Текст книги "Три столетия реформ и революций в России"

Борьба за реформы

В первый же год царствования Александра II в России начинаются перемены, получившие образное название оттепель. Поначалу они так малы и малозначимы, что почти незаметны. Например, было разрешено курение на улицах, чиновникам позволено носить усы, цена заграничного паспорта понижена со 150 до 5 рублей, университетам разрешили принимать ежегодно неограниченное число студентов, а не триста человек, как было установлено ранее. Мелочи, конечно, но то было началом отказа от многих устаревших основ николаевского царствования, а затем и от полицейского характера самого строя.

Много более серьезной переменой стала гласность. 3 декабря 1855 г. был закрыт Высший цензурный комитет. Государь согласился с мнением его председателя барона М.А. Корфа, что полный запрет гласного обсуждения различных вопросов только усиливает сладость «запрещенного плода», ведет к распространению «рукописной литературы, гораздо более опасной, ибо она читается с жадностью и против нее бессильны все полицейские меры».

Впрочем, еще оставалась и цензура, и III Отделение, но что-то такое возникло в воздухе, какая-то непривычная опьяняющая легкость. И уже не за закрытыми дверями, уже не друзья между собою, а в больших гостиных, публично стали обсуждать критическое положение государства, причины поражения в войне, очевидное превосходство западноевропейских стран в промышленности, несправедливость крепостного строя и даже намечать пути выхода из такого затруднительного положения.

Из Лондона раздался голос добровольного изгнанника А.И. Герцена, создавшего Вольную русскую типографию. «Государь! – писал он в одном из выпусков журнала «Колокол». – Дайте свободу русскому слову. Уму нашему тесно, мысль наша отравляет нашу грудь, она стонет в цензурных колодках. Дайте нам вольную речь… Дайте землю крестьянам – она и так им принадлежит. Смойте с России позорное пятно крепостного состояния, залечите синие рубцы на спине наших братьев». Литератор Николай Александрович Мельгунов из Москвы призывал к тому же: «Простору нам, простору! Того только и жаждем мы, все мы, от крестьянина до вельможи, как иссохшая земля жаждет живительного дождя. Мы все простираем руки к престолу и молим: простору нам, державный царь! Простор нам нужен, как воздух, как хлеб, как свет Божий! Он нужен для каждого из нас, нужен для России, для ее процветания внутри, для ее ограждения и крепости извне!»

В то же время старый строй жизни и старая система понятий не желали уступать. Показательно, что, когда летом 1856 г. московское купечество устроило в здании Манежа обед в честь возвращавшихся из Крыма полков русской армии, генерал-губернатор Москвы граф А.А. Закревский выгнал из Манежа длиннобородых купцов, а они покорно подчинились.

В то время в обществе с легкой руки московского профессора М.П. Погодина по рукам стали ходить записки как критического содержания, так и предлагающие те или иные преобразования в жизни России. Иные были подписаны, иные нет, но записки читались, обсуждались, переписывались. И постепенно менялись взгляды людей.

Многие записки посылались авторами в Зимний дворец, некоторые препровождались к государю III Отделением. Александр Николаевич внимательно читал все.

«Дайте полякам конституцию!.. Простите наших политических преступников, которые возвратятся тихими агнцами и провозвестниками порядка и спокойствия. Объявите твердое намерение освободить постепенно крестьян… Облегчите цензуру…» – писал М.П. Погодин царю 3 января 1856 года. В записке К.С. Аксакова, осуждавшего петровскую вестернизацию Руси, напротив, предлагалось восстановление «древнего отношения государства и земли»: уничтожение крепостничества и созыв всесословного совещательного Земского собора, «народу – сила мнения, государству – сила власти». Курляндский губернатор П.А. Валуев подверг критике правительственную систему: «Взгляните на годовые отчеты – везде сделано все возможное, везде приобретены успехи, везде водворяется должный порядок. Взгляните на дело – и редко где окажется прочная, плодотворная польза. Сверху – блеск, внизу – гниль».

В записке К.Д. Кавелина, бывшего профессором университета и помещиком Самарской губернии, предлагалось разрешение крестьянского вопроса путем выкупа за землю при свободном (без платы) личном освобождении. Ю.Ф. Самарин ратовал прежде всего за ограничение помещичьего произвола над крестьянами и наделение их землею при обязательном вознаграждении помещиков.

