Текст книги "Три столетия реформ и революций в России"

Точно заметил в свое время К.Н. Леонтьев: «Государь Николай Павлович, не доживши до конца XIX века, когда «реакция» начинает мало-помалу приобретать себе теоретическое оправдание и основы, – чувствовал, однако, политическими инстинктом своим не только то, что Запад на пути к заразительному и для нас разложению, но что и сама Россия наша при нем именно достигла той культурно-государственной вершины, после которой оканчивается живое государственное созидание и на которой надо приостановиться по возможности и надолго, не опасаясь даже и некоторого застоя. И этим гениальным инстинктом охранения объясняются все его главные политические действия и сочувствия…»

Тем не менее фактически уже началась правовая подготовка уничтожения крепостного права; в обществе шла подготовка умов к этой революционной перемене. И фактический отказ от части устаревшего наследия, и частичные преобразования в разных сферах жизни подготавливали коренные реформы.

И все же главным побудительным толчком к их проведению стало поражение России в Крымской войне 1853–1856 гг.

Всевластие чиновника

За сто лет после административной реформы Петра I в России сложился и укрепился бюрократический строй. Государственная власть осуществлялась через чиновников, каждый из которых был подконтролен своему начальнику, в конечном счете – царю. Постепенно и незаметно бюрократы – чиновники различных ведомств – стали не просто управленческим аппаратом государя, но – попутно – отстаивали и свои собственные интересы. Они уже пренебрегали сутью дела ради его формы, а чаще – ради корысти.

Недаром в русском народе ходили пословицы «Законы святы, да законники супостаты», «Не бойся закона, бойся законника», «Не вяжись с казною – не пойдешь с сумою», «Кто законы пишет, тот их и ломает», «Закон что дышло: куда повернул, туда и вышло». И все это знали. Знал и государь.

В 1830 г. в Государственном совете обсуждали вопрос о наказании чиновников за упущения по службе. Совет высказался против замены денежных штрафов арестами, но император Николай Павлович с этим мнением не согласился, указав, что «взыскивать пеню есть только побуждать их к несправедливому любостяжанию, ибо, у кого нет почти, чем жить, с того взыскивать нечего… Пеня денежная есть вещь не только невозможная, но, смело сказать можно, пагубная, есть побуждение ко взяткам и другим злоупотреблениям; воздухом жить нельзя, а у того, кто 150 рублей получает в год, имеет жену и детей, вычесть треть жалованья есть вещь несбыточная и противная здравому рассудку». Действительно, арест оказывался для чиновника наказанием более жестоким по форме, но более мягким по сути.

Николай Павлович искренно любил армию и столь же искренно полагал, что армейский порядок есть наилучший способ устроения всей жизни вообще. Он любил военную форму и сам определял цвет обшлагов, расположение шитья, пуговиц и кантов по воротнику, обшлагам и карманам как у военных чинов, так и у государственных служащих.

Происходила военизация государственного аппарата. Даже на должность обер-прокурора Святейшего Синода, ведавшего делами Русской церкви, император предпочитал ставить военных. Так, почти двадцать лет, с 1836 по 1855 г., обер-прокурором был полковник, затем генерал-майор Н.А. Протасов. К концу николаевского царствования из 53 губерний России во главе 41 губернии стояли военные губернаторы. «Я смотрю на человеческую жизнь только как на службу, – говорил Николай Павлович, – так как каждый служит».

В 1850 г. император приказал начальнику штаба корпуса жандармов генералу Л.В. Дубельту посадить в Петропавловскую крепость одного еврея, вина которого еще не была доказана. Генерал осмелился возразить: «Дайте время, государь, мы рассмотрим дело подробно. Ежели он окажется невинным, чем вы искупите его заключение?» Николай Павлович, помолчав несколько, сказал: «Нет. Посади его в крепость». Приказание было исполнено, но спустя четыре месяца обнаружилась, по словам Дубельта, «совершенная невинность несчастного еврея». «Ты был прав, – сказал император Дубельту. – Теперь скажи, чем я могу вознаградить его невинное заключение?» – «Деньгами». Император приказал выдать невинному четыре тысячи рублей.

