повышением классных чинов, в 1842 г. пересмотрен закон о свободных хлебопашцах (земля остается в собственности помещика), в 1845 г. издан закон о майорате, запрещающий деление помещичьих земель при наследовании. Но вопреки надеждам власти продолжается обеднение дворянства: в 1833–1850 гг. из 127 тысяч дворянских семей 24 тысячи разорились, лишившись земли и крепостных.