Эти резкие, но откровенные мнения, понимал Александр Николаевич, порождены не честолюбием или самомнением, а сильной болью за страну и народ. Он не мог не прислушаться к этим голосам, хотя не разделял иных выводов и предложений. Из нескольких десятков записок большинство посвящались главной, стержневой проблеме – крестьянской. Но император не решался остановиться ни на одном из доходивших до него предложений. Он не хотел начинать серьезные преобразования, не получив соответствующего заявления со стороны самого дворянства, и потому выжидал. А дворянство молчало. Надо было, однако, на что-то решаться…

Вскоре по заключении Парижского мира царь отправился в Москву. Старая русская столица не просто считалась «сердцем России», там действительно формировались многие мнения и взгляды русского дворянства.

30 марта государь в Кремле принял представителей дворянства Московской губернии. Накануне генерал-губернатор Москвы граф А.А. Закревский просил государя рассеять смущающие слухи о скором уничтожении крепостного права, которые тревожат дворянство. И государь обещал, но сказал вовсе не то, на что рассчитывал граф Арсений Андреевич.

Обратившись к дворянам с речью, Александр Николаевич сказал то, что продумал и прочувствовал за последние месяцы: «Слухи носятся, что я хочу дать свободу крестьянам. Это несправедливо. И вы можете сказать это всем направо и налево. Но чувство враждебное между крестьянами и их помещиками, к несчастию, существует, и от этого было уже несколько случаев неповиновения к помещикам. Я говорил то же самое предводителям, бывшим у меня в Петербурге. Я не скажу вам, чтобы я был совершенно против этого. Мы живем в таком веке, что со временем это должно случиться. Я думаю, что и вы одного мнения со мною. Следовательно, гораздо лучше, чтобы это произошло свыше, нежели снизу».

Сказать, что слушатели царя были ошеломлены его словами, мало. Они были поражены будто ударом грома. Одни пришли в ужас, другие в негодование, третьи впали в растерянность. До сего дня самая мысль об освобождении крестьян считалась тайною. И тайною страшною: боялись преждевременного открытия ее миллионам крепостных людей, что могло повлечь за собой бунты и кровопролитие.

Дворяне смотрели во все глаза и затаили дыхание. Может быть, молодой государь только размышляет вслух, ведь еще недавно он считался верным защитником дворянских интересов, резко осудил введение «инвентарей» в западных губерниях как меру, стеснительную для помещиков; может быть, он, подобно своему покойному отцу, признает сейчас, что «хорошо бы, да не время»… Но Александр Николаевич так же твердо и ясно закончил свою речь: «Прошу вас, господа, обдумать, как бы привести все это в исполнение. Передайте слова мои дворянам для соображения».

Московская новость пронеслась по Петербургу с быстротою необыкновенною, хотя все передавали ее друг другу шепотом. Большинство впало в отчаяние, заговорили о грядущих революции и конституции, а для меньшинства речь царя стала светлым лучом надежды.

Недавно назначенный товарищем (заместителем) министра внутренних дел А.И. Левшин осторожно спросил своего министра С.С. Ланского, читал ли он речь московскую и что об ней думает. «Читал. И весьма сожалею, что речь эта была сказана», – ответил Ланской.

Для семидесятилетнего Сергея Степановича, давно оставившего либеральные мечтания молодости, пост министра оказался крайне нужным из-за хорошего жалованья. Сам же он, подобно другим сановникам Николаевской эпохи, полагал, что молодой государь обязан лишь продолжать политику своего великого отца и не более. Влиятельнейший князь А.Ф. Орлов взял с него слово, что после назначения на министерский пост Ланской будет всеми силами препятствовать эмансипации. И действительно, тот начал свою деятельность циркуляром, в котором от имени государя утверждал «неприкосновенность священных прав русского дворянства», из чего многие сделали важные выводы…

Недоумевая и теряясь в догадках, Ланской по возвращении государя Александра Николаевича в Петербург спросил, точно ли он то говорил в Москве, что написано и по рукам ходит. «Да, – с некоторым раздражением ответил император. – Говорил точно то и не сожалею о том». Было о чем призадуматься министрам, членам Государственного совета, столичным и провинциальным чиновникам и всему достославному русскому дворянству.