Николай Павлович пытался входить во все дела. Ежедневно он посещал больницы, воинские части, гимназии; он прочитывал горы документов – донесения губернаторов, министров, послов, рапорты из армейских и гвардейских полков, из III Отделения, выдержки из перлюстрированных писем; он объездил всю страну, точнее – до Урала, часто ездил в Европу. Он принял на себя руководство внешней политикой империи, сделав министра иностранных дел К. Нессельроде исполнителем своих решений; точно так же он лично руководил всеми военными делами империи, превратив военного министра князя В.А. Долгорукова в своего писаря… Но уже вследствие одной обширности страны и разнообразия условий жизни Российской империи такая задача являлась химерой. При кажущейся полноте его власти государь оказывался беспомощным перед самоуправством чиновников. Известно, как однажды не было исполнено высочайшее повеление императора, несмотря на 23 подтверждения!

Генерал Л.В. Дубельт записал в дневник 25 ноября 1852 г.: «Недостатку у графа Клейнмихеля 14 миллионов, но он не смеет о том доложить государю». Весь Петербург знал, что почтенный граф Петр Андреевич Клейнмихель, главноуправляющий путями сообщений, ведавший ремонтом царских дворцов, крупно наживался, не платил миллионные суммы подрядчикам, но все молчали – он считался царским другом… В том же году прогремела афера тайного советника А.Г. Политковского, растратившего миллионный капитал Инвалидного фонда при попустительстве нескольких генералов и адмиралов. Николай Павлович приказал провести строгое расследование, но наказание было мягким.

Чиновники, и крупные и мелкие, об одном умалчивали, другое недоговаривали, о третьем говорили совсем обратное действительности, и ему приходилось верить, ведь все они превозносили ум, проницательность, мудрость, предусмотрительность, справедливость, великодушие, твердость императора. В это хотелось верить… и верилось.

«Я хотел революции в России…»

Известный в Европе русский революционер Михаил Александрович Бакунин (1814–1876) решением Сената в 1844 г. был заочно приговорен к лишению дворянских прав и ссылке в Сибирь на каторжные работы. Будучи деятельной натурой, он не изменил своим убеждениям и в Европе. В 1842 г. в Германии он публикует под псевдонимом статью с призывом «полного уничтожения существующего политического и социального строя», заканчивая ее ставшей знаменитой фразой: «Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть». Высланный из Франции в 1848 г., бывший руководителем восстания в Праге в 1848 г. и восстания в Дрездене в 1849 г., Бакунин в апреле 1850 г. был приговорен судом Саксонии к смертной казни, замененной пожизненным заключением, в мае 1851 г. был выдан Австро-Венгрии и военным судом вторично приговорен к смертной казни, также замененной пожизненным заключением. Вслед за этим австрийские власти выдали Бакунина России, и он был заключен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости.

Император Николай Павлович, серьезно воспринявший угрозу европейских революций 1848 г. для России, предложил Бакунину рассказать об этих революциях и о всех своих прегрешениях «откровенно и чистосердечно». Царь вновь, спустя четверть века после декабрьского мятежа, пытался понять причины массового недовольства властью и побуждения русских дворян к борьбе против власти.

И Бакунин написал «Исповедь», автобиографический трактат, наполненный мелкими деталями и крупными умолчаниями. Этот документ был опубликован полностью в 1935 г. Советский историк Ю.М. Стеклов писал, что Бакунин рассчитывал своей мнимой «откровенностью» «одурачить Николая I и добиться ссылки в Сибирь, откуда думал бежать за границу для продолжения революционной деятельности». Это ему в конечном итоге удалось. После письма к Александру II в 1857 г. Бакунин был отправлен на поселение в Сибирь, откуда в 1861 г. бежал через Японию и США в Лондон. Он сотрудничал в «Колоколе», наладил связи с революционной организацией «Земля и воля» и тайной организацией С.Г. Нечаева «Народная расправа», жил в Италии и Швейцарии, разрабатывая идеи анархического социализма, участвовал в восстаниях анархистов во Франции в 1870 г. и Италии в 1874 г. Созданный им европейский «Альянс социальных революционеров» руководствовался следующей бакунинской тактикой: «Толпа шумит, а невидимо ведут ее предприимчивые люди, намечающие пути и цели в тайных заседаниях».

Но все же «Исповедь» стала уникальной возможностью для революционера сказать о том, что он думает и чувствует, лично царю. Там ощутимо не только лукавство, но и неподдельная искренность. Сам Николай Павлович внимательно прочитал представленную ему писарскую копию, отчеркивая на полях важные, по его мнению, моменты и делая иные пометы. «Стоит тебе прочесть, весьма любопытно и поучительно», – написал он наследнику, будущему Царю-Освободителю.

«Я хотел революции в России», – откровенно писал Бакунин. – Когда обойдешь мир, везде найдешь много зла, притеснений, неправды, а в России, может быть, более, чем в других государствах. Не оттого, чтоб в России люди были хуже, чем в Западной Европе; напротив, я думаю, что русский человек лучше, добрее, шире душою, чем западный; но на Западе против зла есть лекарства: публичность, общественное мнение, наконец, свобода, облагораживающая и возвышающая всякого человека. Это лекарство не существует в России… В России главный двигатель – страх, а страх убивает всякую жизнь, всякий ум, всякое благородное движение души. Трудно и тяжело жить в России человеку, любящему правду, человеку, любящему ближнего, уважающему равно во всех людях достоинство и независимость бессмертной души… Русская жизнь есть цепь взаимных притеснении: высший гнетет низшего… Хуже же всех приходится простому народу, бедному русскому мужику, который, находясь на самом низу общественной лестницы, уж никого притеснять не может и должен терпеть притеснения от всех…

Везде воруют и берут взятки и за деньги творят неправду! – и во Франции, и в Англии, и в честной Германии, в России же, я думаю, более, чем в других государствах. На Западе публичный вор редко скрывается… В России же иногда и все знают о воре, о притеснителе, о творящем неправду за деньги, все знают, но все же и молчат, потому что боятся, и само начальство молчит, зная и за собою грехи, и все заботятся только об одном: чтобы не узнали министр да царь. А до царя далеко, государь, так же как и до Бога высоко!..

Один страх недействителен. Против такого зла необходимы другие лекарства: благородство чувств, самостоятельность мысли, гордая безбоязненность чистой совести, уважение человеческого достоинства в себе и в других, а наконец, и публичное презрение ко всем бесчестным, бесчеловечным людям, общественный стыд, общественная совесть! Но эти качества, силы цветут только там, где есть для души вольный простор, а не там, где преобладает рабство и страх. Сих добродетелей в России боятся не потому, чтоб их не любили, но опасаясь, чтобы с ними не завелись и вольные мысли… Я не смею входить в подробности, государь! Смешно и дерзко было бы, если бы я стал говорить Вам о том, что Вы сами в миллион раз лучше знаете, чем я.

…и думал, что был бы этот народ, если б ему дали свободу и собственность, если б его выучили читать и писать! И спрашивал, почему нынешнее правительство, самодержавное, вооруженное безграничною властью, не ограниченное по закону и в деле никаким чуждым правом, ни единою соперничествующею силою, – почему оно не употребит своего всемогущества на освобождение, на возвышение, на просвещение русского народа…

Правительство не освобождает русского народа, во-первых, потому, что при всем могуществе власти, не ограниченной по праву, оно в самом деле ограничено множеством обстоятельств, связано невидимыми путами, связано своею развращенною администрациею, связано, наконец, эгоизмом дворян. Еще же более потому, что оно действительно не хочет ни свободы, ни просвещения, ни возвышения русского народа, видя в нем только бездушную машину для завоеваний в Европе! Ответ сей, совершенно противный моему верноподданическому долгу, не противоречил моим демократическим понятиям».