Итак, государь решился на ликвидацию крепостного права. Но как он ни был самовластен, все же не считал себя вправе просто лишить первое сословие империи его законной собственности. Следовало как-то договориться с дворянством и выработать условия эмансипации.

На торжествах коронации, состоявшейся в августе 1856 г. в Москве, куда съехались двор, высшие сановники, генералитет и множество столичного и провинциального дворянства, А.И. Левшин потихоньку, неофициально беседовал с губернаторами и губернскими предводителями дворянства. Из бесед с министром он понял, что власть приняла решение, но совершенно не представляет, как действовать для достижения цели. Мимоходом, на балах, на парадах или торжественных обедах, Алексей Ираклиевич задавал один вопрос. Большая часть представителей помещичьего сословия оказалась не готова двинуться в новый путь по неизведанной дороге с очевидными личными потерями и неопределенной выгодой. Одни изъявляли удивление, другие непритворный страх. Только дворяне западных губерний смело обсуждали проблему эмансипации. И Левшин удовольствовался тем, что договорился с генерал-губернатором тех губерний В.И. Назимовым о созыве во вверенном ему крае дворянских комитетов для обсуждения назревших вопросов об «улучшении положения помещичьих крестьян». Так деликатно выражались, дабы обойти страшившие многих слова «освобождение» и «эмансипация».

Таким образом, оттепель оказалась не просто крылатым словцом или красивым образом. Нет, после застоя и омертвения, после долгих лет страха и муштры русское общество воспрянуло к новой жизни. Важным проявлением этого, помимо названных, стала объявленная молодым государем амнистия политическим заключенным.

Из ссылки освободили оставшихся в живых участников декабрьского мятежа 1825 г., участников Польского восстания 1830–1831 гг. и кружка Петрашевского 1849 г. Им дозволялось возвратиться с семействами из Сибири и жить, где пожелают, за исключением двух столиц. Около 9 тысяч человек в империи освобождались от полицейского надзора. Кроме того, были прощены государственные долги. Отменен закон, по которому сыновья солдат уже с семи лет начинали военную службу кантонистами, 400 тысяч мальчиков вернули родителям, и сам институт кантонистов отменили.

Люди невольно сравнивали: Николай I начал свое царствование с казни и ссылки, а его сын – с помилования узников. Царское милосердие вызывало восхищение и порождало бурный энтузиазм. Чуть позднее, в 1858 г., Александр Николаевич повелел перевести Библию с церковнославянского языка на русский для ее более широкого распространения в народе. Надежды на лучшее и даже уверенность в лучшем будущем России воцарялась во многих сердцах. Общество готово было сплотиться вокруг молодого государя.

Еще один комитет

В первый день 1857 г. государь повелел учредить новый Секретный комитет для обсуждения мер по устройству быта помещичьих крестьян. Даже в названии «негласного», «секретного» комитета не вошли слова «освобождение» или «эмансипация». Членами комитета были назначены несколько министров и членов Государственного совета, а председателем князь Алексей Федорович Орлов.

Стоит заметить, что сам Александр Николаевич знал убеждения членов комитета, уверенных в «благодетельности» крепостного строя, заявивших себя открытыми противниками освобождения крестьян и готовых затягивать это дело, пока император не отбросит свою «блажь». Но других-то людей у него не было.

3 января 1857 г. Секретный комитет впервые собрался в Зимнем дворце, в кабинете царя. Открывая заседание, Александр II твердо заявил: «Крепостное сословие почти отжило свое время. Считаю необходимым приступить постепенно к освобождению в России крепостных крестьян».

Возражать царю да еще на столь твердо заявленное намерение было невозможно. Никто не решился отрицать остроты и важности крестьянского вопроса. Сановники восхитились высокими чувствами милосердия и гуманности государя по отношению к мужикам. На том заседание и закрылось.