Николай Павлович отчеркнул карандашом на полях этот абзац. Он позволил Бакунину свидание с отцом, но из крепости не выпустил, видимо, догадываясь об опасности этого ловкого и решительного человека на свободе.

Роковой внешний фактор

Волею обстоятельств, а более нерасчетливой и самонадеянной политикой Николая I, в 1853 г. страна оказалась втянутой в Восточную (Крымскую) войну, к которой не была готова.

Превосходство европейских держав и даже Турции оказалось разительным в военно-техническом отношении: русский флот состоял в основном из устаревших парусных кораблей, у англичан и французов преобладали паровые; русская армия была вооружена главным образом кремневыми гладкоствольными ружьями с небольшой дальностью стрельбы, а у союзников были нарезные винтовки с большей дальностью и кучностью стрельбы; тактическая подготовка войск у союзников также была лучше, наши солдаты были забиты муштрой и бессмысленными смотрами; тактическая и оперативная подготовка у союзников на уровне командиров младшего, среднего и высшего уровня также в целом была выше. Продовольственное, медицинское и вещевое снабжение союзных армий оказалось также лучше, чем у русской армии, воевавшей на своей территории. Бесспорными оставались лишь храбрость и мужество русских солдат, моряков и офицеров. Но в XIX в. уже невозможно было выигрывать войну одной храбростью.

Суть системы Николая I составляли его неколебимая вера во всесилие государства и стремление к сохранению существующего порядка – при помощи могущественного государства, контролирующего и регулирующего всю жизнь общества и каждого человека. Серьезная проверка войной выявила слабость николаевской системы.

Сам император видится фигурой трагической, желавший блага Отечеству, но не сумевшей принести блага так, как хотел. «Он проводил за работой по восемнадцать часов в сутки из двадцати четырех, трудился до поздней ночи, вставал на заре, спал на твердом ложе, ел с величайшим воздержанием, ничем не жертвовал ради удовольствия и всем – ради долга и принимал на себя больше труда и забот, чем последний поденщик из его подданных, – вспоминала позднее фрейлина его невестки Анна Федоровна Тютчева. – Он чистосердечно и искренне верил, что в состоянии все видеть своими глазами, все слышать своими ушами, все регламентировать по своему разумению, все преобразовать своею волею. В результате он лишь нагромоздил вокруг своей бесконтрольной власти груду колоссальных злоупотреблений, тем более пагубных, что извне они прикрывались официальной законностью и что ни общественное мнение, ни частая инициатива не имели ни права на них указывать, ни возможности с ними бороться».

Тяжела шапка Мономаха… «Вот скоро двадцать лет, как я сижу на этом прекрасном местечке, – как-то с иронией сказал Николай Павлович фрейлине императрицы Александре Осиповне Смирновой-Россет. – Часто выдаются такие дни, что я, смотря на небо, говорю: зачем я не там? Я так устал…»

Россия оказалась на распутье. Еще можно было продолжать прежний образ жизни, но можно было попробовать отказаться от старого строя ради нового… У Николая I лишь после трагических неудач Крымской войны открылись глаза; спала с его глаз завеса самодовольства, и он осознал глубину национального кризиса. Но у царя уже недоставало сил.

Поражение России в Крымской войне оказалась личным поражением Николая I и его системы. По всей очевидности, это ускорило его смерть.

18 февраля 1855 г. император Николай Павлович умер. «Глубоко искренний в своих убеждениях, часто героический и великий в своей преданности тому делу, в котором он видел миссию, возложенную на него Провидением, – писала А.Ф. Тютчева, – можно сказать, что Николай I был Дон Кихотом самодержавия, Дон Кихотом страшным и зловредным, потому что он обладал всемогуществом, позволявшим ему подчинять все своей фантастической и устарелой теории и попирать ногами самые законные стремления и права своего века. Вот почему этот человек, соединявший с душою великодушной и рыцарский характер редкого благородства и честности, сердце горячее и нежное и ум возвышенный и просвещенный, хотя и лишенный широты, вот почему этот человек мог быть для России в течение своего тридцатилетнего царствования тираном и деспотом, систематически душившим в управляемой им стране всякое проявление инициативы и жизни… Отсюда в исходе его царствования всеобщее оцепенение умов… безысходная инертность народа в целом». Война оказалась поражением его армии и его страны.

Но этот сильнейший удар выбил русское общество из состояния спячки и застоя и наконец побудил высшую власть всерьез обратиться к коренным преобразованиям.

Глава 2. Великие реформы в России. 1860-1870-е гг

Вступление к 2-й главе

Существует мнение, что Россия – уникальная страна, что ее судьба не может повторить судьбу иных стран, что у нас все иначе, чем на Западе и на Востоке. Отчасти это верно.

Российская империя сформировалась к середине XIX в. на трех континентах (Европа, Азия и Америка) как самое большое в мире государство. И уже сами масштабы страны, ее просторы, разнообразие природных условий и протяженность границ вызвали к жизни некоторые уникальные черты: более значимую, чем на Западе, роль государства; более сложные условия земледелия; более длительный процесс формирования городов, как торговых и ремесленных центров. В отличие от западных католических и протестантских стран Русское государство сформировалось на основе православия, и православная вера определяла многие ценности и идеалы русского народа.

Но стоит различать православную цивилизацию, определявшую мировосприятие и мировоззрение народа, и строй жизни народа в хозяйстве, политике, социальных отношениях. И этот строй в России был во многом схож с западным феодальным порядком: то же абсолютное самовластье царя, как верховного правителя; то же бесправие крестьян, лишенных не только земли, но и личной свободы – ведь половина крестьянского населения страны составляла собственность землевладельцев, помещиков; та же стесненность городского населения произволом местной власти; отсутствие промышленных предприятий и путей сообщения, почти сплошная неграмотность, высокая смертность… В общем, все то же. И у простых тружеников такое же ощущение несправедливости, царящей в мире, и затаенная мечта об изменении существующего строя. Мечта эта порождала большие и малые бунты, крупнейшим из которых стала в 1773–1775 гг. крестьянская война под предводительством Емельяна Пугачева.

В царствование Николая I были приняты законы, запрещавшие помещикам обезземеливать своих мужиков. Впрочем, на практике законы эти применялись слабо, ведь первое сословие оставалось господствующим в России.

Однако чем дальше, тем больше труд крепостных становился все менее производительным. К 1843 г. 54 % всех имений были заложены своими хозяевами в кредитных учреждениях, причем по этим займам приходилось платить огромные проценты, так что значительная часть дворянства потихоньку теряла материальную основу своего существования.

Затянувшийся узел проблем

19 февраля 1855 г. началось царствование Александра II. Тридцатисемилетний государь оказался в крайне трудном положении.

Продолжалась неудачная и ненужная Крымская война, в которой Россия терпела поражение, ведь слабость армии – это слабость страны. Оказалось, что храбрость солдат и офицеров вкупе со славной историей давних побед недостаточны для защиты Отечества. По всем военным и техническим показателям русская армия отставала от западных: она была хуже обучена, хуже вооружена, хуже снабжалась, была хуже руководима.

Например, армии требовалось в год не менее 200 тысяч ружей и пистолетов, но Тульский, Ижевский и Сесторецкий заводы вместе могли дать не более 70 тысяч; требовалось не менее 360 орудий, а Петербургский, Киевский и Брянский арсеналы производили в год 100–120. К концу войны часть новобранцев пришлось вооружать пиками, наши батареи не могли отвечать на огонь врага, потому что не было пороха.