Большинство членов комитета, кроме Киселева, Блудова и Ростовцева, относились к делу равнодушно и формально или втайне ему не сочувствовали, решив всячески тормозить дело освобождения. Для этого использовали опробованный механизм обсуждения проектов, которое могло оказаться бесконечным. Комитет своим распоряжением истребовал документы старых николаевских комитетов по крестьянскому вопросу, собрал рукописные записки, направленные в правительство разными лицами, и принялся за их изучение. Собирались один-два раза в неделю и переговаривались. Господствовал тон сдержанный. «В том-то и беда наша, – тонко рассуждал барон М.А. Корф, – коснуться одной части считают невозможным, не потрясая целого, а коснуться целого отказываются потому, что, дескать, опасно тронуть двадцать пять миллионов народу. Как же из этого выйти? Очень просто: не трогать ни части, ни целого. Так мы, может быть, дольше проживем!»

Александр Николаевич, увидев, что комитет переливает из пустого в порожнее, на одном из докладов князя Орлова написал: «Я вижу, как дело это сложно и трудно, но требую от Вашего комитета решительного заключения и не хочу, чтобы он под разными предлогами откладывал его в долгий ящик». Слова «под разными предлогами» были подчеркнуты государем три раза, в этом князь Орлов увидел явное раздражение императора. Надо было что-то предпринять.

Ощущение переходности тем нее менее витало в воздухе. Молодой генерал Дмитрий Алексеевич Милютин, служивший на Кавказе, с жадностью читал письма из Петербурга, наполненные новостями. Ему писали об учреждении «бесчисленного множества разных комитетов», возбуждении «множества разнообразнейших вопросов», хотя оговаривались, что «к сожалению, в этой кипучей деятельности правительства незаметно точно определенного направления», а некие «презренные личности пытаются противодействовать благим стремлениям Государя». Его брат Николай писал в феврале 1857 г.: «В публике господствующий разговор – об устройстве помещичьих крестьян. Я должен сознаться, что в этом отношении общественное мнение… сделало невероятный шаг. Когда вспомнишь, что было ровно десять лет назад, то невольно изумляешься, каким образом совершился этот неожиданный переворот. По всему видно, что этому движению правительство не противится и даже как будто вызывает мнения заинтересованных лиц. Говорят, что есть большой комитет для рассмотрения этого вопроса… это покрыто глубокой тайной…» Стоит заметить, что Николай Алексеевич Милютин занимал должность директора департамента в Министерстве внутренних дел, но и до него доходили лишь обрывки информации. Тем более он не предполагал, что ему суждено будет стать одним из главных деятелей «революции сверху».

Спустя несколько месяцев Секретный комитет собрался в полном составе для обсуждения своего отношения к вопросу об эмансипации, но его члены не смогли прийти к единому решению. Были составлены три противоречащие друг другу записки. Князь П.П. Гагарин полагал полезным отложить освобождение крестьян на 25 лет, барон М.А. Корф советовал передать решение этого вопроса дворянству, коему и принадлежат «крестьянские души», а генерал Я.И. Ростовцев попросту предложил вернуться к законам 1803 г. о «вольных хлебопашцах» и 1842 г. об «обязанных крестьянах», т. е. к тем полумерам, которые были предприняты дядей и отцом государя. Единственное, в чем сошлись все члены комитета, было определение этапов упразднения крепостного состояния: 1) приготовительный, 2) переходный и 3) понудительный. Сроки же этих этапов престарелые сановники, большинству из которых было около 70 лет, решили не указывать. И правитель дел комитета В.П. Бутков довольно потирал руки: «Мы снова схоронили крепостной вопрос!» Но они рано радовались.

Император Александр Николаевич, недовольный разномыслием и бездеятельностью комитета, в августе 1857 г. назначил его членом своего брата, великого князя Константина Николаевича, горячего приверженца эмансипации. И дело стронулось с места. На заседаниях 14 и 17 августа 1857 г. комитет конкретно обсудил вопрос о первоначальных мерах по подготовке освобождения помещичьих крестьян, а также о гласном обсуждении дел. Константин Николаевич доказывал, что гласность успокоит крестьян и даст возможность обществу принять более деятельное участие в разработке реформы. Старики это предложение безусловно отвергли, тем не менее тридцатилетний великий князь, полный энтузиазма и энергии, придал сильное ускорение работе комитета.