Первым побуждением нового государя было быстрое проведение военной реформы. Оказалось же, что быстро можно лишь сменить армейскую форму, а реформирование армии есть комплексный процесс и зависит от самых разных предварительных условий.

Прежде всего у государства не было денег, потому что война породила экономический и финансовый кризисы. Россия израсходовала на войну 482 млн рублей, а ее противники, три союзные державы, – около 600 млн. Расходы на военные нужды оказались слишком большими, и их не покрывали налоги с нищего крестьянства, ведь в армию было призвано 1,5 млн мужчин-работников, из-за чего уменьшились посевные площади и сбор зерновых. Объем экспорта также заметно упал. Так, вывоз хлеба по сравнению с предвоенным временем сократился в 13 раз, льна – в 8 раз, пеньки в 6 раз, сала – в 4 раза. Кроме сырьевых товаров вывозить было нечего, потому что слабой промышленности не хватало рабочих рук – 35 % населения страны находилось в крепостной зависимости от помещиков.

Для налаживания лучшей системы снабжения и вооружения армии требовалось широкое развитие промышленности и железных дорог, но где взять денег, инженеров и квалифицированных рабочих?

Для лучшей подготовки в армии личного состава нужно было не только обучить мужиков грамоте, но также дать им права свободной личности, а ведь солдаты из крепостной зависимости от помещика попадали в иную зависимость от командиров – на 25 лет.

Для появления высокопрофессиональных и инициативных командиров следовало изменить систему подготовки офицерских кадров и облегчить выдвижение на офицерские должности лиц недворянского происхождения.

Таким образом, одна только военная реформа невольно тянула за собой «цепь» необходимых преобразований в сферах экономики, образования, социальных отношений, причем ни одно «звено» из этой «цепи» невозможно было выбросить. Главным же «звеном» оказывалось крепостное право. Без решения этого вопроса оказывалось невозможным решение всех остальных.

Молодой государь ранее полагал крепостничество важным элементом государственности. Еще не так давно, в 1846 г., назначенный председателем Секретного комитета по крестьянскому делу великий князь Александр Николаевич подписался под вполне определенным заключением: «Доколе Россия, по непредвиденным судьбам, не утратит своего единства и могущества, дотоле другие державы не могут служить ей примером. Колосс сей требует иного основания и иных понятий о свободе не только крестьян, но и всех состояний. Основанием России было и должно быть самодержавие, без него она не может существовать в настоящем своем величии. Свобода в ней должна состоять в ограждении каждого и лично, и по имуществу от притеснений другого и в повиновении всем законам, исходящим из одного высшего источника». Но изменилось время, изменилось его положение, и теперь ему, самодержцу всероссийскому, требовалось принимать решение о будущих путях развития России.

В дворянском обществе разгорались споры о будущем России, способах преодоления существующего кризиса, путях развития страны. Не стоит недооценивать духовную и интеллектуальную сферу жизни любого общества. Ведь перемены, прежде всего, происходят в умах людей и лишь затем реализуются в новых законах, промышленных проектах и социальных отношениях. В то время русское дворянское общество, единственная реальная сила в стране, оказалось расколотым.

Большинство составляли консерваторы, стремившиеся сохранить весь существующий порядок, уповая, что «на наш век хватит!». Они были противниками любых реформ, тем более противниками освобождения крестьян. Генерал Леонтий Васильевич Дубельт рассуждал следующим образом: «Теперь русскому мужичку, если его никто не подстрекает, бунтовать некогда и незачем. У него своя полоса, оттого есть забота и постоянная надежда, что он не умрет с голоду. У него свой теплый угол, своя семья, своя корова, лошадки, овцы, свой огород, свое хозяйство, и если он не дурак, а между русскими совершенных дураков не много, то он может блаженствовать в своем быту, даже хоть он и помещичий… Не троньте этот народ, оставьте его в патриархальной простоте и во всем природном его величии; а ежели вздумаете прививать к ему западные идеи да начнете мудрить – худо будет!»

Иным было сформировавшееся в Москве течение, позднее получившее название славянофилы. А.С. Хомяков, братья И.В. и П.В. Киреевские, братья К.С. и И.С. Аксаковы, Ю.Ф. Самарин, исходя из концепции немецкого философа Фридриха Шеллинга о том, что каждому народу присущи свои особенности, которые он должен развивать, чтобы выполнить свою миссию в мире, пришли к выводу, что Россия и Запад – это два особых мира и закономерности их развития совершенно различны. Особый исторический путь России, и ее место в мире определяют два фактора: существование крестьянской общины и православие. Перемены в России нужны, но они должны опираться на отечественные традиции. Сходные взгляды разделял и М.П. Погодин, который в 1841 г. в своей статье резко противопоставлял мир западный, «переживающий гниение и разложение западноевропейской культуры», и мир русский, «коему следует предостерегаться от всякого общения с больным организмом».

Им противостояли так называемые западники. Один из них, К.Д. Кавелин, утверждал, что Россия шла тем же историческим путем, что и Западная Европа, но отстала от нее и потому должна прибегать к заимствованиям достижений западной культуры как в сфере материально-технической, так и культурной.

Западники, как и славянофилы, были противниками революции и надеялись, что необходимые для страны преобразования, прежде всего – освобождение помещичьих крестьян, – может провести существующая власть в лице государя. Но если К.Д. Кавелин, Т.Н. Грановский, С.М. Соловьев, П.В. Анненков и другие считали, что после уничтожения крепостного права в России следует непременно установить конституционный строй с парламентом и политическими партиями, то славянофилы желали прежде всего уничтожения крепостничества.

Еще меньшую по численности группу составляли мыслители революционного толка. Этим мало было освобождения крестьян и конституции, их ослепила своей простотой соблазнительная идея социализма. Александр Иванович Герцен, незаконный сын богатого помещика И.А. Яковлева, еще в студенческие годы увлекся учением французского философа Клода Анри Сен-Симона, проповедовавшего идею прогресса, в ходе которого одна общественная система сменяет другую, и разработавшего концепцию «нового христианства» с главной идеей «всеобщего социального братства». Пылкий по характеру Герцен стал убежденным приверженцем идеи социализма. «В наше время, – писал он, – социализм и коммунизм – предтечи нового мира общественного». Созвучные мысли высказывал и Виссарион Григорьевич Белинский, сын бедного уездного врача, благодаря своему таланту ставший известным литературным критиком. Белинский осуждал и «славянофильскую идеализацию» русской патриархальности и православия, и призывы либералов к заимствованию европейского буржуазного строя. «Идея социализма, – признавался он, – стала для меня идеей идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания. Все из нее, для нее и к ней».

Молодые и пожилые дворяне, студенты, офицеры, литераторы встречались в гостях и обсуждали положение России. В дворянских гостиных кипели споры. Для всех и каждого становилось необходимым определить свой взгляд, свое отношение к жизни.

Церковь в России, являясь частью русского общества, не вмешивалась в политическую жизнь, но и не могла оставаться равнодушной. Митрополит Московский Филарет с присущей ему мудростью указывал: «Усиленное стремление к преобразованиям, неограниченная, но неопытная свобода слова и гласность произвели столько разнообразных воззрений на предметы, что трудно между ними найти и отделить лучшее и привести разногласие к единству. Было бы осторожно как можно менее колебать, что стоит, чтобы перестроение не обратить в разрушение. Бог да просветит тех, кому суждено из разнообразия мнений извлечь твердую истину».

Множество сложных проблем переплелись в один узел, и вытянуть по отдельности каждую оказывалось почти невозможным. Следовало разрубить весь узел.