В лабиринтах споров

Государь действовал осторожно. Объяснялось это не столько недостатком личной смелости, ее-то как раз хватало, сколько осмотрительностью, государственной целесообразностью. В крестьянском вопросе, как в тугом узле, переплелись проблемы экономические, социальные и политические. Вот сильно обострился финансовый вопрос. Министр финансов П.Ф. Брок доложил, что дефицит бюджета простирается до 80 млн рублей и таким же ожидается в будущем году. А ему предлагают, чтобы государство выплачивало помещикам компенсацию за крестьян и за крестьянскую землю… Или погодить с этим?

Выгодно или невыгодно вести помещичье хозяйство силами крепостных мужиков? Может, лучше переходить на свободную наемную рабочую силу? Об этом размышляли, об этом спорили не только в петербургских кабинетах.

Ушедший в отставку генерал Л.В. Дубельт беспокоился о судьбе своих имений. «Наше правление стоит на самой середине между кровавым деспотизмом восточных государств и буйным безначалием западных народов, – рассуждал он. – Оно самое отеческое, патриархальное, и потому Россия велика и спокойна… Ниспровергни у нас существующий порядок – посмотри, что будет! Если бы крестьяне сделались свободы, они получили бы свободу без земли, потому что ни один помещик своей земли не отдаст добровольно, а правительство наше слишком правосудно, чтобы отнять у нас нашу собственность и лишить нас последнего куска хлеба… И что ж бы вышло? Крестьяне наши, сделавшись вольными, но не имея земли, пустились бы приискивать себе род жизни и пропитания по городам, деревни опустели бы, как во Франции, Германии, – и пошла потеха! Ибо в городах такое чудовищное стечение голодных желудков наделало бы тех же бед, какие происходят в Западной Европе… Мне кажется, что Россия держится именно своею помещичьею организациею… Итак, я уверен, что наша Россия велика, сильна и богата от того: 1) что в ней Государь самодержавный, 2) что в ей есть помещик с властию над крестьянами и 3) от того, что в ней есть крестьянин, который кормит и себя, и помещика, и горожанина, и купца, и солдата, и вельможу, и самого Государя».

Но не все помещики думали так. 7 октября 1856 г. великая княгиня Елена Павловна представила государю подробный план освобождения принадлежавших ей 15 тысяч крестьян обоего пола в десяти ее имениях Полтавской губернии. Записка «Предварительные мысли об устройстве отношений между помещиками и крестьянами» была разработана Н.А. Милютиным, который видел в ней программу «действий для освобождения в Полтавской и смежных губерниях крестьян тех помещиков, которые сами того пожелают». По сути дела, молодой чиновник Министерства внутренних дел разработал для всей России модель освобождения помещичьих крестьян. Сознавая это, план был представлен от имени великой княгини и за ее подписью.

Александр Николаевич 19 октября с одобрением отозвался на инициативу тети, но уклонился от ее предложения об указании «общих начал освобождения» и позволении на организацию совещаний с помещиками соседних с нею имений. Он одобрил ее намерения, но заключил, что не может ныне положительно ей указать общие основания для руководства в столь сложном и важном деле и потому он «ввиду многих различных условий, которых значение может быть определено только опытом, выжидает, чтобы благомыслящие владельцы населенных имений сами высказали, в какой степени они полагают возможным улучшить участь своих крепостных на началах, для обеих сторон неотяготительных и человеколюбивых». Тем не менее работа над планом продолжалась при содействии сподвижников Милютина – К.Д. Кавелина, В.А. Черкасского, некоторых землевладельцев Киевской и Полтавской губерний. План обсуждался в Петербурге, а 1 февраля 1859 г. был утвержден Александром II. Главная идея плана – дарование крестьянам личной свободы при наделении полевой надельной землей в собственность за выкуп – стала основой реформы 19 февраля 1861 г.

Но до этого еще предстоял трудный путь. Пока же шел месяц за месяцем после мартовского заявления царя, после ставшего известным плана великой княгини, а «благомыслящие помещики» молчали. Точнее, отзывались немногие.

Представитель столбового русского дворянства Юрий Федорович Самарин после окончания Московского университета поступил на государственную службу. Они не понаслышке знал положение крестьян в центральных губерниях России и на ее северо-западных окраинах. «Прежде принять чужого беглого крестьянина почиталось делом бесчестным, – писал в одном из своих писем Самарин, – теперь же все это делают по необходимости, и никто не жалуется. Помещики, возделывающие свекловицу, зазывают баб из соседних деревень. Они приходят тысячами и договариваются о цене… Потребность вольного труда так велика, стремление рабочих сил к нему так неудержимо, что притязания, основанные на букве устарелого закона, как бы умолкли». Итак, свободный труд крестьянина – уже не только реализация чувства гуманности, но и акт экономической целесообразности, доказывал Самарин. Но как освобождать крестьян: с землей или без земли? Оставлять ли им те наделы помещичьей земли, на которых они фактически трудятся ради своего обеспечения, или заставить их просто покупать землю у помещиков?

Самарин указывал на невозможность безземельного освобождения крестьян: «Крепостные крестьяне твердо убеждены в своем праве на землю; они не допускают, не понимают, чтобы, с приобретением личной свободы, это право могло отойти от них. Можно поручиться, что предложенную им на таких условиях свободу они встретили бы как насильственную экспроприацию [их земельных наделов] и что пришлось бы вводить ее картечью и штыками». Но юридически земля принадлежала помещикам. Как решиться отобрать у них их собственность? На этом вопросе споткнулся Николай Павлович, и его сын задумывался, как повести дело. Помог случай.

В октябре 1857 г. в Петербург приехал генерал-губернатор Виленской, Ковенской и Гродненской губерний В.И. Назимов. В этом северо-западном крае дворяне приступили к обсуждению вопроса об участи своих крестьян и высказали пожелание, чтобы крепостное право было отменено, а земля осталась у помещиков. Стоит заметить, что вовсе не человеколюбие двигало помещиками: им предстояло переходить на систему инвентарей, что сильно стесняло бы их самоуправство в отношениях с крестьянами. Это обстоятельство и подвигло их к намерению об уничтожении крепостного права, правда при условии сохранения за помещиками прав собственности на всю землю. 18 октября Назимов просил, чтобы государь ответил на обращенный к нему адрес дворянского сообщества. Александр II хорошо знал Владимира Ивановича Назимова, состоявшего при нем в бытность его наследником и достойно показавшего себя на посту попечителя Московского учебного округа в 1853–1855 гг., да и ходатайство дворян его порадовало. Он ответил согласием.

Известно, что сами государи деловых бумаг не пишут. И благодарственный рескрипт на имя генерал-адъютанта Назимова составляли в Министерстве внутренних дел. Вот тогда-то, в серые, холодные и дождливые ноябрьские дни, Алексей Ираклиевич Левшин и предпринял один ход, который, говоря словами шахматистов, привел к выигрышу всей партии.

У самого Левшина было сдержанное отношение к крестьянскому делу, в коем он видел лишь одну, хотя и важную, государственную задачу. Иным было отношение у его коллеги, директора хозяйственного департамента министерства Николая Алексеевича Милютина.

Николай Милютин, как и его братья Дмитрий и Владимир, не относились к старым дворянским родам, семья жила небогато. Но Дмитрий и Николай получили хорошее образование, благодаря своим способностям и талантам успешно делали карьеру, в чем отчасти их поддерживал брат матери – граф Павел Дмитриевич Киселев. Но они не только делали карьеру, они служили России и ее народу.

Еще в ранней юности Николай, как-то вернувшись поздно ночью с бала, вдруг поразился вопросом: почему же его крепостной кучер, его человек несколько часов ожидал его в трескучий мороз на улице? Ведь это несправедливо!.. И Николай дал слово: уничтожить крепостное право. Тогда ему было семнадцать лет. Спустя двадцать лет он не изменил своей мечте, но яснее понимал трудность ее воплощения в жизнь.

В семнадцать лет он вступил на бюрократическое поприще. В канцеляриях на него обращали чуть больше внимания из-за влиятельного родства, но выбиться из рядов мелких чиновников больше всего ему помогли выдающиеся дарования, обнаружившиеся довольно скоро. Он стал заметной фигурой в министерстве. В царствование Николая Павловича по его инициативе было проведено исследование городского хозяйства в разных городах империи, и на основании этого Милютин разработал реформу городского самоуправления в Петербурге приблизительно на тех же началах, на которых впоследствии была основана общероссийская Городовая реформа 1870 г. Протекция дяди помогла войти ему в Михайловский дворец, а впоследствии и в Мраморный дворец, и в Зимний. Сказанное там его веское слово, подкрепляемое знанием российского и зарубежного опыта, создало ему большой авторитет. В то же время решительность Николая Алексеевича закрепила за ним репутацию красного, радикала, чуть ли не революционера в столичных кружках «стародуров», как хлестко назвал крепостников князь Петр Долгоруков. Поэтому император Александр II и не внимал советам брата Константина поставить Милютина на пост министра внутренних дел или финансов.

Но именно потому, что Милютин заявил себя эмансипатором, причем его поддерживали не только дядя Киселев, но и великий князь Константин Николаевич и великая княгиня Елена Павловна, Левшин не без оснований видел в Николае Алексеевиче конкурента в будущей борьбе за пост министра. В жизни нередко случается, что личные мотивы вплетаются в исторические деяния и влияют на них. Так случилось и в данном случае: Левшин поспешил действовать, дабы его не опередил Милютин.

Отзывы комитетов, вопреки уверениям Назимова, оказались уклончивы, неопределительны, в них высказывалось меньше желания приступить к делу, чем ожидал Левшин. Написав проект высочайшего рескрипта, Левшин сообразил, что если бы опубликовать этот документ, то российское дворянство неизбежно восприняло бы его как царское повеление. В документе были указаны основные положения, коими местные комитеты обязаны были руководствоваться в своей деятельности: земля остается собственностью помещиков, но из этой земли крестьяне выкупают свою усадебную собственность и земельный надел для обеспечения своих потребностей. Кроме того, если император одобряет создание дворянских комитетов в трех западных губерниях, то очевиднейшее следует из этого – пора создавать комитеты и в других губерниях…

Растолковав дело Ланскому, Левшин просил министра получить одобрение членов Секретного комитета на публикацию рескрипта, чего сам министр не имел права делать. Опытный царедворец, давно сообразивший, что император твердо намерен уничтожить крепостное право, и потому отбросивший свое давнее обещание князю Орлову, смекнул, что царь его похвалит за инициативу. А уж как провести решение комитета, Ланской знал.

И 23 ноября в конце долгого заседания, когда за окном сгустились сумерки, Сергей Степанович обратился с просьбой о дозволении рассылки царского рескрипта. Время было позднее, старики подустали, да и рескрипт все же царский… Они дозволили, рассудив, что дело движется неспешно, еще пока бумагу напечатают, пока в конверты положат, адреса напишут – неделя и пройдет, а там можно будет и обдумать, в случае чего и отменить решение.

Они не подозревали, что текст рескрипта давно напечатан и конверты готовы. Той же ночью с 23 на 24 ноября документ был отправлен по 75 адресам на имя губернаторов с дополнением министра: «…на случай, если бы дворянство вверенной Вам губернии изъявило подобное желание». Ранним утром на квартиру министра принесли записку от князя Орлова с просьбой остановить рассылку. «Передай, что поздно!» – развел руками Ланской.

Ставший знаменитым рескрипт на имя Назимова оказался началом деятельной подготовки реформы. Его опубликование стало важным рубежом: теперь правительство не могло повернуть дело назад без риска возбудить большие волнения; крестьяне узнали, что дело их освобождения есть лишь вопрос времени; помещики разных губерний поняли, что им следует поспешить с выработкой своих мнений, дабы не опоздать.

Спустя 15 дней петербургское дворянство подало прошение о дозволении обсуждать меры по улучшению положения своих мужиков, за ним – нижегородское дворянство, а там и из всех остальных губерний отозвались дворянские собрания. В ответ из столицы последовали высочайшие рескрипты, в основных чертах повторявшие первоначальный текст. Лед тронулся.

Государь понимал сложность дела. Любая революция, даже «революция сверху», таит в себе много опасностей, до поры до времени неведомых, ход ее не всегда предсказуем. На полях записки министра Ланского, уверявшего, что народ полностью сочувствует намерениям правительства, Александр II написал: «Все это так, пока народ находится в ожидании, но кто может поручиться, что когда новое положение будет приводиться в исполнение и народ увидит, что ожидание его, то есть что свобода по его разумению, не сбылось, не настанет ли для него минута разочарования?… Мы не должны от себя скрывать, что Россия входит в новую, еще небывалую эру, и потому на будущее преступно было бы правительству смотреть, так сказать, сложа руки. Так, мы должны быть готовыми ко всему…»